Текст книги "Стрелы Перуна"

Автор книги: Станислав Пономарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Глава пятая
Врачевание по-варварски

Печенежская стрела глубоко ранила молодую женщину. Малуша долго не приходила в себя после памятного боя на поляне близ селища Будятина. Тогда знахарка Рубаниха извлекла наконечник из груди лады княжеской, целебным питьем, травами и наговорами остановила бьющую из раны горячую кровь.

На следующий день сотский Мина, по велению князя Святослава, привез в Будятино греческого лекаря Демида Комнина. Тот осмотрел больную, отшатнулся в ужасе.

– Ка-ак?! Как можно накладывать на свежую рану грязную траву? Плоть загноится, и архонтесса погибнет. Дикость и темнота!

Но бабку Рубаниху не так-то просто было напугать или унизить. Привыкнув к почитанию не только со стороны смердов, но и сильных мира сего, знахарка остро глянула в горящие глаза ученого грека и заявила:

– Много ты понимаешь в ранах, басурман. Шел бы лутче понос лечить-пользовать своему кудеснику Креста. Он, сказывают, больно им мается.

– Что?! – взревел княжеский лекарь, воспитанный на книгах великого Гиппократа[61]61
   Гиппократ – древнегреческий врач (V—IV вв. до н. э.).


[Закрыть]. – Я умею приготовить тысячу лекарств, которые излечивают от всех болезней!

– А тут тысячи и не надобно, – резонно заметила старуха. – Тут рана от стрелы печенежской, а не медвежья болесть.

Грек вдруг замолчал: он решил не продолжать бессмысленный, с его точки зрения, научный диспут. Махнул на варварку рукой и, осторожными пальцами сняв повязку, обнажил рану.

– Как же так? – ахнул он. – Если рана вчерашняя, то...

Его, опытного врача, поразило, что разрыв, сделанный железом на теле, не только не гноился, но и стал уже присыхать. Причем рана не была сшита, что бы он сам сделал в первую очередь. Грек поднял ошарашенное лицо на русскую колдунью – так он про себя ее окрестил – и спросил дрожащим голосом:

– А где же наконечник стрелы? В груди остался?

– Пошто железо в грудях таскать? – презрительно ответила разобиженная бабка Рубаниха и бросила на стол обрубок остро отточенного металла. Грек схватил его, поднес к глазам:

– Чист! Ты смыла с него кровь!

– Вот еще чего удумал, – скривила сухие губы знахарка.

– Насколько глубока рана? – спросил уже спокойнее ученый лекарь. Теперь он и сам видел – подобная блестящая операция ему лично вряд ли бы удалась: здесь применен неведомый ему способ лечения, и Демиду теперь страстно хотелось его узнать. Но для этого надо было примириться со странной старухой, от которой исходил приятный запах лесных трав. Грек отметил, что светло-голубые глаза русской дикарки ни разу не вспыхнули злобой на его несправедливые упреки, и он нутром носителя добра, последователя многих поколений греческих врачей увидел в варварке такого же, как и он сам, целителя. И поэтому вопрос свой Демид повторил более мягко и доверительно.

Ведунья, уловив перемену в голосе важного иноземца, сказала:

– В середке была. На три вершка вошла стрела в живую плоть.

В черных огромных глазах грека мелькнуло недоверие.

– Так-так, милок. Ты уж не сумлевайся.

Княжеский лекарь пощупал пульс раненой, приложил ладонь к ее лбу. Он снова изумленно покачал головой, встал и заявил сотскому:

– Мне здесь делать нечего. Архонтесса будет жить. Она скоро поправится.

– Э нет! – сурово нахмурился обычно безмятежно-веселый Мина. – Князь повелел до излечения быть тебе при болярыне Малуше. Так што сполняй приказ и нишкни. Понял? Иначе – голова с плеч! Лечи!

– Могу дать только порошки, чтоб жар снять.

– Ну и давай!

– Нет, милок, – решительно вмешалась бабка Рубаниха. – Жар невелик, и три дня сымать его нельзя!

Грек опять живо обернулся к ней, но спорить на этот раз не стал...

– А вы, милочки, ежели не хотите беды, дак ступайте отселева! – И, увидев, что Мина и его воины не собираются исполнить ее требование, воздела вдруг сухие ладони над головой и замогильным голосом стала вещать: – О-о, чуры русалочьи! О-о, матери-роженицы! О-о, лешие и домовые...

Сотского и его гридей мгновенно вынесло за порог. Рубаниха сразу успокоилась и добродушно пояснила иноземцу:

– Это яз так их пужаю, негодников. А не то спасу от них нетути. Озорники и буяны, право слово...

С этого момента лекарям никто не мешал. Воины несли неусыпную стражу за окнами и у дверей терема. Шли дни, и грек все почтительнее относился к русской ведунье. Он внимательно наблюдал за всеми ее действиями. Изумлялся. Одобрял. Но многого понять не мог, ибо никогда ничего подобного не видел. Например, наговоры: когда больная начинала бредить, ведунья, пошептав над ней, мгновенно успокаивала раненую. Княжеский лекарь иногда проверял пульс, измерял температуру. Сердце молодой женщины билось ровно, разве чуть-чуть замедленно.

– Через седьмицу пробудится, – пояснила Рубаниха. – Пошто ее, голубку, болью мучить. Пущай поспит.

Сама она все эти ночи, казалось, и не прикорнула. По крайней мере, грек этого не видел. Демида мучил вопрос, как знахарка без ножа сумела извлечь из тела раненой боевой, с острыми краями-крюками наконечник стрелы. Сколько раз за эти сутки он спрашивал об этом Рубаниху, но та отмалчивалась. Тогда грек пошел на хитрость: он стал рассказывать об искусстве византийских и арабских целителей, о разных способах лечения тех или иных болезней, о секретах составления разнообразных лекарств и их действии. Рубаниха слушала, изумлялась, хвалила, сокрушалась:

– Куда уж нам, лесовикам дремучим, этакое ведать. Мы так, по-нашенскому, все больше травками... Да-а, есть же на земле многоликой и светлой этакие мудрецы. А мы-и... А мы все травками.

Демид Комнин разглядывал эти травки. Многих он не знал – они не росли на его знойной родине. Рубаниха объясняла, какая трава от какой хворости. Византиец спрашивал, откуда неграмотная старуха знает их действие. Та охотно отвечала:

– Из века в век предки наши ведали эти травы и передавали слово заветное от бабки к матери. Та внучке. И так до наших дней. Нонче и яз отдаю умение свое другим...

И когда наконец Рубаниха рассказала, как вынуть наконечник стрелы, не повредив живых тканей тела, греческий врач не поверил.

– Покамест рана была горяча, яз расширила ее и влила туда барсучий жир. Потом зацепила острое железо в ране крюком и повернула жалом вверх, и оно вышло вместе с жиром. Мы растопленным барсучьим салом и кровь-руду останавливаем, и глотошную исцеляем, и грудную чахлость лечим.

– Да-а! – только и вымолвил грек, записав удивительное в книжку.

Это действо в свою очередь изумляло Рубаниху:

– Надо же, а? Уметь знаки чертить и ведать. Хорошо б и мне ведать так-то... А то в темноте живем...

– Мне бы хоть половину той темноты, в которой витают твои мысли, – бормотал себе под нос Демид, постигавший некогда врачебную науку под надзором выдающихся ученых Византии...

По истечении семи дней Рубаниха сказала:

– Пора ее, голубку, к жизни возвращать. Пущай опять свету белому радуется.

С этими словами знахарка открыла глиняный кувшинчик, налила из него в ладонь немного темной остро пахнущей жидкости и стала осторожно растирать лекарство на груди раненой. Через четверть часа щеки Малуши порозовели, до этого плотно сжатые зубы расцепились. Тогда Рубаниха взяла другое лекарство и влила несколько капель в рот больной. Малуша очнулась, застонала, веки затрепетали и распахнулись.

– Пи-ить, – еле слышно прошептали пунцовые губы.

– Прими, голубка. Пей на радость нам и князюшке нашему.

Малуша дважды глотнула медвяную настойку, глаза ее сразу прояснились.

– Где любый мой, Святослав-князь? – тревожным шепотом спросила она, а глаза испуганно и вопрошающе остановились на лицах людей, которых она хорошо знала и не узнавала сейчас.

– Жив, голубок наш. Жив и здоров, милая. Што ж ему, ясну соколу, поделается, – ласково пропела Рубаниха. – Вот, весточку тебе шлет. – Старуха поднесла к лицу молодой женщины серебряный перстень с великокняжеским знаком.

Лицо Малуши озарилось радостью.

– Дай! – Она хотела протянуть руку, но обессиленная тонкая кисть разжалась и упала на постель.

– Повремени, милая, – успокаивала ее Рубани-ха. – Слаба ты еще. Никуда он не денется, перстенек-та. Вот туточки яз его на веревочке подвешу, под глазки твои светлые. Гляди на него и радуйся.

– А где же князь? – спросила уже громче Малуша.

– Ан где-то неподалеку от Чернигов-града. Супостата бьет. Хакана козарского с Русской земли прогоняет.

– А Володимир где? – встревожилась молодая мать.

– И Володимир Красно Солнышко наше с батькой своим на лодии поплыл. Да не бойсь, милая. С победой придут скоренько батька с сыном.

Боль и тревога отразились на дивном лице Малуши.

– Как они там, жизнь моя? – чуть слышно прошептала она.

Рубаниха угадала:

– Не кручинься, милая. Яз им наговорное зелье от вражьего железа дала и по ожерелью из кабаньих клыков. Гадала на них – у Перуна-бога судьбу спрашивала. Велик полет их. Не в этой битве пасть князю. Долог и славен путь его. А Володимиру век и не мерян еще...

Прошло еще семь дней, смерть окончательно отступила от Малуши. Рубаниха раскрыла настежь все окна терема, и буйное лето глянуло в глаза отважной наезднице. Рана уже не горела так нестерпимо. Голубиной почтой Святослав дал знать о делах своих.

И вот внезапно приехала и была непривычно ласкова суровая и неприступная ранее мать великого князя Ольга. Она молилась чуждым крестом на Малушу и просила своего бога даровать ей долгую и счастливую жизнь...

Однажды, поутру, у крыльца терема раздались громкие голоса, ругань. Рубаниха высунулась в окно, погрозила пальцем:

– Цыть, жеребцы стоялые! Вот яз вас. Вам тут што – поле с печенегами? Нишкните, бесстыдники!

Гриди замолчали, но один не унимался:

– По воле великого князя!

– Яз те дам князя, негодник! Нишкни!

За спиной Рубанихи раздался слабый вскрик. Старуха оглянулась: раненая пыталась встать с подушек, а Демид удерживал ее. Знахарка быстро сообразила что к чему.

– Ну ладно, заходь! – велела она гонцу. – Да не топай сапожищами, будто мерин. На цыпках ступай.

Когда воин вошел, Рубаниха строго спросила:

– Ну чо у тя спешного такого, негодник рыжий?

Тот топтался на месте: со света не мог сразу разглядеть, кто есть где.

– Вон болярыня, – показала старуха. – Кланяйся, нечистый дух!

Воин поклонился, громыхнул густым басом:

– Так што... Вели...

– Цыть! Не грохочи так. Оглушил. Тише речь веди, аль не видишь?

– Так што, – сбавил тон посланник, – великий князь Святослав побил Хакана. Велел передать тебе, болярыня, поклон. – Гонец низко поклонился. – И-и...

– Сказывай уж все! – велела старуха.

– И... княжича Володимира со мной прислал. Да яз поостерегся сюда его взять, в терем...

– Ох-х, чадо мое! – силилась подняться Малуша.

– Веди уж, басурман! – приказала Рубаниха. – Байбак и есть байбак... Мог и скрыть до поры, – укорила она простодушного гонца.

Владимир с порога бросился к постели:

– Ма-а-аманя! Ми-иленькая! Кто тебя обидел?!

С тех пор Малуша не расставалась с сыном, и теперь они жили в одном из княжеских теремов в Киеве. Потеплела суровая Ольга к опальной ранее ключнице. И как-то сразу любовь жестокой бабки обрушилась на Владимира, которого до сей поры она не видела и знать не хотела. По велению княгини к Владимиру приставили болгарина-книжника, искусного в славянском письме и цифири.

Ольга все чаще брала с собой в церковь Малушу и Владимира. Молодая женщина стала пристальней всматриваться в обряды ранее чуждой для нее религии. Красота этих обрядов завораживала, вкрадчивые голоса священников проникали в глубь мозга, будоражили сердце. Сладкозвучное пение церковного хора увлажняло ресницы, звало куда-то далеко, и жизнь на грубой земле после этого казалась тусклой и никчемной...

Святослав смотрел на женскую блажь смешливо, но решительно воспротивился приобщению к новой религии Владимира, как, впрочем, и других своих сыновей. Князь в больших и малых делах поступал скоро и круто. Вскоре Владимир был отдан на воспитание суровому воину и ярому язычнику боярину Перемиру. А постоянный надзор над племянником держал брат Малуши, прославленный в боях воевода Добрыня.

Глава шестая
Святослав и Малуша

– Пошто, сокол мой ясный, опять дружину ополчаешь? Пошто к ниве смертной воев скликаешь? Аль в мире жизнь тебе не красна?

Князь нахмурился. Ни от кого не стерпел бы он этих слов. Ни от кого! Однако были два дорогих ему человека, которым разрешалось многое: это мать – великая княгиня Ольга, и лада любая – Малуша. Первая была властной, жестокой и коварной, но сына своего берегла и была ему верной помощницей. Вторая же безрассудна, смела до дерзости, красива до изумления и любима князем по-сказочному.

За любимой ладой и чадо любо! Владимир восхищал отца бойким нравом, находчивостью и недетским пытливым умом.. Недавно княжич прошел обряд посвящения в воины – подстягу. Великий князь Киевский опоясал сына мечом, подарил боевого коня и ратный доспех.

Два старших сына, Ярополк и Олег, не притягивали так суровое сердце отца, как робычич[62]62
   Робычич (др.-рус.) – сын рабыни


[Закрыть] Владимир. Может быть, потому, что Святослав не любил свою первую жену, угорскую княжну Предславу? А потому и не любил, что он, грозный воитель Севера, был натурой цельной, неделимой и на двоих его не хватало. В незримой, но яростной и упорной борьбе за него победила не царская дочь, а простая мужичка из города Любеча.

Предслава зло щурилась, шипела змеей:

– Рабыня не соперница мне...

Придворные усмехались втихомолку. Они-то знали и видели, к кому все чаще обращается взор их грозного властелина, когда он хоть на минуту отходит от ратных дел...

На вопросы Малуши Святослав нахмурился было, но засмеялся, обнял:

– Худой мир горше доброй ссоры! Не мы меч точим на чуждые головы. Аль забыла, как два лета тому козары с печенегами Киев-град обложили? И на тебе степняки добрую отметину оставили. – Он коснулся груди Малуши. – Не болит?

Та вздрогнула:

– Больно, ладо мое. Железо бабка Рубаниха вынула, да и рана зажила. Не рана болит, сокол мой, а сердце.

– Чего сердцу болеть? Яз с тобой. Все живы... А за рану твою яз тогда тех печенегов и козар вместе с из-менщиками-полочанами повесить велел. Жаль, кровопивца Пубскаря достать не сумел. Утек в Козарию бирюк полоцкий.

– Сказывают, изменщик большую честь в Итиль-граде снискал. Его сам хакан-бек в побратимах держит. И веру магометову принял купец.

– То верно. С хакан-беком Пубскарь заодно. Злато ссужает полочанин на бранное железо для войны с Русью. Ну да придет к нам пан – и на него найдем капкан! От нас не спрячется переметчик пакостный.

– Много злата супротивнику нашему надобно. У матушки твоей намеднись разговор был. Доглядчик от Летки сказывал, што трудненько хакан-беку то злато добывать. Якобы водил он воев своих на торчинов, штоб полон и коней взять...

– Каков с торчинов прибыток? – усмехнулся князь. – Едино, што кони добрые. Дак для войны этого мало... Вместе с головой оставил у нас Урак и сабли, и копья, и брони белых воев своих. Штоб новое оружие собрать, Асмид-хакану немало времени надобно. Уж два лета прошло, а князья козарские до сего от удара русского очухаться не могут и хакан-беку новому не больно доверяют – это не Урак. Тот добрым воителем был, ему верили и помогали в Козарии все: и ханы, и купцы, и князья иных племен. А новому хакан-беку только магометане и помогают, да и то не все. Иудеи же дают ему злата в долг с большой осторожкой. Пубскарь и еще несколько купцов полоцких передали тайно воям козарским тысячу гривен безвозмездно.

– Ох-х ты! Да то ж много как! – изумилась Малуша. – А сказывали, скуп Пубскарь, ако хомяк. Как же так-то?

Святослав задумался, надломив густую бровь. Малуша смотрела на него выжидающе, полуоткрыв по-детски пухлый рот.

– Мыслится мне... – Князь зловеще усмехнулся, дернул ус. – Не свое злато Пубскарь и иже с ним Хакан-беку дали... Рогволодовы то гривны. А может и... – Святослав как бы поперхнулся, подозрительно глянул на молодую женщину. Он знал, Малуша не болтлива и пуще собственного глаза бережет его тайны. Не раз и не два его любая любечанка проявляла недюжинный ум и предвидение в делах серьезных, не женских.

– Мыслишь, и Свенельд злато рассеивает по козарской земле, штоб потом урожай собрать и свои закрома пополнить? – спросила Малуша.

Князь нахмурился, хотел ответить, но легкий стук в дверь остановил его. Малуша гибким движением скользнула с ложа, исчезла за пологом...

Появилась она с золотым подносом в руках, на котором стоял серебряный, с тонкой восточной резьбой узкогорлый кувшин. Два кубка не уступали ему в невесомости и казались сотканными из морозных узоров. Рядом по подносу рассыпались заморские солнечного цвета плоды. Полированное узорчатое серебро, отражая их, как в зеркале, казалось, источало зной и прохладу восточных оазисов.

Святослав наполнил кубки, кивнул Малуше, разрешая трапезу. Сам глотнул добрую порцию, вытер усы широким рукавом расшитой рубахи, рассмеялся:

– Доброе питье! Могут агаряне делать напитки зело чудные... Да вот только, штоб отведать их, нам надобно златом платить. А разве напасешься злата на болярскую прорву? Конечно, не сие главное. С Востока нам ткани надобны, изделия добрых мастеров, кони быстрые, зелье исцеляющее, плоды заморские... А путь гостям нашим закрыт. Козары! А ты речешь, воев скликаю!

– Да яз так... – смутилась Малуша. – По женскому недомыслию. Да и то жалко, сколько народу гибнет на войне.

– Еще более погибнет, ежели будем сидеть сиднем да ждать беды, отмаливаясь. Ворог лютый только мечу в доброй деснице поклоняется. Богами нашими его не проймешь. Людей жалеешь. Да только и у нас всякие люди есть... Свенельд, гордый варяг, на стол великокняжеский поглядывает. Но стережется покамест меня и сторонников моих, особливо дядьку Асмуда. Скрутил бы его в бараний рог, да иные, первостепенные дела не велят.Не  до него: козары – вот главная боль моя! Не ведаю, сеет ли Свенельд злато в козарских пределах. Вряд ли. Хоть и норовист конь, а будет он нынче везти мою упряжку. Иначе ему нельзя. Иначе он потеряет все, што на Руси нашел. Варяг, почитай, с трети земли нашей дань берет. Вот ежели яз кнут потеряю, тогда конь сей сбросит меня наземь. Только зря надеется, яз наездник добрый, и десница моя тот кнут крепко держит. – Князь замолчал, глядя куда-то вдаль, сквозь стены, в будущее.

Малуша тоже молчала.

– Люди, говоришь. – Святослав очнулся от своих дум. – Пубскарь тож человек, да о нем соромно и поминать. А Семик Бус? Аль забыла? Только ли баловства ради хотел он бесчестие над тобой учинить? Небось ежели бы тать тот о моей чести помыслил, так...

Случай, о котором вспомнил Святослав, произошел недавно. По наущению ли Предславы или рассчитывая на покровительство других, но Семик Бус, полоцкий боярин, пьяница и буян, как-то подстерег Малушу в пригородном лесу. Любечанка, бывшая лесная охотница, обладала неженской силой, была гибка и стремительна... Так что Семик Бус, богатырь исполинской силы, слишком на себя понадеялся. Если бы он просто подстерег любовницу князя и прикончил ее, тогда никто бы и не узнал имени убийцы. Но он, увидев красавицу писаную, великой страстью возбудился, заломил ей руки за спину и со смехом повалил в траву. Да только позабыл сластолюбец о своем ноже, заткнутом за пояс. Малуша не потеряла хладнокровия, всегда присущего ей в опасности... Бус долго катался по поляне с распоротым животом и ревел медведем, воочию и во плоти ощутив на себе ту беду, которую он уготовил другому.

Святослав распалился гневом: он приказал всех родственников Семика Буса, случившихся в Киеве, продать в рабство. Всех! Даже детей малых! Предславу после этого случая князь оставил совсем. На уговоры матери он хмурился, отмалчивался, но законную супругу свою к семейному ложу упорно не подпускал.

– Она дочь хана угорского Термицу, а он самый сильный князь в своей земле. – Ольга строго сдвигала соболиные брови. – Забижая Предславу, ты оскорбляешь ее отца и братьев! Нам с уграми мир надобен, а не огнь войны! Ну чего молчишь, ако камень? Ответствуй перед родительницей!

– Мира подолом не делят! – ответил непреклонный отпрыск. – Уграм дружба с Русью более надобна, чем нам с ними. С востока их никто не беспокоит, ибо тут мы – оплот им! А вот с запада король немский Оттон покою уграм не дает, с севера ляхи на них свои дружины ополчают, а с юга – царь булгарский Петр! Ежели бы не моя дружба с уграми, смяли бы их давно недруги сии. Русь – защита для Угорской земли!.. А што до Предславы, не люба она мне! Не люба, и все!

– Дети у вас...

– А у Малуши кто? Волк? Тож дите рода княжецкого. – Глаза отца потеплели, и он продолжил с тихой лаской: – Смел и смышлен княжич Володимир, моими стопами пойдет. Доброй крови отрок, не чета старшему. Ярополк заносчив, необуздан: играет в нем кровь дикая, угорская. По завету отчему он, как старшой из рода княжецкого, должон будет стол Киевский и всея Руси держать... Кто ведает, удержит ли?.. А Олег ласков и тих... Что-то будет, как Перун призовет меня в дружину свою на нивы небесные... – Князь глядел невидящим взором в дали неведомые, вперед, в судьбу, и стремился угадать в неведомых перстах ее предсказание о дальнейшей своей жизни.

– Рано еще пытать деву Обиду[63]63
   Дева Обида – в мифологии древних руссов дева с лебедиными крыльями, предвестница несчастий и самой смерти.


[Закрыть], – прервала его размышления Ольга. – Молод ты. Да и дети твои – отроки малые. О жизни думай!.. А Предслава... Что ж, сердцу не прикажешь. Воля твоя, коль другая люба. Счастию твоему мешать не стану!..

– О чем задумалась, лада моя? – Святослав обнял Малушу. – Аль Семик Бус так напугал тебя? – пошутил князь.

Молодая женщина покраснела.

– Нашел кого на ночь помянуть. Семик Бус – тож мне ухарь-ухажер. С ножом к бабе полез. Вот и поплатился. Да ну его к лешему! – Малуша глянула прямо в искрящиеся смехом глаза Святослава. – Любый мой, возьми меня в поход на ворога лютого. Покойнее мне, когда ты рядом.

Князь сразу перестал смеяться.

– Нет! Не дело для бабы – мечом махать!

– Разве на войне других дел нету? Кто ж поранетым воям лучше бабы поможет? Кто лучше нее раны перевяжет и боль словом ласковым утолит? Да и в битве яз не всякому гридю уступлю. Аль не ведаешь, как яз на коне скачу и с луком управляюсь?

– Наслышан. Доскакалась до раны тяжкой. Моли Перуна, што жива осталась. Война – дело мужеское! Дите у тебя крови княжецкой. Его береги! Да стерегись недругов здесь, в Киев-граде. Не раз еще завистники и убийц подсылать будут и наговоры городить... Не досаждает ли тебе разлюбезная моя супружница Предслава?

– Зря ты так с ней, – упрекнула Малуша. – Все-таки детки у нее. Кабы не озлобила она их супротив тебя.

– Не зря. Селище ей пожаловано, челяди вдосталь. Подарки шлю. Хватит с нее. И не встревай ты в это дело! – Князь отстранился, задумался.

Малуше он в этот миг показался беспомощным малым ребенком. Таким она никогда не видела своего грозного и непреклонного властелина. И ей, как матери, хотелось прижать его к груди, погладить по голове, успокоить и защитить от бед грядущих и врагов тайных и явных...

Святослав очнулся от дум, и прежняя суровость проступила на его лице.

– Однако ж правда твоя, – внезапно заговорил он. – Может Предслава отворотить от меня сыновей моих. Нынче же прикажу отобрать у нее Ярополка и Олега в княж-терем под надзор мудрой матушки моей. Так будет лучше.

– Ой! Што ж яз наделала? – испугалась Малуша. – Разве о том речь моя была? Хотела как...

– Успокойся. Слово твое к делу пришлось. Сыновья мои не просто отроки. Им после меня володеть землей Святорусской. И каковы они будут во мужестве, нынче же промыслить надобно. – Князь сухо рассмеялся. – А што до женских слез, дак на Руси их хватает. Русская баба слезы льет, а мужиком вертит, как хочет. Предслава – угорская княжна. Она слез лить не станет, а злобу затаит. Ну да леший с ней! Все! Боле речи о сем не веди!