Текст книги "Династия"

Автор книги: Синтия Харрод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Она наклонилась, чтобы отбросить волосы от лица Джакозы.

– Ты же вся горишь! – воскликнула она, приложив руку к ее лбу. Вдруг она увидела безошибочные признаки страшного недуга: маленькие, как луковички, подкожные нарывы.

Она побледнела, а Сесиль, увидев, как изменилось ее лицо, закричала:

– Бабушка, что такое?

Элеонора приложила палец к губам, потому что Джакозу нельзя было беспокоить. Она многозначительно указала на ее лоб.

Сесиль приложила руку ко лбу Джакозы, почувствовала нарывы, а затем ее глаза расширились от ужаса и она резко отдернула руку.

– Боже милосердный, спаси и сохрани! – она машинально перекрестилась, шепотом произнося слова. – Оспа… Мой ребенок! Я была с ней все время. О бабушка…

– Шшш! – Элеонора предупреждающе подняла руку. – Ее нельзя расстраивать. Выходи. Я сейчас присоединюсь к тебе.

– Что такое, бабушка? – спросила Джакоза, почувствовав беспокойство вокруг себя.

– Нет, ничего. Тебе надо отдохнуть. Сесиль чувствует себя нездоровой. Я лучше пришлю к тебе Ани. Ложись и не беспокойся.

Джакоза снова опустилась на подушки, но ее уже охватило лихорадочное состояние, так что она с трудом понимала слова Элеоноры. Она пробормотала что-то на французском – английский улетучился у нее из головы, как только ее настиг первый приступ болезни. Элеонора тихо вышла из комнаты, но Джакоза вряд ли обратила на это внимание. Сесиль ждала бабушку у двери. Она была вся в слезах.

– О бабушка, что теперь делать? Я точно заразилась от нее, ведь я была с ней все время. Ребенок, Боже, я потеряю ребенка… Зачем она появилась в нашей жизни, эта французская сучка?! Почему Нэд не женился, как нормальный человек, на нормальной приличной англичанке?! Что мне теперь делать, что же теперь будет…

– Замолчи. Иначе я тебя ударю, Сесиль, – резко оборвала ее Элеонора. – Во-первых, нет такой уж вероятности, что ты обязательно заболеешь оспой. Нет никой опасности и для ребенка. Но теперь тебе нельзя покидать дом, иначе ты можешь разнести инфекцию. Ты останешься здесь, пока опасность не минует. Джакоза слабая и больная, а ты молодая, сильная и здоровая. Ты выпьешь напиток, который я заварю тебе прямо сейчас, и будешь держаться подальше и от Джакозы, и от остальных членов семьи. Через неделю ты будешь в полной безопасности и поедешь домой. Теперь иди и позови ко мне Ани, а потом отправляйся в зимнюю гостиную, сиди и жди моего прихода.

Сесиль ушла, немного успокоенная словами Элеоноры. Вскоре появилась Хелен.

– Ани чувствует себя нехорошо, – сказала она, – она прилегла, а я подумала, что если плохо Джакозе, то вам понадоблюсь я, а не одна из горничных.

Элеонора рассказала ей о случившемся, и они не стали скрывать друг от друга страха, который ясно читался в их взглядах.

– И Ани тоже. Я молю Господа, чтобы это было не так.

– Мы все должны уповать на Господа. Матушка, как вы думаете, Сесиль может заразиться?

– Не знаю. У нее хорошие шансы, ведь она молодая и сильная. Но… не знаю. Хелен, я не хочу, чтобы ты находилась в этой комнате. Я сама справлюсь, а Беатрис мне поможет. Я не могу допустить, чтобы ты заболела.

– Нет, матушка, – твердо ответила Хелен. – Я лучше разбираюсь в травах, и вы это знаете. Вместе мы справимся.

Элеонора посмотрела на дочь с искренней признательностью:

– Какая ты у меня сильная, Хелен, – проговорила она. – Да, помоги мне. Я рада, что ты пришла. Давай подумаем, как нам действовать. Детей надо держать отдельно, а кого-нибудь следует отправить за доктором…

Ужасная тишина опустилась на Морланд-Плэйс, когда там поселилась болезнь и неутомимо совершала свою жуткую работу. Элеонора изолировала больных женщин, надеясь предупредить дальнейшее распространение эпидемии. Всю работу по уходу за больными выполняла сам Элеонора, а помогали ей Хелен, Лиз да еще ее собственная горничная. Сначала все шло хорошо, но на третий день слегли двое слуг, а на четвертый день Сесиль обнаружила страшные пятна на своей коже и немедленно прибежала к бабушке с криком о помощи. Она требовала, как дитя, чтобы ей сказали, что она не больна. Доктор немного приободрил их.

– Это оспа, но не в самой тяжелой форме, – заключил он. – Хорошие шансы есть у молодых и выносливых. Старые и слабые, боюсь, не в силах будут пережить эту напасть. Молодая госпожа может потерять ребенка, но ей лучше об этом не говорить, иначе это случится наверняка.

На пятый день умерла Джакоза. Последние два дня она провела в полубессознательном состоянии, бормоча что-то на своем родном языке, как будто представляла себя в родном Амьене, иногда она звала своего мужа. Нэд, конечно, не присутствовал при этом. Он был в другом крыле дома с теми, кого болезнь пощадила. Только когда господин Дженни пришел из другой половины дома, Нэд получил известие, что стал вдовцом. Он был очень подавлен, потому что по-своему был привязан к жене, а его сын, которому не исполнилось еще и года, теперь стал сиротой. С другой стороны, он не мог не чувствовать, что все случилось к лучшему. Нэд пообещал себе быть более осторожным при выборе второй жены и не повторять старых ошибок.

Новость о смерти Джакозы скрыли от Сесиль, потому что при последних вздохах своей невестки Сесиль начала рожать. Эти роды были долгими и тяжелыми. Хелен не отходила от нее, держа за руку и всячески стараясь приободрить. Сесиль была не из легких пациенток, она кричала намного громче, чем Джакоза, пережившая роды дважды. Когда Хелен попыталась успокоить ее, так как боялась, что своим криком Сесиль потревожит больных, та сердито выкрикнула:

– Что ты можешь знать об этом? У тебя же не было детей! Ты не понимаешь, как это больно!

Опечаленная, Хелен продолжала успокаивать Сесиль. Через восемь часов, перед рассветом, она родила ребенка. Это был мальчик, и он был мертв. Сесиль рыдала, несмотря на полное измождение. Ничто не могло ее утешить.

– Я хочу домой, – твердила она. – Я хочу к Томасу. Я хочу домой.

Элеонора была непреклонна. Она считала, что нельзя распространять инфекцию, но Сесиль доводила себя до приступов бесконечными слезами. Наконец Элеонора решила спросить совета доктора.

– У нее болезнь в легкой форме, – сказал тот. – Несколько пятен, никакой лихорадки, так что можно считать, что самое страшное позади. Если она чувствует себя хорошо, а ее муж не возражает, то пусть едет. Но когда она попадет домой, то должна оставаться в помещении и не выходить на улицу или в гости. Должно пройти пять дней после момента полного исчезновения пятен. Расскажите ей это и отпустите, когда она все запомнит.

Приехал Томас и забрал свою жену, которая цеплялась за него, словно утопающий за соломинку. Он крепко прижимал ее к себе. Было видно, что его любовь к ней нисколько не уменьшилась, а Элеонора с усмешкой вспомнила, как та не хотела выходить за него замуж. Да, брак изменил ее внучку.

– Пусть она забеременеет снова, – пробормотала Элеонора, когда молодая пара уехала. – Нет более надежного способа забыть о мертвом ребенке, чем родить нового ребенка и погрузиться в заботы о нем.

Ани умерла в тот же день. Ей было пятьдесят семь лет. Последнее время ее самочувствие было очень плохим, она задыхалась и жаловалась на частые боли в груди. Кроме того, у нее отекали ноги и ей стало трудно ходить. Хотя ее организм и сопротивлялся, как мог, оспе и даже казалось, что она выздоравливает, Ани умерла в одночасье. Врач сказал, что это бывает: сердце просто перестает биться без всякой видимой причины.

Потеря такого друга, помощницы и компаньонки подкосила силы Элеоноры. Весь дом скорбел, потому что Ани искренне любили. Она вынянчила три поколения Морландов, была с ними и в радости, и в горе. Она стала частью семьи, как если бы сама была одной из Морландов. Элеонора долго не могла заставить себя отойти от кровати, где покоилось тело Ани: она вспоминала разные жизненные ситуации, которые им довелось пережить вместе, ей вспомнилось, как именно Ани помогала ей сорок лет назад при рождении первой дочери, Анны.

Ани пожертвовала своим личным счастьем ради Элеоноры, она никогда не выходила замуж, желая остаться в услужении у хозяйки, хотя и была в свое время красивой, живой девушкой. Элеонора какое-то время надеялась, что Ани выйдет замуж за Джо, но этого не произошло. Джо полностью разделял чувства госпожи, тяжело переживая смерть верного друга, каким была для него Ани. Они выросли вместе, Элеонора, Ани и Джо; никто бы теперь не мог занять место столь преданной помощницы и милой подруги.

Свет в комнате почти померк, а Элеонору все еще ждала работа. Она бросила прощальный взгляд на полную седую женщину, которая в момент рождения Анны была худенькой и большеглазой, и слезы покатились по щекам Элеоноры. У нее пересохло в горле.

– Прощай, дорогой друг, – с трудом вымолвила она, испытывая боль, а затем вышла и тихо закрыла за собой дверь.

В коридоре она наткнулась на Хелен, которая искала мать.

– Матушка, я нехорошо себя чувствую, – сказала Хелен с легким вздохом, глядя в глаза матери, и страшный смысл сказанного был понятен им обеим.

Ветреным днем в конце апреля Хелен похоронили рядом с мужем в их семейном склепе. Дождь вперемешку с туманом мокрой пеленой окутывал все вокруг, а ветер безжалостно срывал лепестки с только начинавших цвести деревьев, бросая их на темную землю. Братья Хелен, Эдуард и Ричард, стояли, прислонившись друг к другу, и безутешно рыдали. Сесилия собрала вокруг себя плачущих детей, потрясенных смертью двух любимых людей – няни и тети. Элеонора стояла несколько в стороне, ее лицо не выражало никаких эмоций, но Джо, как всегда сопровождавший свою госпожу, знал, какая боль сжигает ее изнутри. Она слегка покачивалась, и он поддержал ее за руку, которую она с благодарностью приняла, нуждаясь в утешении.

Самое печальное зрелище представлял растерянный двенадцатилетний мальчик. Эдмунд не помнил Изабеллу – последние восемь лет Хелен заменяла ему мать: она утешала его в горе, она хвалила его за успехи, она пела ему песни, и именно ей он с радостью рассказывал о приключениях прожитого дня. Другие дети были больше привязаны к Ани, считая ее своим лучшим другом, и оплакивали ее уход, но Эдмунд всем сердцем принадлежал прекрасной Хелен, и эту женщину, которую он мог назвать своей мамой, теперь положили в черную сырую землю.

Жизнь никогда уже не будет такой, как прежде. Сесилия теперь примет на себя заботу о двух осиротевших мальчиках, а Элеонора уже отдала распоряжение перевести Лиз в гувернантки. Смерть была лишь частью жизни, она продолжалась, оставляя ушедших любимых в памяти, но для Эдмунда этот день никогда не будет просто днем – он не сможет его позабыть, потому что в этот день вместе с его названой матерью ушла и часть его души.

Страна живо отзывалась на все события, которые происходили в тот год: интриги сумасшедшего Джорджа, герцога Кларенса, поражали своей изощренностью. Те, кто уже, казалось, был готов ко всему, приходили в ужас от его новых выходок. У герцога была репутация пьяницы, поэтому многие люди снисходительно приписывали его поступки этой порочной страсти к вину. Другие, однако, считали его просто испорченным и злым, удивляясь долготерпению короля.

Элеонора верила, что герцог был безумным в прямом смысле этого слова.

– В его словах и действиях нет никакого смысла, – утверждала она.

В апреле, например, он послал вооруженных людей к дому женщины, которая была горничной у покойной Изабель Невилл. По его приказу несчастную вытащили из дома, судили и затем повесили по обвинению в отравлении своей госпожи. В мае он распространил слухи, что король практикует черную магию и готов подсыпать яд любому, кто проявит непокорность его воле. В том же месяце он поднял мятеж в Кембридже, чтобы возвести себя на престол, а в июне возобновил свои происки, снова вступив в переговоры о женитьбе на Мэри Бургундской. Главной своей целью он видел вооруженный захват власти.

Поэтому никто не удивился, когда король Эдуард призвал наконец брата к ответу, обвинил в государственной измене и приказал арестовать и заключить его в Тауэр. Удивление скорее вызвало то, что король долго не решался это сделать. Вопрос о судьбе Кларенса все еще не был решен. Казалось, исправить герцога невозможно, и если снова дать ему волю, то он немедленно начнет плести интриги. С другой стороны, бесконечно содержать его в Тауэре было бы неправильным, так как это привлекало бы внимание недовольных и постоянно омрачало бы жизнь короля Эдуарда.

В октябре Ричард Глостер первый раз за последние полтора года поехал в Лондон, чтобы испросить у монарха прощения для Кларенса.

– Он так простодушен, что не верит в рассказы о злодеяниях брата, – говорила Анна Невилл Элеоноре, когда они встретились в Йорке на церковной службе. – Для него, похоже, не имеет значения, сколько непростительных поступков тот совершает, Ричард готов прощать его бесконечно. Посмотрите, как Кларенс повел себя с поместьями моей матери, ведь половина из них принадлежали мне, а половина была завещана Изабель, но Ричард безропотно отдал их своему брату. Он слишком добр и мягкосердечен. Когда я пытаюсь поучать его, он говорит, что прощение понадобится нам всем в день Страшного Суда; как будто такой ответ может меня успокоить.

– Как вы думаете, что будет делать король? – спросила Элеонора.

– Не знаю, – ответила Анна, качая головой. – С одной стороны, я надеюсь, что он снова простит его, потому что Ричард не перенес бы казни брата. С другой…

– Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он будет иметь возможность творить беззаконие, – закончила за нее Элеонора.

Анна кивнула.

– И Джордж, должна вам сказать, не стал бы колебаться, принимая подобное решение, если бы дело касалось Эдуарда или Ричарда. Он бы хладнокровно их убил, если бы посчитал выгодным для себя. Он лишен всяких старомодных представлений о верности и порядочности по отношению к своей семье. Но Ричарду об этом говорить бесполезно.

Элеонора видела, что хотя Анна Невилл и обеспокоена ходом событий, тем не менее, она гордится поведением мужа и его благородством.

– Однако у меня есть подозрение, что на сей раз так просто это ему с рук не сойдет. Мадам королева ненавидит Кларенса. Она винит его в смерти ее отца. Теперь, когда он в Тауэре, она сделает все возможное, чтобы он остался там.

– Как велико ее истинное влияние на короля? – спросила Элеонора.

Анна пожала плечами.

– Ему нравится тихая размеренная жизнь, она же постоянно докучает ему жалобами. Посмотрите, как он оскорбил Мэри Бургундскую, предложив ей в мужья брата королевы. Он решился на такой необдуманный поступок, потому что его принудила к этому королева.

– Та быстро отказала, – отметила Элеонора.

– Быстрее, чем даже Джорджу. Но этот случай показателен тем, что королева может влиять на короля. Ричард уехал просить помиловать брата, но королева ненавидит Ричарда так же сильно, как и Кларенса. Не думаю, чтобы его слова произвели какой-то эффект, несмотря на всю любовь Эдуарда к брату. – Она невольно вздрогнула и продолжила: – Я надеюсь, что вскоре этот вопрос решится так или иначе. Я не выношу, когда Ричард в отъезде. Мне спокойно, только когда он дома, когда он со мной на Севере, где люди любят нас и не замышляют заговоров, коварство которых невозможно понять человеку с открытым сердцем. Конечно здесь не живут ангелы, но если кто-то совершает неблаговидный поступок, то хотя бы можно понять его мотивы.

Но желанию Анны не суждено было сбыться. Ричард оставался при дворе всю зиму, провел там Рождество, а в январе 1478 года даже присутствовал на бракосочетании своего племянника Ричарда, младшего сына короля, и шестилетней наследницы герцога Норфолка. Ричард Глостер все время ходатайствовал о помиловании своего брата, а королева напевала королю в другое ухо совсем иную песню, настаивая на казни изменника. Парламент собрался специально, чтобы заслушать это дело. Эдуард объявил, что готов простить своего мятежного брата, если тот публично покается, но Кларенс отказался это делать, лишний раз доказав, что представляет прямую угрозу правлению монарха. Седьмого февраля Кларенса признали виновным и приговорили к казни.

Даже теперь Эдуард проявлял нерешительность, и мольбы Ричарда только усиливали ее. Он не мог убить своего брата. Уже всем казалось, что и на это раз Джордж выйдет сухим из воды. Но королева связалась со спикером парламента, который выступил перед Палатой лордов с просьбой исполнить приговор. Восемнадцатого февраля Кларенс был казнен в Тауэре. Ричард Глостер не стал ждать. Судебный процесс оставил у него в душе горький осадок. Несмотря на искреннюю любовь к брату и племянникам, он воспринял казнь Джорджа как сильный удар, который глубоко ранил его сердце. Он попросил разрешения короля покинуть двор немедленно и помчался на Север.

По пути он остановился на одну ночь в Морланд-Плэйсе и провел ночь за разговором с Элеонорой, изливая ей свои сомнения и печали. Она с сочувствием слушала.

– Я никогда не вернусь, – сказал он. – Только если крайняя необходимость заставит меня появиться там. Я хочу остаться в Мидлхеме и жить тихо и счастливо со своей Анной и Эдуардом. Благодарение Богу, король не слишком нуждается в моих услугах. Я нужен здесь, на Севере, где я выполняю свою работу, причем выполняю хорошо. Эдуард это знает, поэтому и отправил меня сюда. Я верю, верю всем сердцем, что, начни король все сначала, он подумал бы, прежде чем остановить свой выбор на этой женщине. Бог свидетель, она была ему хорошей женой, рожала детей, но она плохая женщина, и она завладела его умом. Она заставляет его плясать под свою дудку, ведь он делает вещи, о которых в другие времена не стал бы и думать. Лучше, если мы больше не будем встречаться.

Наконец выговорившись и успокоившись, Ричард поднял свои ясные серые глаза на Элеонору и сказал:

– Вы настоящий друг – выслушали меня, не прервав и не задав ни одного вопроса. Мне лучше было рассказать все это именно сейчас, а не в присутствии Анны. Она восприняла бы все это очень болезненно. Вы не возражаете?

– Нет, милорд. Я только рада, что смогла быть вам полезной. Он устало потер глаза, и его память снова обратилась к покойному брату.

– Мы вместе выросли, нас воспитывали одинаково – меня, его и еще Маргарет. Мы никогда не видели ни Эдуарда, ни Эдмунда – они всегда находились в Ладлоу. Джордж был заводилой. Он всегда придумывал всякие шалости, и мы с радостью шли за ним. Я не знаю, отчего у него был столь необузданный нрав. Матушка держала нас в строгости, а отец, когда бывал дома, вел себя, как суровый и набожный человек. Вы знали моего отца, да? Как у такого отца мог вырасти подобный сын?

Элеонора не ответила, зная, что он и не ждет ответа. Ему нужен был слушатель, которому можно было излить душу.

– Отец доверил нас заботам Эдуарда. Он сказал, чтобы тот думал о нас, беспокоился о нас. Эдуард приезжал к нам. Как он мог убить собственного брата?

Глаза Ричарда снова наполнились слезами.

– Это вино, это проклятое зелье во всем виновато. Он пил, пил, пока у него не наступало помутнение рассудка. Бедняга Джордж, я не могу его винить. Вино заставляло его совершать безумные поступки. Вино и привело его на плаху.

Он снова потер глаза и сказал, уставившись на огонь:

– Я уехал из Лондона сразу же. Везде эти разговоры… Мне казалось, что даже стены нашептывают мне ужасные истории о том, как Йорки убили собственную плоть и кровь. В Лондоне шутят, что Джордж так хотел утопить себя в вине, что в конце концов утонул. Хорошая эпитафия на могиле пьяницы, правда? У этих лондонцев острый язык. «Утонул в бокале вина» – как вам эта эпитафия на смерть брата короля?!

Книга третья
БЕЛЫЙ ВЕПРЬ

Глава двадцать вторая

Город Йорк заполнили толпы людей, многие преодолели огромное расстояние в надежде стать свидетелем торжественного шествия по случаю праздника Тела Господня, которое должно было начаться на заре и продолжиться до наступления сумерек, когда повсюду зажгут факелы. Счастливые владельцы домов, расположенных по пути торжественного шествия, сдавали комнаты внаем по девять, а иногда по десять шиллингов, потому что всегда находились желающие посмотреть на процессию с высоты, где никто не будет оттаптывать тебе ноги в уличной давке.

Морланды собирались наблюдать за шествием из дома господина Дженкина Баттса, который был удачно расположен напротив больницы святого Леонардо. Они приехали в город всей семьей: Элеонора, Эдуард, Сесилия, Нэд, Маргарет, Том, Эдмунд и маленький Поль, которому исполнилось четыре года. Слуги, работники и домашняя челядь – все прибыли в Йорк, поскольку это был их любимый праздник. С ними не было только Ричарда, который покинул отчий дом два года назад. Он ушел, не взяв с собой ничего, кроме одежды, и сказав, что собирается путешествовать по Англии и нести людям Слово Божье. Элеонора не стала его отговаривать, хотя и бесконечно страдала с его отъездом. В свое время она была рада тому, что после окончания колледжа святого Уильяма он решил не избирать стезю священника. Она надеялась, что ее сын обоснуется в Морланд-Плэйсе, женится и будет растить детей. Родив тринадцать детей, Элеонора осталась только с одним – ей тяжело было осознавать, что многие из них покинули ее. Дженкин и Элеонора состояли в гильдии торговцев тканями и одежды. Конечно, такие известные граждане, как они, были избраны и почетными членами комиссии по подготовке праздника. Комиссию возглавляли герцог и герцогиня Глостер, которые щедро жертвовали и время, и деньги на организацию шествия. Дженкин пожертвовал приличную сумму, чтобы повозки, на которых разыгрывались сцены из Библии, остановились перед его домом. Он сделал это ради Сесиль, которая только что родила второго ребенка, дочку Алису (первая ее девочка, Анна, появилась на свет через несколько дней после казни герцога Кларенса) и поэтому не смогла бы увидеть шествия.

В процессии принимали участие пятьдесят импровизированных театральных платформ, установленных на запряженных лошадьми повозках, в которых использовали некое подобие занавеса, чтобы скрывать сцену до самого момента представления. Каждая гильдия должна была подготовить показ одной библейской истории. Процессия двигалась очень долго, проезжая сначала по городским окрестностям, а потом по улицам, часто делая остановки и задерживаясь у домов, где были вывешены полотнища с гербами, чтобы дать очередное представление. Между остановками актеры подкреплялись вином и закуской, которыми их заранее снабдили в комиссии по подготовке праздника, поэтому не было ничего удивительного в том, что к концу дня все актеры, как правило, были навеселе.

К подготовке праздника подошли очень серьезно. Начиная с Великого Поста, стали отбирать лучших актеров. Костюмы и декорации, которые хранились на старых складах, в случае необходимости перешивали и переделывали, а тексты песен переписывали заново, если они были очень затерты. Всем, начиная от выбора актеров и заканчивая золочением декораций, занималась комиссия. Богатые горожане делали вклады, при этом существовала и система штрафов для тех гильдий, которые уклонялись по каким-то причинам от участия в празднике. Пошив роскошных костюмов, устройство пышных декораций, плата актерам, расходы на еду и напитки – все это делало праздник очень дорогим мероприятием, особенно если учесть, что нужно было организовать представление на пятидесяти повозках.

Библейские сюжеты, которые предстояло разыграть, распределялись по гильдиям: судовладельцы должны были изображать историю Ноева ковчега, неизменно вызывавшую приступы смеха, когда появлялись «животные», поскольку для правдоподобия актерам специально приделывали огромные деревянные головы, обшитые тканью или мехом. Рыбаки выбрали для постановки сюжет о Христе, идущем по морю Галилейскому. Торговцы вином, в гильдию которых до сих пор входил отец Люка Каннинга, представляли чудо превращения воды в вино в Канне (этот эпизод был связан с многочисленными возлияниями, но поскольку одним из персонажей пьесы был Спаситель, все актеры старались хранить на лице торжественное и серьезное выражение, так что к концу дня свадьба в их исполнении напоминала похороны). Ювелиры, гильдия которых считалась самой богатой, всегда разыгрывали прибытие трех князей с Востока. Они были одеты столь роскошно, что ехали отдельно на лошадях между повозками, а приветствовали их так, как если бы они были настоящими знатными вельможами.

Гильдия продавцов военных орудий представляла сцену, которая пользовалась неизменным успехом у публики: сам властитель тьмы являлся из потайной двери, сделанной на дне повозки, причем его появление сопровождалось шипением хлопушек и миганием огней. Торговцы мясом отвечали за представление сценки со стадом Гадаринских свиней, которая заканчивалась увечьями, синяками и порезами, когда свиньи бросались бежать с повозок, как того требовал сценарий. Портные инсценировали историю плащаницы Иосифа, которую делали такой великолепной и тяжелой, что она слепила глаза, а актеру, игравшему Иосифа, не так просто было в ней устоять. Какой бы сюжет ни брали для представления, он разыгрывался с размахом и большой эмоциональностью: Ирод и Иуда получались такими порочными, что некоторые зрители, не помня себя, бросались на сцену, чтобы наказать злодеев, а Господь и Абрам представали такими великолепными и одухотворенными, что вызывали у публики слезы благоговения.

Продавцы тканей очень серьезно отнеслись к выбору актеров, и каждый артист, который забывал свои слова, подвергался штрафу, хотя за кулисами и сидел специально оплачиваемый суфлер. Первая остановка планировалась у дома некоего господина Викхема, где герцог и герцогиня Глостер вместе со своим ближайшим окружением наблюдали за представлением. Они были приглашены в качестве гостей мэра, и необыкновенные яства и напитки подавались в таком количестве, что их вполне хватило бы до заката. Актеры старались изо всех сил. Эта сцена была поставлена так мастерски, что один из исполнителей от усердия свалился с повозки и пролежал пять минут без сознания. Его удалось привести в чувство только с помощью хорошей порции эля.

Вторая остановка и второе представление происходили у дома господина Баттса, находившегося так близко от первого дома, что детям достаточно было немного пробежать, чтобы успеть на выход любимых персонажей и там, и тут, что они и делали. На улице были толпы людей, но праздник традиционно считался днем доброты и великодушия, так что никто не боялся отпускать детей. У театральных платформ часто собирались целыми семьями, проводя время за веселыми разговорами. Дженкин по такому случаю приказал приготовить большое угощение: две дюжины батонов белого хлеба, пять жирных щук, много вина, целые корзины апельсинов, сладостей и имбирного печенья.

Сесиль родила ребенка только неделю назад, поэтому должна была оставаться в своей комнате, но ей не давали скучать. К ней постоянно заходили Сесилия, Элеонора и Маргарет. Гордый молодой отец также не преминул зайти к своей женушке. Маргарет пребывала в состоянии крайнего возбуждения, настолько сильно ее потрясло торжественное шествие. Она находила жизнь в Морланд-Плэйсе очень скучной, ее привлекали городские развлечения, вид богатых людей на улицах, возможность встретиться с самими придворными. Она часто поверяла сестре свои сокровенные желания, и самым сильным из них было желание жить в Лондоне, где каждый день, как она полагала, люди могут узнавать что-то новое о блестящей жизни королевского двора.

– Я рассуждала раньше, совсем как ты, – спокойным добрым голосом отвечала Сесиль. – Я думала, что только ради таких надежд и стоит жить, но теперь, когда у меня муж и двое детей, я думаю по-другому. Я счастлива здесь, потому что у меня есть мой дорогой Томас и мои девочки, Анна и Алиса. Мне нечего роптать на судьбу.

– Кто же спорит, – пожала плечами Маргарет. – Ты живешь в городе, все самое интересное происходит прямо под твоим окном. Кроме того, у тебя есть муж. А у меня нет, а как можно встретить подходящего человека, если я застряла в Морланд-Плэйсе?

– А как я встретила Томаса? Бабушка часто приезжает в город, так что не волнуйся, она выберет для тебя хорошего мужа. В любом случае, ты можешь приезжать ко мне так часто, как того пожелаешь. Ты знаешь, что я всегда рада тебя видеть.

– Я знаю, но это совсем другое, – продолжала жаловаться Маргарет, но внезапно ее внимание отвлеклось. – О, смотри! Кто тот потрясающий молодой человек? Ты только взгляни на мех на его платье! О, он увидел меня и поднял шляпу! – Маргарет вспыхнула и легонько махнула рукой невидимому прохожему.

Сесиль была возмущена.

– Маргарет! Немедленно отойди от окна! Ты ведешь себя, как публичная женщина, да еще и в моем доме! Что обо мне скажут люди? Ты испортишь мою репутацию! Ты слышишь меня, немедленно отойди!!!

– О, не строй из себя оскорбленную добродетель, – сказала Маргарет, отходя от окна, поскольку молодой человек уже скрылся из виду. – Ты забыла, как здорово проводила время до свадьбы, тогда, с Ге…

– Замолчи! Не смей даже упоминать об этом! – вспылила Сесиль. – О чем ты думаешь, когда говоришь такое?

– Но это же правда, я видела тебя собственными глазами…

– Отчего ты так немыслимо жестокосердна и вытаскиваешь на свет Божий мои старые грехи? Это было так давно, меня уже все простили.

– Я не думаю, что это были грехи, ты просто здорово повеселилась.

– Я не потерплю таких разговоров в своем доме больше. Если ты не можешь вести себя подобающим образом… – Сесиль была вся в слезах, и Маргарет немедленно бросилась успокаивать сестру, ведь вид из окна ее комнаты был гораздо лучше, чем из гостиной.

– О, все в порядке, Сесиль. Прости меня. Не плачь. Хочешь, я принесу сладостей или фруктов?

– Да, будь добра.

– А ты не станешь больше лить слезы? Какая умница! Я буду через мгновение. – И Маргарет убежала.

Внизу Элеонора и Дженкин сидели за бокалом вина, разбавленного водой, а остальные члены семьи стояли у окон, ожидая следующего представления и обсуждая то, которое им только что показали.

– …девять детей, – говорил Дженкин, – из них четыре девочки и два сына выжили; вы не можете сказать, что она пренебрегла своими обязанностями.

– Я согласна с вами, но какой ценой?

Стоявший у окна Эдуард, услышав обрывок их беседы, воскликнул:

– Не обращайте внимания на слова матушки, сэр, у нее врожденная неприязнь к королевам. Слышали бы вы, как она третировала предыдущую!

– Тише! Ты дерзкий мальчишка! – смеясь, произнесла Элеонора, а затем повернулась к своему собеседнику: – Вы прекрасно осведомлены о том, чем обернулось для всех нас ее пребывание при дворе: ее семейка, раздор, который она посеяла между королем и его братьями. Она никто, как бы ни старалась доказать свою родовитость по линии матери. Кто может гордиться французскими корнями? Ее дядя Жак…