Текст книги "Стрелы Перуна"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
Глава вторая
Патрикий Михаил требует...
Греческий посол гневно требовал встречи с самим «царем Скифии». Ему невозмутимо и коротко отвечали бояре:
– Не можно.
– Но почему?! Я требую! У меня хорисовул[118]118
Хорисовул (греч.) – императорская грамота.
[Закрыть] от самого императора Романии!
– Не можно.
– Тогда я желаю говорить с ближайшими советниками архонта Сфендослава!
– Это можно.
Посла тотчас провели в княж-терем. Здесь, в малой горнице, патрикия принял воевода Асмуд.
– Яз слушаю тебя, посланник ромейский, – остро глядя прямо в черные глаза Михаила, сказал русс.
– Я вынужден начать с требований! – Патрикий придал своему лицу строгое и внушительное выражение.
– Романия вечно што-нибудь требует, – усмехнулся в седые усы Асмуд. – Требуй, грек, коль уж по-иному не можешь.
– Я требую разыскать мою кондуру и выдать взбунтовавшихся рабов! Я накажу их сам по законам империи Рима[119]119
Свою империю византийцы называли вторым Римом, а себя – римлянами или – ромеями.
[Закрыть]!
– На Святой Руси законы твоего Рима ничего не стоят. Мы живем по заветам мудрого и неподкупного бога Праве. Здесь не Романия, и требовать ты ничего не можешь. – Воевода равнодушно зевнул, прикрыв рот ладонью.
Патрикий покраснел от гнева, однако понял, что разговаривать в этом дворце надо по-иному.
– Хорошо, я оговорился. Я прошу, – Михаил нарочно подчеркнул это слово. – Я прошу от имени императора Никифора Фоки...
– Пять боевых лодий с сотней ратников ищут твою кондуру. Как только она отыщется, рабы сразу будут выданы тебе на суд.
– Я потерял на вашей земле около трех тысяч литр[120]120
Литра (греч.) – денежная единица Византии, равная 72 золотым монетам (номисмам).
[Закрыть] золота. Оно мне нужно сейчас... – Патрикий запнулся. – Об этом я скажу самому архонту Сфендославу! Кроме того, пропал дар императора вашему властелину: боевые доспехи и меч. Император знает, как любит оружие царь Скифии.
– Император ошибается, – построжел воевода Асмуд. – Великий князь Киевский и Руси всей любит охоту на красного зверя и еще коней резвых!
– Пусть так, – ухмыльнулся Михаил.
Патрикий ждал ответной улыбки, но лицо воеводы оставалось суровым и замкнутым. Тогда посол Никифора Фоки встал и, гордо задрав подбородок, заявил решительным голосом:
– Я требую возместить мне ущерб, нанесенный империи на вашей земле!
– Што-о?! – невольно вырвалось из груди русса.
– Я тре... прошу возместить убыток, причиненный казне императора Романии на вашей земле! – повторил патрикий твердым голосом.
– Как может отвечать Русь за беспечность и трусость твоих стражей? Или яз не урузумел и ты хочешь сказать, што тебя ограбили русские воины или хотя бы русские разбойники?
– Да! Я хочу это сказать!
– ?!
– Предводитель восставших рабов – росс!
– Как он попал в твою кондуру? Или вы захватили его на Русской земле? Тогда вы тати, и яз тотчас прикажу заковать всех в железо! Эй, отроки!..
– Постой! – побелел грек. – Выслушай меня. Я неприкосновенен! Вот хорисовул. Здесь печать императора!
– Печать не защита, ежели ты разбойным делом занялся. Суд великого князя скор, справедлив и беспощаден ко всяким татям: как своим, так и заморским! Про то и в уговоре промеж вашим императором и нами сказано. Аль ты про сие не ведаешь?
– Знаю! Но ты меня не дослушал. Мы никого не трогали на вашей земле. А предводитель восставших – росс, и это правда! Но он попал в рабы на нашей земле!
– Значит, вы захватили русского купца, охраняемого вашими законами! – повысил голос воевода.
«Вот чертов старик! – ругнулся про себя Михаил. – Никак не подцепишь...»
– Дай же мне сказать все как есть!
– Яз только того и жду. А ты все путаешь што-то, посол ромейский. – Глаза русса излучали откровенную издевку.
Патрикий покраснел под пронизывающим взором, поняв, что проигрывает в словесном поединке. Но он был рожден в Константинополе и не собирался отступать.
– Раба зовут Россланд! – выпалил грек, прекрасно зная, как известно здесь, в Киеве, это имя.
Асмуд деланно изумился:
– Он же нанимался вашему царю служить?
– Служил! Потом за оскорбление базилевса Россланд был закован в цепи и посажен гребцом на кондуру. Я не знал, что он на моем корабле, а то бы тогда же в Фессалониках ссадил Россланда на берег. Но все случилось так спеш... – Грек поперхнулся, сообразив, что дает многоопытному руссу сведения, которые тот мгновенно использует против него.
Но Асмуд вроде бы и не заметил оговорки посла. Лицо его оставалось спокойным, но про себя воевода тотчас отметил: «Торопились, значит! Ну-ну!»
– Так что раб, рожденный на вашей земле и ступивший на нее опять, становится подданным своего архонта. – Грек победоносно посмотрел в лицо Асмуду. – А если это так, то Россланд под знаком России совершил нападение на людей и имущество базилевса Никифора Фоки!
– Еруслан же закован был, – мимоходом заметил воевода.
– Но он освободился и освободил других...
– Так то ж вина твоих стражей! – жестко отрубил Асмуд. – Русь не может отвечать за то, что происходит на греческой земле. А кондура твоя – суть малые пределы земли вашей! Што нам до того, ежели вои твои уши развесили и дали себя побить. Не ведаю хорошо ваших законов, но наши говорят: за оное благодушие все стражи подлежат смерти! И посол, утерявший казну и дары царские, того же достоин! Ты што ж, грек, свою голову войной Руси с Романией уберечь хочешь? Ежели так, то нонче ж лодия с послом великокняжеским в Царь-град пойдет... И тебя туда ж в цепях повезут для суда царского.
Патрикий побледнел, сказал, запинаясь:
– Ты не понял меня...
– Яз понял все, как надобно! И еще: в отроке, што с тобой приплыл, признал яз сына царского. Честь ему, конешно, на Святой Руси. Но... по делу сему и его в заложники взять придется, ибо мы не желаем войны с Романией. Знай, грек, и другим передай: Русь себя в обиду не даст никому!
Патрикий понял, что слишком понадеялся на свою изворотливость в споре, наговорил много лишнего, и теперь усиленно соображал, как выйти из трудного положения. Выражение его лица сменилось из гордого на дружелюбное. И голос Михаила зазвучал, как у дяди, одарившего щедрым наследством бедного родственника, в наивной надежде на то, что умиленный племянник поставит ему за это хороший памятник на могиле.
– Разве я обвиняю Россию в вероломстве? – удивленно-весело воскликнул патрикий. – Я только хотел, чтобы вы скорее разыскали подарки базилевса архонту Сфендославу и его доблестным друнгариям. Не могу же я с пустыми руками явиться перед лицом вашего грозного повелителя!
Асмуд тоже задышал благодушием:
– Яз так и понял. Лодию твою ищут, о том уже говорено...
Для благодушия у воеводы было тем больше оснований, что корабль посла-головотяпа никто не искал. Только Асмуду, своему ближайшему советнику и воспитателю, доверил Святослав тайное. И вчера ночью к причалу Зборичева взвоза подошла неведомая ладья. Асмуд встретил ее со своими особо доверенными людьми. Гребцы молча передали на берег десять тяжелых деревянных ящиков. Ладья тотчас отошла и растворилась в ночи, как призрак. Могучие гриди личной охраны Асмуда намаялись, пока донесли поклажу до подвалов княж-терема на Горе. Что было в тех ящиках, знали лишь несколько человек: Еруслан, Слуд, Асмуд и сам Святослав (Еруслан единолично распорядился греческим золотом, захваченным вместе с кондурой в кровопролитном ночном сражении. Он передал ценности через воеводу Слуда великому князю Киевскому на оборону Русской земли. Бывшие невольники молча одобрили это решение своего предводителя) ...
– Как ни досадна пропажа кондуры, но я не могу ждать! – воскликнул патрикий и сразу же сбавил тон: – я смиренно прошу архонта Сфендослава принять меня для тайной беседы. Я хочу передать ему слово императора Романии. Извини, друнгарий Асмуд, но тебе доверить его не могу. Прошу, устрой мне эту встречу.
– Это можно... Великий князь примет тебя завтра утром, – просто объявил невозмутимый русский воевода.
– Я благодарю тебя за столь важное известие, – поклонился патрикий Михаил. – Скажи, могу я прийти к архонту Сфендославу вместе с царевичем?
– Я спрошу о том великого князя...
Святослав в это время провожал от Вышгорода ладейную дружину Летки. Острогрудые легкие суда, обвешанные по бортам алыми щитами, выходили на стрежень полноводной реки. Ветер дул встречь течения, и Днепр расцветился многочисленными парусами. Летко Волчий Хвост стоял пока на берегу рядом со Святославом и слушал последние наставления.
– Доглядчики донесли мне, – говорил князь, – што булгарский царь Талиб-алихан решился вести лодей-ные дружины свои на Ростов и далее – на Новгород. Гонца туда яз спослал, и гостей незваных там встретят, как надо. А ты делай дело свое... Талиб-царь – дурной воевода, – отрывисто рассмеялся Святослав. – Он без защиты землю свою оставил. Ишь как понадеялся на хакан-бека Козарского. Ну за то ему биту быть!
– Сделаю, как велишь, князь. Будь покоен: зажжем булгарину огнь на хвосте его, штоб не шарпал Русскую землю!
– Верю, што сделаешь! – прищурился Святослав весело. – Но лучше будет, ежели ты от устья Оки повернешь в угон за Талибом-царем. А комонники Харуковы пускай на стольный град Булгар идут: им за тобой не поспеть по топям да хлябям...
– Дак вой мои взбунтуются, ежели им с похода добычи не будет. Тати Харуковы все соберут с земли бул-гарской, покамест мы за Талибом-царем гоняемся.
– Не так мыслишь, воевода! – Святослав хлопнул его по плечу. – Харуку стольна града Булгара нипочем не взять: там тройной вал и стены высокие. Для сего дела руссы да варяги надобны, а они в твоих лодиях. К тому времени, как ты догонишь струги булгарские, Талиба-царя крепко побьют у Нерев-озера вои ростовские да ноугородские. Тому и отступать будет некуда. Вот когда возьмешь ты за горло царя булгарского. За жизнь свою он ничего не пожалеет...
– Понял, князь! – повеселел Летко Волчий Хвост.
– То-то! А то «без добычи»! Только в бой с Талибом-царем не вступай ране того, как он будет потрепан ростовцами да ноугородцами, иначе он сомнет тебя: лодей и воев у него много. Ну да на месте промыслишь што и как, голова у тебя светлая... И вот еще што: по-боле пропускай в козарские степи сбегов[121]121
Сбеги (др.-рус.) – беженцы.
[Закрыть] булгарских, кои спасаться туда побегут.
– Эт-то зачем? – изумился воевода.
– Надобно, штоб сбеги сии сполох взбурлили в Буртасии и Козарии. Да почаще имя мое там поминайте. Тогда хакан-бек Козарский подумает, што яз сам с дружинами своими жгу земли данника его. А Киев-град будто бы без защиты остался...
– Мудро! – восхитился Летко. – Все сотворю по слову твоему, князь. Пускай бегут комонники козарскую рать ублажать!
– Ну, в путь, ума палата! – Князь обнял своего любимца. – Жду гонцов. Чаще посылай их!
– Прощай, князь! – Летко ступил в ладью. – Скоро проведаешь о славных делах дружины моей!..
На следующий день Святослав принял в малой гриднице княж-терема посла Никифора Фоки. Царевич Василий был тут же и с любопытством рассматривал «царя Скифии», именем которого няньки-воспитательницы пугали его в покоях Большого императорского дворца. Святослав тоже не зря согласился на присутствие здесь царского отпрыска. Князь приласкал мальчика, одарил богатым русским доспехом и оружием. Василий был доволен до слез. И совсем не страшным показался ему архонт варваров: наоборот, весел и доступен, не то что отчим Никифор. Великий князь Киевский хотел, чтобы царевич был тем беспристрастным свидетелем его разговора с Михаилом, который с детской непосредственностью точно расскажет обо всем императору. Первым сына, конечно же, расспросит всемогущая мать – августа[122]122
Августа (греч.) – один из почетных титулов императрицы.
[Закрыть] Фесфано. Поэтому Святослав, прежде чем говорить о делах с патрикием, подал Василию перстень, целиком выточенный из крупного рубина, с вкрапленным в него сапфиром.
– Матушке своей отвезешь дар мой малый, – сказал великий князь царевичу.
При виде такого «малого дара» глаза патрикия возгорелись алчно, рот распахнулся, а грудь не смогла сразу выдохнуть: много драгоценностей видал на своем веку Михаил, но такого!..
Василий надел диво-перстень на палец левой руки.
– Чуть великоват, – отметил отрок. – Но матери моей как раз будет. Спасибо, царь Севера. Ты мне понравился. Теперь я твоим мечом заткну горло всякому, кто осмелится хулить тебя в моем присутствии!
Вскоре в гридницу пришли воеводы Асмуд и Свенельд. Больше здесь никого не было. Василий умолк и насторожился: начинались речи государственные, и ему говорить при этом было строго запрещено.
Великий князь Киевский посочувствовал грекам в пропаже корабля, снисходительно согласился принять дары потом, когда он с дружинами придет к Таматарху.
На требование Никифора Фоки в случае победы руссов над хазарами отдать Царьграду две крепости у Су-рожского моря ответил резко:
– Любая война крови стоит! Не мы Итиль-хана на битву позвали. Он отверг мир с Русью. Сеча будет без пощады! – Серые глаза князя метнули молнии, и царевич Василий сразу понял, почему царя варваров так боятся ромеи.
Мальчик испуганно глядел на Святослава. Тот поймал взгляд царевича, смягчился лицом и закончил спокойно, но не менее твердо:
– Так как же мне отдать добытое мечом и кровию? Просто за так? За лестное слово царя твоего, а, Михаил? Чего молчишь?
Патрикий не ответил, отвернулся. Василий признал доводы росса справедливыми, но говорить ему здесь было не положено, и он молчал.
– Передай Никифору, пускай не грозится. – Святослав постучал по столу сжатыми пальцами. – Ежели пойдет на нас войной – встретим достойно! И проводить сумеем! Тогда уж пускай не прогневается: земли ромейские в Таврии за себя возьму и от Херсона камня на камне не оставлю!
– Ты не встречался в бою с нашими воинами, архонт Сфендослав! – гордо отозвался патрикий. – Еще не родился такой враг, которого бы они не сломили! Помни об этом, царь Севера!
– И козары тем же похваляются, – заметил Святослав. – Однако вот уже который год колотим их в хвост и в гриву! Угроз не страшусь. Сам напугать способен! Передай царю слово мое: за две тысячи верст скрозь горы и моря перст его грозящий разглядеть не могу!
– Базилевс Никифор Фока быстро ходит! – воскликнул патрикий.
– Неужто?! – удивился князь. – А по мне: завяз твой базилевс в болоте агарянском. Вылезти бы ему с Крит-острова того с честию. А туда ж, грозит! – недоуменно-весело оглянулся он на Свенельда.
Тот мрачно скривил жесткие губы.
– Решим так! – Святослав твердо глянул в лицо грека. – Пошто делить несобранный хлеб! Сыграем пляску смертную с козарами, а там промыслим, как быть. Что еще?
– Базилевс просит у тебя, архонт Сфендослав, три тысячи панцирных воинов в помощь. Пошли моноксилы[123]123
Моноксилы – так греки называли русские ладьи-однодеревки.
[Закрыть] свои к острову Криту. Император заплатит золотом!
– Ха-ха-ха-ха! – откинулся на спинку резного кресла Святослав. – Ну и ну! Вот греки, а?! То грозят, то подмоги просят!
– Что скажешь, архонт Сфендослав? – не смутился Михаил. – Ты обещал оказать помощь, как только базилевс попросит ее. Может быть, ты забыл?
– Яз все помню! – перестал смеяться князь. – Но яз вам воев даю, а вы их – в кандалы! Как Еруслана, так?
– Он же сбежал!
– Не по твоей же воле. И не по царской! Воев сейчас не дам! Мне они самому надобны. Обходитесь покамест своими – несокрушимыми. А то у меня все от сохи да от лаптей, куда им с вами равняться! – Князь зло прищурился. – И с платой частенько обманываете: прошлым летом за павших воев русских злата родичам их не прислали. Да и живым задолжали. Аль вы, хитрые греки, решили про себя, што на Руси одни недоумки живут?
Посол хотел возразить, но гневный взор великого князя Киевского остановил его.
– Все! Разговаривать более не о чем. Погостите в граде седьмицы две-три, а потом – в путь, к Царьграду!
– Дай мне моноксил, архонт Сфендослав. Я хочу завтра же плыть к базилевсу. Он приказал мне не задерживаться!
– Здесь яз приказываю! – жестко отрубил Святослав. – А потом, как же ты бросишь здесь без присмотра покалеченных воев своих? Они-то нынче плыть не способны?
Глава третья
Когда кони окрепнут
Западные ворота Итиль-кела были распахнуты настежь. Широкая улица из конных тургудов уходила в степь. В версте от царских стражников по обеим сторонам пестрели толпы страждущих увидеть знак Солнца – золотой круг над головой великого кагана. С такого расстояния разглядеть лицо Шад-Хазара Наран-Итиля было невозможно, да и запрещено оскорблять взором простого смертного лик живого бога всех хазар. Впрочем, многие из толпы не испугались бы и смерти, которая грозила всякому, кто хоть случайно коснется взглядом даже тени Иосифа. Были такие бесстрашные, но чернь сторожили плотные ряды вооруженных до зубов ал-арсиев.
Всем хазарам, даже самым низким по происхождению, разрешалось узреть только отражение великого – золотой круг над балдахином. Блестящий диск означал, что наконец-то над степью взошло настоящее солнце, которое, впрочем, светило только для подданных Шад-Хаза-Ра, а всех прочих должно было ослепить и повергнуть в ужас.
Толпа ожидала у ворот уже несколько дней. Люди бесновались в религиозном экстазе, почти ничего не ели. Многие, особенно язычники, посыпали головы пеплом, расцарапывали лица в кровь, выли по-звериному:
– О-о-о! Покажись, царь Солнце! Не оставь нас светом своим и теплом! О-о-о! Тенгри-хан, дай Наран-Ити-лю свою огненную колесницу! О-о-о!..
По нескольку раз в день на минарет[124]124
Минарет (араб.) – высокая башня при мечети.
[Закрыть] соборной мечети поднимался старый Хаджи-Мамед. После воцарения Асмид-хана он стал имамом[125]125
Имам (араб.) – верховный глава мусульман в государстве.
[Закрыть], и мысли об укреплении и распространении веры Мухаммеда в Хазарии не покидали его. Он сокрушался неистребимости огнепоклонства среди кочевников, их приверженности шаманам. Вот оно, помешательство: в ожидании выезда великого кагана даже мусульмане посходили с ума! Да и какие они мусульмане? Название одно. Велик дух прошлого в хазарском народе!
– Веру пророка Мухаммеда надо укреплять железом и кровью! – настаивал имам Хаджи-Мамед перед каганом-беки Асмидом, защитой правоверных, ибо двенадцать тысяч ал-арсиев, стоявших под его бунчуком, сплошь были мусульманами.
Асмид щурил узкие глаза, цокал языком сокрушенно:
– Нельзя! Что скажет Великий? Что скажут его тургуды с чаушиар-каганом Равней во главе? И где я возьму золота для этого, если купцы не дадут его мне? А купцы почти все иудеи.
– Это так! – шипел имам. – Но у тебя сила! Ее чаще надо направлять в разные стороны, чтобы искать новых данников и обращать их в истинную веру!
– Обращай! – соглашался Асмид-каган. – Посылай дервишей к буртасам, саксинам, баяндерам, аланам, касогам, печенегам, славянам. Пускай миром приводят язычников под кров истинного учения. Не могу же я каждому мулле или дервишу давать для этого по тысяче воинов. Тогда я останусь каганом-беки без войска.
– Ты легкомыслен! – возмущался ймам. – Вспомни Урака. Он был великий полководец, а погиб потому, что войско его верило в сто богов! Если бы все тумены кагана-беки Урака Непобедимого... – Хаджи-Мамед нарочно выделил эту почетную приставку покойного властелина, чтобы уязвить Асмида. – Если бы все его воины встали под зеленое знамя пророка, Урусия была бы сметена с подноса Вселенной, как пепел с вершины кургана. А народы Вечерних стран целовали бы подошвы хазарских сапог и почтительно платили бы нам дань.
– Да, это так, – равнодушно согласился Асмид-каган.
Имам разозлился еще больше:
– Если арабы и полонили весь мир, так только потому, что они объединились под сенью заветов пророка Мухаммеда!
– Не весь мир, – возразил Асмид. – Кустадиния ведет с Арабистаном успешную войну. Сто лет назад каган-беки Абукир Железный не пустил арабов в Хазарию. Еще раньше каган франков Карло Великий разгромил арабов у пределов своей земли. А сейчас халифы Араби-стана грызутся между собой так же жестоко, как и наши ханы... Я согласен: укреплять ислам в Хазарии надо. Но для этого нужна большая победа в войне. Тогда мы сможем под знаменем ее и дальше вести хазар по пути истинного света. – Полное лицо Асмид-кагана стало жестким и бледным. – Как победить Святосляба? Вот что посоветуй мне, святой имам! Вот о чем моли аллаха и днем и ночью!
– Два года тому назад буртасы не пошли с Ураком на Урусию. Бурзи-бохадур-хан мог выставить тогда три тумена. Но он не сделал этого, боясь усиления власти кагана-беки Урака, а значит, всей Хазарии. Если бы буртасы помогли нам тогда, Урусия на коленях платила бы дань Хазарии, а земли наши простерлись бы до границ Кустадинии.
– Зачем говорить о том, что не сбылось? – поморщился Асмид-каган.
– Знающий трудный путь не разобьет себе голову о камни! – повысил голос имам Хаджи-Мамед. – Раньше ты слушал мои советы с вниманием и почтением, – упрекнул старик могущественного родственника.
– Я и сейчас слушаю. Говори дальше, я весь внимание!
Имам Хаджи-Мамед посопел немного, чтобы показать обиду, потом продолжил раздраженно:
– Сейчас моими стараниями в повозке Бурзи сидит мой родственник и твой троюродный брат Хайдар-эльте-бер. Он истинный мусульманин и сумел убедить бохадур-хана Буртасии расторгнуть мир с урусами. Только поэтому вместе с Джурус-тарханом перед лицом Святосляба стоял посланец войны от буртасов.
– Я знаю это и ценю...
– А сегодня, – не счел нужным раболепствовать перед каганом старик, – и властитель Булгарии Талиб-алихан готов двинуть два тумена на урусские города Суздаль, Ростов и Новгород.
– Слава тебе, имам! – сверкнул щелками глаз Асмид. – Я знаю об этом. Гонец от Талиб-алихана был у меня сегодня. Это хорошо. Это отвлечет силы Урусии от наших крепостей и поможет нам победить Святосляба. Сейчас у нас больше воинов, чем было у кагана Урака. Но мы не будем лезть напролом, чтобы не потерять голову, как он.
– Что отвечает тебе Фаруз-Капад-эльтебер? – прищурившись спросил имам.
– Говорит, что будет ждать нас в Семендере[126]126
Семендер – букв, «саманные ворота», город на Северном Кавказе в средние века, до 723 года – столица Хазарии.
[Закрыть], чтобы на откормившихся конях вместе двинуться на Урусию.
– Ты остерегайся его. Фаруз-Капад-хан умен, его любят в Хазарии. Он очень опасный для тебя человек.
– Не станет же он на виду всей Хазарии сражаться с моими туменами. Так что, друг ему Святосляб или враг, воинов своих эльтебер поведет на Урусию. Пока мы сильны, Фаруз-Капад будет вести себя смирно и помогать нам. А потом... – Асмид выразительно провел ладонью себе по шее, усмехнулся зловеще и недоговорил.
– На все воля аллаха всемогущего и милостивого, – закатил глаза имам. – Недавно Харук-хан прислал подарки для мечети: меха, золото, косяк кобылиц. Посланник его на Коране поклялся, что старый пес готов обрушить на Куяву свой тумен.
– То же сообщил нам Бичи-хан, – ответил Асмид...
Имам Хаджи-Мамед, в глубокой задумчивости своей едва не пропустил момент выезда великого кагана из дворца. Очнулся, и холодный пот проступил на его теле: в воротах дворца уже сиял золотой диск. Имам спускался с минарета со всей поспешностью, на какую только были способны его старые ноги.
– Чуть голову не потерял, – мычал он себе под нос, едва попадая на ступеньки винтовой лестницы. Имам оказался в мечети за мгновение до того, как все выходы из нее перекрыли черные тургуды чаушиар-кага-на Равии.
Хаджи-Мамед отчетливо вспомнил, как два года тому назад муэдзин[127]127
Муэдзин (ар.) – служитель культа у мусульман, провозглашающий час молитвы с минарета (башни) при мечети.
[Закрыть] призывал правоверных на полуденный намаз и, закатываясь петухом, не заметил выезда Великого: случилось неслыханное – простой смертный встал на этой земле выше, чем царь Солнце! Такое кощунство наказывается немедленно. Прямо с минарета муэдзин полетел на камни, а душа его, отскочив рикошетом, взлетела и стала плавно возноситься на небо. Поднимаясь, она видела, как под могучими ударами воинов-иудеев с грохотом рушится и сам минарет.
Правду сказать, тогда никто не мог защитить столп соборной мечети: ал-арсии почти все полегли в земле Урусов; те немногие мусульмане из других туменов разделили участь белых воинов кагана-беки Урака, став кормом для воронов. Тогда уныние поселилось в душах мусульман Хазарии. Единственная реальная сила, сохранившаяся в тот год в Итиль-келе, состояла из трех с половиной тысяч тургудов чаушиар-кагана Равии. А они все были иудеями.
На следующий год минарет отстроили заново. И сейчас, пожалуй, великий каган не осмелился бы повторить свой гнусный приказ. Но с минарета сбросили бы любого, будь то сам имам, человек в Хазарии разве чуть менее влиятельный, чем каган-беки Асмид.
Если кому хазары и обязаны возрождением тумена ал-арсиев, то, конечно же, Хаджи-Мамеду, вернее, его золоту и великому уму. Только жестокая настойчивость и неуемная деятельность старого имама позволили расшевелить перепуганных мусульманских и иудейских купцов, и те вынуждены были пожертвовать возы динаров и дирхемов на создание еще двух туменов. Это была уже сила, которая могла заставить призадуматься любого врага. А врагов вокруг Хазарии собралось немало, и более всего их было на Востоке. Оттуда дикие племена тюрок-огузов, кипчаков[128]128
Кипчак – самоназвание половцев.
[Закрыть], баяндеров напирали на Великие Ворота Народов[129]129
Великие Ворота Народов – так в древности называлась территория между южными отрогами Урала и северным побережьем Каспия.
[Закрыть], и нужна была грозная сила, чтобы держать эти ворота на замке.
Трижды в прошлом году Итиль-кел подвергался набегам восточных соседей, и трижды с великим трудом город отбивал вражеский натиск. Только могучий духом и силой простой люд, объединившись, смог противостоять врагу: что еще оставалось делать беднякам, ведь именно они заселяли самую опасную восточную часть огромного города-базара.
Западная сторона Итиль-кела принадлежала каганам и эльтеберам. Надежной защитой для высокородных были полноводная река и живая стена кара-хазар на восточном ее берегу. В общенародной борьбе простые ремесленники, водоносы, земледельцы и табунщики мечом и мужеством оберегали сытые животы ханов от всех неожиданностей. Тогда эльтеберы много чего обещали своим защитникам. Но обещания богачей – кизячный дым на ветру! Возмутился народ, задавленный тяжкими поборами. Да только ханы опять сильны стали: три тумена воинов сумели собрать, не шутка! Сколько обездоленных ушло из родной земли, кто сосчитает? Однако тупость многих эльтеберов и их непомерная жадность возмущали умных и дальновидных тарханов и священнослужителей. Острый умом и решительный в делах имам Хаджи-Мамед с гневом говорил ханам после военного выступления бедноты:
– Вы ослы, объевшиеся белены! Как могли вы допустить возмущение народа?! Как вы могли допустить, чтобы тысячи мастеров, табунщиков и пахарей ушли к нашим врагам?! В Итиль-келе некому стало работать... Может быть, вы сами возьмете в руки кетмени[130]130
Кетмень (тюрк.) – тяжелая мотыга для обработки земли.
[Закрыть], укрюки[131]131
Укрюк (тюрк.) – тонкий шест с петлей аркана на конце.
[Закрыть], молоты и станете возделывать виноградники, пасти коней или ковать оружие?!
Ханы, потупясь, молчали.
– Теперь, – продолжал имам, брызгая слюной, – наши давние враги нашли много хороших оружейников, кожевников, седельников и кузнецов! Теперь удары турку-огузов по Хазарии усилятся... У вас на плечах не головы, а переспелые тыквы! Аллах отнял у вас разум!
– Они требовали мира с урусами! – крикнул обиженным голосом Гафур-хан, кривой и горбатый старик.
– Ну и пусть их! – Хаджи-Мамед дрожал от гнева. – Трудно было пообещать этот мир?! Когда загорается юрта, ее не погасить бурдюком воды! – выкрикнул имам хазарскую пословицу. – Народ легче обмануть, чем переспорить! Начнется война, разве трудно обвинить в этом того же кагана Святосляба?!
– Ты мудр, святой имам. Но где был ты, когда твое слово могло предотвратить беду? – спросил язвительно Гафур-хан. – Легче всего плевать на золу, когда юрта уже сгорела.
– Я в это время склонял Талиб-алихана на союз с нами! Я раздувал в душах булгар огонь ненависти к урусам!.. Сейчас я здесь, перед вами, а Талиб-алихан ведет воинов своих на северные земли Урусии! Вот что делал я, пока вы обжирались бараниной и возмущали глупый народ!
Ханы разинули рты.
– Да, это так, – подтвердил каган-беки Асмид. – Наш мудрый и дальновидный учитель сделал большее: он обратил в настоящую веру Бурзи-бохадур-хана, и тумены буртасов готовы пойти в поход на Урусию.
– Велик аллах! – воздели ладони к небу ханы-мусульмане.
Другие эльтеберы, каждый по вере своей, возблагодарили своих богов.
– Как мы поступим дальше? – отдав дань аллаху, спросил ханов Хаджи-Мамед. – Что вы сделали, чтобы оградить Итиль-кел от врагов?
– Мы послали гонца к ушедшим кара-будунам с милостивым прощением. Мы разрешаем мятежникам вернуться к своим очагам и обещаем никого не трогать! – отозвался язычник Селюк-хан, один из самых богатых купцов Хазарии.
– Этого мало! – решительно заявил имам. – Каждому мастеру надо дать по десять баранов, а простым кара-будунам – по три. Тогда они все вернутся и по-прежнему будут для нас защитой с востока!
– Я предлагал эльтеберам поступить так же, – заметил каган-беки Асмид. – Но жадность застила их разум. – Властитель презрительно оглядел собравшихся. – Вы способны только беду звать на собственные головы!
– Ха! Баранов?! – возмутился Гафур-хан. – С разбойников кожу надо содрать, как с баранов! А мы еще их и кормить должны?!
Многие эльтеберы возгласами поддержали старого хана.
– Глупцы! – опять взорвался имам Хаджи-Мамед. – Если мы не сделаем этого, грязный скот вернется сюда с туменами наших врагов. С ними Араз-табунщик. Изменник показал себя хорошим беком. Он научит тур-ку-огузов, как правильно водить тумены и осаждать крепости. Где тогда будут ваши бараны? Где будут табуны коней? Куда утечет ваше золото, а?!
– Ты прав, о мудрейший! – испугались ханы. – Научи нас, что надо делать?
– Надо переманить Араза! Мы не можем позволить, чтобы враг бил нас нашим же оружием. Из казны кагана-беки надо посулить бывшему табунщику пять тысяч динаров и дать под его начало тысячу ал-арсиев.
Асмид утвердительно наклонил голову.
– Мало того, – продолжал имам. – Араза надо породнить с эльтеберами Хазарии. Он из рода Ашин, и зазорного в породнении с ним ничего нет для любого высокородного хана. Если Араз примет завет пророка Мухаммеда, мы защитим его от всех бед. А если он обманет нас, тогда аллах покарает его.
– А если он не согласится? – спросил Селюк-хан.
– Надо посулить больше! – твердо заявил Хаджи-Мамед. – Например, дать в жены четырех высокородных красавиц. Араз молод и не устоит перед таким даром.
– Наших дочерей пастуху?! – возмущенно выкрикнул Гафур-хан. – Да лучше...
– Твоих дочерей Араз не возьмет, – рассмеялся каган-беки Асмид. – Они, наверное, такие же, как ты, тощие и сварливые.
Все присутствующие захохотали. Гафур-эльтебер скре-жетнул крепкими зубами, но промолчал: ссориться с каганом – голову потерять!
– Я отдам за Араза-беки свою младшую дочь, луноокую Чулпан, – заговорил все время молчавший Санджар-Саркел-тархан. Ему трудно было говорить из-за жестокой раны в лице. Удар Кирши в ту памятную ночь рассек подбородок эльтебера и повредил ему язык.
– Вот ответ, достойный мудрейшего! – воскликнул имам Хаджи-Мамед. – Вот на каких правителях держится могучее Хазарское царство!
И снова, в который уже раз, Хаджи-Мамед подумал, что зря он поторопился посадить на золотую колесницу кагана-беки своего бездарного родственника. «Не поздно еще, – решил имам. – Асмид-хан не Урак. Если он и дальше не будет следовать моим советам, я смахну его как пылинку!»
