Текст книги "Стрелы Перуна"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Глава третья
Волок у порогов
Едва утренняя заря коснулась розовой ладонью верхушек прибрежного леса, дозорный катафракт на кондуре поднял тревогу. Воины схватились за мечи и луки. Их предводитель, спафарий[100]100
Спафарий (греч.) – военный чин среднего начальствующего ранга византийской армии.
[Закрыть] Хрисант, опухший от хмеля и сна, недовольно пробасил:
– Ну что еще там?
Катафракт показал на блестящую гладь реки: от берега в сторону греческого корабля плыл продолговатый предмет. У самого уреза воды толпой стояли конные печенеги и о чем-то возбужденно гудели. Предутренний влажный воздух доносил их голоса довольно отчетливо.
Вскоре греки смогли разглядеть, что к их судну, усиленно работая правой рукой, держась левой за бревно, плывет человек. Дозорный поднял тяжелый лук, но Хрисант остановил его:
– Подожди, успеешь!
– А если это ловушка?
– Он один. Узнаем, чего ему надо, а там решим.
– Не стреляйте-е! – прозвенел над тихой водой пронзительный голос. – Я несу вам слова доблестного бек-хана Радмана!
– Ты кто?! – крикнули с греческой ладьи.
– Имя мое Эрнак, – откликнулся кочевник. – Я несу вам слово мира!
– Помогите ему подняться на борт! – распорядился спафарий.
Катафракты сбросили с высокого борта веревочную лестницу, она затрепетала под тяжестью человеческого тела, и вскоре на палубу ступил мокрый с головы до ног высокий человек. Он был гол по пояс, короткие штаны из грубого сукна пропитались влагой и плотно облегали мускулистое тело степняка.
Майская водица была холодна, кочевника пробирала крупная дрожь. Степняк старался сдерживаться, но это ему плохо удавалось.
– Чего надо? – неприязненно спросил спафарий, не обращая на страдания печенега никакого внимания.
Кочевник гордо выпрямился, на мгновение унял дрожь и сказал твердо:
– Я Эрнак Свирепый! Хан рода Урур. Позовите мне посланника царя Румии. У меня к нему слово от бек-хана Радмана Могучего!
Хрисант отступил на шаг, лицо его из сурового сделалось благодушным. Грек склонил обнаженную голову:
– Хану рода Угур Эрнаку Свирепому привет! Император Романии знает о доблестном воине... Посол Царствующего патрикий Михаил будет рад говорить с вестником одного из царей Пацинакии Радманом!
Спафарий обернулся к стражникам:
– Принесите одежду, достойную хана!
Эрнак не сдержал радостной ухмылки: послом Радмана он не был и плыл сюда по ледяной воде майского Днепра больше за богатым подарком, чем из интересов своего владыки. Радман со своими кибитками стоял за три конных перехода от днепровских порогов. А в этом месте сухопутье осадила орда его подданного Эрнака Свирепого. Правда, недавно тут пристроились было кочевники из племени бек-хана Илдея, но Эрнак, имея больше сабель, согнал соплеменников с прибыльного места. Согнанный противник со дня на день мог вернуться с подкреплением. Однако хитрый хан полагал, что к тому времени он успеет взять дань с византийского посла...
Закованный в железо воин принес на вытянутых руках нарядный халат из золотистой парчи. Хан рванулся было вперед, но Хрисант взял одежду из рук катафракта и торжественно надел на плечи печенега.
Спафарий едва сдерживал смех, глядя на кочевника, ибо тот рассмеялся от радости и все время поглаживал грубой ладонью скотовода нежную царскую ткань. Наконец Хрисант справился со своими чувствами и сказал печенегу строго:
– А сейчас посол грозного базилевса Романии патрикий Михаил предстанет перед тобой!
В проеме каюты показался заспанный сановник Никифора Фоки. Однако он успел облачиться согласно церемонии малого царского приема: парчовый халат, сафьяновые сапоги, красная круглая шапка с кистью, на поясе – короткий меч.
Греческий посол, важно выпятив живот, встал перед печенегом. Они были знакомы давно по встречам в Херсонесе, где Эрнак появлялся то как соглядатай Радмана, то как торговец скотом. Михаил чуть не расхохотался, настолько нелеп был вид печенега: босого, в красной царской парче, которая прилипла к телу, особенно в нижней его части, где сквозь мокрую дорогую ткань просвечивали штаны из грубой шерсти. Голова кочевника по обычаю его веры наполовину от лба была выбрита, а позади торчали шесть жидких косиц. Эрнак пытался казаться гордым и грозным, чтобы оправдать свое прозвище Свирепый, но невольная робость перед могущественным греком нагоняла на лицо печенега растерянность и испуг.
– Я слушаю тебя, хан. Скажи о твоем здоровье, – припомнил сановник степную вежливость. – Здоров ли твой сын и твои жены? Много ли жира нагуляли твои кони?
– Все здоровы, – коротко ответил печенег. – А как ты?
– Спаси Христос!
Что касается здоровья, то Эрнак ответил патрикию только на первую половину вопроса – о семье. Про скот же сказал:
– Плохая зима была. Много коней пало. Волы подохли. Беден совсем стал. Как буду жить – не знаю!
Печенег хитрил, чтобы выторговать на будущее приличную плату с греков за провоз кондуры посуху, мимо днепровских порогов.
– Цари Пацинакии Куря, Илдей и Тарсук напали на земли Романии, – не слушая Эрнака, заговорил патрикий. – Базилевс разгневан. Он знает, что Радман не пустил своих воинов в поход против нас, и за это прислал ему подарки.
– Давай! – протянул печенег скорую ладонь. – Давай дары, я передам их бек-хану! – Глаза кочевника алчно блестели.
– Порядка не знаешь? – погрозил ему пальцем Михаил. – С царем Радманом я буду говорить сам. Он должен ждать меня на берегу в безопасном месте. Я дам ему своих заложников, а он должен оставить мне своих. Тебя, например!
– Порядок я не забыл, – сразу сник печенег. – Отвези меня на берег. Я дам знать бек-хану Кангарии о твоей воле.
– К чему торопиться? Зайди ко мне, гостем будь. Бузы выпьем. – Патрикий сделал приглашающий жест в сторону каютки.
Глаза хана опять вспыхнули. Этот разговор происходил на тюркском языке, который здесь, на судне, никто не понимал.
Пока сановник развлекал опасного гостя и угощал его роскошными яствами, солнце уже выплыло из-за верхушек деревьев. Катафракты с тревогой наблюдали за отлогим левым берегом. Там бурлила толпа степняков, готовая атаковать греческую кондуру с воды. Хрисант доложил об этом Михаилу. Эрнак тут же, не дослушав, выскочил на палубу и гортанно крикнул что-то своим. Кочевники, все как один, отхлынули от воды, только топот тысяч копыт прогрохотал. Вскоре и его не стало слышно.
– Лихо! – изумился спафарий. – Рукой махнул – и нет никого! Нам бы так научиться повелевать своими воинами...
Хан осклабился, весело подмигнул катафрактам, шагнул обратно в каюту. Патрикий спокойно ожидал гостя.
– Мои люди уже привели десять пар самых могучих волов, – продолжил разговор Эрнак. – Охрану тоже дам. Сам с сыном в заложники пойду. А ты мне дашь бека Хрисанта и того мальчишку в синем архалуке.
– Кого-о?! – изумился и встревожился патрикий: тот, о ком сказал печенег, был царевич Василий. «Однако зорок глаз грязного варвара. Быстро разглядел алмаз в куче простых камней, – подумал Михаил. – Но шалишь! Твоя голова его не стоит!» Вслух же многоопытный грек сказал поучительно: – Среди воинов у меня такого нет! Нельзя требовать невозможного!
Печенег хитро прищурился:
– А зачем мне воин? Мне хватит одного Хрисанта. Он пяти воинов стоит. Пусть вторым молодой невоин будет.
– Он сын купца, – рассмеялся грек, – значит, просто гость на моем корабле. А разве я могу гостя в заложники дать?
– Ну ладно, – вдруг согласился печенег. – А кто вторым будет?
– Найдем.
– Теперь скажи, сколько заплатишь? Дорога трудна и опасна.
– Пятьдесят динаров за весь путь. Ты разве забыл? За царскую кондуру всегда так платили:
– Мало! – ощерился Эрнак, и глаза его хищно блеснули. – Рядом орда баяндуров ходит. Может быть большой бой. Погибнут воины. Жизнь батыра дорого стоит.
– То ли будет, то ли нет! – откровенно рассмеялся патрикий. – За несвершенное не плачу. А если будет бой, то за каждого погибшего воина ты получишь по десять динаров.
– Не я получу, а родичи его.
– Мне все равно.
– Пусть будет так, – согласился хан. – Когда начнем перетаскивать твою большую лодку?
– Как только позавтракают мои катафракты и гребцы.
– Хорошо... К тому времени, когда мы перетащим твою большую лодку через последний порог, бек-хан Кангарии Радман Могучий придет туда. Я думаю, баяндуры побоятся напасть на нас, раз Доблестный так близко.
– И я так думаю, – улыбнулся сановник, наливая в кубок печенега густое греческое вино...
Когда завтрак был закончен, снизу раздались хлесткие удары сыромятного бича, стоны, ругань, стук уключин. Вскоре весла вспенили воду, и кондура ходко пошла к берегу. Рядом с кормчим стоял Эрнак Свирепый, вытянутой рукой показывая направление.
На пологом берегу греческий корабль ждала толпа печенегов. Ревели попарно запряженные волы. Возницы стояли рядом.
Когда нос судна коснулся берега, хан прокричал что-то. Кочевники отхлынули от воды, только остались волы да возницы. Бросили сходни, на влажный от росы песок ступили вооруженные катафракты. От толпы печенегов по приказу хана отделился молодой воин и поднялся на кондуру. В свою очередь на берег сошли греческие заложники: спафарий Хрисант и богатырь, выбранный Эрнаком из числа охранников патрикия Михаила. Оба они, как и печенеги-заложники, были безоружны.
Теперь катафракты выгнали из трюма гребцов. Все рабы были скованы цепями попарно. Отнюдь не для праздной прогулки вывели их. Невольникам предстояла работа тягловой скотины.
Печенеги-возницы по знаку кормчего, оставшегося командовать охраной вместо Хрисанта, подвели животных к носу судна. Рабы стали укладывать под днище тяжелые слеги, снятые перед тем с палубы, закреплять толстые пеньковые канаты на корме, бортах и на носу кондуры.
Наконец с трудом впрягли волов. Все было готово для движения. Возницы возопили, волы напряглись.
– Ну вы, бездельники! – заорал надсмотрщик, сопровождая ругань секущими ударами хлыста. – Помогайте тащить! Впрягайтесь! Вперед!
Рабы со стоном натянули канаты. Тяжелый корабль тронулся с места, пополз и оказался на суше. Пока под слегами был песок, кондура шла туго: волы и рабы выбивались из сил. Но вот полозья коснулись травы, и судно сразу заскользило веселее.
Катафракты с оружием наготове окружили корабль со всех сторон. Кочевники подгоняли своих низкорослых косматых коней поодаль, со стороны суши. По давнему обоюдному согласию между ладьей и рекой печенегов не было.
Патрикий не хотел спускать кондуру ни в одной заводи между порогами до самого захода солнца, он полагал пройти мимо трех нижних перекатов Днепра, если ничего не помешает этому.
Глава четвертая
Заботы Кудима Пужалы
Под ярким солнцем парила бескрайняя степь. Редкие Перелески, казалось, плыли по глади озер, которых на самом деле не было: миражи играли людским воображением.
– Русалки балуют, – говорили смерды. – Заманивают путников. Как только человек ослабнет силами в погоне за водой, оне защекочут его и в подводное царство утащат.
– Тять, а тять! Неужто правда, што там воды нет? – спрашивал голопузый мальчуган.
– А ты спытай, побеги туда, – смеялся отец.
– Так далече же. До того распадка небось версты три будет. Мы там лет ось с мамкой грибки собирали, и воды тогда никакой не было. А какие оне, русалки, а, тять?
– Русалки-та? Да так, девы красные. Только замест ног хвост рыбий.
– А как же оне на деревья лазают? Небось с хвостом-та несподручно?
– А их леший подсаживает. Он их щекочет при сем, а оне смеются.
– Тять, а та русалка...
– Хватит воду в ступе толочь, Мязга. Погоняй волов, пахать время приспело.
Вонзается перо плуга в мягкий грунт, жирный блестящий пласт валится в сторону. Пряный дух земляной кружит голову. Мужик на ходу подбирает горсть жирного чернозема, нюхает и произносит смачно:
– Р-репа!
Следом за пахарем роятся в небе и скачут по вспаханной земле стаи сизо-черных грачей. С ними вперемежку снуют юркие скворцы. Солнышко пригревает, легкий ветерок повевает с юга, от моря Русского[101]101
Море Русское – так в древности называлось Черное море.
[Закрыть]. Щебет птичий. Хорошо и привольно! Хлеб родится, три колоса – каравай! Вот кабы не поганые.
Гоняет рало пахарь, а рогатина с отточенным жалом к плугу привязана. Нет-нет да и глянет оратай[102]102
Оратай (др.-рус.) – пахарь, земледелец.
[Закрыть] в даль степную, прикрыв глаза козырьком натруженной ладони: не покажется ли где шальная смертоносная орда.
Смерд распахивает первый круг, приближается к полю соседа, окликает:
– Бог в подмогу, Кудим. Повремени, давай покалякаем.
Тот оборачивается на ходу, отвечает:
– Еще круг прочертим, Тудор, а там и словом перемолвимся, – и добавляет, чтоб не обиделся сосед: – Кровь-руда не разыгралась еще. Што-то знобко нонче.
– Ну давай еще по кругу, – соглашается Тудор, с доброй завистью глядя на приятеля.
У Кудима плужок двухлемешный, и тащат его три пары сильных волов.
– Дал же Перун силушку, – бормочет про себя Тудор. – Одно слово – богатырь.
Тудор, старшина шорников в Переяслав-граде, знал, что Кудим Пужала волов своих выручил за пленных хазар, взятых им при защите родного города. Полону тогда, два лета назад, было много. За каждого вола Кудиму пришлось отдать по три хазарина. А за плуг мастер-корчайник запросил аж пять колодников и коня в придачу!
Тудору тогда повезло меньше: у него оказалось всего четыре пленника, причем один из них старик. За них тиун воеводы Ядрея дал только десяток овец и бычка-первогодку.
– Пошто ему землю ковырять? – бормотал сам себе Тудор, налегая на рогали плуга. – Злато мог бы лопатой грести. Чадь нарочитая[103]103
Чадь нарочитая – знатные люди в Древней Руси.
[Закрыть], сам Святослав-князь в гриди Кудима произвел. Ежели бы меня, то...
Когда хазар разбили и воевода Слуд с ратью переяславской вернулся в город, Кудим Пужала решительно стащил с себя Ерусланов доспех и принес его в гридницу.
– Ослобони, воевода, – прогудел исполин. – Благодарствую за честь, но теперь железо сие мне без надобности.
– Ка-ак?! Да ты ж теперь гридень дружины княжецкой, – изумился старый военачальник. – Аль обидел кто? Аль дело ратное тебе не по нутру?
– Не по нутру, воевода! Сколь кровушки в битвах пролито. Не ручейки – реки! Как спать лягу, так все побитые да покалеченные снятся и длани ко мне тянут: и враги, и наши русичи. Стонут они и подмоги просят, а иные проклинают. Тяжко мне. Ослобони, воевода! Мне землю пахать надобно для хлебушка животворящего. Не по мне служба княжецкая!
– Вольному воля! – Слуд развел руками. – А ежели опять набег?
– Тогда приду! – твердо пообещал смерд. – Только ради жен, матерей и детушек земли нашей Русской возьму яз доспех и лук богатырский. Так што ты, воевода, побереги железо бранное. И кольчугу никому не отдавай!
– Да кто ж на нее позарится. В кольчугу сию, чать, трое влезут. Булаву, окромя тебя да Еруслана, никто не подымет, и лук натянуть никому не по силам. Живи спокойно, схороню доспех твой до поры!
– А как же, брат Кудим, с наукой ратной быть? – спросил смерда чернобородый витязь с тронутым оспой лицом. – Ты ж хотел поединку учиться?
– До зимы повременим, брат Будила, до зимы! А там, во чистом поле, приму от тебя науку премудрую. Буду поединщиком, как того земля Святорусская просит! Прощай, брат! Прощай и ты, воевода! – поясно поклонился рыжеволосый великан. – Пора мне в селище Курятино, к очагу своему. Матушка да женка заждались меня, в немирную степь глядючи.
И ушел богатырь из дружины княжеской.
Среди завистников слух потек, как яд змеиный: прогнали, мол, сиволапого от стола братчинного. И дня не пробыл дома герой обороны Переяслава, не успел еще осушить слез радости на глазах матушки да лады своей – жены, как без стука и поклона вломился в избу тиун Ядреев Чегирь. Заговорил, как прежде, гордо и нахально:
– Пошто сиднем сидишь, пень неотесанный?! Аль ослеп? Где поклон твой? – и вдруг споткнулся язык его о твердый и жесткий взгляд ранее покорного и тихого смерда.
И накатилась робость на тщедушного притеснителя, ноги сделались невесомыми. Но хамство души и тут побороло:
– Аль ты, Кудим, долг за собой позабыл?
Кудим Пужала медленно поднялся с дубовой скамьи и молча шагнул навстречу давнему своему обидчику. Тиун попятился. Но дверь открывалась внутрь горницы, а он давил на нее спиной, силясь открыть наружу.
Мать и жена всплеснули руками от страха:
– Кудимушка, ми-ила-ай, не калечь его, окаянного!
От этого причитания ноги Чегиря сами собой подкосились, он рухнул на колени, прохрипел что-то горлом, поперхнулся и не смог выговорить ни единого слова.
– Кто-о?! – проревел вдруг всегда невозмутимый пахарь-великан. – Кто-о, короста свинячья, грудь свою под козарские копья да стрелы подставлял?! Кто оборонил тебя от полона и самой смерти?! Отвечай, коль спрашивают! Ну-у!
– Ты-и, брат Кудим, – сипло отозвался боярский прихвостень.
– А ты где был? Отвечай! Што-та невидно тебя было на стенах переяславских, где люди русские кровавой юшкой умывались. Мож, ты в поле полевал да степнякам головы сымал, а?!
– Так яз немощен с зимы был, – посерел в ожидании неотвратимой беды тиун Ядреев.
– Немощен?! Как баб чужих мять, так силушку девать некуда, значитца!
– Истину речешь, брат.
– Брат-ат?! Бирюк облезлый тебе брат! Богатыри русские да сторонники братья мне. И тот брат, кто борозду в поле ломает для хлеба насущного. Видишь сапог? – вдруг выставил вперед ногу неимоверных размеров Кудим Пужала. – Видишь, спрашиваю?
– Вижу. Добрый сапог. Из сафьяна. Почитай, княжецкий, – зачастил неожиданно староста.
– Дак вот, воевода Слуд и гриди наказывали мне: когда ты, цыплячья душа, заявишься долг за свиней требовать, так штоб яз с тобой добрым пинком расчелся. Пошли! – Смерд схватил Чегиря за воротник и выволок вон.
В избе неистово причитали женщины. Кудим через некоторое время вошел, плотно притворил за собой дверь, крякнул смущенно:
– Да будет вам.
– Ведь теперича тебя в поруб упекут, – как наседка ахала полнотелая Кудимова супружница.
– Душегубец, осиротить нас хочешь? – басом вторила мать, такая же, как Кудим, рыжеволосая и могучая, разве только чуть уступающая ему ростом, зато объемом намного превосходящая сына.
Несокрушимый витязь переяславской дружины попятился, увидев в руках грозной родительницы увесистую железную кочергу.
– Охолонь, маманя, – замахал руками сын. – Прости меня, непутевого. Пошутковал яз!
– Пошутковал?! А Чегирь-то лежит без души. Убил ведь, кровопивец!
– Да живой он. Яз его и погладил-та в четверть силушки. Да не махай ты кочергой, маманя! Сей миг яз Чегиря на ноги поставлю!
Кудим выскочил за дверь, прихватив с собой бадейку. Женщины с любопытством наблюдали, выглядывая в пас-крытое настежь оконце.
Кудим подошел к поверженному врагу и выплеснул воду тому на голову. Тиун шевельнулся, замычал, ошалело поводя мутными глазами. Пужала наклонился к нему, сказал что-то вполголоса. Чегирь вскочил вдруг и резво, вприпрыжку, побежал вдоль улицы, все время забирая вправо. Вот он стукнулся всем телом о чей-то забор, оттолкнулся двумя руками и помчался дальше.
– Ну вот. А вы рекли. Ха-ха-ха! – Кудим вошел в горницу, сел на скамью, положил ногу на ногу. – Эт-то крапивное семя и палицей Яруслановой не осилишь, а тут сапогом...
– Што ты ему сказал-от, Чегирю-та? Отчего он ако заяц поскакал? – спросила строгая мать. – Че молчишь? Сказывай, нечистый дух!
– Да так, ниче.
– Поведай, Кудимушка, – приласкалась к нему жена.
– А яз шепнул ему, как он лупетками захлопал: «Хошь, еще раз сапогом по гузну вдарю?».
Женщины от смеха повалились на лежанку.
На следующий день утром, когда все еще спали, в дверь Кудимовой избы неистово загрохотали чем-то тяжелым.
– Эй! Отворяй! – раздались снаружи грубые голоса, _ Где хозяин?! Отворяй? Не то всю избу разнесем по бревнышку!
Кудим вскочил с лежанки, схватил кочергу, смахнул задвижку и внезапно рванул дверь на себя: в избу головой вперед, гремя железом брони, влетел человек. Он не удержался на ногах и, сбив по пути скамью, острием стального шлема вонзился в бревенчатую стену. Смерд ткнул кочергой другого, загородившего проем. Тот охнул и согнулся пополам. Кудим рванулся вперед и оказался лицом к лицу с тремя всадниками.
– Р-рубите его, разбойника! – возопил знакомый голос. – Руби-и по слову воеводы!
– Постой! – густо отозвался бас другого комонни-ка. – Да это никак Кудим Пужала?
– Так оно! Пужала и есть, – подтвердил третий всадник.
– Здрав буди, Кудим! – поздоровался обладатель баса.
Смерд пригляделся.
– Никак Варакша?
– Да яз же!
– А че вам тут надобно?
– А вот вчерась энтот тиун примчался к воеводе и базлает, ако угорелый: «Разбой!». Ну, воевода Слуд и спослал нас. А клоп сей вонючий, – Варакша указал на Чегиря, – не сказывал, кто тот разбойник, и привел нас к твоей избе. Вот и все.
– Слазь с коня, брат. Зайди в дом, отведай угощенья моего. И воев своих зови.
– Дак один уж в избе, – засмеялся витязь. – Другой вон стоит, будто твоя кочерга, согнулся. А энтого помнишь?
– Никак Ломка, Будилы-городника отрок? Ну да, он! Ну витязь, чистый витязь! Милости прошу отведать хлеба-соли! – поклонился Кудим Пужала боевым соратникам.
Стукнутый кочергой дружинник наконец пришел в себя и распрямился. Хоть и морщился от боли воин, но Кудиму улыбался, как родному.
Склонившись в поясном поклоне, на пороге стояли хозяйки дома, приглашая гостей в горницу.
Чегирь сидел на коне, вертел головой и в растерянности не знал, что говорить и делать. Ему подсказал седоусый Варакша: размахнувшись богатырской десницей, он так огрел доносчика плетью, что тот волком взвыл.
– Вон отселева, паскудник! Черной лжой на гридя княжецкого поклеп возводить?! Поди прочь, пока голова на плечах!
Дважды тиуна просить не понадобилось. Он рванул повод и так заспешил, что, казалось, еще мгновение, и всадник обгонит в своем стремлении коня и улетит в поднебесье.
Когда хозяин и гости вошли в избу, дружинник, влетевший сюда поневоле, все еще барахтался на полу, силясь вырвать шлем из стены. Кудим легко, словно морковку из грядки, выдернул его, поставил на ноги и обнял радостно:
– И ты тута, Гаркуша! А сказывали, будто бы тебя козары в полон увели?
Гаркуша ошалело поводил глазами.
– Пужала, што ль? – наконец выдохнул он изумленно. ..
Узнав о происшедшем, воевода Слуд посмеялся от души. Но вступать в свару с Ядреем ему не хотелось, и Слуд обо всем через гонца доложил Святославу. Князь сразу вспомнил о подвигах силача смерда.
– Уж не тот ли это богатырь, што зарубил в бою самого князя Хаврата?
– Он! – подтвердил гонец, черный, щуплый и ловкий воин с хитрыми глазами. – И еще, великий князь, Кудим стрелами из Ярусланова лука почитай два десятка беков козарских с коней поссаживал. А уж сколь простых степняков он мечом да секирой достал, о том один Перун только и ведает.
– А ты откуда знаешь?
– Дак ить Кудим-та шабра мой и побратим. Нас воевода Слуд вместе в витязи повенчал: его – гридем, а меня – оружничим при нем.
– Как величать тебя?
– Тимоха Грач, пресветлый князь.
– Наслышан, – улыбнулся Святослав. – А вот ни того ни другого повстречать не довелось. Но награда давно уж ждет вас: и Кудима Пужалу и тебя.
– Меня-а?! – опешил от счастья Тимка.
Князь глянул на него с усмешкой, вполголоса сказал что-то отроку. Вскоре тот принес две нашейные гривны – золотую и серебряную.
– Это тебе за доблесть ратную. За то, што спас от поругания стяг княжеский. – Святослав подал серебряную гривну удалому переяславцу.
Оружничий грохнулся на колени.
– Встань! А этой золотой похвалой пускай именем моим воевода Слуд наградит Кудима Пужалу! И еще передай воеводе: Кудима не трогать и не обижать под страхом гнева моего! Ядрею яз тоже укажу.
– Спаси тебя Перун, великий князь! Оченно ты нам с Кудимом потрафил!
– Так бери же злато боевое для шабры своего.
– Нет, княже.
– Што-о-о?! Эй! Отроки!
– Погодь, князь. Не гневись. Не в обиду яз. Только гривна сия Кудиму мала будет. Ему чуток поширше моей надобно.
– Ха-ха-ха-ха! – откинулся на спинку кресла князь. – Эт-то как поширше! Какую ж, к примеру?
– Да с пол-ярма воловьего. Никак не меньше.
Святослав смеялся так громко и так долго, что Тимка подумал со страхом: «Как бы не захлебнулся князь-та!» Отсмеявшись, властитель Руси сказал:
– Ты езжай в Переяслав-град. А яз пришлю Кудиму гривну поширше этой, штоб впору богатырю была. Не забудь слов моих для воеводы Слуда. Иди...
Старшина шорников Тудор с внуком заканчивали уже пятый круг пахоты, а Кудим Пужала все не откликался на его предложение покалякать. Наконец богатырь остановил волов и через пашню пошел к соседу.
Они и двумя словами не перемолвились, как зоркий глазом Тудор показал рукой в степь:
– Глянь, комонники скачут! Не быть бы беде!
– Так путь их от Киев-града. Наши комонники, – лениво отозвался великан.
– Все могет быть, – пробормотал Тудор, отвязывая от плуга рогатину.
– Пожалуй. Эй, Шумила! – крикнул Кудим своему погонычу. – Подай-кось копьецо мое!
Вскоре на Тудоровом поле выстроилось десятка два пахарей с копьями, чеканами, мечами, дубинами и луками наготове. Погонычи привели сюда же волов, сноровисто распрягли. Для обороны поставили в ряд перевернутые плуги и сохи острыми лемехами и ножами-ралами в сторону вероятного противника. Пахари с тревогой наблюдали за приближающимся отрядом.
– Похоже, наши! – медленно проговорил Тудор. – Вона, шеломы яловчатые[104]104
Яловчатые (др.-рус.) – островерхие. Яловец – острое напершие шлема или флажок на конце его.
[Закрыть] и щиты червленые.
– Точно, русичи скачут! – загалдели мужики.
Разбрасывая копытами горячих коней вспаханный чернозем, к оратаям подскакала полусотня вооруженных всадников. Впереди лихо сидел на поджаром карабаире витязь небольшого роста, по виду старшина отряда. Рядом с ним, подбоченясь, красовался ярко одетый воин в посеребренном крылатом шлеме, на поясе его висела кривая дамасская сабля в узорчатых ножнах. С первого взгляда его можно было принять за отрока лет пятнадцати из богатой боярской или княжеской семьи.
– Здравы будете, люд честной! – приветствовал пахарей старшина.
Землепашцы земно поклонились в ответ.
– Аль не признал меня, Кудим? – Старшина белозубо улыбнулся.
– Мудрено признать. Уж не Летко ли Волчий Хвост?
– Он самый.
– Да-а, ако жаро-птица стал. А кто ж это рядом с тобой? Малец какой-тось... Никак баба? – удивился он.
– То дочь князя варяжского Ольгерда. Альбидой кличут.
Норманнка презрительно-гордо разглядывала пахарей. Кудим, заметив это, дерзко усмехнулся. Княжна вспыхнула гневом. Великан, больше не удостаивая ее взглядом, обратился к Летке:
– Сказывай, зачем пожаловал, сокол ясный? Слыхано, ты теперича при Святослав-князе в воеводах ходишь? Высоко залетел!
– Так сие. Слух верен. А пожаловал яз по двум делам. Одно – к Харук-хану поспешаю, мира делить.
– Дело доброе – замириться с тем свирепым князем козарским. Шабра наш, чать. Сколь крови-руды русской пролил хан сей, кто сосчитает? Замиришь Харука с Русью – поклонимся тебе до земли.
– Замирю! – твердо пообещал Летко.
– А бабу пошто с собой тащишь?
От этого вопроса гордая княжна схватилась за рукоять сабли. Варяги, состоявшие при Альбиде, грозно нахмурились.
Кудим не обратил на них ни малейшего внимания. Не дождавшись ответа, смерд твердо закончил:
– В ратном деле от баб одна беда. Им все хаханьки, а мы кровью за это платим. Гони ее прочь!
– Как ты смеешь, холоп?! – вырвала саблю Альбида.
– Ну-ну, молодка, полегше, – сжал древко копья богатырь. – А то не погляжу, што ты княжеского роду. Так отделаю, што тятя родный не признает.
– Ослобони, Кудим, – вмешался Летко. – Не нашего ума дело сие. На то воля великого князя Руси. – Он кивнул в сторону княжны. – Она едет послом от варягов. Так што обидеть ее не моги.
– Ну, коли так, то Перун ей в подмогу, – подобрел Кудим. – Не держи сердца, синеокая, на смерда неученого. Наш язык прост, не для княжецких теремов. Ну, а што еще, Летко, князь наш тебе наказывал? Поведай, коли можно. А то мы тут в глуши живем, мало што слышим и ведаем.
– Отчего ж нельзя? – засмеялся воевода, довольный тем, что внезапно возникшая ссора Кудима с красой-Альбидой так легко угасла. – Не утаю и второго дела, кое мне поручено великим князем. – Летко обернулся к отряду: – С коней, братие! – Сам воевода тоже спрыгнул наземь. – Эй, Ставр! Подай дар княжий!
Оруженосец подошел к начальнику и протянул ему раскрытую ковровую сумку. Летко запустил туда руку, вынул плетеный золотой обруч.
– Братие! Оружие к почету!
Спешенные богатыри вырвали из ножен блестящие клинки мечей.
– Витязь Кудим Пужала! – обратился воевода к богатырю-смерду. – Великий князь Киевский и всея Руси жалует тебя за великий подвиг ратный при защите земли Святорусской Золотой похвалой!
С этими словами он надел на могучую шею ошарашенного переяславского героя золотую гривну. Кудим слова не мог вымолвить от великого потрясения. Такого он не испытывал даже в яростных битвах, когда тяжелые вражеские мечи попадали по его шлему.
– Воздадим, братие и дружина, воинский почет славному оборонителю земли Русской! – воскликнул воевода и первым взметнул меч над головой.
– Слава! Слава! Слава! – грянули богатыри.
И смерды-пахари вторили воинам, потрясая рогатинами, дубинами и тугими луками.
Кудим низко поклонился тысяцкому и его гридям, потом – односельчанам.
– Благодарствую за честь, братие. Передай, Летко, мой низкий поклон великому князю за почитание простого ратника!.. Хоть и скуден достаток мой, однако ж яз приглашаю всех на трапезу к очагу моему! – И именинник повел рукой в сторону селища.
– Просим! – враз загалдели Кудимовы односельчане. – Соберем за ради такого дела стол братчинный. Просим на пир звонкий!
– Прости, брат Кудим! Простите и вы, братие! – поклонился в ответ Летко. – Но дело великое торопит нас. Мир земной дорого стоит, и времени для него терять нам не можно! На обратном пути заедем. Готовьте все для пира званого, для стола братчинного!.. А сейчас... – Он обернулся к богатырям: – На конь! Вперед!
Когда отряд с места рванул в галоп, Альбида крикнула звонким голосом:
– А ты велик и храбр, вестфальдинг россов! Слава тебе! – и отсалютовала кривой молнией сабли.
Кудим в ответ взмахнул боевым копьем.
Смерды окружили именинника, поздравляли, ликовали, как будто всех их осыпал золотом бранным великий князь-витязь земли Святорусской Святослав Игоревич.
И было отчего ликовать: помнит их Родина, защитников своих безымянных!
