Текст книги "Стрелы Перуна"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Глава пятая
Козни высокой любви
Ночь глядела в широкие окна царского дворца по-зимнему яркими холодными звездами. Кралась среди них олная луна и источала загадочный свет на черную землю. Тихо в столице Византии Константинополе. Спит Базар Мира. Закрыт на ночь Золотой Мост из Европы в Азию.
Тишина отнимала волю у дозорных, приклоняла могучих воинов к перилам и столбам каменных веранд или исполинским зубцам сторожевых башен. В таинственном полумраке воины казались блестящими истуканами, опасными и страшными, но неживыми. Сон, родной брат Ночи и Тишины, как царь или бог, заставлял склонять головы, закрывать глаза и пребывать в тревожном блаженстве. ..
В черной тени канала перед нижними окнами дворца скользнула стремительная тень, бесшумно метнулась к стене и исчезла. Дозорный воин ничего не заметил. Тишина ничем не нарушилась: никто не закричал, не позвал на помощь. Наверное, кто-то ждал вероломного. Или он был так скор и силен, что расправился с намеченной жертвой внезапно и бесшумно.
Ночь хранит свои тайны, и только день раскрывает их, если только... хотя бы один обладатель сокровенного желал сделать тайное явным. Скоро заре быть. Над Константинополем – четыре часа пополуночи...
В темном и мрачном в ночи коридоре стояли стражи из личной охраны императора Никифора Фоки. Этот коридор вел в покои царицы ромеев. Исполинского роста воинов набирали в гвардию со всех концов земли. Им хорошо платили: а что еще нужно искателям приключений?
Пол около резной двери императорской опочивальни застлан толстыми паласами. Здесь страж не дремал. Он бодро отмеривал шаги, и если бы не ковры – поступь его по каменным плитам всполошила бы весь дворец, ибо тишина стояла такая, что, казалось, ее можно было потрогать.
В проемы террасы проблескивала гладь залива, угадывались хищные тени боевых византийских трирем[33]33
Трирема – боевой огненосный византийский корабль с тремя рядами весел.
[Закрыть].
Что-то вдруг отвлекло внимание дозорного. Воин прислушался, ему почудился грохот упавшего тела за резной дверью: там жили евнухи-служители и воины-скопцы – внутренняя охрана царской спальни. Могучий страж подошел к двери, приложил ухо. Ему показалось, кто-то там стонет. Исполин решительно взялся за бронзовое кольцо. Но... вопреки правилам, дверь оказалась запертой изнутри. Страж встревожился не на шутку. Стучаться он не стал. Будучи человеком действия, великан ударом ноги сокрушил препятствие и ступил в полутемное помещение: стражи-скопцы и служители вповалку лежали на полу и по углам. Дозорный не стал выяснять, живы они или только спят, а сразу же в два прыжка оказался перед входом в спальню императрицы. И эта дверь оказалась запертой изнутри. С ней царский стражник поступил так же, как и с первой. Шаг... и он оказался в запретном помещении. Ретивый служака не думал о возмездии: он с ужасом смотрел на парчовый балдахин, чуть освещаемый канделябрами. Дозорный был уверен, что с царицей случилась беда, и решительно шагнул вперед. Стремительная тень метнулась к нему, сверкнула узкая молния. Воин уклонился, могучими руками схватил напавшего, поднял над головой и швырнул неизвестного в окно, в ночь. Зазвенели, осыпавшись, стекла. Слышно было, как возмутилась шумно и успокоилась вода в невидимом канале за окном. Для исполинской силы царского охранника противник показался не тяжелее петуха.
Отбив нападение, воин с ужасом смотрел на кровать: теперь он был уверен, что императрица зарезана. Страж сделал неуверенный шаг к ложу и... в этот миг балдахин откинулся!
Фесфано, прекрасная и божественная, стояла перед ним и в свете слабомерцающих свечей казалась бесплотной и невесомой.
– О, Россланд, – возник немного испуганный, чарующий голос сирены, – ты подоспел вовремя. Негодяй пробрался через окно и хотел задушить меня. О-о, мне страшно. Подойди ко мне, мой Геракл, защити свою Деяниру!
Еруслан, или Россланд, как на греческий манер назвала его Фесфано, стоял и хлопал ресницами, ничего толком не понимая. Вот уже два месяца он по приказу спафария манглавитов[34]34
Манглавит (греч.) – телохранитель императора.
[Закрыть] Анемаса охранял покои царицы.
Женщина ослепительной красоты очаровала могучего русса и с первого же дня иссушающим жаром любви отняла у него разум и волю.
О том ли он думал, когда три года назад пришел под стяг царя Романии? О том ли он думал, сражаясь с арабами в жестоких сечах во славу Царьграда? О том ли он думал, когда всего с пятью десятками товарищей в горном ущелье острова Крит прикрывал отход всего войска Никифора Фоки – нынешнего императора? Тогда царь-полководец назвал его спартанцем и поставил телохранителем при собственной особе.
Высоко нес славу русского оружия богатырь Еруслан. И вот не заметил, как очутился в сладком плену у слабой женщины. В объятиях Феофано прославленный воин терял разум, был неуемен в страстях и безрассуден в стремлении к ним.
Сейчас Еруслан не знал, что и подумать. Он твердо полагал, воинственного супруга царицы не могло быть здесь... Да и к чему тут всякие тайны с бесчувственными стражниками-скопцами и нападением на него неизвестного злоумышленника. Случись в спальне Никифор, даже тайно – кто их поймет, этих императоров, – Еруслан скорее всего был бы уже мертв. Да и далеко отсюда владыка Царьграда: Никифор-воин вот уже две недели встречал войска стратиотов[35]35
Стратиоты – земледельцы-воины, собранные в поселения на окраинных территориях – фемах Византии.
[Закрыть], созванных в гавань Фессалоники для предстоящего морского похода на остров Крит. Император считал, настала пора отобрать благодатную землю у арабов... Поэтому неожиданный незнакомец не показался руссу случайным посетителем царских покоев, тем более что Феофано не ждала сегодня Еруслана. Царица знала, спафарий поставил на почетный пост свирепого и неподкупного женоненавистника перса Джаги. Но она даже не предполагала, что Джаги упросил Еруслана заменить его в ночном дозоре.
Не было равного по силе руссу ни одного богатыря во всем византийском войске. Никто не осмелился бы позвать его на поединок. Но... сейчас противником всепобеждающего исполина была женщина, прекрасная Феофано – дочь кабатчика в прошлом и всемогущая царица Романии в настоящем.
Легенда говорит, и Одиссей тоже был знатным богатырем. Чтобы услышать пение сирен и не сгинуть в пучине морской, он велел привязать себя к мачте корабля и тем удовлетворил свое тщеславие и жив остался. Говорят, правда, после этого у Одиссея долго голова болела и он все время порывался вернуться назад. Да мало ли что говорят досужие люди. Сказывают, например: дурная привычка дорогу к беде мостит! Еруслан же, в отличие от легендарного Одиссея, к мачте привязан не был. А Феофано стоила целой стаи сирен...
Царица ослепительно улыбнулась, взяла с ночного столика золотой кубок с вином и проворковала:
– О мой избавитель, могучий страж мой Россланд, прими мой дар, и пусть мрачные мысли улетят от тебя прочь!
Еруслан принял дар, взгорев душой, единым духом осушил бокал, вытер русые усы.
– А сейчас, возлюбленный мой властелин, сними с себя это железо и обними меня...
Человек, выброшенный из окна царской опочивальни, удачно попал в середину канала.
– А мог бы шлепнуться на перила и тогда... Это надо же, какая силища... – смеясь, бормотал он, пока подкупленные часовые помогали ему выбраться на берег.
Злоумышленник огляделся, подмигнул сообщникам, опять беззвучно захохотал:
– Спасибо, друзья. Вы ничего не видели, да? – и скользнул в тень зубчатой стены.
Долго плутать по улицам ночного Константинополя ему не пришлось: жилище его было рядом. Не халупа какая-нибудь, а дворец, разве чуть уступающий по красоте и размерам императорскому. Человек этот был доместиком схол[36]36
Доместик схол (греч.) – командующий войсками столичного гарнизона.
[Закрыть] Царьграда, самым богатым и могущественным властелином в Романии после помазанника божия Никифора Фоки. Звали его Иоанн Цимисхий. Он происходил из знатного армянского рода, а прозвище «цимисхий», то есть «маленький», получил по стати своей, ибо ростом был чуть боле полутора метров.
Чтобы не всполошить слуг, Иоанн пробрался к себе в покои одному ему ведомым путем. Оглядел себя в зеркале: весь в грязи и тине, полуголый и мокрый.
– Н-да. Вид, как у арабского дервиша после обильного дождя. Ах-ха-ха-ха-ха! – вдруг прорвало его. – Надо же. Вот это Феофано... А ведь тот Атлант не иначе как один из ее возлюбленных! – сообразил Цимисхий. – Ох-хо-хо-хо-хо!
Иоанн, продолжая хохотать, позвонил в колокольчик. Вошел раб-нубиец.
– Приготовь терму[37]37
Терма (греч.) – баня, парильня.
[Закрыть] – приказал хозяин, потешаясь над крайним удивлением обычно невозмутимого негра.
Еруслан проснулся в сладкой истоме. Он не тревожился, что спафарий хватится его. Анемас старался не замечать ничего и как можно меньше знать то, что укорачивает жизнь.
В такие минуты пробуждение Еруслана всегда было блаженным. Стоит протянуть руку и... как он вчера уснул, счастливый любовник не помнил.
– Божественная Феофано, – выдохнул он чуть слышно, протягивая руку для сладостного объятия.
Но... тяжко и холодно звякнул металл. Еруслан сцепил ладони, ничего не понимая. Руки и ноги его были в оковах, цепи вделаны в стену, а тело лежало на каменном полу. Богатырь опешил, потом рванулся так, что хрустнули кости. Цепи не поддались его сокрушающей силе: Царьград славился кузнецами, а кандалы ковать римляне умели и тысячу лет назад...
Шум пробудил движение в полумраке. Завизжала на ржавых петлях железная дверь. Факел в руке закованного в броню воина ослепил русса. Но узник узнал спафария. Анемас встал над Ерусланом.
– Почему я здесь?! – проревел заключенный.
– Тебе лучше знать, – тихо ответил грек. – И моли своих богов за то, что жив остался... Опасную игру затеял ты, Россланд. Если бы грозный архонт россов Сфендослав не был твоим побратимом, то... – Анемас не договорил.
Глава шестая
У порога – огонь и меч
Уже третью неделю бек-ханы Куря, Илдей и Тарсук ждали, когда их, наконец, примет царь Румии[38]38
Румия или Кустадиния – так хазары и печенеги называли Византию.
[Закрыть] Никифор II Фока. Тот не торопился, и печенеги бурно выражали свое негодование.
– Он что, войны хочет?! – кипятился высокий косматый и рыжеволосый Куря. Зеленые глаза его при этом загорались изнутри и походили на глаза разъяренной рыси.
– Проклятые румы. Они презирают нас! – скрежетал лошадиными зубами чернобородый Тарсук.
– Наверное, – вкрадчиво мурлыкал стройный и гибкий Илдей, самый молодой из печенежских владык, – наверное, они просто обманом зазвали нас в эту ловушку, чтобы убить? – Хан добродушно улыбался при этом, но глаза его излучали холодный блеск боевой стали.
Печенегам было неуютно в каменном загородном дворце, где греки поселили необузданных гостей. Вольные сыны степи и ветра кроме беспредельного неба никаких потолков не признавали, о стенах же и говорить нечего: тонкий войлок кибитки – еще куда ни шло. А камень... Разве его рассечешь мечом, чтобы мгновенно оказаться на свободе в случае непредвиденной беды.
На улицу бек-ханы не выходили, опасаясь нападения в непривычных для них условиях, когда простор закрыт громадами каменных домов, где кочевники чувствовали себя, как гепард в клетке.
Нужду они справляли тут же, в углах просторной залы; и сами морщили носы, вдыхая запахи, которые в степи мгновенно уносил ветер. А тут?
Нетерпеливые гости каждый раз осыпали упреками патрикия[39]39
Патрикий (греч.) – высокий придворный чин.
[Закрыть] Феодора, как только он приходил к ним с веселым выражением на круглом лице и объявлял, сколько зерна коням и еды ханским воинам выдано сегодня. На требование вести их к императору царедворец, погасив улыбку и вознеся ладони к небу, отвечал:
– Величайший и Светоносный цесарь ромеев Ники-фор Фока улетел на небо к богу нашему Иисусу Христу для святой беседы и еще не вернулся. Мы все дети бога нашего и должны смиренно ждать его воли...
Лица печенегов вытянулись, в глазах испуг.
– О-о-о! – ошарашенно протянули они хором: богов кочевники почитали. Но только богов и больше никого! Ну, раз царь румов может летать на небо, значит, он тоже немножко бог! Бек-ханы почтительно спросили об этом у патрикия.
– О да-а! – ответил тот. – Император – сын бога нашего!
Куря удивленно сосал свой грязный палец и таращил зеленые глаза.
Тарсук глядел на патрикия, разинув рот.
– А разве у Иссы есть жена? – спросил вдруг Илдей.
Этот неожиданный и наивный вопрос ошеломил Феодора, ибо почти все наивное – гениально.
– Д-да... Н-нет... Н-но...
– Если у бога нет жены, кто же тогда родил Никифора? – уже с издевкой спрашивал сообразительный Илдей.
– Т-тут в-воля Спасителя на-а-а... Но император послал весть, что через три дня он вернется и позовет вас, – выкручивался ловкий царедворец.
Куря и Тарсук еще перемалывали в простоватых головах сведения о царе румов, а Илдей уже откровенно смеялся в лицо греку:
– Передай сыну бога, у которого нет матери, что если через три дня мы его не увидим, то уйдем от стен вашего города готовить воинов для похода на земли Румии!
– А-а? – очухался наконец от наваждения Тарсук. – Ка-ак, нет матери? Он что? А-а?!
– Да поторопись! – рявкнул прямодушный Куря: он только после слов Илдея понял, что их просто-напросто дурачат, и тут же взорвался: – Ты тоже умеешь живым к богу летать, а?!
– Н-нет. Это только императору дано.
– Я так и подумал. Наши воины улетают на небо к Тенгри-хану только после смерти. Значит, чтобы передать наши слова царю Румии, тебя надо убить! – Куря вскочил и вырвал из ножен узкий меч.
Патрикий побледнел, отшатнулся.
– Повремени, брат! – остановил Курю Илдей. – Наш друг Фудар найдет способ передать наши слова царю румов Никифору будучи живым. Не так ли? – спросил бек-хан испуганного царедворца.
– Д-да, я передам!
– Вот и хорошо. – Илдей окинул всех веселым взглядом. – А сейчас прикажи своим воинам, чтобы они пропустили нас за стены города. Мы дождемся ответа в кибитках наших батыров.
– Вы не сделаете этого, – пролепетал патрикий. – Чем я обидел вас? Базилевс[40]40
Базилевс – один из титулов византийских императоров.
[Закрыть] будет оскорблен, если вы откажетесь от его гостеприимства!
– Поторопись! – Куря нацелил острие меча в живот царского слуги.
– В-воля в-в-ваша, – клацнул зубами патрикий, в обыденной жизни своей весьма далекий от звона бранной стали.
– Так-то лучше, сын хитрой лисицы. – Куря с лязгом вогнал меч в ножны и шагнул к порогу. Все последовали за ним...
Через четверть часа бек-ханы были среди своих подданных, которые начали проявлять признаки буйного недовольства. Степняки немного успокоились, узрев, наконец, своих вождей целыми и невредимыми.
Печенеги весьма вольно относились к частной собственности, особенно если она никем не охранялась. Для вольных кочевников диким было понятие о домашнем скоте, если этот скот не был волами или конями. Коров они отождествляли со степными турами, и если видели в поле стадо, то преспокойно охотились на него, крайне изумляясь, почему животные их не боятся и не убегают. Когда же пастух мчался к степнякам выразить свое отношение к происходящему, печенеги, считая себя гостями на земле Романии, радушно приглашали пострадавшего отведать его же собственной коровы. А когда собеседник хватался за нож, кочевники секли его мечами, справедливо возмущаясь попранием их охотничьих прав.
В гости к императору бек-ханы взяли по тысяче воинов, которых, конечно же, в город не пустили: можно только представить себе, что сталось бы с торговыми рядами, прорвись туда эта вольница с весьма странными для греков понятиями о частной собственности.
Когда трехтысячная ватага, пройдя под конвоем Болгарию, очутилась во Фракии, среди византийских крестьян-стратиотов вспыхнула паника. Воины-земледельцы схватились за мечи, ибо кочевники, ничтоже сумняшеся, перерезали стадо коров в приграничной области и были крайне возмущены, когда на них напали вооруженные люди. Случилась яростная сеча. Драку едва сумел остановить подоспевший с конвоем стратиг[41]41
Стратиг (греч.) – военачальник высокого ранга византийской армии, военный правитель области.
[Закрыть] Фракии Иоанн Каркуас. Он опоздал встретить «друзей» и думал весь путь до Константинополя, что ему будет от императора.
Под стенами византийской столицы печенегов кормили, давали зерно и сено их неприхотливым низкорослым лошадям и, насколько возможно, ограничивали свободу опасных гостей.
Греки из окрестных селений дрожали от страха за свои жизни и имущество, хотя лагерь степняков надежно охранялся закованными в железо катафрактами – воинами из гвардии самого императора...
Бек-ханы, оказавшись среди своих, вздохнули свободнее.
– Осталось семь дней, – напомнил Илдей.
– Да-а! – откликнулся Куря.
– Если наш гонец не принесет кангарам[42]42
Кангары – самоназвание печенегов.
[Закрыть] благих вестей, наши тумены ринутся в земли Румии.
– И тогда каган Никифор пусть смотрит с неба, как горят его города! – весело воскликнул Тарсук.
– Мы покажем румам, кому принадлежат степи с турами, козами и конями! – зло ощерился Куря.
– Царь Булгарии Путур не подал ли вести? – спросил Илдей.
– Гонец от него вчера был. – Тарсук, довольный, погладил свою черную бороду. – Царь Путур говорит, что четыре наших тумена стоят наготове у пределов Фракии.
– А румы знают об этом?
– Нет.
– Надо, чтобы узнали.
– Зачем?! – сразу взбесился вспыльчивый Куря. – Внезапность – залог успеха! Мы неожиданно захватим ворота в город и будем держать их до прихода наших туменов. У Никифора в Кустадинии почти нет войск, а три тысячи кангаров – сила немалая!
– К чему проливать кровь наших братьев? – безмятежно отозвался Илдей. – Румы и так дадут нам немалый бакшиш[43]43
Бакшиш (тюрк.) – откуп, награда.
[Закрыть]. Надо только, чтобы Никифор узнал о наших туменах в Булгарии. Вот и все.
– Лук натянут. Пора пускать стрелу. Кровь кипит у батыров, особенно у молодых. Куда мы направим силу четырех туменов?! – все еще горячился Куря.
– Если царь Никифор хорошо заплатит, тогда на Урусию напасть можно, – ответил Илдей.
– Не-ет! – Тарсук поднял обе ладони. – Хватит с меня похода с паршивым гусем Ураком. Сколько тогда потеряли мы храбрых батыров, кто сосчитает? Да еще дань пришлось платить. После того похода мы совсем обнищали. Каган Святосляб – грозный воитель, и войско его теперь всегда наготове. Я лучше попытаю счастья здесь. Город Кустадина, может, и не возьму, зато землю румов пожгу и большой полон захвачу.
– Да, ты прав, – согласился Илдей. – С каганом Святослябом лучше не связываться. Тем более, его руку держит и брат наш – Радман.
– Бр-р-рат! – Куря в ярости скрипнул зубами. – Я бы этого бра...
– И кроме того, – спокойно продолжал Илдей, – Урусия сейчас ни с кем не воюет. Каган Святосляб может сговориться с хазарами. Среди них у коназа много друзей: бек-хан Алании Фаруз-Капад, например. Я видел в городе коназа Асмуда. Это не случайно: коназ Асмуд – ближний бек Святосляба. Он не купец, а воин. Зачем Асмуд здесь? Может быть, он погубить нас хочет, кто знает?
– Что же делать? – встревожился Тарсук.
– Не связываться с урусами. Если мы сейчас нападем на них, то каган Святосляб придет в наши степи и порубит всех кангаров. Даже на семя не оставит!
– Что же делать? – повторил за Тарсуком бек-хан Куря.
– Хороший бакшиш взять с румов. Потом можно повести тумены в земли царя Оттона или на угров.
– Угров трогать нельзя, – заметил Тарсук. – Они в дружбе с урусами.
– Зато они враги германцев. – Илдей тонко улыбнулся. – Мы угров с собой позовем в страну царя Оттона. Они с радостью пойдут. Этим мы кагану Святослябу даже услугу окажем.
– Так сделать можно, – успокоился Куря. – Твоя голова, брат Илдей, подобна казану, наполненному золотыми динарами.
– Но румов попугать надо, – заметил Тарсук. – Зачем батырам без дела сидеть?
– Верно! – согласился Илдей. – Да и уходить нам отсюда рано. Надо подождать. Может быть, урусы поссорятся с румами и позовут нас на помощь... А пока царя Никифора попугать не мешает. Наверное, тогда сын бога сговорчивее станет, а то он что-то загостился на небе...
А в это время император Византии, одетый в простую одежду придворного чиновника, тайно принимал русского посла. Седой и суровый воевода Асмуд излагал требование великого князя Киевского Святослава:
– Нам надобно сокрушить Козарию! – твердо чеканил слова старый воин. – Итиль-хан закрыл путь гостям русским на восток. Руссия вынуждена продавать свой товар за бесценок...
Никифор Фока слушал с непроницаемым лицом. Только черные угли глаз вспыхивали иногда под густыми бровями. Тогда глубокий шрам на правой щеке багровел, сжимались тонкие губы под горбатым носом, а подбородок казался несокрушимым и тяжелым, как булыжник.
– Чего хочет от меня архонт Скифии Сфендослав? – медленно перекатывая во рту слова, спросил Никифор Фока, не глядя на Асмуда.
– Великий князь Киевский Святослав желает, штоб ты, царь Романии, не встревал в наш спор с козарами!
«Сокрушат Хазарию и станут нападать на наши климаты[44]44
Климаты (греч.) – область, колония.
[Закрыть], – думал император. – Над Таврией[45]45
Таврия – Крымский полуостров.
[Закрыть] нависнет меч росса. А с той благодатной земли Романия получает треть всего хлеба. Нет! – Желваки загуляли в скулах Никифора, шрам стал лиловым. – Нет! Надо во что бы то ни стало остановить зарвавшегося варвара Сфендослава!»
Асмуд устал ждать, когда заговорит властелин Царь-града.
– Мы хотим услышать слово царя Романии! – Асмуд вперил холодный взор голубых северных глаз в лицо императора-воина.
– Нет! Романия не может равнодушно наблюдать за разбоем россов. Я не желаю, чтобы Сфендослав воевал хагана Хазарии... – Никифор помолчал, соображая, что здесь изложить главным доводом, и закончил: – Вы язычники. В Хазарии же много христиан, наших братьев по вере. Кровь их будет на моей совести.
Асмуд открыто и громко рассмеялся:
– Мы не трогаем тех, кто не поднимает на нас меча. Два лета тому под стенами Киев-града и в степи у Чернигова грозный воитель Святослав наголову разгромил орды козарские. Сам хакан-бек Урак потерял свою буйну голову... Множество козар в полон к нам попало. Среди них есть и крестиане. Насилия мы им не чиним: обельными холопами[46]46
Обельный холоп, обель (др.-рус.) – невольник, раб.
[Закрыть] живут они на земле Русии. Выйдет срок, и они без выкупа по домам пойдут. Или у нас останутся на правах вольных смердов – как захотят. Мы веру их не тесним, и невольники-крестиане свободно поклоняются богу вашему: только в Киев-граде пять молелен, куда они ходят. В Козарии же крестиан на кострах жгут, ибо власть там у Итиль-хана и хакан-бека. Один из них иудей, а другой – Магометовой веры.
– Примите закон бога нашего Иисуса Христа, и Романия окажет россам любую помощь, – прервал Асмуда внушительного роста благообразный старик в длинном одеянии из золотой парчи и с огромным серебряным крестом на груди.
– Нет! – выпрямился русский воевода. – Перун – вот бог наш! Бог Грома и Молнии! Есть на Руси и другие боги. Они помогают нам в трудах мирных и в битвах яростных! – Асмуд вдруг язвительно улыбнулся: – Сначала, значит, вы нам бога своего подарите с волхвами вашими, а потом и Русь Светлую – под ноготь?! Ша-алишь, кудесник креста! И не тебе вещаю я слово великого князя Святослава, а царю Романии!
– Его слово – это и мое тоже! – насупил густые брови Никифор Фока. – Если архонт Сфендослав двинет своих воинов на Хазарию, гроза обрушится на вашу землю!
– Ну, коли так! – Голос воеводы Асмуда стал суровым и грозным. – Ты тож, царь Романии, услышь слово русса... На печенегов надежу держишь?.. Тогда мы с козарами помиримся и дружины свои обрушим на печенегов. Те новых земель искать станут, страшась меча нашего. А мы уж постараемся, чтоб друзи твои на земле твоей, цесарь, новую родину сыскали!.. Потом мы сокрушим грады твои в Таврии...
– О-о! – изумленно распахнул глаза Никифор Фока. – Ты осмеливаешься угрожать мне, варвар?!
– Мы не отроки несмышленые, а мужи бранные! – Асмуд побелел от гнева. – Князь Святослав – великий воитель! И слово его не полова на ветру!.. Ежели я с супротивными речами к нему ворочусь, тогда быть брани в пределах твоих, цесарь!
– Ну что ж. – Император прикрыл глаза ладонью. – Я подумаю. – Голос Никифора Фоки был уставшим и глухим.
Русский воевода стоял прямо, лицо его – словно из камня вырублено.
Император опустил ладонь, остро глянул на строптивого собеседника, усмехнулся чему-то и закончил:
– Завтра синклит[47]47
Синклит (греч.) – совет высших сановников при византийском императоре.
[Закрыть] скажет свое мнение, а я решу, как быть... Больше не задерживаю мужественного посла россов.
