Текст книги "Увечный бог (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

  Финт вгляделась в рассветное небо. Летающий ящер еще там? Смеется, глядя холодными глазами? Вряд ли. «Если мы выберемся, то только чудом. Самый долгий из толчков Госпожи Удачи. Но будем честны: так дела в нашем мире не делаются. Никогда».

  – Я почуял дым, – сказал Амба.

  – Когда?

  Он дернул плечами: – На заре. Ветер уже переменился. Он прилетел от солнца.

  Восток. Она встала, глядя на покореженные пустоши. Что там, легкая дымка? Нет, слишком большая завеса. Туча. – Ладно, – заявила она. – Как раз туда мы и шли. Более-менее.

  Если парню нравится чуять носом, пожалуйста. Какая разница?

  – Нужна вода, – сказал Амба.

  Финт со вздохом пошла к Чудной Наперстянке. Молодая ведьма не пожелала встречать взгляд. Финт чуть помедлила, потом начала: – Ты можешь наколдовать воду?

  – Я уже говорила...

  – Да, земля почти мертвая. И все же?

  – Нет смысла пробовать.

  – Все равно пробуй.

  Глаза ведьмы сверкнули. – Кто тебя назначил старшей?

  – Ты дольщица Трайгалл Трайдгилд. И в этом я старше тебя, Чудная.

  – Но я...

  – Пока что, – отрезала Финт, – ты никто. Покажи колдовство – тогда, может, поднимешься на уровень – другой. Открой нам врата домой, и я лично короную тебя в императрицы. Но до тех пор, Чудная, я тут главная.

  – Больно.

  – Что больно? Слушай. Люди смертны...

  Однако та качала головой: – Магия. Здесь. Почва... отшатывается.

  – Наперстянка, мне плевать, даже если она застонет. Просто добудь воды.

  – Она не хочет, чтобы мы были здесь. Никого вообще не хочет.

  – Тем хуже.

  Наперстянка вздрогнула. – Тут что-то... Если бы то был дух, даже призрак духа... Может...

  – Давай, пробуй. – Финт подошла к Полуше. – Дыханье Худа! Просыпайся.

  – Я не сплю, корова.

  Что же, оказывается, у всех настроение еще хуже, чем у нее.

  – Голод, – сказала Чудная Наперстянка.

  «Боги подлые». Финт снова глянула на восток. Туча или дым? Амба издал стонущий звук. Она оглянулась. Что-то не так с его лицом – потеки грязи? Слезы? Нет, слишком темное. Она подошла ближе. «Что это – кровь?!»

  Тут их вьючная лошадь оборвала привязь и метнулась вдаль, стуча копытами.

  Со стороны Полнейшей Терпимости донесся какой-то костяной стук. Финт взвилась. – Полуша?

  Тело дергалось под одеялами.

  – Голод, – повторила Наперстянка.

  Спазмы охватили Полушу, ноги взлетели вверх. Она выпросталась из тряпок, перекатилась на спину. Широко открытые глаза налиты кровью. Лицо заметно вздулось, на нем какие-то трещины.

  – Здесь? – спросила Наперстянка.

  Финт вихрем обернулась к ведьме – увидела странный наклон головы, капающую с губ слюну. Глаза остекленевшие... Дольщица рванулась к ней. – Изгони его! Чудная! Отошли его!

  Полнейшая Терпимость поднялась, дергаясь. Кровь текла из-под ногтей. Костяные шипы высунулись из плоти, закрывая глаза и рот. Все тело тряслось, как будто что-то огромное пыталось выбраться наружу. Из-под одежды раздался треск; новые кости пронизали кожу, распяливая мокрое платье.

  Земля под ногами женщины готова была взорваться.

  Онемевшая от ужаса Финт шагнула назад. Потрясение украло ее волю. «Чудная... прошу...»

  Амба вдруг завыл; вой был таким диким, что Финт очнулась. Помчалась к Наперстянке. Ударила по лицу так жестоко, как только могла. Голова юной ведьмы дернулась. Амба снова завыл.

  Финт оглянулась на Полушу – но женщины почти не было, на ее месте из разорванной земли высунулось запястье толщиной с древнее дерево. Рука пронзила когтями женское тело, словно примеривая неудобную перчатку. Покрытые кровавым месивом пальцы цеплялись за воздух.

  Земля изогнулась под Финт, чуть не сбив ее с ног.

  Амба шатался, шагая к Наперстянке – лицо похоже на залитую кровью маску; когда кулак ударил ее в лицо, голова запрокинулась назад. Женщина упала. Амба взвыл, подхватил ее на руки и побежал прочь.

  Рука поднималась выше, останки Полуши все еще свешивались с ладони. Кровь кипела и чернела, отпадая хлопьями, обнажая конечность из чистого нефрита.

  Финт отшатнулась. Перед ней поднимался курган – целый холм – расщепив твердую почву. Около ручья тряслось дерево, на давно мертвых сучьях вдруг появились зеленые листья, однако они извивались словно черви. Нефритовые плоды повисли гроздьями, угрожая обломить ветки.

  Скала разорвалась в пятидесяти шагах от них. Высокие травы колыхались языками нефритового пламени. Громадный сверкающий валун вылез... «это лоб... о боги подлые. О Худ. Беру... спаси...»

  ***  

  Драконус повернулся кругом, глаза стали темными, словно озерца чернил. – Жди здесь, – бросил он.

  Аблала открыл рот, но земля тряслась, волнами катясь откуда-то с севера, и он забыл, что хотел спросить. Повернулся к возлюбленной.

  Релата проснулась, присела на пятки. Ужас исказил ее лицо. Она глядела за спину Аблалы.

  Он повернулся как раз, чтобы увидеть, как Драконус выхватывает меч. Чернота полилась из длинного клинка, словно взметенные ветрами пелены, разбухая и окутывая мужчину складчатыми крыльями. Драконус скрылся во тьме, чернильное облако спиралью вилось к небу, одновременно расширяясь. Через несколько мгновений тьма повисла над головами, а черные крылья раскрылись.

  Чудовище взлетело в воздух, хлопая огромными крылами чернильного дыма.

  Аблала смотрел вслед. Палица оказалась в руках, головка из небесного металла дымилась, словно попав в кузнечный горн.

  Он смотрел, как эта штука улетает на север. Не дракон. Крылатая тьма. «Вот так. Крылатая тьма».

  Он облизал губы. – Драконус?

  ***  

  Линия бровей вырвалась из раздробленного камня. Глаза сияли изумрудными маяками. Вторая рука показалась в тридцати шагах от первой. Финт стояла, словно врастая в ненадежную землю, словно пойманная, как то трепещущее дерево. Мысли улетели прочь. В черепе росло давление. Она могла слышать голоса – тысячи, десятки тысяч голосов, говорящих на неведомых языках. Они вздымаются в тревоге, в страхе, в панике.

  Она зажала уши руками, но это не помогло.

  "Они хотят наружу.

  Они просили. Но не было ответа. Они умоляли. Стенали. Мир давал им тишину. Откуда я знаю? Их сердца... биение... я могу их чувствовать. Чувствую, как они рвутся".

  Тоска объяла душу. Она такого не переживет. Слишком много, слишком сильна боль.

  Ледяной воздух потек сзади. Громадная тень закрыла почву слева от Финт. Нечто окруженное саваном темноты, несущееся на эфирных крыльях опускалось туда, где вылезла нефритовая голова.

   Финт видела проблеск чего-то длинного и черного, мерцающий край – тьма приливной волной ударилась о лоб гиганта, разбивая его и устремляясь глубже, в центр головы.

  Треснул гром. Сотрясение повалило Финт наземь. Раздался невероятный хор голосов – крики боли, шока... и чего-то еще. Сама земля под ней, казалось, застонала. С трудом встав, Финт сплюнула изо рта кровь.

  «Эти крики... Облегчение? Наконец, наконец-то ответ».

  Нефритовая рука перед ней и другая, что к западу, разом перестали шевелиться; зеленоватое свечение стало тусклым, как бы присыпанным пылью. Дерево, опасно накренившееся в сторону, прекратило маниакально дрожать. Ветви его опустились, отягощенные нефритовыми листьями и плодами.

  На холме тьма свернулась, походя на медленный вдох – и на ее месте встал высокий, широкоплечий человек. Ладони его сжимали двуручный меч, источавший в воздух ленивые струйки темноты. Она видела, что он пытается вытащить меч из нефритового лба. Голова возвышалась над ним, словно каменная стена.

  Он крякнул, завершив наконец дело. Меч скользнул в ножны, висевшие за левой рукой. Человек обернулся и пошел к Финт. Бледная кожа, скульптурные черты, черные волосы, бездонные глаза. Он обратился к ней на дару: – Там, откуда он явился, все боги – Надежные Щиты. Женщина, ты разум потеряла?

  Она открыла рот, чтобы протестовать, выразить обиду – но он уже прошел мимо. Она поглядела вслед. "Юг? Что же там? Куда ты? Нет, не надо, Финт.

  Боги подлые, что же я увидела?"

  Взгляд вернулся к увенчавшему холм разбитому лбу. Рана в середине видна даже издалека. Череп гиганта почти расколот.

  Она медленно опустилась на колени. «Бог. Это был бог. Или они оба боги? Один только что убил другого?» Она поняла, что успела обмочиться. Еще одна вонь, спорящая с прежними. Прерывисто вздохнув, опустила голову. «Полнейшая Терпимость, прости. Она предупреждала. Мне жаль, Полуша. Прошу, прости меня».

  Потом она пойдет искать Амбу и Наперстянку.

  Но не сейчас. Не сейчас.

  ***   

  Аблала смотрел, как она скатывает постель. – Куда же ты? Нужно подождать. Он велел подождать.

  Она оскалила зубы, но не подняла взора. – Он демон. Когда кончатся дикие звери, он убьет и сожрет нас.

  – Нет, не сожрет. Он хороший. Драконус хороший, любимая...

  – Не зови меня так.

  – Но...

  – Тихо. Отдай нож.

  – Не могу. Ты меня зарежешь.

  – Не стану. Я ухожу от вас. Иду домой.

  – Домой? Где это? Я могу с тобой?

  – Только если умеешь плавать, – буркнула она. – Ну, хотя бы нож. А если ты меня так любишь, как говоришь – отдай и остальное оружие.

  – Не этого от меня ожидают.

  Глаза ее ядовито блеснули. – Ты не спишь. У тебя дубина. Я не смогу тебе повредить. Или ты трус, Аблала? Не люблю трусов, они мне противны.

  Великан опустил плечи: – Оттого, что я боюсь тебя, я не становлюсь трусом. Когда-то я сражался с богами Тартеналов.

  – Ну конечно. Трусы всегда лгут.

  – И я сражался с Клыками Смерти, и зубастые воины меня любили... нет, то не я. Ну, я так думаю. – Он уставился на палицу. – Но я убил Дрэлка. Убил дракона. Это было легко... нет, не было. Думаю, это было трудно. Не помню.

  – И нет конца лжи.

  – Ты права, – сказал он, вдруг помрачнев. – Нет ей конца.

  – Отдай оружие.

  – Если отдам, ты умрешь.

  – Почему?

  – Если ты уйдешь, тут нет еды, кроме той, что дает Драконус. Ты будешь голодать. А я нет.

  – Я твоя пленница? Так ты любишь, Аблала? Хочешь рабыню?

  Он покосился на нее: – Смогу я иметь с тобой секс когда захочу, если сделаю рабыней?

  – Это не любовь.

  – Уже давно, – сказал он. – Я думаю, что готов взять секс вместо любви. Видишь, каким я стал?

  – Чудно. Я лягу с тобой, если потом отдашь оружие.

  Аблала стиснул руками голову: – Ох, ты меня путаешь!

  Женщина пододвинулась ближе. – Соглашайся, Аблала, и я твоя... – тут она вдруг замолчала и отвернулась.

  Он выпучил глаза: – Что такое? Я согласен! Согласен!

  – Слишком поздно. Твой друг возвращается.

  Аблала повернул голову, увидев подходящего Драконуса. – Он мне не друг, – пробурчал он. – Больше нет.

  ***  

  – Слишком переполнены эти Пустоши, – сказала она.

  – Тогда оставь нас, – ответил Ливень. – Мы скучать не станем.

  Однако Олар Этиль снова схватила Абси за воротник. – Мы уже отдохнули, – заявила она.

  – Хватит так его таскать. Он может ехать со мной.

  Ее шея затрещала, голова повернулась. – Попробуешь убежать – поймаю, щенок.

  Ливень глянул на девочек, прижавшихся друг к дружке около кольца камней (там они ночью пытались развести костер). – Я не убегу.

  – Сентиментальность тебя до смерти доведет, – буркнула гадающая. – Иди сюда. Возьми ребенка.

  Он подошел. Когда он потянулся к мальчику, скелетообразная рука Олар вылетела вперед, подтащила Ливня, пока глаза его не оказались в пяди от измолоченного лица.

  – Не призывай богов в этом месте, – прошипела она. – Всё слишком близко к поверхности. Понимаешь? Даже дух Тука Младшего не может противостоять призывам – и он придет не один. – Она оттолкнула его. – Тебя предупредили. Единственное мое предупреждение. Услышу, как ты шепчешь молитву, Ливень из овлов, и убью.

  Он скривился, отступая: – Твои угрозы устарели как ты сама, карга. – Он взял руку Абси и медленно повел к ожидающей лошади. – И нам нужна еда – помнишь, что это такое, Олар Этиль? И вода.

  Он огляделся, но не нашел Телораст и Кодл. Когда же он их видел в последний раз? Трудно вспомнить. Ливень со вздохом поманил близняшек. Стави и Стория вскочили и подбежали к нему. – Сможете пока идти пешком? – спросил он. – Потом поедете, даже подольше, чем было вчера. Я не прочь пройтись.

  – Слышал гром? – спросила Стави.

  – Обычный гром.

  – Наш отец еще жив? – сказала Стория. – Точно?

  – Я не стану врать. Если его дух снова ходит по земле, то он подобен Олар Этили. Т'лан Имасс. Боюсь, в нем мало что осталось привычного вам...

  – Кроме того, что внутри, – возразила Стория. – Это не меняется.

  Ливень отвел глаза. – Надеюсь, вы правы. Ради вашего же блага. – Он помедлил и продолжил: – Ведь если кто не спасует перед нашей Гадающей, то ваш отец.

  – Он возьмет нас назад, – сказала Стави. – Всех троих. Увидишь.

  Овл кивнул. – Готовы?

  Нет, он не станет лгать им, особенно об отце. Но некоторые подозрения придержит при себе. Ливень не ожидает, что Олар Этиль приведет их к Оносу Т'оолану. Абси, да и близняшки, стали разменной монетой, которой она подчинит руку Первого Меча, и она не доведет дело до ситуации, когда Имасс сможет отнять детей. Нет, такую монету хранят в тайном месте.

  Ливень поднял Абси, и сердце сжалось, когда малыш обвил руками его шею. Дети привыкают легко, понимал он... но даже у них иные обиды проходят сквозь рассудок, не оставив даже ряби, и тонут в глубинах души. А много лет спустя они придают форму всей жизни. «Брось дитя – и струны мужества ослабнут навеки. Отними у ребенка любовь – и женщина станет листком в струях потока. Так говорили старики. Они всегда полны предостережений, они говорят, что вся жизнь – путешествие среди измен. Что привычную тропу так легко не сменишь, не повернешь силой воли и желания».

  Улыбающийся Абс устроился в седле, охватив ручками луку. Ливень подобрал поводья. Близняшки пошли рядом.

  Гром заглох так же внезапно, как и начался; безоблачное небо не изменялось. Ужасные силы играют в Пустошах, они способны напугать даже бессмертную ведьму, столь целенаправленно шагающую впереди. "Не призывай богов в этом месте". Любопытное заявление. Кто-то молится? Он фыркнул. "Когда молитва получала в ответ что-то, кроме тишины? Лишь жалкое отсутствие наполняет воздух, раздувает душу пузырями ничтожности. Давно ли молитва перестала быть пустым воззванием, а желания и томления перестали терзать сердце?

  Не призывай богов. Не зови Тука Анастера, моего одноглазого стража, умеющего проезжать сквозь завесу и говорить гласом самой смерти. Почему ты так его боишься, Олар Этиль? Что он может сделать?

  Но я ведь знаю ответ, не так ли?"

  Гадающая впереди замешкалась, обернулась к Ливню.

  Когда он улыбнулся, отвернулась и снова пошла вперед.

  «Да, Олар Этиль. Эти Пустоши поистине переполнены. Иди осторожно, карга, и дело будет мирным».

  Абси издал странный сопящий звук и запел: – Толлалалалала, Толлалалала!

  "Каждое слово дитяти – само по себе молитва. Благословение. Решимся ли ответить? Берегись малыша Абса, Олар Этиль. Иные обиды тонут глубоко. Ты убила его собачку.

  Убила его собачку".

  ***  

  Ткань между садками порвалась. Со всех сторон зияющие дыры. Как подобало его измененной форме, Грантл двигался в тенях – скрытное существо, мышцы перекатываются под полосатой кожей, глаза сияют в ночи янтарями. Но опора под мохнатыми лапами ненадежна. Видения бешено пляшут перед глазами. Лишь безнадежность – и, возможно, безумие – завели его на эти тропы.

  Момент – плывет холод над обросшими лишайниками валунами, еще момент – он подобно призраку проносится посреди леса-собора, укрытого гнилой темнотой. Еще миг – воздух полон ядов, он пытается переплыть реку, вода загустела от коричневой пены. На берег, в деревню с домами из ровного камня, забитую повозками – скачет через кладбище, лиса зловеще кричит, учуяв его запах...

  Он наткнулся на две фигуры – внезапность появления так напугала его, что инстинкты вырвались на волю – рычание, резкий бросок, когти и зубы. Вопли разорвали ночной воздух. Челюсти сомкнулись на шее человека. Удар когтистой лапы порвал бок псу, забросил умирающего зверя в кусты. А потом через, прочь из этого мира в сырые джунгли, озаренные вспышками молний – в воздухе висит тяжелый дух серы.

  По луже грязи, в яму с горелыми, гнилыми трупами, с раздутыми телами людей и коней. Кто-то жалобно поет в отдалении.

  Горящий лес.

  Коридор дворца или храма – дюжины фигур в рясах панически разбегаются – и опять он рвет их. Людская кровь заполнила пасть, и вкус ее до ужаса сладок. Оттаскивай трупы с прохода, круши черепа – слабые кулаки колотят его в бока...

  Где-то глубоко внутри он издал всхлип, оторвался – и мир тут же поменялся – теперь голая тундра, кто-то прячется за валуном, голова поднимается – глаза встречают его взор...

  «Прекрати. Сейчас же. Дитя Трича, ты затерялся в звериной крови».

  Женщина, длинные черные волосы пышны и гладки, как шкура пантеры, лицо широкое, выступают скулы, янтарные глаза полны пониманием. Ее одежда – несколько рваных шкур карибу, хотя тут так холодно.

  «Когда ты найдешь меня», продолжала она, «все будет не так, как тебе воображалось. Мы не встретимся как любящие. Мы не станем желать одного и того же. Возможно, мы будем драться».

  Он присел, тяжело дыша, дрожа каждым мускулом; но слепой гнев уже угасал.

  Она сделала непонятный жест лапой. "Кот прыгает, забирая жизнь птицы. Другой забирает жизнь ребенка, игравшего в саду. Так поступают коты. Будешь отрицать? Есть ли преступление в тех сценах? Возможно. Для птицы – преступление беззаботности, неосторожности. Для ребенка? Небрежные родители? Плохо выбранное место для жилья?

  Птенцы пищат в гнезде, но не вернется мать. Ее смерть – их смерть. Мать скорбит о потере, но может родиться другой ребенок, новая жизнь возместит утрату. Скажи, Грантл, как измерить такое? Кто решит, чья жизнь драгоценнее? Соответствуют ли чувства уровню ума и самосознания? Неужели мелкая тварь скорбит меньше, нежели существо большей... статности?

  Но разве не естественно яриться, желая мести и воздаяния? Видится ли супругу птицы сон об убийстве?

  Дитя Трича, ты забрал не одного ребенка на жестокой тропе. По твоему следу клубится горе. Твое появление было непостижимым для них, но доказательство твоего присутствия лежит в луже крови.

  Будь орудием слепого случая, если так нужно. Будь невообразимой силой, ударяющей без цели и смысла. Будь забирающим жизни.

  И я встречу тебя в конце пути. Обсудим месть – когтями и клыками?"

  Услышав угрозу, он издал грудной рык.

  Ее улыбка была грустной. Она снова взмахнула...

  Заморгав, Грантл нашел себя стоящим на четвереньках. Вокруг каменистая почва. Он закашлялся и сплюнул полный рот крови, утер рукой мокрые губы – на тыле ладони остались алые мазки и клочья человеческих волос. – Боги подлые, – шепнул он. – Это была ошибка.

  Садки разваливались. «Что я делал? От кого бежал?» Но он вспомнил. Предательства. Слабость. Порок человечности... он пытался сбежать. Неистовый прыжок в безрассудство, уход от всех форм совести и стыда. Бегство.

  – Но зачем это? – пробормотал он тихо. "Забыться – значит забыть, кто я. Но от "я" нельзя отказываться. Сделаю так – и ничего не останется.

  Ах, и все же... быть бесстыдным. Кот над крошечным остовом птицы. Над трупиком ребенка.

  И нет стыда.

  Но негодяи, что начнут на меня охоту, не будут интересоваться моими чувствами. Дитя погибло. Мать сгибается в горькой печали. Оружие ложится в руки. Мир – опасное место; они сделают его чуть менее опасным. Они желают умереть дряхлыми, иссохнуть на соломенных матрасах, в конце долгой жизни. Пусть шкуры на стенах славят их смелость.

  Что ж, приходите, если вам нужно. Для ваших глаз я чудовищный тигр. Но мой разум – разум хитрого человека. И ах, я знаю все насчет мести".

  Теперь он видит, куда ведет его тропа. Смертельный дар Трейка изогнулся в руках, приняв новую, ужасную форму. «Вы ставите себя отдельно? Не звери. Что-то иное. Очень хорошо, тогда быть войне».

  Он протер глаза, не спеша поднявшись на ноги. "Восхищайтесь зверем. Он смел. Даже когда вы нацелили копья. Случись вам встать над моим трупом, хвалитесь храбростью – но вы узрите истину в тусклых глазах: в этой схватке смелых, друзья, вы мерялись не умом или тонкостью понимания. Умение и везение могут восторжествовать, но это дары дикой природы.

  Откажитесь от них, вам же хуже".

  – Трич, услышь меня. Я поведу войну. Я вижу... неизбежность. Я нацелю копье. Ведь выбора нет. – Он оскалил зубы. – Только сделай мою смерть достойной.

  Она еще ждет его где-то впереди. Он так и не понял, что бы это значило.

  Завеса между человеком и зверем порвалась, и он понял, что видит глазами обоих. Отчаяние и безумие. «Ох, Стонни, я не смог сдержать обещание. Прости. Если бы я мог хоть раз увидеть твое лицо». Он вздохнул. «Да, женщина, отвечаю на твой жестокий вопрос. Супруг птицы грезит об убийстве».

  ***  

  Слезы не утихали. Они затуманили зрение, текли по неровным, покрытым шрамами щекам. Однако Маппо заставлял себя идти, борясь за каждый шаг. Две воли сцепились в схватке. Потребность найти друга. Потребность бежать от позора. Война была болезненной – давно ушло в прошлое время, когда он не боялся взглянуть себе в душу, когда обман правил его жизнью, но он понимал его необходимость, острую чистоту своего предназначения.

  Он стоял между миром и Икарием. Почему? «Потому что мир был достоин спасения. Потому что была любовь, были мгновения покоя. Потому что существовало сострадание, раскрываясь цветком в трещине скалы, избытком истины, дыханием чуда». А Икарий был оружием разрушения, слепым и бесчувственным. Маппо отдал жизнь на то, чтобы держать оружие в ножнах, завязанным ленточкой, забытым.

  Во имя сострадания и любви.

  От которых он теперь ушел. Повернулся спиной к детям, чтобы не видеть в их глазах страдания, тупого ошеломления. Еще одна измена запятнала короткие жизни. Ибо, твердил он себе, их будущее неясно, в нем полно возможностей выжить. «А если пробудится Икарий и некому будет его остановить, все возможности кончатся. Разве это не имеет смысла?» О да, еще как имеет.

  «И все же я не прав. Знаю. Чувствую. Не могу от этого скрыться. Если я отрекся от сострадания, о чем я забочусь?»

  Потому он плакал. По себе. Перед лицом стыда горе сгорает. Перед лицом стыда он начал терять себя, того, кем был, кем считал себя. Долг, гордость своей миссией, жертвенность – всё обрушилось. Он пытался вообразить, как находит Икария, самого старого своего друга. Пытался представить возвращение на прежние пути, к словам обмана во имя любви, к ловким играм и фокусам, удерживающим жуткие истины на дне. Все как было тогда, и в основе – готовность Маппо отдать жизнь, лишь бы не увидеть, как глаза Хищника жизней вспыхивают пламенем.

  Но он не знает, сможет ли жить так во второй раз. Сердце смертного должно быть чисто, избавлено от всех сомнений, чтобы смерть казалась достойным жертвоприношением. Но твердые его убеждения успели обрушиться.

  Ему казалось, что он стал горбатым, что он складывается, обвивая старую рану, и кости его ослабли. Клетка, готовая развалиться от малейшего давления.

  Опустошенные земли плыли по сторонам, но он едва их замечал. Дневная жара – ничто в сравнении с пожарищем в черепе.

  Маппо заставлял себя двигаться. Теперь ему больше чем прежде нужно найти Икария. "Чтобы попросить прощения. За всё.

  Мой друг. Меня уже не хватает. Я не тот воин, которого ты знал. Я не стена, на которую ты, усталый, опирался. Я предал детей, Икарий. Взгляни в мои глаза и пойми истину.

  Я прощу отпустить меня".

  – Закончи это, Икарий. Прошу, закончи...

  ***  

  Буяну показалось, что он увидел на юго-востоке облако пыли. Трудно сказать, как далеко – здесь горизонты играют шутки. Ящер, на котором он скачет, словно пожирает лиги. Кажется, никогда не устает. Глянув назад, он сверкнул глазами на шлепающих по следу трутней. Охотники К"эл разошлись по бокам, некоторых уже не видно, они затерялись в обманчивых складках и карманах пространства.

  «Я скажу на треклятом Вегате. Самом ужасном изо мною виданных орудий войны. Сопровождение не нужно». Ну ладно, ему надо есть хотя бы по вечерам. Стоит подумать. «Но я мужчина. Я презираю нужду думать хоть о чем. И это не беда. Хотя...»

  Ему нравилось быть простым капралом. Работать Надежным Щитом – от этого во рту горько."Да, во мне есть сентиментальность. Не стану отрицать, может, она широка словно океан. Так сказал Гес. Но я такого не просил. Я однажды плакал над умирающей мышкой – она умирала, потому что я пытался ее поймать, но рука у меня неуклюжая и у нее что-то сломалось внутри. Лежала на ладони, дыхание такое быстрое, но крошечные ножки уже не шевелятся. Потом и дыхание остановилось.

  Я стоял на коленях перед камнем и смотрел, как она медленно умирает. В руках. Боги, от одного воспоминания снова зареветь готов. Сколько мне было? Двадцать?"

  Он склонился в сторону и высморкался – одна ноздря, потом вторая. Утер усы пальцем, вытер палец об ногу. Пыль стала ближе? Трудно сказать.

  Одолев подъем, Буян выругался и приказал "скакуну" остановиться. Внизу тянулась на три сотни шагов долина; в ее середине с дюжину незнакомцев сидели и стояли, создав грубый круг. Едва он показался на виду, они повернулись, а сидевшие начали не спеша подниматься.

  Все они были высокими и тощими, в черных кольчугах, черненой железной чешуе и черной коже.

  Охотники К'эл внезапно показались справа и слева от Буяна; они бежали быстрыми прыжками, подняв тяжелые клинки.

  Буян уловил что-то маслянистое, горькое.

  – Тише, ящерицы, – сказал он чуть слышно, пинком носка посылая Ве'Гат в низину. – Они не нападут.

  Темные узкие лица под резными шлемами следили за приближением Буяна. Безжизненные лица. «У этих ублюдков клыки. Джагуты? Может. Помнишь старый бюст Готоса в Сером Храме Арена, у него были такие же. Но эти парни плоховато выглядят. Тланы? У Джагутов бывают Тланы? Ох, хватит вопросов, идиот. Просто спроси их. Или не надо». Буян натянул поводья в десяти шагах. Охотники замерли за ним, опустив кончики мечей на твердую землю.

  Он снова оглядел воинов. – Уроды, – пробурчал он.

  Один отозвался – Буян не смог определить, от кого исходит голос. – Видишь это, Болирий?

  – Вижу, – ответил тот.

  – Человек... ну, почти человек. Трудно судить под всеми этими волосами. Но будем великодушны. Человек с ручными К'чайн Че'малле. А несколько мгновений назад ты, Болирий, осмелился утверждать, что мир стал лучше после нашего ухода.

  – Я так сказал, – признал Болирий. – Я был идиотом.

  Тихий смех.

  Джагута произнесла: – К'чайн и термиты, Гедоран. Найдешь одного...

  – И знаешь, что в дереве их еще сотня тысяч. Как скажешь, Варандас.

  – А насчет иного запаха...

  – Именно, – сказал Гедоран (Буян понял, что это он, по сопровождавшему слова кивку). – Пыль.

  – Сны и кошмары, Гедоран, прячутся в одной яме. Сунь руку, только помни: никогда не узнаешь, что вытянешь.

  Они говорили по-фаларийски. Это же смехотворно. Буян фыркнул и подал голос: – Слушайте. Вы на моем пути.

  Гедоран вышел вперед. – Ты не нас искал?

  – Неужели я такой тупой на вид? Нет. Да и зачем?

  – Он дерзок.

  – Дарифт, скачущий на Ве'Гат человек может дерзить как ему захочется, – сказал Болирий.

  Жесткий смех, запрокинутые головы.

  Буян сказал: – Вы в середине пустоты. Что вам тут нужно?

  – А, – бросил Гедоран, – вот уместный вопрос. Мы послали командира на поиск и ждем его возвращения.

  – Вы приказываете командиру?

  – Ну разве не удивительно?

  Джагуты захохотали снова – привычка, решил Буян, слушая бесконечные взрывы смеха. С ума можно сойти. – Что же, оставляю вас в ожидании.

  Четырнадцать Джагутов поклонились. Гедоран ответил: – До встречи, Надежный Щит.

  – Я не рассчитываю проехать здесь снова.

  – Не умерла еще мудрость, – сказал Болирий. – Разве я вам не твердил?

  – Наверное. Среди полчища идиотских утверждений.

  – Варандас, миру нужно равновесие. На одной стороне – кусочек тяжкой мудрости, а рядом – рвотная лавина безмозглой тупости. Разве не так идут дела?

  – Но, Болирий, капля духов не перебьет вони дерьма.

  – Это зависит, Варандас, от того, куда ты сунешь нос.

  Гедоран произнес: – Постарайся уведомить нас, Варандас, когда учуешь что-то сладкое.

  – Не задерживай дыхание, Гедоран'

  Под раскаты смеха Буян послал Солдата Ве"Гат в движение, заставив обогнуть Джагутов слева. Затем "скакун" перешел на тяжелую рысь. Вскоре Охотники К'эл догнали их.

  Он чувствовал в них неуверенность. – Да-а, – шепнул он.

  Интересно, кто тот командир? "Наверное, чертов идиот. Но любой сбежал бы от такого смеха. Да, это имеет смысл. Лично я помчался бы прямиком Худу в жопу, лишь бы подальше от них.

  И как только учую какую ни на есть сладость, мальчики и девочки, поскачу назад и расскажу вам".

  Пыль стала ближе. Может быть.