Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Глава 10

Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Почему ты вечно играешь роль жертвы? Жалобную тоску глаз твоих, печали о трудностях житья и горестной дани, со всех взимаемой – собрали мы в одном месте, под неизменным солнцем, у бронзовой женщины, груди опустившей в чашу, глядящей вдаль с жалостью... или то презрение?

Она была королевой снов, и дар ее тебе выбирать. Жалость, если захочешь, или тайное презрение. Я отполировал бы ее глаза, чтобы лучше видела, я помазал бы розы ее, чтобы вкуснее пилось.

Но пьем мы из одной чаши, а ты отпрянул, словно вкусил горечь. Не твой ли язык принес в чашу яд, не ты ли так жаждешь его разбрызгать? Что же такого в этом мире, если он тебе несносен? Что могу я сказать, изменяя взгляд раненого зверя, если поцелуй мой отвергнут, и свернулось молоко, и звонит колокол, оскверняя твою награду?

Десятки тысяч висят на деревьях, их ноги – голые корни, их надежда под солнцем увяла. Дровосеки давно ушли – туда, куда есть дороги, и клубится по следу пыль, словно дымы над пожаром. Маяками они сияют в пустынной ночи.

Мне сказали прокаженные, что у холма ютятся, будто видели человека без рук. Лишь взирать может он, как слепой, на ужасы споров. Одной пропавшей рукой потянулся он к темному небу, а другой пропавшей рукой увел он меня домой.

«Дровосеки», Таблички II и III, Хефра из Арена

Край Стеклянной Пустыни был ломаной линией кристаллов и булыжников, весьма походившей на границу древнего моря. Араникт не могла отвести глаз. Она неловко сидела на устало шагавшей лошади, натянув капюшон от обжигающего солнца. Она отъезжала от главной колонны. Принц Брюс был где-то впереди, около авангарда; он оставил ее одну.

  Долгая, плоская пустыня слепила, отблески почему – то резали глаза, словно она была свидетельницей творящегося преступления, грубого насилия над самой землей. Камни расплавились, став стеклом, осколки кристаллов беспорядочно торчат копьями, тогда как другие походят на кусты, и каждая веточка блестит, будто оторочена инеем.

  Вдоль границы лежат кости, сваленные в кучи наподобие прибрежного плавника. Почти все расщеплены, став острыми иглами. То неведомое, что глумилось над этой страной, зажало в тяжелом кулаке каждую тварь и выдавило жизнь – кажется, это был обдуманный акт, упражнение в беспредельной злобности. Она подумала, что может ощутить вкус зла, может учуять его гнилое дыхание в ветрах.

  Волны тошноты снова и снова проходили по животу, медленные как ползущий прилив; отступая, промывая путь назад, они оставляли осадок в костях. «Это место... желает убить меня. Я чувствую». Кожа под плащом стала холодной и влажной как глина. «Оно хочет внутрь. Навязчивое, как зараза. Кто мог такое учинить? Зачем? Какой ужасный конфликт к этому привел?»

  Она вообразила, что если сможет прислушаться внимательно, если звуки тысяч шагающих солдатских ног, сотен катящихся колес вдруг пропадут, если даже ветер набормочется до тишины... она сумеет различить стонущие слова ритуала, воспламенившего пожары, создавшего скверну жестокости. Стеклянную Пустыню.

  "Вот к чему ведет отчаяние, то отчаяние, что похищает у мира свет, насмехается над желанием жизни выстоять, продолжиться. Отрицает наше желание исцелиться, починить сломанное. Гонит прочь саму надежду.

  Если отчаяние выражается в ритуале, он был здесь проведен".

  Скача так близко от блестящего края, около груд костей и потрескавшихся валунов, она чувствует, будто вбирает всё в себя, будто кристаллы уже растут внутри, шепча пробужденные отзвуки древних слов. «Когда всё, что ты имеешь, портится. Вот это каково!»

  Армия Брюса Беддикта давно двигалась позади двух других – принц решил покинуть Охотников за Костями последним. Они прошли с ними до самой границы стекла. Восемь дней по все более изорванной и враждебной земле. Она гадала, не надеется ли он изменить решение Адъюнкта, убедить ее в безумии плана пересечь Пустыню. Или он задумал пойти вместе с ее обреченными силами? Впервые с того дня, как они стали любовниками, Брюс закрылся от нее. "И не только. От всех.

  В день, когда мы ушли от них, Брюс стоял с Таворой и молчал. Как и все мы, стоявшие и следившие за Охотниками, которые построились и развернулись, перешли зловещую линию кристаллов и костей, скрывшись в безжалостном сиянии. Мы следили, и ни у кого – ни у кого в целой массе солдат – не было подходящих слов".

  Когда последний перегруженный фургон перевалил грань и последний столб пыли осел за малазанами; когда их колонна размылась, заплясав за восходящими потоками жара – Брюс повернулся к ней.

  Взгляд в лицо потряс ее, разорвал все слои защиты. Думал ли он переубедить Адъюнкта или нет – момент упущен. Нет, тысяча моментов. Длиной в восемь дней, и ни один не ухвачен, не лег оружием в руку. Хрупкая стена молчания победила его, победила всех. Этот взгляд...

  «Беспомощный. Полный... Бездна подлая, полный отчаяния».

  Необычайной женщиной была эта Тавора Паран. Все поняли. Все видели свирепое величие ее воли.

  И солдаты пошли следом – вот что труднее всего понять. Взводы слились, собрались в роты и, проходя мимо принца Брюса Беддикта, отдавали короткий, точный салют. "Словно на параде. Глаза скрыты в тенях шлемов, кулаки прижаты к груди, лица, высеченные резцом... боги, никогда не забуду. Ничего. Их лица. Ужасающие своей пустотой. Эти солдаты – ветераны, испытавшие нечто гораздо важнее битв, сомкнутых щитов и обнаженных клинков, важнее даже криков умирающих друзей и тоски потерь.

  Ветераны, за которыми жизнь, полная невыносимых решений, полная всем, что терзает и не оставляет возможности утешиться".

  Потом Брюс Беддикт поскакал во главе колонны, чтобы повести солдат вдоль самого края Стеклянной Пустыни. Ясно было, что, дойдя до южной оконечности, он погонит армию на восток отчаянным, поспешным темпом. Они уже на неделю отстали от Напасти и Эвертинского Легиона.

  Араникт зажгла очередную палочку ржавого листа. Шея болела, словно волшебница лишилась способности смотреть вперед, вдаль. Ее влекла Стеклянная Пустыня.

  «Они там. Они падают под ее натиском? Их поразило безумие? Они уже убивают друг друга, озверев от жары? Прошло три дня. Все и каждый могут быть уже мертвы. Новые кости, чтобы разбивать и класть вдоль границы – единственно оставшееся им отступление». Она покосилась на расщепленные осколки. «Вы все пытались пройти пустыней?»

  Мысль вызвала озноб. Содрогнувшись под плащом, она заставила себя оторвать взор от ужаса, что слева – только чтобы увидеть тянущийся вперед край. Казалось, две линии – граница пустыни и колонна – сходятся далеко впереди, в туманной дымке.

  «Брюс, любимый, что ты выкуешь из нас? Мы, летерийцы, познали слишком много поражений. Мы снова вкусили свою кровь, в этот раз пролитую На»рхук. Не такая горькая, ведь мы спасли Охотников. И всё же мы бледная тень союзников. Мы съежились в их тени.

  А они... отдавали нам честь".

  Она не могла изгнать тот миг из памяти. Лица преследовали ее призраками; казалось, ей не освободиться до конца жизни.

  "Чья они армия, эти Охотники за Костями? Что ими движет? Откуда приходит сила? Она – в душе Адъюнкта? Нет, лично я так не думаю. О да, она стоит в центре всего, но они ее не любят. Они ее видят, так сказать, не отличимой от горы, колонны штормовых туч, горького серого моря – они видят часть природного мира, вещь, с которой нужно сжиться, которую нужно перетерпеть.

  Я видела на лицах истечение ее воли. Они терпят. Они терпят ее, как всё остальное. Эти малазане посрамят самих богов".

  ***   

  – ... и быстро приближаются к нам, Ваше Высочество, с северо-запада.

  Брюс кивнул: – Подтяните свободное крыло, Преда. Я возьму знаменосца и Атри-Цеду – когда увидите, что мы выехали из колонны, посылайте крыло сзади.

  – Слушаюсь, Ваше Высочество.

  Брюс слышал, как Преда отдает распоряжения гонцам, посылая одного к крылу легкой кавалерии на фланге, другого к основной колонне, вызвать Араникт. Знаменосец подъехал к принцу, лицо его было бледным, напряженным. – Не нужно тревоги, солдат, – сказал Брюс юноше. – Это будет встреча союзников.

  – Но... ящеры, господин!

  – К'чайн Че'малле, не Короткохвостые – уверен, вы уже слышали, что приближающая армия окончательно победила На'рхук.

  Юноша кивнул, нервно облизнув губы.

  Брюс внимательно поглядел на него. – Солдат, наша схватка с На'рхук – тогда вы впервые вкусили бой?

  – Да, господин.

  – Вы несли штандарт?

  – Нет, господин. Хотя я подхватил его, уже третьим, когда мы пустились в бегство...

  – Отступили, – поправил Брюс. – Поверьте мне, бегство было бы гораздо более беспорядочным.

  – Так точно, господин.

  Брюс глянул на штандарт и подавил вздох, вспомнив об извращенном чувстве юмора брата. «Не знамя легиона. Имперский Штандарт, не иначе». С железного перекрестия свисала рваная тряпка из неокрашенной шерсти, фактически точная копия одеяла Теола, даже по размеру. Там, где можно было ожидать изображения некоего гордого геральдического символа, виднелся новый королевский знак Теола Неповторимого: развернутая под три четверти кровать на крыше старого его дома. Внимательный зритель, прищурившись, мог увидеть спрятавшихся под кроватью шестерых куриц – ощипанных, но вполне живых. Брюс смотрел и вспоминал встречу с братом, когда штандарт был впервые развернут.

  «Ты хочешь, чтобы армии сражались под ЭТИМ?»

  "Ну, да. И кровать хочет. Как и куры – можешь вообразить весь размах священного трепета, когда они поняли, что Бог хочет их сварить? Ладно, ладно, не ИХ Бог. Хотя как мы можем быть уверены? Багг, тебе поклоняются куры и петухи?"

  "В разное время, сир".

  "Спасибо. Ты весьма просветил меня".

  "Для того и живу, государь. Всегда обращайтесь".

  "Теол..."

  "Да, Брюс?"

  "Я помню твое замечание, что нет благородства в ... э... материи, например, в троне, короне или богатом поместье. Но когда мы говорим о военной службе..."

  "Ох, брат, я только это и слышу от тебя! "Не так принято у военных, Теол". "Служивые за это на смерть не пойдут, Теол". "Им не нравится розовый цвет, Теол". Жалкий консерватизм вашей ужасной институции, смею заметить, меня раздражает".

  "Не припоминаю разговора о розовом цвете, государь".

  "Его и не было, Багг. Я сказал для примера".

  "Какой именно пример вы имеете в виду? Мне вновь призвать придворного живописца?"

  "Ради Бездны, нет! После несчастья с женой и той хорошенькой стражницей..."

  "Бывшей стражницей, сир".

  "Неужели? По чьему приказу? Я желаю знать!"

  "Вашей супруги, королевы, сир".

  "Всюду лезущая корова... ох, не смотри на меня так, любимая – я отозвался о тебе лишь в твоей официальной функции. Ибо, хотя я и негодую на Королеву, любовь к прекрасной моей жене остается неизменной, излучая лучи чистейшего, незапятнанного..."

  "Тем хуже, что такого нельзя сказать о той бедной женщине, супруг".

  "Я никогда не пятнал ее, ни разу!"

  "Теол, ты ВИДЕЛ проклятую картину?"

  "Один раз, дражайшая, потом ты сожгла единственную копию. И да, ты права, тот шаловливый пальчик... художник до сего дня пребывает в депрессии..."

  "Скорее в ужасе", вставил Багг.

  "Теол, насчет Имперского Штандарта".

  "Не снова, Брюс. Я думал, мы уже все обсудили. Он чудесен и весьма уместен..."

  "Но кто пойдет в атаку под таким?"

  "Брюс, если армии придется идти в атаку, дело будет опасным. Так? Если так, где легче всего найти безопасность, нежели под кроватью самого короля?"

   "В компании куриц", добавил Багг. "Что ж, государь, это умно".

  "Постой", сказала королева. "Что ты имел в виду под "копией"?

  "Брюс! Войска в атаку!"

  Вспотевший под ярким солнцем брат короля фыркнул. Ах, как он скучает по тем дням. Хаотический дворец Короля Теола кажется таким далеким. Он сощурился на штандарт и улыбнулся.

  Прибыла Араникт, натянула поводья. – Принц, мне приятно видеть тебя улыбающимся. Что тебя позабавило?

  – Ничего, Атри-Цеда. То есть ничего важного. Нас обнаружили К"чайн Че"малле – тебе не кажется, союзники у нас чрезвычайно пестрые? Ладно. Едем вместе. Я хочу познакомиться с новыми командующими.

  Женщина нахмурилась: – Разве они не простые морпехи, сир? Как бы они ни получили такие титулы, едва ли им пристало требовать повиновения от принца, не говоря уже о королеве Болкандо.

  – Геслер и Буян далеко не простые малазанские пехотинцы. И я не говорю о новых титулах.

  – Не припоминаю, чтобы их встречала.

  – Буду рад познакомить тебя.

  Они бок о бок следовали за знаменосцем, отстав на двадцать шагов. Копыта коней грохотали, словно земля была полой. – Слышишь, Брюс?

  – Мы скачем по дну древнего озера, – сказал он. – Зачастую озеро остается под поверхностью, и я считал, что здесь именно этот случай. Но теперь...

  – Вода ушла.

  – Да. Ушла.

  – А мы можем провалиться?

  Он пожал плечами.

  – Значит, даже земле под ногами нельзя доверять.

  – Извини, Араникт. Я тобой пренебрегал.

  – Да, точное слово.

  Свободное крыло простерлось за спинами – тридцать уланов Синей Розы в безупречном строю. Брюс подумал о солдате, потерянном «из-за любви, не менее того. Хенар Вигальф идет ныне с Охотниками. Если я послал его на смерть... не думаю, что он проклянет мое имя». – Я плохо умею скорбеть, Араникт. Когда умерли мои родители... что ж, думаю, без Халла и Теола я не пережил бы этого. Куру Кан сказал как-то, что горе относится не к ушедшему, а к тем, кого он бросил за собой. Мы ощущаем прореху в жизни, отверстую рану, и она никогда по-настоящему не закрывается.

  – Ты скорбишь по Адъюнкту и ее Охотникам?

  – Что же, это лишено смысла? Она... ну... такую женщину трудно любить. Она видит в проявлении человечности некую слабость. Ответственность пожирает ее, потому что она не позволяет себе ничего иного.

  – Говорят, у нее была любовница. Умерла, спасая жизнь Таворы.

  – Вообрази, какую рану это причинило.

  – Никто не желает стать нелюбимым, Брюс. Но если случается так, можно устремиться к иным вещам. Уважению. Даже страху. Возможности пропадают, ты даже не замечаешь их – и наконец понимаешь, что ты такой и другим быть не можешь.

  Брюс подумал над ее словами, вздохнул. – Хотел бы я ее полюбить. Найти в ней что-то кроме компетентности и упорства. Что-то...

  – Брюс, поэтому ты горюешь? Ты не нашел в Таворе причин, по которым мог бы пойти следом?

  Он хмыкнул: – Нужно было поговорить уже давно.

  – Ты слишком старался молчать.

  – Я закрывался так долго, как мог. Словно умирающий от жажды... Она была спасением? Или простым миражом? – Он покачал головой.

  – Мы ведь не повернем назад?

  – Нет, не повернем.

  – Мы увидим все до конца.

  – Да, и я должен прятать неуверенность – от офицеров, от солдат...

  – Но не от меня, Брюс.

  Он повернулся, чтобы поглядеть ей в лицо, и был потрясен, увидев ползущие по пыльным щекам слезы. – Араникт?

  – Не начинай, – сказала она, словно сердясь на себя саму. – Желаешь стать такой, как она? Желаешь, чтобы ответственность пожрала тебя?

  – Нет, конечно.

  – С тех пор, как мы пошли с Охотниками, что дала тебе Адъюнкт?

  – Мало...

  – Ничего вообще, – рявкнула она. – Одну тишину. Каждый раз, как ты в чем-то нуждался, она давала тебе тишину. Брюс, ты и сам говоришь все меньше. Не бери на себя чужие горести. Не надо.

  Пристыженный принц отвел взор, поглядел вперед. Темное пятно легионов вдалеке, ближе – группа ящеров и людей.

  "Когда Хранитель Имен пришел за мной, море стекало с него словно слезы. Но я был мертв. Я ничего не видел. Лишь после возрождения память нашла меня. Вижу беднягу Рулада Сенгара лежащим на залитом кровью полу – кричит, взывает к братьям. Вижу, как они отворачиваются. Вижу свое тело, упавшее около помоста. Вижу короля, безжизненно осевшего на троне.

  Могли бы мы оставить его там, неспособного противостоять кукловодам, стремящимся к символам силы? Неужели они так глупы, что не видят абсурда своих амбиций? Жалкую греховность мелких своих схем? Хватайте же мертвые члены тела, двигайте по своей воле.

  Я вижу сны – имена тысячи мертвых богов. Произнесу ли я их? В последний раз преломлю перед миром имена павших? Достаточно ли этого, чтобы вернуть память мертвецам? Имя на языке, произнесенное вслух, шепотом или смелым криком – пошевелится ли далекая душа? Найдет ли себя снова?

  Произнося имя бога, призываем ли мы его к бытию?"

  – Брюс.

  – Араникт?

  – Ты меня слышал?

  – Да, я хочу слышать твои предостережения любимая. Но помни: иногда одиночество – единственное остающееся нам убежище. Одиночество и... тишина.

  Он видел, что ее потрясли такие слова, и ощущал печаль. "Воскрешу ли я бога именем? Заставлю вновь открыть глаза? Увидев, какая вокруг нас ложь, какие опустошения мы устроили?

  Я столь жесток? Столь самолюбив?

  Молчание. Тавора, думаю, я начал тебя понимать. Должны ли мертвые видеть, за что умерли, как плохо обошлись с их жертвоприношением? Не это ли ты всегда разумела, говоря «без свидетелей»?"

  – Теперь и ты плачешь... Пинок Странника, что мы за жалкая пара. Соберись, пожалуйста – мы почти перед ними.

  Он тяжело вздохнул, выпрямил я в седле. – Я не смог бы ее остановить, Араникт.

  – А ты действительно хотел?

  – Не знаю. Думаю, я кое-что понял. Она молчит, потому что не хочет давать нам худшего. То, что мы считали холодностью, на деле – величайшее сострадание.

  – Ты думаешь, догадка верна?

  – Надеюсь.

  – Что же, и хорошо.

  Брюс возвысил голос: – Знаменосец!

  Юный солдат повернул коня вправо, натянул удила. Брюс и Араникт остановились рядом.

  Морпехи сошли наземь, к ним присоединились женщина, мальчик и девушка. Женщина была в годах, похоже, из овлов. Дети – малазане, вполне очевидно, не солдаты. Видел ли он их раньше? Во дворце? Возможно. Дальше стояло полдюжины К'чайн Че'малле, в том числе три существа с седлами. Двое других были не такими мощными, но имели мечи вместо передних лап; третий имел более широкую морду и не нес оружия. Две драные собаки слонялись между ног ящеров.

  Люди подошли. – Араникт, – шепнул Брюс, – скажи, что видишь.

  – Не сейчас, – отозвалась она напряженно.

  Он глянул: женщина пыталась зажечь палочку ржавого листа, но руки дрожали. – Скажи хотя бы вот что: должен ли принц Летера отдать им командование?

  Зашипело, пошел дымок. – Морпехам? Да, по простой причине.

  – Именно?

  – Лучше им, чем таким детям.

  «Понятно».

  Они стояли в пяти шагах от делегации. Выбритый моряк заговорил первым. Он смотрел на штандарт. – Значит, всё верно.

  Брюс откашлялся. – Мой брат Король...

  – Не питает почтения к правилам военной касты, – кивнул моряк. – Возьми меня Худ, по одной этой причине я пошел бы за ним куда угодно. Что думаешь, Буян?

  Тот скривился, подергал рыжую бороду. – А я должен?

  – Что должен? Ах ты пень! Я говорю...

  – А я не слушаю, так что откуда мне знать, что ты говоришь, Геслер? Да мне и не интересно. Если бы было интересно, слушал бы, правильно?

  Геслер что-то пробурчал и обратился к Брюсу: – Принц, я попросил бы извинения за свинские манеры моего приятеля, но ему ведь не пять лет и я ему не папочка, так что давайте, смотрите на него с презрением. Мы тут уже смотрим. Правильно, Буян?

  – Ничего не слушаю.

  – Принц Брюс, насчет передачи командования, как пожелала Адъюнкт...

  – Я буду рад удовлетворить ее желание, Смертный Меч Геслер.

  – А мы нет.

  – Именно, – забурчал Буян. – Гес, конечно, может командовать К'чайн Че'малле – у них всё в запахах, верно? Что ему нужно – пернуть или еще как, и тысячи мечей уже подняты. Если подумать, и в прежние времена так бывало. Помню, в казармах...

  – Дело в доверии, – произнес мальчик. Больший из псов подошел к нему. Бешеные глаза сверкали на обезображенной морде.

  Никто не ответил. Молчание затягивалось.

  – Лучше объясни, Гриб, – сказал помрачневший Геслер.

  Брюс хотел заговорить, но Араникт удержала его, коснувшись ладонью плеча.

  – Она знает нас лучше, чем их, – продолжал мальчик. – Вот и всё.

  – Мы спасли им жизни! – Лицо знаменосца залил румянец.

  – Достаточно, солдат, – сказал Брюс. – Мальчик верно говорит, Геслер. В конце концов, что ей известно о наших мотивах? Это ее война. Почему мы здесь? Почему королева Абрасталь намерена, как кажется, биться за ее причины? Охотники за Костями поставили Летер на колени – мы затаили обиду? Не замышляем ли мы измену? Что до Болкандо... стычки с хундрилами опустошили целые районы королевства и пролили кровь подданных. Вместе с Напастью они практически принудили Болкандо к полной капитуляции.

  – Но если ли резоны верить НАМ? – воскликнул Геслер. – Нас похитили, у нас теперь собственная армия ящеров. По сути мы дезертировали из...

  – Я не дезертировал ни откуда! – заорал Буян. Маленькая собака залаяла.

  Брюс видел на лице овлийки нарастающую тревогу. Он поймал ее взгляд и спросил: – Вы Дестриант?

  – Я Келиз, – ответила она. – Не понимаю, что творится. Ваш выговор торгового наречия... некоторые слова не пойму. Простите. – Она поглядела на Геслера: – Он Надежный Щит К'чайн Че'малле. Защитник Матроны Ганф Мач. Мы должны сражаться за жизнь. Есть старые раны... старые... преступления. Мы не можем бежать. Ганф Мач не может бежать. Мы сражаемся, сражаемся.

  – И почему-то, – размышлял вслух Брюс, – Адъюнкт это поняла. Как?

  Келиз покачала головой. – Не знаю ее. Но... – она указала на девушку подле Гриба, – куда она идет, там будет огонь.

  Геслер потер лицо руками. – Наша ... Цеда. Синн. Без колдовства Синн и Гриба На'рхук смогли бы победить. Не на земле, но с небесных крепостей. Итак, – вздохнул он, – Синн и Гриб спасли нас. Адъюнкт сказала, они будут нужны...

  – Нет, – поправил Буян, – она сказала, им безопаснее с нами, чем в любом другом месте.

  Геслер сказал Брюсу: – Мы подумываем пойти вслед за ней, в пустыню.

  – Она неколебима, и она не желает, чтобы мы шли за ней. Она убеждена, что мы будем нужны в ином месте.

  – Не могу принять командование, – упорствовал Геслер. – Я Худом клятый морпех, сержант трахнутый.

  – Ты был Кулаком трахнутым, Гес! – сказал Буян.

  – Аж три дня.

  – Да, тебя сняли! И почему тебя сняли? Нет, ты не захочешь рассказать...

  – Хватит...

  – Не хватит! – Буян наставил на спутника палец. – Ты взял и решил, что станешь вторым Дассемом! Ты взял и заставил нас всех присягнуть чертову богу! Не впервой тебе быть Смертным Мечом, правильно?

  Геслер взвился: – Откуда мне знать? Не так было, что Фенер потянулся и постукал меня по головке. А как насчет тебя, адъютант! Ты солгал клятой Императрице!

  – Я сделал то, чего просили Картерон и Арко!

  – Ты предал империю!

  Цеда Синн хохотала, но смех ее был холодным и злым.

  Келиз побелела и отступила на шаг. Широко раскрытые глаза перебегали с Геслера на Буяна и обратно.

  Синн сказала Геслеру: – Вот почему ты будешь нужен. Но тебе не нравится. Ха! Тебе совсем не нравится!

  Геслер попытался наскочить на девицу, но Буян встал на пути и оттолкнул его.

  – А НУ, ПРЕКРАТИТЕ!

  Голос Араникт заставил всех застыть.

  Тихо выбранившись, Геслер отвернулся, не встречая вызывающий взор Буяна. – Принц, не этого я ожидал. Я думал, вы примете верховное командование – вы или Кругхева. Боги, даже та королева. Ничего не хочу!

  – Вопрос, – сказал Брюс, – оказался даже сложнее, чем я ожидал. Но я готов придерживаться договора с Адъюнктом. Не думаю, что и королева Абрасталь переменит мои намерения. Наши монаршие титулы – лишь фактор обстоятельств. Они не наделяют особыми талантами и достоинствами, и мы это сознаем. Смертный Меч Геслер, никто не станет отрицать, что вы командуете самой мощной армией союза, так что полное бремя верховного командования падает на вас.

  Мужчина выглядел жалко.

  Зарычав, Буян развернулся и потопал к ожидающим Че'малле. Мелкая косматая собака увязалась следом.

  Геслер дернул плечом: – Нас устраивало, как мы жили раньше... боги, уже так давно. Прятались в вонючем гарнизоне, в мерзкой рыбацкой деревушке. Пригибались так сильно, что казалось – мир нас позабыл. Ох, как мы хотели именно этого. А поглядите теперь... Боги подлые!

  Брюс склонил голову набок: – Вы были с Адъюнктом всё последнее время?

  – Не совсем. Нас затянул Вихрь... мятеж. Мы виним Имперского Историка, вот кто виноват. Ладно, всего этого не стоит рассказывать – горькая история, как нас таскало и мотало через половину мира. Мы ничего особенного не сделали, разве что в живых остались. Поглядите, куда это нас привело.

  – Если вы с другом чувствуете себя в ловушке, – удивился Брюс, – почему просто не уйти? Разве вы сами не назвали себя и Буяна дезертирами?

  – Хотелось бы. Да, я назвал. Но мы не можем, и она знает.

  – Но... почему?

  Геслер рассеянно посмотрел на Гриба. – Потому что, – прошептал он, как приговоренный, -она доверяет нам.

  ***  

  – Не то чтобы хорошо, – сказала Араникт, когда они медленной рысью возвращались к колонне.

  Брюс поглядел на нее. – Когда ты нас останавливала, в твоем голосе, Араникт, была явная тревога.

  – Откуда приходят боги, Брюс? Ты знаешь?

  Он потряс головой, не желая пробуждать воспоминания о дне морском, о забытых, заросших илом менгирах. Он потерял жизнь, бродя в мутных, пустых глубинах. «Я спал, я так желал спать – вечно. Возможно, к другим приходит другая смерть, а меня нашла такая. Что за усталость! Я потерял волю и не мог освободиться».

  – Геслер и Буян, – говорила Араникт, – почти дотянулись.

  – Извини... до чего?

  – До божественности.

  – Ты заговорила о вещах, о которых любил толковать Куру Кан. Понятие "возвышения", времена Первой Империи...

  – Дестриант говорила об огне.

  Он заставил себя поддерживать тему. – Девушка, Синн...

  Араникт фыркнула. – Да, она. Огонь в самых разрушительных, бесчувственных проявлениях – она могла бы сжечь нас в пепел и не удостоить мгновенной мысли. Когда внутри тебя такая сила, она выжигает все человеческое. Ты НИЧЕГО не чувствуешь. Но, Брюс, ты не понял... Адъюнкт желает, чтобы Синн была с ними.

  – И как можно дальше от нее? Не думаю, что Тавора...

   – Нет, не в том был ее резон. Это Геслер и Буян.

  – Не понимаю, о чем ты.

  – Эти двое прошли Оплотом Огня, тем, что мудрецы Первой Империи звали Телас. Тавора хочет, чтобы Синн была с ними, потому что никто иной не сможет выстоять против девушки, выжить под ее силой, ибо, если Синн пробудит свою силу... как говорит Келиз, будет огонь.

  – Адъюнкта предупреждали об измене...

  – Брюс, Геслер и Буян стоят на краю Возвышения и ощущают это. Оба уцепились за драгоценную жизнь...

  – За что?

  – За человечность. Пальцы уже онемели, мышцы кричат от боли. Ногти потрескались и кровоточат. Видел, как на них смотрит мальчик? Гриб? Он стоит возле Синн, словно проявление ее совести – поистине, совесть ныне оказалась снаружи нее. Она могла бы ее оттолкнуть, выдавить жизнь – не понимаю, почему она уже так не сделала. Столько огня в руках, и такое холодное сердце.

  – Ты говоришь, что мальчик лишен собственной силы?

  Она взглянула искоса: – Адъюнкт о нем говорила? О мальчике?

  Он нехотя кивнул.

  – И что?

  – Она сказала, что он наша надежда, что в конце его сила может – сможет – обеспечить нам спасение.

  – Тогда, Брюс, мы в настоящей беде.

  «Предательство. Когда лицо перед тобой лжет, глаза обманывают, прячут тайну. Неужели не будет такому конца?»

  Он снова думал о дне морском, как и ожидалось. «Имена глубоко внутри меня. Имена павших. Я могу слышать каждое, особый, уникальный голос. Но сколь многие звучат похоже. Крики боли. Жалобы на... измену. Так часто, так часто». – Она доверяет этим морякам, – произнес он. – Верит, что они не предадут. Всё, что у нее есть. Всё, на что может она надеяться.

  – Да, сказала Араникт. – И, что еще хуже, овлийка Келиз, которая говорила, будто ничего не понимает, понимает слишком многое. Хочешь не хочешь, в ее руках судьба К'чайн Че'малле. Она Дестриант Матроны – думаешь, она верит Синн? Доверяет ей жизнь Матроны и прочих К'чайн Че'малле? Вряд ли. Она в том же положении, что и мы – всё зависит от Геслера и Буяна, а они всё время пререкаются на ее глазах.

   – Должно быть, у нее сердце разрывается.

  – Она в ужасе, Брюс. И так одинока. Среди всех них.

  Он потер лицо. Кони, ощутив слабину, почти остановились. Не зная об этом, знаменосец почти доехал до колонны. На таком расстоянии штандарт казался белым квадратом. – Араникт, что мы можем?

  – Не важно, что будет, – сказала она, – но мы должны оставаться с ними. С Геслером и Буяном, Келиз и Че'малле. Но если дойдет до выбора, кого спасать, если нам останется лишь одно суровое решение... пусть это будет мальчик.

  – Эти мужчины готовы рвать друг другу глотки... случится...

  – Ох, это. Брюс, они похожи на братьев. Огрызаются, могут даже кровь пустить. Орут друг на друга... было бы хуже, если бы они молчали. Мы видим их человечность – то, за что они так отчаянно держатся. Это похоже на... на ритуал. Заботы или даже любви.

  – Как супруги...

  – Братья, сказала я. Связаны кровью, связаны прошлым. Видя, как они спорят, мы слышим лишь сказанное вслух, но самое важное остается не высказанным. Келиз лишь начинает это понимать – когда поймет, многие страхи и тревоги пропадут.

  – Надеюсь, ты права. – Брюс натянул поводья и спрыгнул с коня. Повернулся, рассматривая уланов, махнул рукой, приказывая вернуться к обычному патрулированию флангов. – Давай пешком. Уверен, авангард проживет без меня еще недолгое время.

  Он заметил ее любопытство, но она послушно слезла с лошади. Взяв животных под уздцы, они пошли к колонне.

  – Любимая, – начал Брюс, – я познал тишину более глубокую – и сокрушающую – чем может представить кто-либо.

  – Не нужно о таком рассказывать...

  – Ты не права. Я должен рассказать не ради обретения особой близости между нами, хотя это тоже важно. То, что я опишу, важно – оно связано с тем, что ты говоришь, и – если поможешь – надеюсь, оно подарит нам выбор образа действий. Скажи, что тебе известно о моей смерти?

  Она помедлила, зажигая палочку от окурка прежней. – Яд. Случайность.

  – А мое тело?

  – Его украл выходец из другого мира.

  – Украл? Возможно, так казалось. На деле же меня возвратили. Отнесли туда, где я был прежде. Мое имя написано на стоячем камне. Присоединено к бесчисленности прочих.

  Она хмурилась и, казалось, изучала жилистые травы под ногами. – Так, значит, будет с нами со всеми? Наши имена выбиты на камне? Из смерти в жизнь и обратно? Как утверждали некоторые мудрецы?

  – Не знаю, что было на самом деле. Мои переживания совершенно отличны от того, что выпадает другим. Нет, я ощущаю, что они совершенно уникальны. Если кто и виноват, то Куру Кан. Он создал ритуал, пославший меня в иное место, в иной мир, наверное – мир на дне океана – и там я впервые встретил ... выходца. Хранителя Имен, так я его называю.