Текст книги "Стрелы Перуна"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
4. Путь к пределу желаний
Глава первая
На императорском корабле
Легкая, с хищными обводами греческая кондура, вспенивая острым носом встречную волну, стремительно летела вверх по полноводной реке. Гнали корабль вперед десять пар гибких кленовых весел. Скрипели уключины, звенели кандалы на руках гребцов. В крепкие дубовые брусья вделаны невольничьи цепи, и длина их как раз позволяла сделать полный взмах веслом.
Надсмотрщик с длинным бичом в узловатой руке стоял за спинами рабов. Иногда жгут из воловьей кожи вспарывал воздух и тотчас вторил ему звенящий вскрик: у кого-то из лопнувшей кожи брызгала кровь.
Все рабы рослые и могучие. Были тут черные атлеты Африки, смуглые исполины Востока, черноволосые силачи Македонии и Фракии, узкоглазые богатуры Хазарии и желтоволосые могуты-славяне. Кондура царская, и гребцы для нее подбирались не случайно.
Надсмотрщик, сам невольник и поэтому истязатель более безжалостный, чем любой свободный человек в этой должности, зря рукам воли не давал. Не из жалости – калечить живую машину было строго запрещено, она должна работать исправно. Да и побаивался надзиратель: хоть и скованы рабы, а вдруг...
Гребцов хорошо кормили, чтоб сила их не убывала. А если заболевал кто, того равнодушно бросали в волны. Спасешься – живи, наслаждайся свободой! Утонешь – туда и дорога! В то жестокое время лошадей жалели больше, чем людей. Да и кто рабов за людей признавал?!
Однако как хорошо ни кормили царских гребцов, жира на такой работе не нагуляешь. Иной раз с восхода до заката машет раб веслом и валится тут же на жесткую скамью смертельно уставший, не желающий никаких благ, кроме сна без сновидений. Иной раз и им попутный ветер дарил часы и даже дни желанного отдыха. Но чаще это происходило в открытом море. С тех пор как кондура вошла в устье Днепра, гребцы не знали отдыха: река сопротивлялась их натиску, а попутного ветра, чтоб надулся прямоугольный парус, не было уже более двух недель.
Наверху в плетенной из лозы каютке возлежал на мягкой тахте посол византийского императора патрикий Михаил. Мысли его были далеко, там, куда стремил его корабль, – в Киеве, во дворце грозного северного воителя Святослава.
Двор Никифора Фоки беспокоила неумолимо возрастающая мощь Киевской Руси. В Таматархе и Керчи, рядом с колонией Византии в Таврии, обосновались значительные отряды воинственных подданных Киева. И хотя эти города-порты, запиравшие выход в Черное море, принадлежали Хазарии, руссы чувствовали себя там большими хозяевами, чем воины и купцы великого кагана Иосифа.
Более двух веков продолжалась упорная борьба за обладание плодоносной Таврией между Византией и хазарским каганатом. В середине десятого века греки готовы были торжествовать победу. Но тут явилась третья сила – Киевская Русь. Походы на Константинополь дружин Олега и Игоря потрясли империю. Однако эти свирепые властители Севера не смогли удержать за собой плоды скоротечных побед. Иное дело – нынешний князь Руси Святослав. Он был подобен орлу: смел, дерзок, стремителен, всесокрушающ и цепок. Все, что попадало в его когти, он держал мертвой хваткой. Скороходные и верткие ладьи руссов все чаще появлялись у берегов византийских владений в Крыму. Бородатые рослые воины прыгали с кораблей на сушу и, закрывшись огромными красными щитами, обрушивали на цветущее побережье безжалостную мощь тяжелых копий и длинных обоюдоострых мечей. Лилась кровь ромейская, горели поселения и хлебные нивы, а вместо птичьего щебетания в задымленном воздухе грозно и весело свистели тучи каленых стрел. Полыхал огонь, смрадом пахло. Вороны слетались на бранчливую тризну. Радовались черноперые разбойники – еды вдоволь. Плодилось воронье!
А с суши набегали орды хазар и печенегов. С трудом отбивался Херсонес. Отступиться же от благодатных земель в Крыму Константинополь не желал, ибо эта заморская колония давала Византии треть всего хлеба.
Патрикий Михаил, ловкий дипломат и интриган, должен был склонить к союзу с империей великого князя Руси, отвратить его военную мощь от ромейских владений в Таврии или с помощью руссов вытеснить с полуострова давних своих соперников – хазар. Зимой в тайной беседе Никифор Фока так и не смог дать вразумительного ответа русскому послу воеводе Асмуду, который изложил требование Святослава: не мешать Руси в борьбе с Хазарским каганатом. Сейчас посланник базилевса вез такое согласие. И еще: если удастся, то хитростью или посулами выторговать у северного соседа Таматарху и Керчь после их взятия в войне с Хазарией.
Патрикий Михаил был уверен в успехе своей миссии, ибо полагался не только на свой природный ум, но и на коварство, которое во все времена было основой дипломатии царьградского двора. Вот и сейчас императорский посол вез пять кентинариев[94]94
Кентинарий (греч.) – мера веса в Византии: около 36 килограммов.
[Закрыть] золота для подарков бек-ханам Печенегии, чтобы они двинули своих всадников на Русь. Если это случится, то царь скифов Сфендослав будет более сговорчив. Но печенегов не обмануть: они в простоте и свирепости своей ни в какие посулы не верят, а плату берут только вперед. Тяжкую миссию возложил император на своего посла, поэтому Михаил был хмур и задумчив.
Иногда патрикий смотрел сквозь узкое окно-бойницу на берег. С тех пор как кондура вошла в устье Днепра, ее по обоим берегам преследовали шайки печенегов. Иногда дикие всадники кричали что-то, призывая пристать к берегу. А когда корабль плыл дальше, они грозили длинными узкими мечами, и возмущенный крик степняков, несмотря на шум волны и скрип уключин, долетал до ушей греков. Патрикий приказал не обращать на них внимания. Тогда кочевники в ярости пускали стрелы, пытаясь попасть в кормчего. Стрелы чаще падали в воду, не долетая. Но иногда они с грохотом вонзались в борт. Если это случалось, тогда дюжие воины-катаф-ракты брали тяжелые луки. Греческие стрелы летели вдвое дальше печенежских и легко доставали врага. Кочевники с визгом и гиканьем поворачивали своих косматых низкорослых коней и растворялись в степи. Но проходило немного времени, и стремительные всадники снова возникали из знойного марева. И все повторялось сначала...
Кондура подходила к порогам. Греки решили переночевать на острове святого Лаврентия[95]95
Остров святого Лаврентия – так греки называли остров Хортицу.
[Закрыть] – последнем приюте перед нижними днепровскими порогами. Но и тут оказались печенеги: трое дозорных, посланных на остров для разведки, едва не попали в засаду, одного из разведчиков ранили стрелой в грудь.
Патрикий приказал кормчему поставить корабль посредине реки, там, где до берегов было дальше всего, и выставить на ночь усиленную стражу.
При дымном свете смоляных факелов гребцам-невольникам принесли еду – рисовую кашу с оливковым маслом и куски ржаного хлеба. Звеня цепями, рабы жадно набросились на пищу. Хриплыми голосами требовали они воды и добавки. Воды им давали вдоволь, добавки – чуть-чуть и то потому, что завтра им предстояло перетаскивать корабль посуху, минуя пороги. Рабы бранились, грозили бунтом. Бич надсмотрщика не умолкал...
Но человек – везде человек! Как только наполнились желудки и спала первая усталость, кое-где вспыхнули разговоры. Невольники вспоминали родные очаги, далекие и недосягаемые, похвалялись былой боевой славой и кляли злую судьбу, заточившую их в цепи. Иные в воображении своем воспроизводили образы матерей, жен, детей: об этом не говорили, это держали в сердце. Говорили о другом.
– Меня в бою оглушили. Так в неволю угодил, – рассказывал огромный, заросший черной бородой, плешивый араб. – Ха-х! Но перед тем я семерых румов зарубил!
– Почему тебя, Назар-али, из плена не выкупят? – спросил кто-то из полумрака.
– Запросили много: тысячу динаров. Где взять столько золота? Я ведь не шейх и не халиф, и богатых родственников у меня нет. Вот и таскаю весло... – Помолчал и закончил со злобой: – Наверное, так до смерти будет. Но если аллах даст мне волю, сто румов зарублю! Завет себе дал!
– Сказал, – рассмеялся русоголовый гигант. – Я их руками давить буду без всякого завета. Тенгри-хан поможет мне в этом. Жаль, у печенегов нет лодок, а то бы я давно свободен был.
– А ты как в неволю попал, Уруслан? – спросил Назар-али своего соседа. – Ведь вы, урусы, с румами не воюете.
– По любви! – буркнул русс.
– Расскажи!
– А че рассказывать. Однажды, лет пять тому, в битве козарин меня булавой ошеломил. Да яз покачнулся только и срубил ворога мечом. Со зла пополам развалил. Дак то богатырь был, почти што как яз, и десницы могутной, а меня не осилил... А тут баба единым перстом загнала в железо. Яз ране мыслил, што силушка моя завсегда меня из беды выручит. На Крите-острове яз под стягом ромейского царя рубился. Было раз, мы впятером с утра до полудня держали в горном проходе всю агарянскую рать, покамест Никифор не обошел ее.
– Х-ха! – изумился араб. – Так это ты был в желтом шлеме и с двумя мечами в руках?
– Яз первым в проходе стоял. За мной еще четверо побратимов стрелами секли агарян.
– Там меня в плен взяли. Когда румы сзади напали на нас, ты, Уруслан, вперед рванулся и ошеломил меня. Очнулся я связанный уже.
– Мож, и яз, а мож, кто иной. Не припомню. Многих тогда ошеломил и порубил яз. Царь ромейский тогда златой похвалой одарил и в терем свой дозорным воем перевел...
– Да-а! А теперь на одной скамье весла таскаем. Ха-ха-ха-ха! – громыхающим басом расхохотался Назар-али. – Не хочет аллах разлучить нас с тобой. Раз уж так, давай побратаемся, Уруслан-богатур?
– Давай, Назар-бек! Доля наша теперь едина с тобой... Клянусь Перуном! – Еруслан поднял правую руку вверх, звякнула цепь. – Беру в побратимы богатыря агарянского Назар-бека. Моя кровь – твоя кровь! Моя судьбина – тебе счастье! Ежели мне воля, то и тебе воля! А ежели тебе смерть, так и мне смерть! А ежели смерть только мне, то ты отмщение ворогу мечом принесешь!
– Клянусь аллахом исполнить все в точности и принимаю на себя обет побратимства по языческому обряду, как кардаш Уруслан-богатур сказал! Аллах всемогущий, услышь меня, и пусть все свершится по воле твоей! – Араб провел ладонями по лицу и устремил их к востоку.
Невольники с завистью наблюдали за этим обрядом: двоим легче в любой беде. В эту ночь многие рабы побратались.
Любопытство всех было возбуждено рассказом Еруслана. Даже надзиратель из своего угла просил:
– Расскажи, Уруслан, как звали ту гурию, которая в цепи тебя одела?
– Как звали? – проворчал богатырь. – Как звали... Веру русскую променял было из-за птицы-жар. Тут Перун и наказал меня! А ту бабу звали... – Рассказчик помолчал, как бы вспоминая. – А не все ль равно, как звали-величали паву ту? Стервой звали! – выругался невольник. – Змеей подколодной! Штоб ей сдохнуть!
И все! Сколько товарищи по несчастью ни спрашивали, Еруслан молчал. Только побратиму шепнул на ухо ненавистное имя царственной сирены.
– Х-ха! О-о! – разинул рот Назар-али. – Неужели?!
– Молчи! – строго сказал Еруслан. – Никому ни слова!
– Да будет по-твоему, Уруслан! Да будет так! – ответил араб и долго еще качал плешивой головой.
Гребцы галдели, обсуждая превратности судьбы, которая одного ласкает, а другого бичом стегает...
– Ну вы, порождение крокодила! – крикнул надсмотрщик. – Набили животы, бездельники. Всем спать!..
– Сам бездельник и сын скорпиона! – раздалось в темноте. – Смотри, попадешь нам в руки, кожу с живого сдерем!
Надсмотрщик замолчал, укладываясь на своем прокисшем ложе в носу кондуры. Воцарилась тишина. С берега долетел тоскливый крик выпи.
Глава вторая
Поражение Летки
Бывает же: живут себе люди, беды не ведают и не ждут, жизнью довольны, все им удается. Так и с Леткой. В десятках битв сражался он с врагами Руси; меткие стрелы пролетали мимо, и острая бранная сталь ни разу не коснулась лихого наездника. Любой самый ловкий и коварный враг встречался с Леткой лишь для того, чтобы найти себе страшную рану, а то и саму смерть.
Друзья любили удальца, ибо душа его молодецкая всегда была открыта для добра. За подвиги сам великий князь Киевский дважды наградил его гривнами – высшим знаком воинской доблести. За спасение княжича Владимира удальцу присвоили звание сотского ближней княжей дружины: это тем боле удивительно, что все гриди в княжеском окружении были рослыми и могучими. Летко же отличался малым ростом и силой великой не обладал. Но подвиги его так же пленяли воображение воинов, как ратные дела былинного богатыря Святогора.
Будучи послом великого князя в Итиль-келе, Летко Волчий Хвост сделал то, что не удавалось самым искусным дипломатам: он сумел расстроить союз Хазарии с Бухарским эмиратом, поссорил между собой кагана-беки Асмида и чаушиар-кагана Равию, ловко увлекши их прелестями женщины-рабыни невиданной красоты. По сути, это Летко поднял восстание бедноты в Итиль-келе, оставив для этого в Хазарии Араза – забытого потомка рода Ашин, рода великих каганов.
При всем этом посол оставался в тени. Даже слово предупреждения объявил хазарам не он, а недалекий умом, но зато страшный видом и голосом боярин Рудомир.
Святослав верил ему, тем более что все сказанное Леткой сбывалось с исключительной точностью, словно только он один и руководил грозными событиями.
А после того, как Летко, будто прочитав мысли князя, посоветовал вести наступление на Хазарский каганат в лоб – по реке Дону, ударом по вражеским крепостям, – Святослав и совсем приблизил его к себе. Великий князь Киевский увидел в молодом сотском дальновидного военачальника и доверил ему такое дело, для которого он не нашел подходящего воеводу из своего окружения, – возглавить поход на Камскую Булгарию.
Совсем недавно князь-витязь под гром мечей о щиты и «славу» возвел своего любимца в достоинство воеводы-тысяцкого. Судьба счастливо увенчала ум и великие дела этого человека...
Тогда, на левом берегу Днепра, после встречи с удалым послом Харук-хана, Святослав посмотрел на Летку с изумлением:
– И тут успел, заманил князя Харука в друзья Руси Светлой?! Ну, коли так, орда его поможет тебе попугать булгар камских. Харук пойдет туда на конях, а ты в лодиях. По мысли моей, вы силой ратной задержите не только булгар, но и буртасы остерегутся пойти на подмогу козарам. И придется хакан-беку одному только со своими ордами стоять супротив моих дружин...
Счастливый ехал Летко на лихом белом коне по улицам весеннего Киева мимо расписных боярских теремов. Ехал, и задорная улыбка не сходила с его уст. Так же задорно-веселы были и два его попутчика: сотский Святич и гридь Тука. Третий вообще никогда не улыбался: это был знаменитый поединщик Абалгузи-пехлеван – хорезмиец на службе у великого князя Киевского. Встречные приветствовали Летку. Но не все: бояре гордо отворачивались, завидуя славе безродного. Однако и высокородные вынуждены были жаться к заборам: связываться с княжеским любимцем опасно, а скорую карающую длань Святослава знали все. Да и спутники новоиспеченного мужа нарочитого сначала работали руками, а потом уж начинали думать...
Солнце светило с синь-неба. Пахло весной. Лопались на деревьях почки, стреляя в воздух терпким духом. Голова кружилась от весеннего хмельного раздолья.
Навстречу, горяча коней, спешила группа богато одетых всадников. Летко направил иноходца прямо на них. Эти не свернули с дороги, а передний заорал:
– Прочь! Освободи путь конунгу Ольгерду!
Летко Волчий Хвост презрительно усмехнулся, продолжая ехать посредине улицы. Трое его товарищей засмеялись дерзко. А могучий Святич громыхнул басом:
– Катись кренделем, варяг! Не видишь знамено князя великого Киевского на корзне мужа сего?!
Передний всадник-норманн остановил коня и обернулся назад, не зная что делать. Другой, в длинном синем плаще и в крылатом шлеме, горбоносый, с водянистыми глазами и гордой осанкой, процедил:
– Пусть посторонятся.
Передний двинул коня прямо на Летку. Святич рванулся к нему, и не успел варяг охнуть, как был сорван с седла могучей рукой, описал дугу в воздухе и шлепнулся в грязь под копыта коней.
Норманны схватились за мечи. Руссы недобро прищурились. Казалось, боя не миновать. Сюда со всех сторон сбегались любопытные... И вдруг в напряженной тишине раздался звонкий переливчатый смех. Летко вздрогнул, перевел недобрый взгляд с Ольгерда, и словно горячая стрела ударила его в грудь: на высоком поджаром коне, чуть позади варяжского князя, сидела девушка красоты невиданной и смеялась. Глаза небесной лазури смотрели на Летку задорно, и удалой воин вдруг растерял всю свою спесь.
– Храбрый князь, пропусти же нас, – отсмеявшись, серебряно-звонко попросила она. – Нас позвал король Святослав. Он будет сердиться, если мы задержимся.
– Братие, – сам не зная почему, глухо приказал воевода-тысяцкий. – Ослобоните путь князю варяжскому. – И свернул к забору.
Ольгерд глянул на него, снял шлем, склонил гордую голову:
– Я рад был бы разделить с тобой, славный ярл россов, добрую чашу вина. Тебе покажут мой дом. Я жду тебя вечером! И прости, я не хотел тебя обидеть.
– Благодарствую, князь.– В свою очередь поклонился Летко Волчий Хвост. – И ты прости мою дерзость. Не яз тому виной, а красно солнышко да зелена весна.
– Да, весна веселит молодую кровь. Я понимаю, – засмеялся конунг, надел шлем, поднял в салюте правую руку в железной перстатой рукавице и тронул повод рослого вороного коня.
Молодая красавица все так же задорно смотрела на удалого русса и, когда конь ее пошел вперед, вдруг подмигнула Летке и опять серебристо рассмеялась.
Воевода покраснел и проводил уходящий отряд Ольгерда горящим взором. Он не видел, как выбрался из грязи поверженный Святичем варяг; не слышал, как тот, сев в седло, подъехал к сотскому и, свирепо глядя в глаза ему, прорычал:
– Надеюсь, ты знатного рода? Если это так, то я вызываю тебя на бой! Я сын ярла Роальда. Мое имя Ин-гвард! Когда встретимся?
– Встретимся! – презрительно бросил Святич. – Рожу сначала умой, бродяга! Через седьмицу выходи на судное поле около княж-терема на Горе[96]96
Гора – так называлась в древности Старокиевская гора, где находилась резиденция великого князя.
[Закрыть].
– Хорошо! – И варяг ускакал вслед за отрядом, не соизволив больше вести перебранку с обидчиком.
А Летко Волчий Хвост, ошеломленный, смотрел на удаляющихся норманнов, и куда девалась его бесшабашная удаль. Он уже не обращал внимания на задорное весеннее солнце, лазурное небо, на терпкий запах лопнувших почек.
– Очнись! – словно из другого мира прозвучал мощный бас Святича. – Что с тобой? Поехали!
– Кто она? – невольно вырвалось у полуоглохшего молодца.
– Краса-то пресветлая? Хороша, слов нет. Да только не по купцу товар: жена она Ольгерда – Альбида.
– Жена?!
– Она. Так што отступись, мил друг. Не накликай беды на свою голову.
– Он же старик!
– Старик не старик, а видать, по душе ей, раз прилепилась.
– Да-а. Ну поехали, што ли!
И все время, пока они ехали до терема Летки, никто не проронил ни слова.
За добрым ковшом медвяной браги молодой воевода был хмур и задумчив. Товарищи никогда его таким не видали. И только Святич понимал друга.
– Выбрось ее из головы, Летко, – вполголоса увещевал сотский удалого наездника и воина. – Эти бабы – змеиное отродье. Берегись их, коль беды не ведаешь. А Альбида к тому ж чуждой крови да и мужняя жена. Ежели уж так приспичило, найдем мы тебе красу-девицу, поглядишь – глаза ослепнут! Отринь грусть-тоску от сердца молодецкого! Нам ли горе горевать, лучше в поле полевать! Нам дева красная – стрелка каленая, а кум-побратим – добрый меч-кладенец! Расскажи лучше, каково там, в Итиль-граде козарском?
– А где подворье Ольгерда? – спросил Летко.
– Быть в гости желаешь? – поморщился Святич, задетый тем, что друг, оказывается, и не слушал его. – Не советую быть на подворье варяжском. В пасть волку лезешь.
– Поеду! Не твоя печаль.
– Гляди, коль так. Дело хозяйское. Тогда и яз с тобой.
– Возьмите и меня, друзи, – попросился застенчивый Тука. – На случай чего втроем способнее будет отмахнуться.
– Ну, а я еще с десятком богатуров неподалеку буду, – поддержал Туку чернобородый Абалгузи-пехлеван.
– Спаси бог, братие, – поблагодарил друзей Летко. – Только ни к чему сие. Кто меня тронет, когда грозное имя Святослава-князя – надежный хранитель мой!
– Так-то оно так. Но все же... Береженый в огне не горит и в воде не тонет, ему и яд тайный нипочем! – Святич засмеялся. – А потом, мне за княжецким столом гульнуть страсть как охота. Аль тебе жалко варяжских разносолов?
– Мне што. Поедем. И ты, Тука, будь с нами. Мыслю, и Абулгас-богатырь тож лишним не будет...
Узнав в княж-тереме, кто такой встреченный им забияка, Ольгерд приветствовал Летку и его друзей на нижней ступеньке крыльца своего терема. Во дворе по обеим сторонам дорожки стояли, словно в почетном карауле, вооруженные варяги, каждый подняв в приветствии правую руку. Летко, обычно пренебрегавший роскошью, на этот раз изменил себе. Даже щеголеватый Абалгузи-пехлеван зацокал от восхищения языком, увидев друга в блестящем наряде. Рубаха алого шелка облегала ладное сухое тело молодого воеводы; синие хазарские шаровары, расшитые серебром и жемчугом, заправлены в красные сафьяновые сапоги; на широком боевом поясе, украшенном крупными рубинами, висит кривая дамасская сабля – дивный подарок Хаджи-Хасана; на голове – высокая шапка из золотистого каракуля; а длинный до пят голубой плащ-корзно застегнут у шеи большой жемчужной пряжкой, цена которой – косяк кобылиц!
Конь-араб, черный как ночь – только бабки белые да звезда во лбу – принес русича. Варяги алчно прищурились, узрев этакое чудо, которое им доводилось видеть только разве у великих властителей Востока. Украшен чудо-конь был столь же ярко, как сам всадник. Султан из перьев черной цапли брызгал голубоватыми алмазными искрами, узда с широкими поводьями зеленела изумрудами, хазарское седло с высокой передней лукой украшено серебром и слоновой костью; широкие стремена тронуты искусной золотой вязью.
– Кто это? – шептались варяги.
– Наверное, брат короля Святослава...
– Нет! Это один из его ярлов.
– Откуда у него такие богатства?
– Он недавно вернулся из столицы Хазар-хана. Говорят, этот ярл оказал большую услугу эмиру Бухары и самому Святославу. За это осыпан милостями и того и другого.
– У него на шее две гривны: золотая и серебряная. Это тоже за услуги? – скептически отозвался варяг, днем ощутивший на себе могучую силу Святича.
– Ошибаешься, Ингвард. Гривны король Святослав дает только за ратную доблесть. Два года тому ярл Летко, тогда еще простой вестфальдинг[97]97
Вестфальдинг (др.-норман.) – воин, богатырь.
[Закрыть], зарубил в открытом поле трех печенегов и упредил короля россов о нашествии Хазар-хана. За то отмечен серебром. Тогда же он спас от смерти ярла Вольдемара, сына короля Святослава. За то отмечен золотом.
– Такой маленький ростом и слабый с виду, а столь славен? – изумился Ингвард.
– Мал кинжал, да в добром бою ему цены нет! – ответил его собеседник русской поговоркой. – А что до доблести, то я не желал бы иметь его своим врагом. Он ловок, как куница, и стремителен, как молот Тора[98]98
Тор – бог-кузнец и бог-воин в мифологии древних норманнов.
[Закрыть].
Между тем знатный русс вместе со своими рослыми товарищами ступил в дом.
Большая зала-гридница, которая открылась сразу же за порогом, была украшена по-северному скудно: только оружие да доспехи висели на бревенчатых стенах. И Летко Волчий Хвост мог бы там показаться драгоценным камнем в груде простых булыжников... Но во главе стола, в кресле с прямой высокой спинкой, сидела Она, и свет на мгновение померк в глазах удалого разведчика. Альбида, как в прошлый раз, улыбнулась, и улыбка ее, отсвеченная яркой белизной жемчужных зубов, была задорной и зовущей. Одета она, в отличие от конунга Ольгерда, была ярко, хотя рисунок платья, узор на нем, изящная шапочка на беловолосой головке повторяли суровые линии ее холодной родины. Глядя на фею студеного моря, человек невольно ощущал запах соленых волн и шумящий грохот неистового прибоя, когда пенные брызги свинцово-тяжелой воды достигают острых вершин серых неприветливых скал. И было в норманнке – в глазах и облике ее – то чуждое, что чуждо руссу в обычаях варягов: свирепость и беспощадность, тщательно скрытые в кажущейся женской наивности. И это чуждое, как сама беда, привлекало на край бездонной пропасти, волновало кровь и притягивало ощущением необычного.
Сегодня жизнь Летки стала вдруг созвучна этим понятиям, и смятенная натура его устремилась навстречу опасности, как бабочка-ночница стремится к пламени светильника для того только, чтобы опалить свои крылья в безжалостном огне...
Любовь! Разве она не этот гибельный полет в неизвестность и блаженство? К сожалению, гибель свою в пламени любви мы постигаем потом, когда крылья уже спалило огнем и мы вынуждены ползать по черной земле, опустошенные и разочарованные.
– Ярл Летко! – услышал воевода голос Ольгерда. – Займи место, достойное тебя. Здесь! – Конунг указал на скамью рядом со своим креслом.
Суровый властитель Севера великую честь оказал руссу, посадив его на место, которое обычно отдавалось самым близким и доблестным его сподвижникам. Следующим за Леткой на скамье расположился длинноусый варяг в синем плаще. Черты его лица были грубы, словно секирой вырублены: вислый горбатый нос казался клином, загнанным между водянистых глаз неумелой рукой, кустистые брови сошлись у переносицы и придавали лицу норманна облик рассерженного сыча, длинные седые волосы воина перехвачены на лбу серебряным обручем. Варяг хмурился, кривил тонкие морщинистые губы: он был недоволен, что посадили его на второе место, позади русса, и не желал скрывать этого. Варяга звали ярл Олав.
Летко Волчий Хвост на мгновение перехватил взгляд сердитого норманна, усмехнулся, и вдруг на душе его стало тепло и спокойно. Русс без смущения глянул в лицо прекрасной северянки раз, другой и уже не мог оторваться.
Теперь уже смутилась она. Красавица, сердито нахмурясь, отвела взгляд, и щеки ее мгновенно наполнились вишневым жаром.
Пока гости рассаживались по чину, хозяин стоял прямо и твердо, подобно дикой сосне на голом северном утесе.
Когда места были заняты, Ольгерд хлопнул ладонями, и двенадцать рабов, по четверо на поднос, внесли целиком зажаренные туши кабанов. Мясо дымилось жаром. По железным вертелам, воткнутым в каждую тушу со всех сторон, сочился и шипел огненный жир. Пахнуло запахом богатырской еды, и широкие ноздри варягов вожделенно шевельнулись.
Еще двенадцать рабов внесли три огромные бадьи с медовухой. И мясо и брага были расставлены так, чтобы каждый из гостей мог, не вставая, дотянуться до них. На каждой бадье снаружи висело по шесть серебряных ковшей. Их как раз хватало всем гостям.
Плечистый невольник-грек вошел в горницу через боковую дверь, держа в вытянутых руках ковш-братину, который вместил не менее ведра хмельного зелья. Раб с поклоном поставил чашу перед конунгом и бесшумно удалился.
– Братья в битве и славе! – прозвучал твердый отрывистый голос Ольгерда. – Сегодня мы принимаем у себя наших друзей, храбрых россов. Их мужество не раз заставляло склонять гордые головы романиев, германцев, болгар, печенегов и хазар. Слава Гардарика[99]99
Гардарик – букв, «страна городов»; так варяги называли Киевскую Русь.
[Закрыть] взлетела выше солнца, когда россы разгромили орды Хазар-хана Урака и ужасом потрясли всех своих недругов. Велик король россов и наш покровитель Святослав! Но сегодня мы воздадим почесть храбрости и уму ярла Летки. – Конунг поклонился воеводе-тысяцкому. – Прекрасен и бесценен наряд его. Но нет цены и его наградам за доблесть на поле брани. Слава доблести росса!
– Слава!!! – вскочив со своих мест, прогремели варяги.
Конунг поднял руку, требуя тишины.
– Не менее славна награда на поясе этого мудрого ярла – его боевой меч, ибо росс получил его за великое дело. Сегодня эмир Бухары – друг россов. Это он, посол короля Святослава, – Ольгерд указал на Летку, – склонил к миру с Гардариком одного из правителей могущественного Востока. Ум ярла Летки открыл и нам, сынам Севера, путь в знойные страны, к щедрым и бесценным товарам бухарских и хорезмийских купцов. Слава мудрости росса!
– Слава!!!
– Вот знак нашей благодарности ярлу! – Конунг взял обеими руками поднесенный ему оруженосцем тяжелый франкский меч и с поклоном подал его Летке.
Воевода-тысяцкий принял боевой дар со всем подобающим случаю словоречием.
Когда шум за столом стих, Ольгерд поднял над головой ковш-братину и воскликнул:
– Пусть чаша круговая скрепит наш союз!
– Пусть! – в один голос выпалили варяги.
– И я, – встала с кресла Альбида, – как наследница славы моего отца, первой сделаю глоток в честь храброго и мудрого росса. Отец! – Она обернулась к Ольгерду. – Подай же мне чашу!
– Как отец! – невольно воскликнул Летко...
