Текст книги "Художник из 50х (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Извините, – сказала она мелодичным голосом с лёгким акцентом, – а вы не тот художник, который создавал декорации к спектаклю?

– Частично, – смутился Гоги. – Я работал в бригаде, помогал товарищам.

– Не скромничайте, – улыбнулась она. – Степан Фёдорович рассказал мне, что белогвардейский штаб – это в основном ваша работа. Удивительно точно передана атмосфера обречённости.

– Спасибо, – поклонился Гоги. – А ваша игра сегодня была просто потрясающей. Я не мог оторваться.

– Вы очень любезны. Меня зовут Николь Станицкая.

– Георгий Валерьевич Гогенцоллер.

Они пожали руки, и Гоги почувствовал, как лёгкое прикосновение её пальцев отдаётся где-то в груди странной дрожью. Давно он не испытывал подобных ощущений.

– Какая необычная фамилия, – заметила она. – Не русская?

– Немецкая, – кивнул он. – Но я коренной москвич.

– А я наполовину полячка, – призналась Николь. – Отец из Варшавы, мать – русская дворянка. Такая вот смесь кровей.

Это объясняло её необычную красоту – в ней сочетались славянская мягкость и европейская утончённость. И этот лёгкий акцент, который делал её речь особенно привлекательной.

– Давно играете в театре? – поинтересовался Гоги.

– С детства мечтала о сцене, – ответила она. – Училась в Ленинграде, в Театральном институте. А в Москву приехала только в прошлом году. Здесь больше возможностей для молодых актёров.

– И не жалеете?

– Пока нет. Хотя Москва город сложный, не сразу принимает чужаков. Но зато какие здесь театры, какая публика!

Разговор завязался легко и непринуждённо. Николь оказалась не только красивой, но и умной, образованной женщиной. Она рассказывала о театральной жизни Ленинграда, о своих ролях, о планах на будущее. Гоги слушал, зачарованный не только содержанием её речи, но и тем, как она говорила – с выражением, с лёгкой театральностью, но без искусственности.

– А вы только декорациями занимаетесь? – спросила она. – Или ещё что-то рисуете?

– Разное, – уклончиво ответил Гоги. – Сейчас работаю в одном учреждении, рисую плакаты. А для души пишу картины.

– Какие картины?

– Пейзажи в основном. Люблю русскую природу, пытаюсь её передать на холсте.

– Как интересно! А можно когда-нибудь посмотреть?

Гоги почувствовал, как сердце забилось быстрее. Она интересуется его творчеством, хочет увидеть его работы!

– Конечно, – сказал он. – Было бы очень приятно показать их такому знатоку искусства.

– О, я не знаток, – засмеялась Николь. – Просто люблю всё красивое. А настоящая красота встречается так редко.

В этот момент к ним подошёл режиссёр с группой театральных критиков, и разговор прервался. Николь переключилась на официальное общение, отвечала на вопросы о своей роли, о планах театра. Но время от времени её взгляд встречался с взглядом Гоги, и в нефритовых глазах мелькала искорка заинтересованности.

Фуршет постепенно подходил к концу. Гости расходились, актёры снимали грим и переодевались. Гоги понял, что пора уходить, но не хотелось прерывать этот волшебный вечер.

– Николь, – обратился он к актрисе, когда она освободилась от назойливых поклонников. – Не согласились бы вы как-нибудь прогуляться по Москве? Я мог бы показать вам интересные места, которые не знают приезжие.

Она посмотрела на него внимательно, словно оценивая.

– А почему бы и нет, – сказала она наконец. – Мне действительно хочется лучше узнать этот город. Может быть, в воскресенье после обеда?

– С удовольствием! – не скрывая радости, ответил Гоги. – Где можно вас встретить?

– У входа в Александровский сад, в три часа. Там всегда много людей, легко найдём друг друга.

– Договорились.

Они ещё раз пожали руки, и Гоги почувствовал то же странное волнение от прикосновения её пальцев. Николь улыбнулась ему напоследок и ушла в артистические, а он направился к выходу из театра.

На улице была тёплая летняя ночь. Звёзды сияли над Москвой, где-то вдалеке играла музыка, молодёжь гуляла по бульварам. Гоги шёл домой медленно, не спеша, прокручивая в памяти события вечера.

Спектакль удался на славу, его декорации работали как надо, но главное – он встретил удивительную женщину. Николь Станицкая с её огненными волосами и нефритовыми глазами полностью захватила его внимание. Давно он не чувствовал такого трепета при встрече с представительницей прекрасного пола.

В трамвае он смотрел в окно на ночные огни города и думал о завтрашней встрече. Что показать ей? Куда пойти? О чём говорить? Хотелось произвести хорошее впечатление, показать себя с лучшей стороны.

Дома он долго не мог заснуть. Перед глазами стояла Николь на театральной сцене – величественная, страстная, прекрасная. Потом в фойе – улыбающаяся, живая, заинтересованная. Такие женщины встречаются редко, и он понимал, что завтра может стать особенным днём в его жизни.

За окном начинало светать, а он всё лежал с открытыми глазами, вспоминая каждое её слово, каждый взгляд, каждую улыбку. Огненно-рыжие волосы и глаза цвета нефрита – этот образ засел в памяти навсегда.

Наконец сон всё же пришёл, и ему снилась сцена, залитая ярким светом, а на ней танцевала рыжеволосая женщина в чёрном платье. И даже во сне сердце билось быстрее от одного только её присутствия.

Утром в воскресенье, двадцать пятого июня, Гоги проснулся с лёгким сердцем и предвкушением встречи с Николь. До трёх часов было ещё много времени, и он решил прогуляться по городу, подышать свежим воздухом, может быть, зайти в какой-нибудь музей.

Выйдя из дома, он направился в сторону центра. Воскресная Москва была спокойной и размеренной – семьи с детьми шли в парки, влюблённые парочки гуляли по бульварам, пожилые люди сидели на скамейках и читали газеты. Обычная картина выходного дня.

У входа в метро на Сокольниках он неожиданно увидел знакомую фигуру. Пауль Робертович Селельман стоял возле газетного киоска, внимательно изучая последний номер «Правды». Заметив Гоги, он радостно помахал рукой.

– Георгий Валерьевич! – подошёл он с улыбкой. – Какая приятная встреча! Как поживаете?

– Нормально, спасибо, – ответил Гоги. – А вы что здесь делаете? Далековато от центра.

– Да вот, навещал старого приятеля, живёт неподалёку, – пояснил Селельман. – А теперь возвращаюсь в лабораторию. У меня там новые разработки, очень интересные. Хотите посмотреть?

Гоги глянул на часы – только половина одиннадцатого. До встречи с Николь времени предостаточно.

– Почему бы и нет, – согласился он. – Всегда интересно увидеть плоды научного прогресса.

– Отлично! – обрадовался Селельман. – Поехали на моей машине, она здесь рядом.

Они сели в скромный чёрный «Москвич» и поехали через весь город к лаборатории Селельмана. По дороге учёный рассказывал о своих последних проектах.

– Видите ли, Георгий Валерьевич, война в Корее показала, что наше стрелковое оружие нуждается в серьёзной модернизации. Автоматы Калашникова хороши, но можно сделать лучше. Особенно если учесть эргономические факторы.

– Эргономические? – переспросил Гоги.

– Конечно! Как оружие лежит в руке, насколько удобно им пользоваться, как быстро солдат может перезарядить автомат или прицелиться. Все эти мелочи в бою решают очень многое.

Лаборатория Селельмана располагалась в отдельном здании на окраине Москвы. Охрана пропустила их без лишних вопросов – видимо, Пауль Робертович был здесь своим человеком. Они поднялись на третий этаж и прошли в просторное помещение, больше похожее на оружейную мастерскую.

Вдоль стен стояли стеллажи с различными образцами стрелкового оружия. Гоги увидел знакомые автоматы ППШ и ППС, винтовки Мосина, пистолеты ТТ. Но большинство образцов были ему незнакомы – явно экспериментальные разработки с необычными формами и деталями.

– Впечатляет, не правда ли? – сказал Селельман, видя его изумление. – Здесь собрана вся эволюция советского стрелкового оружия. А вот эти образцы – наше ближайшее будущее.

Он подвёл Гоги к отдельному стенду, где располагались несколько автоматов принципиально нового типа. У них были укороченные стволы, пластиковые приклады, оптические прицелы.

– Модификации автомата Калашникова, – пояснил Селельман. – Но значительно переработанные. Вес уменьшен на тридцать процентов, скорострельность увеличена, кучность стрельбы улучшена.

Гоги взял один из автоматов в руки. Сразу почувствовал разницу – оружие было легче и удобнее привычного АК. Рукоятка лучше лежала в ладони, приклад точнее подходил к плечу.

– Видите? – заметил Селельман. – У вас сразу правильная стойка получилась. А с обычным автоматом многим солдатам приходится приспосабливаться.

– Действительно, удобно, – согласился Гоги, прицеливаясь через оптический прицел. – И прицел отличный. В войну такого не было.

– Вот именно! А теперь главная проблема – как передать всё это конструкторам и производственникам. Чертежи они понимают, но эргономические тонкости улавливают плохо.

Селельман прошёл к большому чертёжному столу, где были разложены технические рисунки.

– Смотрите. Здесь показаны все размеры, все углы, все детали. Но как объяснить, что рукоятка должна лежать именно так, а не иначе? Что прицельная планка должна быть под определённым углом к стволу?

Гоги подошёл к столу и внимательно изучил чертежи. Действительно, технические рисунки передавали конструкцию, но не показывали, как оружие взаимодействует с человеком.

– Нужны дополнительные иллюстрации, – сказал он. – Показать, как солдат держит автомат, как прицеливается, как перезаряжает. Эргономику лучше всего передавать через рисунки людей.

– Точно! – воскликнул Селельман. – Именно это я и хотел услышать. Георгий Валерьевич, а не могли бы вы мне помочь? Сделать серию иллюстраций для конструкторов?

Гоги задумался. С одной стороны, у него и так достаточно работы. С другой – предложение было интересным. Как фронтовик, он понимал важность удобного оружия. Сколько раз на войне неудобная винтовка мешала точно выстрелить, а тяжёлый автомат замедлял движение в атаке.

– Хорошо, – согласился он. – Попробуем. Но мне понадобится натура – настоящие солдаты, которые покажут, как правильно обращаться с оружием.

– Не проблема! – обрадовался Селельман. – У меня есть группа испытателей – бывшие фронтовики, отлично знают своё дело.

Они провели в лаборатории несколько часов. Селельман показывал различные образцы оружия, объяснял их особенности, рассказывал о преимуществах и недостатках. Гоги слушал с неожиданным интересом – тема захватывала его как ветерана войны.

Особенно его заинтересовали новые снайперские винтовки. Лёгкие, точные, с превосходными оптическими прицелами. На войне он не был снайпером, но понимал важность меткой стрельбы на большие расстояния.

– А эта красавица, – Селельман показал на элегантную винтовку с деревянным прикладом, – может поразить цель на расстоянии до полутора километров. Представляете? Почти как артиллерия, только точнее.

– Удивительно, – признал Гоги, беря винтовку в руки. – В сорок втором о таком можно было только мечтать.

– Прогресс не стоит на месте. Через десять лет наши солдаты будут вооружены так, что любая армия мира покажется им устаревшей.

Время летело незаметно. Гоги увлёкся разговором об оружии, о тактике, о том, как новые технологии меняют характер боевых действий. Селельман оказался не только талантливым конструктором, но и интересным собеседником.

– Знаете, что меня больше всего поражает в современном оружии? – сказал Гоги, рассматривая очередной экспериментальный автомат. – Как учтены потребности обычного солдата. Раньше оружие делали, а потом заставляли людей к нему приспосабливаться. А теперь наоборот – оружие подгоняют под человека.

– Именно! – согласился Селельман.

Внезапно Гоги глянул на часы и ахнул – было уже половина третьего!

– Пауль Робертович, извините, но мне нужно срочно ехать. У меня назначена встреча.

– Конечно, конечно! – засуетился Селельман. – Но вы обещали помочь с иллюстрациями?

– Обещал и выполню. Как найду время – обязательно займусь вашими чертежами.

– Отлично! А сейчас довезу вас, куда нужно.

По дороге к Александровскому саду Гоги думал о проведённом утре. Работа с Селельманом обещала быть интересной и важной. Оружие – это не просто железо, это продолжение руки солдата. И от того, насколько оно удобно, зависят человеческие жизни.

Машина остановилась у входа в сад. До встречи с Николь оставалось десять минут – как раз успевает. Гоги попрощался с Селельманом и направился к условленному месту, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного в лаборатории.

Но уже через несколько шагов мысли о современном оружии отступили на второй план. Впереди ждала встреча с прекрасной актрисой, и сердце снова забилось в предвкушении.

Глава 31

У входа в Александровский сад собралась обычная воскресная толпа – семьи с детьми, влюблённые парочки, туристы с фотоаппаратами. Гоги прибыл за пять минут до назначенного времени и стал искать глазами знакомую фигуру. Сердце билось чаще обычного – давно он не волновался так перед встречей с женщиной.

И вот он увидел её. Николь стояла у ограды сада, рассматривая прохожих. На ней было лёгкое летнее платье бежевого цвета, подчёркивающее стройность фигуры, и широкополая шляпка, из-под которой выбивались огненно-рыжие пряди. В руках – небольшая кожаная сумочка и солнечные очки.

– Николь! – окликнул он, подходя ближе.

Она обернулась, и лицо её озарила улыбка.

– Георгий Валерьевич! Как хорошо, что вы пришли. Я уже начала волноваться, что что-то случилось.

– Извините за небольшое опоздание, – поклонился он. – Задержался по делам. Но теперь я полностью в вашем распоряжении.

Они прошли в сад, где между клумб и фонтанов прогуливались москвичи и гости столицы. День был солнечный и тёплый, воздух пах цветами и свежескошенной травой.

– Какая красота! – воскликнула Николь, любуясь ухоженными аллеями. – В Ленинграде тоже есть прекрасные сады, но здесь какая-то особенная атмосфера.

– Москва – город контрастов, – согласился Гоги. – Здесь современность соседствует с историей. Хотите, покажу вам несколько интересных мест?

– С удовольствием! Я ведь совсем недавно в Москве, многого ещё не видела.

Они медленно прогуливались по саду, и Гоги рассказывал об истории этих мест. Николь слушала внимательно, время от времени задавая вопросы. Её интересовало всё – архитектура, люди, традиции. Было видно, что она не просто проводит время, а искренне хочет познакомиться с городом.

– А вот это здание, – показал Гоги на Манеж, – построено ещё в начале прошлого века. Сначала здесь проводили военные парады, потом выставки.

– Какая интересная судьба у московских зданий, – заметила Николь. – Каждое прожило несколько жизней.

– Как и люди, – философски добавил Гоги.

Она посмотрела на него внимательно.

– Вы имеете в виду что-то конкретное?

– Да так, общие рассуждения, – уклончиво ответил он. Рассказывать о своём необычном прошлом было явно рановато.

Они дошли до Красной площади, и Николь замерла в восхищении. Собор Василия Блаженного сиял в лучах солнца всеми красками, Кремлёвские стены торжественно возвышались над площадью.

– Это потрясающе! – прошептала она. – Я видела фотографии, но живьём это совсем другое впечатление.

– Приезжие всегда так реагируют, – улыбнулся Гоги. – Хотите зайдём в собор? Внутри тоже очень красиво.

– Можно? А не будет проблем?

– Почему же? Это памятник культуры, открыт для посещения.

Они вошли в собор, и Николь ахнула от изумления. Древние фрески, иконы, затейливая архитектура внутренних переходов – всё это создавало особую атмосферу, перенося в далёкое прошлое.

– Здесь чувствуешь связь с историей, – тихо сказала она. – Словно прикасаешься к вечности.

– Вы очень тонко чувствуете, – заметил Гоги. – Не каждый способен на такое восприятие.

– Актёрская профессия развивает чувствительность, – объяснила Николь. – Мы должны улавливать настроения, атмосферу, скрытые эмоции.

Они провели в соборе около получаса, рассматривая древние росписи и слушая рассказы экскурсовода. Потом вышли на площадь и направились к ГУМу.

– А теперь покажу вам современную Москву, – предложил Гоги. – Хотите зайдём в универмаг? Там можно выпить кофе и посмотреть на московских модниц.

– Отличная идея! В театре все только и говорят о новых веяниях в моде.

В ГУМе они долго бродили по галереям, рассматривая витрины магазинов. Николь интересовалась всем – тканями, украшениями, книгами. Она была живой и непосредственной, совсем не похожей на капризных актрис, о которых писали в газетах.

– Какие красивые ткани! – восхищалась она, разглядывая витрину. – А этот цвет как раз подошёл бы для роли Лизы в «Пиковой даме».

– Вы будете играть в опере Чайковского?

– Пока только мечтаю. Но наш режиссёр обещал поговорить с коллегами из Большого театра.

Они зашли в кафе на третьем этаже и заказали кофе с пирожными. За соседними столиками сидели нарядно одетые москвичи, обсуждали театральные премьеры и художественные выставки. Атмосфера была интеллигентская, культурная.

– Расскажите о своём творчестве, – попросила Николь, размешивая сахар в кофе. – Вчера вы говорили, что пишете пейзажи.

– Да, это моя слабость, – признался Гоги. – Русская природа завораживает. Пытаюсь передать её красоту на холсте.

– А можно увидеть ваши работы?

– Конечно. Если хотите, после прогулки зайдём ко мне. Я покажу последние картины.

– С удовольствием! Всегда интересно посмотреть на мир глазами художника.

Кофе был превосходный, пирожные – свежие и вкусные. Разговор протекал легко и непринуждённо. Николь рассказывала о театральной жизни, о своих ролях, о планах. Гоги делился впечатлениями о Москве, о людях, которых встречал.

– А знаете, что мне больше всего нравится в этом городе? – сказала Николь, допивая кофе. – Здесь каждый человек чем-то увлечён. В Ленинграде люди более сдержанные, а москвичи готовы часами говорить о своих увлечениях.

– Это правда, – согласился Гоги. – Москва – город энтузиастов.

После кафе они прогулялись по Тверской улице, зашли в книжный магазин, где Николь купила томик Ахматовой, потом посидели в сквере возле памятника Пушкину.

– Какой он живой, – сказала она, глядя на бронзовую фигуру поэта. – Словно сейчас сойдёт с постамента и прочитает стихи.

– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», – процитировал Гоги.

– «К нему не зарастёт народная тропа», – подхватила Николь. – Удивительно, как поэзия переживает века.

– А театр тоже своеобразный памятник, – заметил Гоги. – Каждый спектакль – это попытка сохранить красоту для потомков.

– Вы очень тонко это сформулировали. Актёр действительно хранитель культуры, а не просто развлекатель.

Время летело незаметно. Уже начинало вечереть, когда они добрались до дома Гоги, медленно, продолжая разговор.

– Извините за скромность жилища, – сказал он, открывая дверь. – Но моя комната довольно просторная.

– Что вы, мне очень интересно посмотреть, как живёт настоящий художник.

В комнате Николь сразу обратила внимание на мольберт с накрытой тканью картиной.

– А можно посмотреть на вашу последнюю работу?

Гоги снял ткань, открыв пейзаж, который писал всю ночь после разговора с Аней о Бунине. Николь подошла ближе и долго молча рассматривала холст.

– Это прекрасно, – сказала она наконец. – Такая тихая печаль, такая русская душа. Вы действительно чувствуете природу.

– Спасибо, – смутился Гоги. – Это под впечатлением от рассказов Бунина.

– Понятно! «Антоновские яблоки», да? У вас получилось передать ту же атмосферу – красота прошлого, которое уже не вернётся.

Они ещё полчаса рассматривали его картины, обсуждали технику, композицию, цветовые решения. Николь разбиралась в живописи лучше, чем можно было ожидать от актрисы.

– Мне пора, – сказала она наконец. – Завтра репетиция с утра.

– Конечно. Я провожу вас.

– Не стоит, доберусь сама. Но спасибо за чудесный день! Я так много узнала о Москве и… о вас.

Она протянула ему руку для прощания, и он галантно её поцеловал.

– Увидимся ещё? – спросил он.

– Обязательно, – улыбнулась Николь. – Мне очень понравилось с вами разговаривать.

После её ухода Гоги долго стоял у окна, провожая взглядом её стройную фигуру. День получился удивительным – лёгким, радостным, наполненным новыми впечатлениями. Николь оказалась не просто красивой женщиной, но и интересным, умным собеседником.

И главное – между ними возникло взаимное притяжение, тонкое, но явственно ощутимое. Это была не страсть с первого взгляда, а что-то более глубокое – понимание, общность интересов, желание узнать друг друга лучше.

Во вторник вечером, возвращаясь с работы, Гоги почти столкнулся с Ниной. Она словно поджидала его, стоя у почтовых ящиков с каким-то напряжённым выражением лица. В руках у неё была корзинка с продуктами – видимо, возвращалась с рынка.

– Гоги, – окликнула она его, и в голосе послышалась странная нотка. – Можно поговорить?

– Конечно, Нина, – ответил он, останавливаясь. – Что-то случилось?

Она помолчала, разглядывая его лицо, словно искала что-то в его чертах.

– Ты… ты в последнее время какой-то другой стал, – сказала она наконец. – Весёлый такой, довольный. Раньше всегда хмурый ходил, а теперь даже насвистываешь иногда.

Гоги не сразу понял, к чему она клонит.

– Работа наладилась, – объяснил он. – Начальник оказался нормальным человеком, коллектив хороший. Вот и настроение улучшилось.

– Только ли работа? – Нина поставила корзинку на пол и сложила руки на груди. – А может, ещё что-то появилось в твоей жизни?

В её тоне послышалось что-то колючее, и Гоги почувствовал неловкость.

– Нина, я не понимаю, о чём ты.

– Не понимаешь? – Глаза её сверкнули. – А я понимаю. Женщина сразу чувствует, когда у мужчины появляется… интерес.

– Что за глупости, – попытался отшутиться Гоги, но она не дала ему закончить.

– Никакие не глупости! – Голос Нины становился всё громче. – Я же не слепая! Видела, как ты в субботу нарядился – костюм отутюжил, ботинки до блеска начистил. Куда это ты так собрался? На работу в выходной?

Гоги почувствовал, как краснеет. Действительно, в субботу он тщательно готовился к премьере, но объяснять это Нине не хотелось.

– Был в театре, – сказал он сухо. – На премьере спектакля, в котором участвовал как художник.

– В театре! – Нина всплеснула руками. – Один, конечно? Никого не встретил там?

– Нина, что с тобой? Почему ты так говоришь?

Она подняла корзинку и прижала к себе, как щит.

– А что со мной? Я же ничего особенного не говорю. Просто интересуюсь жизнью… друга.

В слове «друга» звучала такая горечь, что Гоги почувствовал укол вины.

– Ты мой добрый сосед, Нина. Мы всегда хорошо общались.

– Сосед, – повторила она с горькой усмешкой. – Да, конечно. Сосед. А я-то думала… – Она не договорила, отвернулась к окну.

Гоги стоял рядом и не знал, что сказать. Он понимал, что Нина питает к нему более тёплые чувства, чем он к ней, но до сих пор думал, что она это понимает и принимает. А теперь видел, что девушка страдает.

– Нина, – мягко сказал он, – я не хотел тебя расстраивать. Но я никого не обманывал. Я всегда говорил, что у нас просто дружеские отношения.

– Дружеские, – эхом повторила она. – А я думала… После того как ты её потерял… мне казалось, что мы понимаем друг друга. Что у нас общее горе, общие воспоминания.

– У нас есть общее прошлое, – согласился Гоги. – Но это не означает, что должно быть общее будущее.

Нина резко повернулась к нему, и он увидел, что глаза её полны слёз.

– Значит, есть она? Та, с которой ты видишь общее будущее?

Гоги растерялся. Рассказывать о Николь было рано – они виделись всего один раз. Но и врать не хотелось.

– Нина, я не готов об этом говорить.

– Не готов! – Она всхлипнула. – То есть готов с ней гулять, а со мной говорить не готов?

– Мы с тобой сейчас и говорим.

– Неправда! Ты отделываешься общими фразами. Скажи честно – есть у тебя женщина?

Гоги помолчал. Соврать было бы проще, но Нина заслуживала честности.

– Есть знакомая, – сказал он тихо. – Но это только начало. Я сам не знаю, что из этого получится.

Нина словно получила пощёчину. Лицо её стало белым, руки задрожали.

– Понятно, – прошептала она. – Всё понятно.

– Нина, пожалуйста…

– Нет! – Она подняла руку, останавливая его. – Не нужно ничего объяснять. Я всё поняла.

Она схватила корзинку и бросилась прочь. Гоги слышал, как стучат её каблуки, как хлопает дверь. Потом всё стихло.

Он остался стоять, чувствуя себя последним негодяем. Нина была хорошей девушкой, она не заслуживала страданий. Но он не мог заставить себя полюбить её, как не мог изменить биение своего сердца.

Вернувшись к себе, он услышал сквозь стены тихий плач. Нина рыдала в своей комнате, и каждый всхлип отдавался болью в его груди. Он хотел постучать к ней, попытаться утешить, но понимал, что сейчас его присутствие только усугубит ситуацию.

Сел за стол и попытался работать над эскизами для Селельмана, но не мог сосредоточиться. В голове крутились слова Нины, её обиженный взгляд, её слёзы. Неужели он действительно был так слеп? Неужели не видел глубины её чувств? Или же просто не хотел? Не мог? Гоги не знал.

А может быть, видел, но предпочитал не замечать? Было бы удобнее считать их отношения просто дружескими, не принимать на себя ответственность за чужие эмоции.

За стеной плач постепенно утих, но Гоги не находил себе места. Он понимал, что причинил боль человеку, который её не заслужил. Нина была добрая, искренняя, преданная. Любая другая, наверное, была бы счастлива с ней.

Но сердце не обманешь. Нина вызывала у него только тёплые дружеские чувства, а Николь… При одной мысли о рыжеволосой актрисе что-то трепетало в груди, хотелось снова увидеть её нефритовые глаза, услышать мелодичный голос.

Неужели это и есть любовь? Эта странная избирательность чувств, эта необъяснимая тяга к одному человеку при равнодушии к другим?

Около полуночи он услышал тихие шаги в коридоре, потом стук в свою дверь. Открыл – на пороге стояла Нина. Глаза красные от слёз, но лицо спокойное.

– Извини, – сказала она тихо. – Я не должна была тебе устраивать сцену. Ты ни в чём не виноват.

– Нина, я…

– Не нужно ничего говорить. Я сама во всём виновата. Выдумала себе то, чего не было. А ты всегда был честен со мной.

– Но мне больно, что ты страдаешь.

– Пройдёт, – грустно улыбнулась она. – Всё проходит. А мы останемся соседями и… друзьями. Если ты не против.

– Конечно, не против. Ты дорогой мне человек, Нина.

– И ты мне. Поэтому я желаю тебе счастья. С той, которую ты выбрал.

Она повернулась и ушла к себе. Гоги закрыл дверь и прислонился к ней спиной. В груди было тяжело – от жалости к Нине, от стыда за причинённую боль, от понимания того, что в жизни нельзя всем понравиться и никого не обидеть.

Но выбор был сделан. И теперь остаётся жить с его последствиями.

После разговора с Ниной Гоги не мог найти себе места. Чувство вины грызло изнутри, а воспоминания о слезах девушки не давали покоя. Он достал из ящика стола пачку папирос «Беломорканал» – крепких, без фильтра, которые курил ещё на фронте в трудные моменты.

Зажёг папиросу, глубоко затянулся. Едкий дым обжёг лёгкие, но принёс знакомое успокоение. За окном комнаты в бараке была тихая летняя ночь, где-то лаяла собака, в соседних комнатах слышались приглушённые голоса.

Он поставил на стол чистый лист бумаги и взял карандаш. Руки сами потянулись к нему – в трудные минуты творчество всегда помогало привести мысли в порядок. И сразу в голове всплыл образ Николь – огненные волосы, нефритовые глаза, улыбка, от которой что-то теплело в груди.

Первые штрихи легли на бумагу осторожно, неуверенно. Овал лица, линия подбородка, изгиб шеи. Гоги курил и рисовал, пытаясь поймать в карандашных линиях то особенное, что отличало Николь от всех других женщин.

Память послушно воскрешала детали – как она стояла в театральном фойе с бокалом шампанского, как смеялась в ГУМе, разглядывая витрины, как внимательно изучала его картины. Каждое воспоминание добавляло новые черты к портрету.

Он работал медленно, тщательно прорабатывая каждую деталь. Особенно долго возился с глазами – они должны были передать не только цвет, но и глубину, ум, живость характера. Нефритовые глаза Николь были её главным украшением, в них читалась и женственность, и сила, и артистический темперамент.

Папироса догорела, он закурил следующую. Никотин помогал сосредоточиться, отгонял навязчивые мысли о Нине, о её слезах, о собственной неспособности полюбить хорошую девушку. Сейчас в мире существовали только он, карандаш и рождающийся на бумаге образ.

Волосы были особенно сложными. Как передать их огненный цвет обычным карандашом? Гоги экспериментировал с тенями и полутонами, пытался создать ощущение объёма и движения. Волосы Николь жили своей жизнью, они то разлетались на ветру, то послушно укладывались в причёску, то выбивались озорными прядками из-под шляпки.

Постепенно на листе проступал характер. Не просто красивая женщина, а личность со своими особенностями. Лёгкая театральность в посадке головы, интеллигентность в выражении глаз, едва заметная грусть в изгибе губ. Такой он запомнил Николь – сложной, многогранной, притягательной.

Часы на стене тикали, отсчитывая ночные минуты. В бараке постепенно стихали звуки – соседи засыпали, готовясь к новому трудовому дню. А Гоги всё рисовал, куря одну папиросу за другой и погружаясь всё глубже в творческий транс.

Портрет оживал под его руками. Уже можно было узнать Николь, увидеть её неповторимые черты. Но чего-то всё ещё не хватало – той искры, которая делает портрет не просто похожим, а живым.

И тогда он вспомнил её улыбку. Не официальную, актёрскую, а настоящую – такую, какой она улыбнулась ему в Александровском саду, когда он рассказывал об истории московских зданий. Тёплую, открытую, чуть лукавую.

Несколько лёгких штрихов изменили выражение лица на портрете. Уголки губ чуть приподнялись, в глазах появились смешинки, всё лицо словно засветилось изнутри. Вот теперь это была она – Николь Станицкая во всей своей обаятельной красоте.

Гоги отложил карандаш и посмотрел на работу. Портрет удался. В нём была передана не только внешность актрисы, но и её сущность – артистичность, ум, женственность, лёгкая загадочность. Такой он увидел её и запомнил.

Затушил последнюю папиросу и откинулся в кресле. За окном уже брезжил рассвет, а он всю ночь просидел за работой. Но не жалел – творчество было лучшим лекарством от душевных терзаний.

Портрет Николь лежал на столе, и Гоги смотрел на него с тихим удовлетворением.

Накрыл рисунок чистым листом и пошёл готовиться ко сну. День обещал быть трудным, нужно было выспаться. А портрет пусть подождёт своего часа.

Гоги заснул под утро, когда за окном уже совсем рассвело, но сон пришёл тяжёлый, беспокойный. Может быть, виной было переутомление, а может – слишком много крепких папирос, выкуренных за ночь. Сначала снились обрывки дневных впечатений – лицо Николь, слёзы Нины, чертежи Селельмана. Но постепенно сон начал темнеть, проваливаться в какие-то мрачные глубины памяти.