Текст книги "Художник из 50х (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 7

Проснулся Гоги в четыре утра, когда за окном была ещё глухая тьма. Сон прервался резко, без причины, и больше не возвращался. В голове роился рой мыслей – о Нине, о вчерашнем разговоре, о том, что он опять струсил.

Он встал, оделся и собрал краски. Хотелось рисовать – не заказы, не вывески, а что-то своё. Память подсказывала новый стиль, тот самый, что вчера проявился в битве с демоном. Восточный, графичный, полный движения.

Москва-река была недалеко. Гоги дошёл до набережной как раз к рассвету. Вода тихо плескалась о каменные берега, в тумане проступали силуэты домов. Где-то вдали гудел буксир, тащил баржи с углём.

Он выбрал место на мостике – отсюда открывался хороший вид на излучину реки. Установил мольберт, приготовил краски. Не масло – тушь, акварель, всё, что давало чёткие линии и плавные переходы.

Первые мазки – общий тон. Серое небо, тёмная вода, силуэты зданий. Но не фотографически точно, а стилизованно. Упрощённые формы, плавные линии, как в тех странных комиксах, что всплывали в памяти.

Постепенно картина обретала особый характер. Москва-река превращалась в некую мистическую водную артерию. Дома на берегах становились похожими на древние пагоды, мост – на спину дракона. Туман клубился, как живой.

Гоги работал быстро, широкими мазками. Рука двигалась уверенно, словно рисовала в этом стиле всю жизнь. Контраст чёрного и белого, плавные градации серого, точные детали в ключевых местах.

– Интересная техника, – раздался голос за спиной.

Гоги обернулся. Рядом стоял мужчина лет тридцати пяти, в хорошем пальто и шляпе. Лицо интеллигентное, глаза внимательные. В руках – альбом и карандаши.

– Вы тоже художник? – спросил Гоги.

– Архитектор. Делаю зарисовки старой Москвы, пока её не снесли. – Мужчина протянул руку. – Алексей Дмитриевич Щусев.

Гоги пожал руку, представился. Фамилия Щусев была знакома – кажется, известный архитектор. Или будет известным.

– А ваш стиль необычный, – продолжал Щусев. – Не русский, не европейский. Откуда почерпнули?

– Сам не знаю. – Гоги пожал плечами. – Приснилось что-то, вот и рисую.

– Интересно. Смесь реализма с… как бы это сказать… декоративностью. Графично, но живо. – Щусев внимательно изучал работу. – А продаёте свои картины?

– Иногда.

– Вот эту продали бы?

Гоги посмотрел на холст. Река в стиле манхвы была почти готова – мистическая, красивая, непохожая ни на что из официального искусства.

– А зачем вам?

– Для души. Дома повешу, буду смотреть и думать о том, что искусство больше политики. – Щусев улыбнулся. – Пятьдесят рублей устроит?

Хорошая цена за утреннюю работу. Гоги кивнул. Щусев достал деньги, расплатился.

– А у вас ещё такие есть?

– Могут появиться.

– Тогда вот моя карточка. Если что – обращайтесь.

Щусев ушёл с картиной под мышкой, а Гоги остался на мостике. Солнце поднималось выше, туман рассеивался. Обычная московская река, обычное утро. Но в памяти сохранялся образ мистической водной артерии из другого мира.

Он собрал краски, сложил мольберт. В кармане лежали деньги – за работу, которая далась легко и принесла удовольствие. Может быть, это и есть его путь? Рисовать в новом стиле, искать покупателей среди интеллигенции?

Опасно, конечно. Такое искусство могли счесть формализмом. Но пока никто не запрещал утренние пейзажи.

По дороге домой Гоги думал о том, что открыл в себе новую способность. Не просто рисовать, а создавать миры – необычные, красивые, полные скрытых смыслов. Миры, которых не существует, но которые хочется увидеть.

Искусство ради искусства. Красота ради красоты.

В мире, где всё подчинено идеологии, это было маленьким актом сопротивления.

Дома Гоги принял душ в общей ванной комнате – роскошь, которой обладали не все бараки. Холодная вода взбодрила, смыла усталость от раннего подъёма. Побрился, причесался, надел чистую рубашку.

Пятьдесят рублей от Щусева жгли карман. Можно было купить продуктов, отложить на чёрный день. Но художнику нужны краски, кисти, холсты. А в обычных магазинах выбор был скудным.

Сухаревский рынок кипел жизнью уже с утра. Торговцы расхваливали товар, покупатели торговались, милиционеры делали вид, что не замечают полулегальной торговли. Пахло табаком, керосином, жареными семечками.

Гоги прошёлся по рядам, высматривая нужное. Тут продавали всё – от старинных икон до трофейных часов. В углу нашёл лоток со старым мужчиной, торговавшим художественными принадлежностями.

– Краски есть? – спросил Гоги.

– Есть, конечно. – Старик достал из ящика тубы. – Вот масляные, немецкие ещё. Трофейные. Качество отличное.

Гоги взял тубу, прочитал этикетку. «Schmincke» – знаменитая фирма. Краски действительно были превосходными, яркими, с богатой палитрой.

– Почём?

– Десять рублей за тубу. Дёшево не отдам – сам художник, знаю цену.

Дорого, но качество того стоило. Гоги выбрал пять туб – синий ультрамарин, кадмий жёлтый, краплак красный, умбра жжёная, титановые белила.

– А кисти есть?

– Есть. – Старик показал набор. – Колонок, соболь. Тоже трофейные.

Кисти были отличными – тонкие, упругие, с удобными ручками. Гоги купил несколько штук разного размера.

– А холсты?

– Холстов нет, зато есть картон грунтованный. – Старик достал пачку. – Хороший, плотный. Масло держит отлично.

Картон был действительно качественным. Гоги взял десять листов разного размера.

– Сорок рублей всего, – подсчитал старик.

– Тридцать пять.

– Тридцать восемь. Меньше не могу – сам с голоду помру и по миру пойду.

Сделка состоялась. Старик аккуратно упаковал покупки в газету, перевязал бечёвкой.

– Удачи в творчестве, – сказал он. – И поосторожнее будьте – времена нынче такие, что за каждый мазок спросить могут.

Гоги пошёл дальше по рынку. В лотке букиниста наткнулся на интересную находку – альбом репродукций японского искусства. Довоенное издание, редкость.

– Это можно посмотреть?

– Смотрите, – разрешил продавец. – Только аккуратно.

Гоги пролистал альбом. Гравюры Хокусая, Хиросигэ – тонкие линии, изящные композиции, удивительная гармония. Именно то, что нужно для изучения восточного стиля.

– Сколько?

– Пятнадцать рублей. Редкость, понимаете.

Дорого, но альбом того стоил. Гоги расплатился, спрятал книгу во внутренний карман.

У торговца старыми вещами нашёл деревянную шкатулку – красивую, с медными уголками. Внутри оказался набор тушей – китайских, в брикетах. Продавец не знал, что это такое, продал за рубль.

– А это что за железка? – спросил Гоги, указывая на странный предмет.

– Не знаю. Вроде нож какой-то, но странный.

Гоги взял предмет в руки. Нож действительно был необычным – узкое лезвие, изогнутая рукоятка, иероглифы на металле. Японский, похоже. Для резьбы по дереву такой подойдёт идеально.

– Почём?

– Да рубль дайте. Всё равно не знаю, что с ним делать.

Ещё одна удачная покупка. Гоги расплатился, сунул нож в карман к основному ножу.

В лотке с книгами нашёл сборник китайской поэзии – в переводе, но интересный. И ещё альбом архитектурных зарисовок неизвестного автора. Всё купил за пять рублей.

Последней находкой стала шёлковая ткань – китайский шёлк с тонким рисунком. Продавщица не знала ему цену, отдала за три рубля. А Гоги уже представлял, как будет писать на такой основе – тушью, в восточном стиле.

Домой возвращался довольный. Потратил почти все деньги, но приобрёл сокровища. Качественные материалы, книги для вдохновения, инструменты для новых экспериментов.

В комнате разложил покупки на столе. Немецкие краски, японские ножи, китайская тушь, альбомы восточного искусства. Целый арсенал для творчества в новом стиле.

Теперь можно было работать по-настоящему. Создавать те миры, что рождались в воображении. Красивые, необычные, полные скрытых смыслов.

Искусство без границ и запретов.

Именно такое, каким оно должно быть.

В кухне было тихо – соседи ещё не вернулись с работы. Гоги поставил самовар, достал заварочный чайник. Насыпал щедрую ложку чая – хорошего, индийского, который покупал для особых случаев. Этот вечер определённо был особым.

Пока вода закипала, он пролистал сборник китайской поэзии, купленный на рынке. Тонкие страницы, изящный шрифт, имена, которые ничего не говорили уму, но отзывались в душе. Ли Бо, Ду Фу, Ван Вэй… Поэты из другого мира, другого времени.

Самовар загудел. Гоги заварил чай, подождал, пока настоится. Налил в стакан – крепкий, ароматный, цвета янтаря. Сел к окну, открыл книгу наугад.

'Сижу один среди цветущих гор,

И птичьи песни – спутники мои.

Луна встаёт над дальней синевой,

И я с луною говорю, как с другом.'

Простые строки, а от них веяло такой древней мудростью, что дух захватывало. Поэт жил тысячу лет назад, в стране, которую Гоги никогда не видел. Но чувства – одни и те же. Одиночество, красота природы, разговор с луной как с живым существом.

Он перевернул страницу, прочитал ещё:

'Что есть богатство? Горсть весенних цветов.

Что есть слава? Тень на воде.

Лучше сидеть у ручья и слушать,

Как камни поют о вечности.'

Гоги отпил чаю, задумался. В этих стихах была философия, чуждая советскому мировоззрению. Никакой борьбы за светлое будущее, никаких планов пятилеток. Просто принятие мира таким, какой он есть. Мудрое смирение перед течением жизни.

'Дао, которое можно выразить словами,

Не есть истинное Дао.

Мудрец не стремится к действию,

Он действует через недеяние.'

Недеяние… Странное понятие. Как можно действовать, ничего не делая? Но чем больше Гоги думал, тем яснее становился смысл. Не суетиться, не рваться вперёд, а течь по жизни, как вода по руслу реки. Находить путь наименьшего сопротивления.

За окном начинало темнеть. Редкие прохожие спешили домой, где-то играла гармошка. Обычная московская жизнь, а в голове звучали строки о горах, реках, бесконечности неба.

'Осенний лист падает в пруд.

Круги расходятся по воде.

Где лист? Где круги?

Остался только пруд.'

Философия буддизма, даосизма – течения мысли, которые в СССР считались религиозным дурманом. Но в стихах не было религии в обычном смысле. Была попытка понять устройство мира, найти своё место в нём.

Гоги допил чай, перелистнул страницы. Каждое стихотворение – маленькая драгоценность. Несколько строк, а в них – целая вселенная смыслов.

'Мастер спросил ученика:

– Что такое пустота?

Ученик показал на чашку:

– Вот пустота.

Мастер разбил чашку:

– А теперь где пустота?'

Коаны, загадки без ответа. Или с ответом, который нельзя выразить словами. Гоги понимал – это искусство мысли, так же как живопись – искусство образа. Нужно не объяснять, а чувствовать.

В коридоре послышались шаги. Вернулся Пётр Семёнович, усталый после смены. Заглянул в кухню.

– А ты чего сидишь? Книжку читаешь?

– Читаю.

– Что за книжка?

– Стихи. Китайские.

– А-а… – Пётр Семёнович поморщился. – Ну и что там эти китайцы пишут?

– Про жизнь. Про то, как быть счастливым.

– И как же?

Гоги подумал, как объяснить простыми словами сложную философию.

– Не гонись за тем, что не можешь изменить. Радуйся тому, что есть. Будь как вода – мягкий, но непобедимый.

– Ерунда какая-то, – фыркнул Пётр Семёнович. – У нас план есть, цели ясные. Работай, строй социализм – вот и будет счастье.

Он ушёл к себе, а Гоги остался с книгой. Два мира – восточная мудрость и советская действительность. Можно ли их совместить? Или придётся выбирать?

'Мудрый правитель не показывает мудрости.

Великий художник не выставляет картины.

Истинный путь скрыт от глаз,

Но открыт для сердца.'

Может быть, в этом и был ответ. Не бороться с системой в лоб, а найти свой путь внутри неё. Рисовать то, что велят, но сохранять в душе что-то своё. Быть водой, которая обтекает камни, но точит их веками.

Гоги закрыл книгу, собрал посуду.

Утром, за завтраком, Василий Иванович принёс новость:

– Гоша, тебя спрашивали. Из домоуправления приходили, говорят – нужен художник для плаката к первомайской демонстрации.

– Какой плакат?

– Да обычный. Про светлое будущее, про коммунизм. Денег обещали прилично – тридцать рублей.

Гоги допил чай, подумал. Тридцать рублей за агитационный плакат – неплохо. И отказываться опасно – могут подумать, что неблагонадёжный.

– Хорошо, сделаю.

В домоуправлении его встретила строгая женщина в пиджаке – председатель домового комитета Анна Петровна.

– Вот хорошо, что согласились! Нужен плакат к первому мая. Тематика – светлое коммунистическое будущее. Размер – метр на полтора. Срок – неделя.

– А есть какие-то пожелания по композиции?

– Стандартные. Счастливые люди, красные знамёна, может быть, заводы на фоне. Главное – чтобы воодушевляло народ.

Дома Гоги расстелил на полу большой лист картона, приготовил краски и тушь. Стандартный агитплакат… Но что, если сделать его не совсем стандартным?

Он открыл альбом японского искусства, полистал страницы. Вот оно – вдохновение. Смешать советскую символику с восточной эстетикой. Осторожно, незаметно для непосвящённых.

Первый эскиз тушью – общая композиция. На переднем плане – группа людей, но не в привычных рабочих костюмах, а в одеждах, напоминающих восточные. Лёгкая стилизация, едва заметная.

За ними – город будущего. Но не просто заводы и фабрики, а что-то среднее между индустриальным пейзажем и мистическим восточным городом. Башни-пагоды, мосты-драконы, сады между зданиями.

Небо рисовал в японской манере – градиент от тёмно-синего к золотому, с облаками-завитками. На нём – красное солнце, символ коммунизма, но оформленное как восточное солнце восходящее.

Люди на переднем плане получались интересными. Рабочий с молотом, но в позе, напоминающей самурая с мечом. Колхозница с серпом, изящная как гейша. Дети с красными галстуками, но в одеждах, стилизованных под кимоно.

Красные знамёна развевались как японские боевые стяги. Лозунги писал иероглифической вязью, но так, чтобы читалось по-русски. «Вперёд к коммунизму!» выглядело как древняя мантра.

Работал три дня. Тушь ложилась мягко, создавая тонкие переходы тонов. Акварель добавляла цвета – красный, золотой, синий. Палитра была сдержанной, благородной.

Постепенно плакат обретал уникальный характер. С одной стороны – вполне советский агитматериал. Люди труда, светлое будущее, красная символика. С другой – восточная изысканность, мистическая атмосфера, философская глубина.

– Что рисуешь? – спросила Нина, заглянув к нему.

– Плакат заказали. К первому мая.

– А почему такой… необычный?

– Хотелось сделать красиво. Чтобы не как у всех.

Нина внимательно изучала работу.

– Красиво действительно. Только не поймут ли неправильно? Слишком уж… экзотично.

– Посмотрим. Если не понравится – переделаю.

Но переделывать не пришлось. Когда плакат был готов, Анна Петровна долго его рассматривала, потом кивнула с одобрением.

– Интересно сделано. Необычно, но патриотично. Люди заметят, это хорошо.

– А не слишком… иностранно?

– Что вы, товарищ Гогенцоллер! Просто художественный приём. Мы же за дружбу народов, за интернационализм.

Плакат повесили на главном здании района. Гоги часто проходил мимо, наблюдал за реакцией людей. Останавливались, рассматривали, обсуждали. Кто-то хвалил за красоту, кто-то недоумевал из-за необычности.

– Вот это да! – сказал один прохожий другому. – Как в сказке нарисовано. Красота!

– А мне не нравится, – ответил тот. – Непонятно. То ли наше, то ли чужое.

Но официального недовольства не было. Плакат выполнял свою функцию – призывал к светлому будущему. А то, что это будущее было представлено в восточном стиле – так это художественная интерпретация.

Гоги получил свои тридцать рублей и понял важную вещь. Можно работать в системе, не предавая своих принципов. Нужно только быть хитрее, находить способы выражения своего видения в приемлемой форме.

Искусство – это не только что рисуешь, но и как рисуешь.

И в этом «как» была вся свобода.

Глава 8

Утром Гоги решил пройтись до Красной площади – давно не видел центр города, а после вчерашнего успеха с плакатом настроение было хорошее. Солнце светило ярко, воздух был свежий, люди спешили на работу с довольными лицами.

На Тверской он заметил чёрный автомобиль – «ЗИС-110», длинный, с затемнёнными стёклами. Машина ехала медленно, держась позади на постоянном расстоянии. Когда Гоги останавливался у витрины, останавливалась и она. Когда шёл дальше – трогалась следом.

Сердце ёкнуло. Наружное наблюдение. За ним следят. Встреча с Берией дала о себе знать – теперь он под колпаком.

Гоги свернул в Камергерский переулок, оглянулся. Автомобиль проехал мимо, не поворачивая. Может, показалось? Он постоял у театральной афиши, вышел обратно на Тверскую. Машина стояла у тротуара, мотор работал.

Определённо следят. Но пока просто наблюдают, не вмешиваются. Значит, изучают – кто он, как живёт, с кем общается. Обычная процедура при проверке на благонадёжность.

Гоги заставил себя успокоиться. Паника – худший советчик. Если за ним следят открыто, значит, прямой угрозы нет. Хотят напугать или просто ведут досье. Нужно вести себя естественно, как ни в чём не бывало.

Он дошёл до Манежной площади, остановился у фонтана. Чёрный автомобиль припарковался неподалёку. Из него никто не выходил, но Гоги чувствовал на себе взгляд.

– Ну и ладно, – пробормотал он. – Посмотрите, как честный советский художник любуется родной Москвой.

И действительно начал любоваться. Площадь была красивой – широкая, величественная, обрамлённая историческими зданиями. Манеж, университет, Исторический музей. Каждое здание дышало историей, рассказывало о прошлом страны.

Гоги медленно обошёл площадь, рассматривая архитектуру. Вот и Кремлёвские стены – древние, могучие, помнящие века. За ними – сердце империи, откуда принимаются решения о судьбах миллионов.

На Красной площади было многолюдно. Туристы, экскурсии, почётный караул у Мавзолея. Гоги постоял в очереди, поклонился Ленину – как положено советскому гражданину. Чёрный автомобиль ждал у въезда на площадь.

Собор Василия Блаженного поражал красотой. Разноцветные купола, затейливая архитектура, сказочный облик. Гоги представил, как бы он нарисовал этот храм – не в академической манере, а в своём восточном стиле. Купола-лотосы, стены-драконы, небо в японских облаках…

– Красиво, правда? – спросил кто-то рядом.

Обернулся – пожилой мужчина в потёртом пальто, с добрыми глазами.

– Очень красиво. Чудо архитектуры.

– Хотели снести в тридцатые годы. Говорили – мешает демонстрациям. Хорошо, что передумали.

Опасная тема. Гоги промолчал.

– Вы художник? – продолжал старик. – По рукам вижу – краской запачканы.

– Да, художник.

– Прекрасная профессия. Красоту людям дарите. – Старик вздохнул. – Жаль, что нынче красота не в моде. Всё больше про план да производство.

– Красота вечна, – сказал Гоги осторожно. – Мода проходит, а искусство остаётся.

– Верно говорите. – Старик кивнул и пошёл дальше.

Гоги направился к Васильевскому спуску. Москва-река блестела в солнечных лучах, по ней плыли баржи и катера. На противоположном берегу строились новые дома – сталинская архитектура, помпезная и величественная.

Город восстанавливался после войны. Медленно, трудно, но неуклонно. Новые заводы, жилые кварталы, парки. Люди верили в будущее, работали с энтузиазмом. И в этой вере была своя красота.

Чёрный автомобиль по-прежнему следовал за ним. Но Гоги уже не обращал внимания. Пусть следят – он ничего запретного не делает. Просто гуляет по родному городу, любуется архитектурой.

На обратном пути зашёл в парк Горького. Аллеи, клумбы, аттракционы. Дети играли, молодёжь каталась на лодках. Обычная мирная жизнь, которая продолжается несмотря на все тревоги.

У фонтана увидел Нину с подругой. Они ели мороженое, смеялись, о чём-то болтали. Гоги подошёл поздороваться.

– Гоша! – обрадовалась Нина. – А мы как раз о тебе говорили.

– Надеюсь только хорошее?

– Лида твой плакат видела, хвалит.

Подруга – симпатичная блондинка – смущённо улыбнулась.

– Правда красивый. Необычный какой-то.

Они поговорили о пустяках, Гоги угостил девушек новым мороженым. Чёрный автомобиль стоял у входа в парк. Пусть видят – у него простые человеческие отношения, ничего подозрительного.

Домой возвращался спокойно. Наблюдение продолжалось, но агрессии не было. Просто изучают новый объект, составляют досье. Рано или поздно либо отстанут, либо придут с вопросами.

А пока можно жить обычной жизнью. Рисовать, гулять, встречаться с Ниной. И радоваться красоте мира, который медленно, но верно восстанавливается после страшной войны.

Москва была красивой. И её красота не зависела от того, кто за кем следит.

Вечером, когда соседи разошлись по комнатам, Гоги остался на кухне один. Заварил чай крепкий, почти чёрный – такой, что ложка стоит. Напиток получился горьким, вязким, но бодрящим. Чифир, как называли его в лагерях и на зоне.

Он сидел у окна с дымящимся стаканом и думал о драконах. Весь день в голове крутились образы из восточных сказок – мудрые змеи, летающие по небу, повелители стихий. В китайской поэзии они символизировали мощь и мудрость, в японских гравюрах – изящество и грацию.

Достал из сундука новую заготовку – кусок самшита, твёрдого и плотного. Размером с ладонь, идеально подходящий для небольшой скульптуры. Взял нож, прикрыл глаза, попытался почувствовать, что скрыто в дереве.

И увидел его – дракона. Не огромного, не страшного, а изящного, почти кошачьего. Свернувшегося кольцом, с поднятой головой и внимательными глазами. Восточный дракон, символ мудрости.

Первый надрез дался легко. Самшит был твёрдым, но послушным. Стружка падала тонкими завитками, обнажая светлую древесину. Гоги работал медленно, снимая микроскопические слои.

Чай остывал, но он не замечал. Весь мир сузился до куска дерева и ножа. Постепенно из заготовки проступали очертания – изгиб спины, сложенные лапы, длинный хвост.

Голова требовала особой осторожности. Гоги сменил нож на более тонкий – тот японский, что купил на рынке. Лезвие входило в дерево как в масло, позволяя прорабатывать мельчайшие детали.

Глаза, ноздри, рога – всё вырезалось с ювелирной точностью. На морде проступала характерная улыбка восточного дракона – мудрая, чуть насмешливая. На теле – намёк на чешую, сделанный крошечными насечками.

– Красиво получается, – раздался голос за спиной.

Обернулся – в дверях стояла Нина в домашнем халате. Волосы распущены, лицо сонное.

– Не спится?

– Не очень. Услышала, что кто-то на кухне возится. – Она подошла ближе, посмотрела на фигурку. – Это дракон?

– Дракон. Восточный.

– А зачем тебе дракон? Они же… не наши.

Хороший вопрос. Драконы действительно не вписывались в советскую эстетику. Но красота не знает границ.

– Просто нравятся. Красивые, изящные.

Нина села рядом, наблюдала за работой. Её близость успокаивала – тёплый запах кожи, тихое дыхание, доверчивый взгляд.

– А ты его раскрашивать будешь?

– Да. Когда закончу резьбу.

Работа продолжалась ещё час. Дракон обретал завершённый вид – каждая деталь была проработана, каждая линия выверена. Изящная скульптура размером с кулак, полная восточного очарования.

– Готово, – сказал Гоги, откладывая нож.

– Какой красивый! – восхитилась Нина. – Как живой.

Теперь нужны были краски. Гоги достал купленные на рынке тубы, выдавил понемногу на палитру. Золотой, красный, чёрный – цвета традиционных китайских драконов.

Раскрашивал тонкой кистью, слой за слоем. Тело – золотистое, с красными переливами. Грива – чёрная, лакированная. Глаза – ярко-красные, с золотыми зрачками. Когти и рога – белые, как слоновая кость.

– Вот это да, – прошептала Нина. – Совсем как настоящий.

Последний штрих – тонкие линии на крыльях, имитирующие перепонки. И блики на чешуе – крошечные точки золотой краски. Дракон ожил, засиял, стал похож на драгоценность.

– Можно потрогать?

– Осторожно. Краска ещё не высохла.

Нина взяла фигурку в ладони, повертела на свету. Краски переливались, создавая впечатление движения.

– Гоша, ты волшебник.

– Не знаю. Само получается.

– А мне можно оставить? – спросила она неожиданно.

– Дракона?

– Да. Он такой красивый… Я буду беречь, обещаю.

Гоги посмотрел на неё – сонную, тёплую, доверчивую. В глазах читалась просьба, надежда. Отказать было невозможно.

– Конечно, бери.

– Правда? – Нина просияла. – Спасибо! Я поставлю его на комод, буду каждый день любоваться.

Она встала на цыпочки, поцеловала его в щёку. Быстро, по-детски, но от её губ словно исходило тепло.

– Спокойной ночи, Гоша. И спасибо за дракона.

Она ушла, унося с собой фигурку. А Гоги остался в кухне, убирал инструменты и думал о том, что подарил не просто резную игрушку. Подарил частичку своего мира – необычного, красивого, полного тайн.

И Нина этот мир приняла. Без вопросов, без осуждения. Просто поверила в его красоту.

Может быть, это и есть любовь – способность принимать чужие миры такими, какие они есть.

На следующий день, копаясь в сундуке в поисках холста, Гоги наткнулся на завёрнутые в промасленную ткань инструменты. Рубанок, стамески разных размеров, пила-ножовка, молоток. Всё старое, но добротное, с отполированными до блеска рукоятками.

Взял рубанок в руки – лёг удобно, привычно. Странно. Георгий Гогенцоллер умел работать с деревом? Память молчала, но руки помнили правильный хват, нужный угол наклона.

За сараем во дворе лежали доски – остатки от чьего-то ремонта. Хозяин разрешил взять, только попросил убрать мусор. Гоги выбрал хорошие куски сосны – без сучков, прямослойные.

Принёс доски в свою комнату, разложил на полу. Мысленно прикинул конструкцию – простой стул, без изысков. Сиденье, спинка, четыре ножки. Базовая столярка.

Начал с разметки. Карандашом наметил линии распила, проверил углы угольником. Потом взялся за пилу. Зубья входили в дерево мягко, ровно. Рука двигалась с правильным ритмом – не торопясь, но и не медля.

Первая ножка готова. Потом вторая, третья, четвёртая. Все одинаковой длины, с точными пропилами для соединений. Гоги работал сосредоточенно, забыв о времени.

Сиденье выстругал рубанком. Широкими движениями снимал стружку, пока поверхность не стала гладкой как шёлк. Приятная работа – дерево послушно подчинялось, превращаясь из грубой заготовки в деталь мебели.

– Гоша, что ты там делаешь? – раздался голос Петра Семёновича.

– Стул делаю.

– Сам? А умеешь?

– Похоже, что умею.

Пётр Семёнович заглянул в комнату, посмотрал на работу.

– Ого! Да ты мастер! А где научился?

– Не помню. После контузии многое забылось.

– Понятно. Ну, работай. Хорошее дело.

К вечеру основа стула была готова. Гоги собрал детали, проверил соединения. Всё подходило идеально, без зазоров и перекосов. Склеил столярным клеем, стянул струбцинами.

На следующий день, когда клей высох, принялся за отделку. Зашкурил наждачной бумагой, убрал все неровности. Стул получался добротным, крепким, приятным на ощупь.

Но чего-то не хватало. Простая мебель – это скучно. Хотелось добавить красоты, индивидуальности.

Гоги взял самый тонкий нож, наметил на спинке узор. Не сложный – виноградные лозы с листьями. Классический мотив, который не вызовет подозрений.

Резьба далась удивительно легко. Нож словно сам знал, куда идти. Под лезвием оживали изящные завитки, листья с прожилками, гроздья винограда. Всё в невысоком рельефе, тонко и изящно.

На ножках вырезал более простой орнамент – витые полоски, спиральные узоры. На сиденье – по краю тонкую кайму из мелких листочков.

– Ой, какая красота! – воскликнула Нина, заглянув к нему. – Это ты сам вырезал?

– Сам.

– А можно посидеть?

– Конечно.

Нина осторожно села на стул, провела рукой по резной спинке.

– Удобный. И такой красивый! Как в музее.

– Не преувеличивай. Обычная работа.

– Нет, не обычная. У тебя золотые руки, Гоша. И рисуешь, и режешь, и теперь ещё мебель делаешь.

Последним этапом была отделка. Гоги покрыл стул морилкой – светло-коричневой, подчёркивающей текстуру дерева. Потом воском, отполировал до блеска.

Стул преобразился. Простая сосна заиграла богатыми оттенками, резьба стала выразительнее. Получилась не просто мебель, а произведение прикладного искусства.

– Продавать будешь? – спросил Николай Петрович, оценив работу. – За такой стул хорошие деньги дадут.

– Подумаю.

Но продавать не хотелось. Это была первая серьёзная столярная работа, память о том, что руки помнят больше, чем голова. К тому же стул получился не просто красивым, но и удобным – сидеть на нём было приятно.

Гоги поставил его у окна, рядом с мольбертом. Теперь можно было работать с комфортом, любуясь видом во двор. А резная спинка напоминала – у него есть ещё один талант, который стоит развивать.

Дерево – благодарный материал. Оно помнит прикосновения мастера, хранит тепло его рук. И отвечает красотой на заботу.

Может быть, это и есть настоящее искусство – не только изображать красоту, но и создавать её. Чтобы люди могли не только смотреть, но и прикасаться, пользоваться.

Красота для жизни, а не для музеев.

Утром Гоги проснулся с ясным видением в голове. Кремль – но не такой, каким его привыкли видеть. А стилизованный под японскую гравюру, с изящными линиями и восточной эстетикой. Барельеф, который можно повесить на стену.

Из оставшихся досок выбрал самую ровную – липу, мягкую и податливую. Размером в ладонь, толщиной в два пальца. Идеально для резной картины.

Сначала набросок углём. Кремлёвские башни, но упрощённые, геометричные. Спасская башня как пагода, стены – волнистые линии. На переднем плане – Москва-река, стилизованная под японские ручьи с завитками пены.

Резьба заняла весь день. Гоги работал тонкими ножами, снимая древесину слой за слоем. Башни получались объёмными, стены – с игрой света и тени. Река – рябью мелких волн.

Особое внимание уделил небу. Не ровная поверхность, а стилизованные облака в японской манере – завитки и спирали. А в углу – солнце-диск, символ вечности.

К вечеру барельеф был готов. Гоги отшлифовал его тонкой наждачкой, смахнул пыль. Кремль смотрелся непривычно – знакомые формы в незнакомой подаче.

Теперь краски. Не яркие, а сдержанные – охра, умбра, белила. Кремлёвские стены покрыл тёплым кирпичным цветом, крыши башен – тёмно-зелёным. Небо – нежно-голубое с белыми облаками. Реку – серо-синей с белыми бликами.

Последний штрих – золото на куполах. Тонкая кисть, осторожные мазки. Барельеф заиграл, ожил, стал похож на драгоценность.

– Готово, – сказал Гоги, откладывая кисть.

Работа получилась удачной. Кремль узнавался, но выглядел как в восточной сказке. Советская символика в японской эстетике – смелое решение.

Вспомнил про Щусева, архитектора, который покупал картину на мосту. У него была визитка – где-то в кармане пиджака. Нашёл, прочитал адрес. Телефон тоже был указан.

Гоги вышел на улицу, дошёл до ближайшего телефона-автомата. Опустил пятак, набрал номер.

– Алло, Щусев слушает.

– Алексей Дмитриевич? Это художник Гогенцоллер. Мы встречались на мосту.

– А, конечно! Как дела? Есть новые работы?