Текст книги "Стрелы Перуна"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Глава третья
Баня для Кирши
Негр провел русича через обширный двор к каменной приземистой постройке, из узких окон которой клубами валил белый пар.
– Парильня?! – удивился и обрадовался Кирша. Провожатый толкнул дощатую дверь, русс шагнул следом. Вкусный душистый пар шибанул в ноздри. Закружилась голова. Через другую дверь они вошли в просторную залу: посредине ее сверкал прозрачной водой квадратный бассейн. Яркий солнечный свет пробивался сквозь окна в потолке, и лучи его были похожи на блестящие клинки мечей.
– Прозрачное стекло[54]54
В X веке стекло было большой редкостью.
[Закрыть]?! – еще больше изумился Кирша.
Негр что-то сказал банщику – лысому носатому крепышу в белых до колен шароварах, мокрых от обильного пота. Голое мускулистое тело перса было смуглым и волосатым.
Банщик показал знаками, чтобы Кирша разделся. Негр ушел. Русс сбросил с себя лохмотья и лег на горячую каменную скамью. Банщик окатил, его водой из деревянного ушата. Кирша чуть не вскочил: вода показалась ему кипятком. Но через мгновение он ощутил ни с чем не сравнимое блаженство. Сильные проворные руки стали растирать его тело. Невольная сонливость склонила голову русса... Видения поплыли в открытых глазах. Казалось, они возникали из пара, лучей света, из глухого приговора банщика, из тех грез о свободе, которыми живет всякий, попавший в жестокую неволю...
Бой за Киев. Кирша с тремя товарищами уходит в разведку. Где-то оплошали, обнаружили себя. Налетело десятка два хазар. Отчаянно рубилась четверка руссов. Первым пал Лабун, самый опытный воин. Потом срубили Вуя. Пронзенный стрелой в горло, упал Зимак. Кирша вырвался, ушел от погони. Рукой подать до своих. Враги потеряли лихого наездника в непроницаемой тьме. Кирша, держась за связку сухого камыша, переплыл Днепр, чуть не умирая от леденящего холода: майская половодная водица даже для закаленного воина показалась обжигающе холодной. Конь его утонул.
Кирша выбрался на правый берег в том месте, откуда уходил с товарищами в разведку, уверенный, что и сейчас здесь свои. Его, уставшего и закоченевшего, спеленал арканом старый хазарин в рваной овчине.
Русс, очнувшись, заговорил с ним:
– Ты бедняк. Я дам тебе золота, отпусти меня...
Воин-кочевник сидел возле маленького костерка: смотрел на светлеющую гладь днепровской воды и молчал. Рядом никого не было. Видимо, старый хазарин случайно оказался здесь или, выполняя приказ бека, оставлен был для наблюдения за рекой. Неподалеку к ветле был привязан поджарый конь: длинный чембур не мешал ему спокойно щипать траву.
– Сто динаров дадут тебе другую жизнь. Ты купишь себе дорогую одежду и хороший меч, – соблазнял кочевника пленник.
Хазарин молчал, задумчиво глядя в огонь. Он даже не повернул головы.
– У тебя и конь-то не свой. Хан на время войны дал...
Кирша заметил, как вздрогнул степняк.
– Я дам тебе боевого карабаира, меч и сто динаров. Подумай.
Кочевник медленно повернул к пленнику сморщенное лицо.
– К чему мне дикий тур в степи, хватит и ягненка в юрте, – лениво ответил воин хазарской поговоркой. – Мы с женой уже стары, а детей у нас нет. Будешь работать на нас, будешь кормить и поить. Сыном нам станешь вместо погибшего Садыка. А как закончится наша жизнь на этом свете и Тенгри-хан призовет нас на небо, тогда ты сможешь идти куда захочешь...
– А ежели ты тут голову потеряешь? – перебил его неторопливые мечтания Кирша.
– Имя мое Оразгул – «счастливый» значит. Тенгри-хан хранит меня в битвах, – лениво поднял на него глаза кочевник. – Я не помню, в скольких сечах рубился. Десять раз ранен был. Мне много лет, а я еще крепко сижу в седле и рука моя твердо направляет острие меча в грудь врагу. Силу мою ты почувствовал на себе. Пленник – ты, молодой, а не я, убеленный сединами.
– Ежели бы яз поберегся малость, то лежать бы тебе без головы! – запальчиво крикнул пленник.
– Тенгри-хан велик! – скривил жесткие губы хазарин. – Бог небесного огня сберег меня и наказал тебя... за глупость.
Старый воин в самом деле был счастлив в битвах. На Днепре были порублены руссами или утонули тысячи хазар и печенегов, а он, раненный в бок стрелой, остался жив. Со скрипучим обозом, лежа на высокой арбе, возвращался Оразгул в свой аил. Кирша плелся следом с волосяной петлей на шее. На стоянках пленник готовил своему хозяину неприхотливую еду, врачевал рану жеваным подорожником и пахучей молодой полынью.
Однажды Кирша ушел было: ночью острым камнем, подобранным накануне, перерезал аркан, сел на коня и помчался в степь. Но его настигла стрела дозорного. Конь пал, а оглушенного беглеца долго хлестали бичами, и если бы не Оразгул, застегали бы насмерть...
Первый год Кирша вместе с хозяином и его племянником-сиротой пас отары овец Санджар-хана. Долго обдумывал русс, как бы убежать из неволи. Один раз, как будто в поисках пропавшей овцы, он забрел далеко в степь. Его вернули дозорные: хазары умели стеречь пленников. После этого случая дюжий хазарин-кузнец заклепал на шее Кирши железный ошейник.
– С ним нигде не укроешься, – со смехом заявил коваль. – Как коня по тавру, так и тебя найдут.
Старый Оразгул счастлив был только в битвах. В жизни ему не везло. На следующий год зима пришла рано, морозы покрыли пастбища ледяной коркой. Овцы от бескормицы падали десятками. Свою ветхую юрту старик заполнил ягнятами, скормив им почти весь съестной припас. Жена Оразгула умерла от голода. Сам он опух и еле переставлял непослушные ноги. Кирша, и так худой по стати своей, стал похож на скелет. Но с племянником Оразгула он делал невозможное, стараясь спасти овец, а значит, и своего хозяина. Собственное горе невольника в тот тяжкий для пастухов год улетело куда-то далеко. Целыми днями с заступом в руках крушил он ледяной покров, под которым пряталась живительная для овец трава.
По ночам русс стал совершать дерзкие набеги на становище хана, чтобы добыть еду. Если кочевники считали преступным украсть что-либо у своего властелина, то невольник смотрел на такое деяние как на благо. Пастухи знали, откуда вдруг появляется ячмень, из которого они пекли лепешки, или кусок конины, но делали вид, что не догадываются. Голод – он для всех не теща с блинами! Набеги русса становились все нахальнее, и казалось удивительным, что его ни разу не поймали и даже не заподозрили.
Однажды Кирша увел арабского жеребца из-под носа самого Санджар-хана. Упитанный карабаир мог бы унести пленника из неволи, тем более что в переметных сумах у седла было порядочно овса: видимо, хан собирался на дальнюю облавную охоту.
Ускакав в степь и обманув погоню, пленник долго смотрел на север – в родную сторону. Душа надрывалась, домой рвалась – на Русь!.. И все-таки беглец не поскакал туда...
Мясо карабаира Кирша закопал в мерзлую землю, завалив яму камнями, чтобы не добрались волки. Богатую добычу – меч и тугой лук с сотней стрел, а также конскую сбрую – удалец схоронил неподалеку.
«Пригодится по весне», – решил он.
Мяса ханского коня хватило Кирше, Оразгулу и сироте почти до самой весны.
– Как только растает снег, отпущу тебя домой, – прочувственно говорил старый хазарин, расклепывая ошейник. – Ты спас наши жизни и жизни многих бедняков. А можешь и сейчас уйти, я не держу тебя. Как хочешь!
Но Кирша знал: чтобы отпустить его на волю, надо получить разрешение хана. А тот вряд ли его даст. Поэтому, разведав заставы, русс уже приглядел еще одного ханского жеребца, чтобы ускакать на нем из плена.
Но однажды утром прилетели всадники с самим Сан-джар-эльтебером во главе, связали всех троих и присоединили к рабскому обозу, шедшему, как потом они узнали, в столицу Хазарии – Итиль-кел.
Когда их вязали, счастливый в битвах Оразгул вопил срывающимся голосом:
– Я рубился в яростных сечах во славу Хазарии, Тенгри-хана и великого Шад-Хазара! Сколько своей крови пролил я, ты знаешь?! – Глаза старого воина сжигали огнем ненависти всемогущего хана.
Властитель лениво ответил:
– Ты загубил пятьсот овец. Кто мне заплатит за них, а? Может быть, ты откупишься золотом, взятым тобой в битвах? Давай! – Хан протянул жирную ладонь.
– У меня только раны во славу Хазарии. Я рубился с врагами, а золото брал ты! Значит, я давно откупился!
– Ты откупил две трети твоей жизни. А за одну треть мне. заплатит купец. Эй, богатуры, гоните их скорей! Не то опоздаем. Караван уже подошел к моему аилу...
Их вели по рыхлому снегу к далекой реке Итиль. Кирша уже как-то свыкся со своим положением: не повезло с побегом в этот раз – Перун поможет уйти в другой. Мальчишка, племянник Оразгула, плакал все время, жался к руссу, и Кирша не раз принимал на себя удары бича, нацеленного на ребенка. Оразгул скрипел зубами, дерзил страже. А однажды ринулся вдруг вперед, сбил с коня воина, вскочил в седло, завопил радостно и ускакал в степь. За ним погнались трое.
– Эх-х, меч бы ему, – пожалел старого наездника Кирша. – Он бы посек их. А так...
Погоня вернулась после полудня. Только двое сидели верхами. Один, мертвый, покоился поперек седла, свесив безвольные руки до стремени. На аркане, далеко позади второго всадника, волочилось по мерзлой земле что-то бесформенное и окровавленное: это все, что осталось от счастливого в битвах славного воина Хазарии Оразгула.
Кирша вперил горящий взор в комонника, к седлу которого был привязан аркан со страшным грузом. Ярость полыхала в груди русса!
«Што тебе за дело до козар? – шептал разум. – Пускай режут друг друга. Руси легше!» А сердце кричало: «Где же правда?!» Всю жизнь пас старик чужой скот, рубился на бранных полях, храня и умножая княжецкое добро. И вот – плата?! При случае зарежу хана! – решил Кирша. – Коня его во благо заколол – и князя Санджара во благо будет. И Руси, и мне, и... душе убиенного богатыря Оразгула. Помоги мне, Перун!..»
Стражник глянул на невольника, вздрогнул под неистовым взором, подъехал, ударил бичом с оттяжкой. Обожгло болью.
– И этого зарежу! – прошептал пленник.
Воин замахнулся еще раз, но резкий окрик купца остановил его:
– Татуш, не смей! Хватит мне потери одного невольника! Ты хочешь разорить меня, безмозглый ишак?!
«Татуш, запомним. – Кирша пристальней вгляделся в обидчика. – Где-нито, а ты попадешься мне, короста лешачья!»
Хазарин погрозил ему бичом, криво усмехнулся и отъехал в сторону...
Кирша почувствовал вдруг, что его оторвали от земли. Он мгновенно очнулся от дремы и понял, что летит куда-то в бездну...
Раздался гортанный хохот. Ухнула, вспенясь, теплая вода. Кирша вскочил на ноги: воды было по пояс, но хлебнул он изрядно и откашливался сейчас, еще не соображая, где находится. Очнулся наконец, поднял голову: волосатый банщик стоит на краю бассейна, уперев руки в бока, и, выпятив толстый живот, хохочет:
– Ах-ха-ха-ха! Ур-рус-богатур-р. Надо же, совсем уснул... Ополоснись и вылезай. На кумыс, пей. Сейчас бороду брить будем...
Глава четвертая
Тайны
Пока Кирша плавал в тревожных грезах своих, русский посол Летко Волчий Хвост, его избавитель, был с великим почетом принят арабским купцом Хаджи-Хасаном.
Они вдвоем сидели на роскошном персидском ковре, скрестив по-восточному ноги. Золотая и серебряная посуда ломилась от заморских яств. Кубки тончайшей резьбы благоухали ароматом легких грузинских вин.
Собеседники поглядывали друг на друга испытующе, улыбались ласково и стелили велеречие вокруг здоровья, удач и долгой жизни.
Прислуживал им старый слуга-нубиец, черный, как сажа, отчего седая голова его казалась ослепительно белой. Летко знал, что Темир – так звали слугу – глух и нем. Большие коричневые глаза старика ласкали лицо русса, а иногда источали тревогу – на мгновение всего, не больше. Тогда Летко взглядом успокаивал его: коварство за благодушием и улыбками не могло ускользнуть от взора умного человека. А Летко Волчий Хвост был умен, как торговый бог славян Велес, поэтому Святослав отправил его послом к кагану-беки Асмиду.
Хаджи-Хасан выглядел моложаво, хотя и перевалило ему за пятьдесят. В скромной одежде и белой чалме паломника, с черными, как кожа нубийца, живыми стремительными глазами, он был похож на воина больше, чем самый настоящий ал-арсий: под широким шелковым халатом угадывалось гибкое сильное тело. Он был ласков той лаской, какая присуща леопарду, готовому к смертельному прыжку. Благодушие его настораживало и усыпляло внимание одновременно.
Летко тоже казался беспечно-веселым, но Хаджи-Хасан видел, что русс насторожен и готов к мгновенному противодействию.
«С каганом Святослябом дружить надо, – думал араб. – Земли его беспредельны, товары там дороже золота. Но купцов урусы пускают только в несколько городов. .. А если бы торговать по всей Уруссии, то богатства мои удвоились бы...»
Летко, принимая кубок из рук Хасана – честь для всех великая, – улыбнулся, поблагодарил.
«Нет могутнее сего гостя заморского на всем Востоке, – размышлял русс. – Надобно, сил не жалеючи, сделать его своим сторонником. Ежели мне удастся сие, князь Святослав не оставит меня милостью, а люд русский избавлен будет от многих бед...»
Когда положенный ритуал был соблюден, Хаджи-Хасан как бы мимоходом обронил:
– Великий каган Хазарии Иосиф просил меня...
Летко широко распахнул глаза: он знал, что великого кагана никто из смертных, кроме тех правителей Хазарии – кагана-беки, чаушиар-кагана и кендар-кагана – лицезреть не мог. Да и то эти властители могли явиться к Великому только в крайнем случае, соблюдая при этом унизительный ритуал: идти только на коленях, босиком, с зажженным куском сандалового дерева в руке, с поясом на склоненной шее и опущенными долу глазами. Тех же, кто даже случайно бросит взгляд на живого бога хазар, немедленно умерщвляют. А уж чтобы Итиль-хан – так звали его руссы – попросил кого-либо и о чем-либо, эт-то...
– Нет-нет! – засмеялся Хасан. – Он просил меня через чаушиара, визира телохранителей-тургудов своего дворца.
– А яз и чаушиара не видывал. Дважды с хакан-беком толковал. Да только попусту. Склизкий он, што твой налим. А с визирем потолковать не мешало бы... Да так, штоб никто не проведал... – Русс вопросительно глянул прямо в быстрые глаза араба.
Тот не отвел взгляда, но и не ответил на скрытый вопрос: словно не понял, о чем речь.
– Великий просил меня доставить его письмо в Андалус[55]55
Андалус (ар.) – Испания.
[Закрыть] к ученому еврею Хосдаи Ибн-Шафруту. Тот спрашивал кагана Иосифа о земле хазарской, где, как он слыхал, хорошо живется его соплеменникам; где главная вера от Моисея, где все другие веры и народы ничего не стоят...
Летко криво усмехнулся.
– Да-да, – подтвердил серьезно араб. – Мне дали перевод письма Хосдаи Ибн-Шафрута, которое этот почтенный еврей прислал Шад-Хазару в прошлом году, а ответа на него никак получить не может. Хотя ответ этот написан уже давно.
– А разве иудейские купцы не могут доставить в Андалузию послание царское?
– Пробовали, но не смогли.
– Это евреи-то?! – не поверил Летко.
– Вот именно. Путь через Румию им заказан. Там царь Никифор изгнал детей Моисея из своей страны, многих казнил и ограбил. Никифору золото нужно для войны с нами, и он делает глупость за глупостью... Путь через Великую Арабию далек и опасен: халифы Арабистана грызутся между собой и рвут империю Мухаммеда на части... О-о, времена тяжкие! – вздохнул Хаджи-Хасан.
– Прошли бы по Руси, – сказал Летко. – У нас много иудеев, и никто их не трогает. В Киев-граде даже конец торговый их именем зовется.
– Урусия – да. Но через страну мадьяр и Булгарию путь им отрезан. Булгарский царь Петр смотрит в румскую сторону и делает то, чего захочет Никифор. А мадьяры держат саблю против Оттона, царя германцев, у которого иудеев много и которые ссужают ему золото для войны. Видишь сам – пути евреям в Андалус почти все закрыты. А мои люди пройдут повсюду, даже по Румии, с которой воюют халифы Арабистана.
– А што в послании царском? – простодушно спросил Летко.
Хасан взял с низкого резного столика свернутый в трубку лист плотной китайской бумаги с шелковым шнурком и золотой висячей печатью:
– То аллах один ведает... да каган Иосиф.
– Ежели аллах ведает, дак и ты тож, – поднял палец Летко и хитро подмигнул.
Хасан расхохотался, обнажив белые ровные зубы.
– Хитер, урус. Ох, хитер...
– Дак што ж?
Хаджи положил документ на столик, а из выдвинутого ящика достал лист желтой бумаги.
– Все читать тебе не буду, а вот это: «...И с того дня, как вступили наши предки под покров Шехины, он подчинил нам всех наших врагов и ниспроверг все народы и племена, живущие вокруг нас... Так что никто до настоящего дня не устоял перед нами. Все они нам служат и платят дань: и цари Эдома, и цари исмаильтян... Земли наши на запад достигают реки Кузу[56]56
Кузу (хазар.) – река Южный Буг.
[Закрыть], на север – до холодной страны йура и вису[57]57
Йура и Вису (хазар.) – югра и весь: народы, населявшие северные области Восточной Европы.
[Закрыть]. И они покорны нам, страшась меча нашего...»
– Ишь ты. – Летко откинулся на подушки. – Ежели верить посланию сему, дак вся Русь Светлая под хакановой пятой. Киев-град скоро уж сто лет, как спослал Итиль-хану меч заместо дани.
Хасан спрятал лист в ящик.
– Хазария снова хочет вернуть себе всех данников, которые склоняли перед ней головы и две сотни лет назад.
– Старого не воротишь!
– Как знать? Хазары точат меч на Урусию. Орду собирают большую. На помощь эмира Бухары зовут... Я должен ответ Мансура Ибн-Нуха[58]58
Мансур Ибн-Нух I – эмир (961—976) государства Саманидов в Средней Азии.
[Закрыть] кагану-беки Хазарии передать.
– И што за ответ будет? – насторожился Летко.
– Завтра узнаешь, друг.
Русский посол задумался. Хасан пристально наблюдал за ним. Наблюдал долго, настойчиво. Но вот, как бы стряхнув с себя оцепенение, Летко Волчий Хвост сказал:
– Да, чуть не забыл: великий князь Святослав шлет тебе свой привет и дары богатые. Дозволь передать?
Араб утвердительно склонил голову. Летко посмотрел на прислужника Темира, тот в свою очередь – на хозяина и, получив разрешение, вышел. Вскоре из-за полога явился Ставр с мешками. Летко кивнул. Ставр снял завязки и, охапками доставая соболиные шкурки, стал бросать их к ногам Хаджи-Хасана. Глаза арабского купца вспыхнули, как у пантеры, увидевшей желанную добычу, а руки невольно погрузились в искрящийся мех.
Когда Ставр опустошил мешки и отступил в сторону, Хасан встал, почтительно склонил голову перед русским послом так, как бы перед ним был сам великий князь Киевский, и молвил:
– Могуч и щедр каган Урусии Святосляб. Его счастливый меч не знает промаха. Мы наслышаны о его славной победе над каганом Ураком. Урак был великим беком, но пал смертию, посягнув на землю урусов! – Хаджи-Хасан гордо выпрямился и добавил: – Великий эмир Бухары Мансур Ибн-Нух не хочет быть врагом кагану Святослябу! Завтра властители Хазарии услышат эти слова!
Летко Волчий Хвост тоже встал, склонил голову:
– Велик царь Бухары Мансур Великолепный!.. Прими послание для него от великого князя Святослава Грозного! – Он взял из рук Ставра свиток пергамента с золотой печатью. На печати был изображен барс в прыжке над перекрестьем из трех молний – личный знак властителя Киевской Руси.
Араб принял свиток двумя руками, поднес ко лбу, к сердцу, губам и сказал торжественно:
– Исполню поручение великого и могучего кагана Урусии. Уши эмира Бухары услышат слово дружественного ему грозного воителя Святосляба.
– Дары царю Мансуру на моем подворье. Пришли своих людей оружных, Хасан, дабы в целости доставить их владыке Бухары... Только надобно так все сотворить, штоб кто из недругов не прознал.
Араб в знак согласия склонил голову.
– А это, – Летко достал из-за пазухи синий лоскут шелка с великокняжеским знаком, – ярлык тебе на торговлю в Киев-граде... Без мытного сбора[59]59
Мытный сбор (др.-рус.) – торговая пошлина.
[Закрыть].
Араб снова склонил голову, принимая богатый дар.
«Если бы красный шелк...» – подумал он.
Летко, словно прочитав его мысли, добавил:
– Красный ярлык будет твоим, как только добрый ответ от царя Бухары Мансура придет. Тогда и другие города Руси откроют перед тобой ворота базаров... И Ноу-град тоже!
Хасан пристально глянул в глаза Летке:
– Ответ будет добрым! Пусть каган Святосляб готовит красный ярлык.
Купец дал знак. Вошел величественный Махмуд. Он церемонно передал хозяину саблю в ножнах, усыпанных редчайшими самоцветами. Хаджи-Хасан двумя руками поднес ее руссу:
– Это мой ничтожный дар кагану Святослябу, да будет он властвовать в Урусии вечно!
Летко Волчий Хвост почтительно принял подарок, потом передал его Ставру.
Вскоре явился свету еще один клинок, разве что чуть уступающий первому по красоте. Им Хаджи-Хасан одарил русского посла.
Ставр тоже не был обойден подарком – кинжал из дамасского булата богатырь прицепил к своему боевому поясу.
А в это время поодаль от Хасанова шатра в толпе людской стоял Умаш. Он переоделся в платье персидского воина, чтобы быть неузнанным. Дорого бы он дал всякому, кто передал бы ему разговор русского посла Ашин Летко с Хаджи-Хасаном. Но это не дано было даже иудейскому купцу Исааку, который, приняв послание и золотой дар Харук-хана, развел руками и сказал:
– Сила – в богатстве! А я не так богат, как почтенный Хаджи Хасан. И куда нам обоим до богатств кагана Урусии. А тайнами владеет сильный. Чтоб узнать тайное, надо быть таким же сильным, как каган Свя... – и, встретив гневный взгляд хазарина, потянувшегося к кинжалу, добавил поспешно: – Но я попробую. Может быть, адонай[60]60
Адонай (др.-евр.) – то же, что и русское «господь».
[Закрыть] поможет мне!
