Текст книги "Художник из 50х (СИ)"

Автор книги: Сим Симович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Дошёл до Сокольников, углубился в парк. Здесь было тише, воздух чище. Осенние листья шуршали под ногами золотым ковром. Где-то в кронах перекликались птицы, готовясь к отлёту на юг.

Гоги сел на скамейку у пруда и просто смотрел. Вода тёмная, спокойная, отражающая небо и облака. По поверхности изредка расходились круги – рыба поднималась за упавшим листом или насекомым.

«Когда последний раз я просто сидел и ничего не делал?» – подумал он.

Не помнил. С момента попадания в это тело он постоянно что-то творил, создавал, изобретал. Словно боялся остановиться, потерять темп, оказаться ненужным.

Но творчество – не конвейер. Его нельзя штамповать по графику. Оно требует пауз, тишины, времени для размышлений.

С пруда поднялась утка, полетела куда-то в сторону леса. Гоги проследил её полёт взглядом, отметил, как красиво играет солнце на её крыльях. Простое наблюдение, без желания зафиксировать, нарисовать, использовать.

Встал, пошёл дальше. Тропинка вела к роще, где росли старые дубы. Их стволы были покрыты мхом, ветви переплетались причудливыми узорами. Здесь пахло прелыми листьями, грибами, тишиной.

Он шёл между деревьев, касался рукой шершавой коры, слушал шелест листвы над головой. Никуда не спешил, ничего не планировал. Просто был.

К полудню вышел к полю, где паслись лошади. Они мирно щипали траву, изредка поднимая головы и глядя на него умными глазами. Одна кобыла подошла к забору, позволила погладить себя по морде.

«Вот она, живая красота, – подумал Гоги. – Не нарисованная, не вырезанная. Настоящая».

Прошёл через деревню, где бабы стирали бельё у колодца. Послушал их неспешный разговор о погоде, урожае, внуках. В их словах не было ничего особенного, но была жизнь – простая, понятная, искренняя.

К вечеру добрался до небольшого холма с видом на Москву. Город лежал внизу, дымился трубами, мерцал огнями. Отсюда он казался не страшным механизмом власти, а просто местом, где живут люди.

Гоги сел на траву, достал из кармана кусок хлеба, который захватил из дома. Жевал медленно, смакуя простой вкус. Когда последний раз он ел не торопясь, не думая о работе?

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в розовые и оранжевые тона. Красота неповторимая, которую никакой художник не передаст полностью. Можно лишь попытаться поймать отдельные мгновения, отдельные оттенки.

«Завтра снова буду рисовать, – подумал он. – Но уже не из пустоты. Колодец наполнился».

День, проведённый без творчества, оказался самым творческим за последние недели. Он не создал ни одного произведения, но восстановил связь с источником вдохновения.

На обратном пути заглянул в придорожную церковь – маленькую, скромную, полузаброшенную. Внутри горели свечи, пахло ладаном. Он постоял в тишине, не молясь, просто впитывая особую атмосферу места.

Домой вернулся уже в сумерках. В комнате зажёг лампу, заварил чай. И почувствовал, как в пальцах снова зашевелилось желание взять кисть.

Но не сегодня. Сегодня он просто посидит с чаем, вспоминая прожитый день. А завтра…

Завтра колодец снова будет полным.

Глава 19

Утром Гоги проснулся с ясной головой и спокойной душой. Вчерашняя прогулка сделала своё дело – внутренний источник наполнился заново. Он сел за стол, разложил краски и взял кисть. Рука двигалась легко, уверенно.

Шестая иллюстрация – испытание огнём. Иван стоит перед огромным котлом с кипящей водой. Но вода не страшная, а сказочно-красивая – переливается всеми оттенками синего и голубого, пускает радужные пузыри. Сам котёл – произведение искусства: медный, с золотыми узорами, украшенный драгоценными камнями.

Иван изображён не напуганным простачком, а решительным героем. Красная рубаха расстёгнута, мускулистая грудь открыта. Лицо серьёзное, но не мрачное – он знает, что испытание преодолеет.

Царь и придворные наблюдают с галереи. Их лица выражают любопытство, а не злорадство. Даже антагонисты в этой версии не абсолютно злы – просто люди со своими слабостями.

Седьмая иллюстрация – превращение. Иван выходит из котла преображённым – не внешне, а внутренне. Теперь это не простой крестьянский парень, а будущий царь. Осанка изменилась, взгляд стал более глубоким, ответственным.

Конёк-Горбунок рядом с ним тоже преобразился – стал больше, благороднее, но сохранил свою добрую мудрость. Грива развевается, как знамя, глаза светятся пониманием свершившегося чуда.

Восьмая иллюстрация – свадьба. Гоги изобразил её не пышной церемонией, а народным праздником. Царь-девица в белом платье, расшитом золотом и серебром, но простого покроя. Иван в красной рубахе с золотыми пуговицами – наряден, но без излишеств.

Вокруг них – весь народ: крестьяне, ремесленники, купцы. Все радуются, танцуют, поют. На столах – не изысканные яства, а простая русская еда: каравай, пироги, мёд. Праздник для всех, а не только для знати.

Девятая иллюстрация – новый царь за работой. Иван сидит не на троне, а за простым столом, разбирает жалобы и просьбы подданных. Корона лежит рядом – символ власти, который можно снять, когда он мешает делу.

Конёк-Горбунок стоит у стола, как верный советник. В его больших умных глазах читается мудрость веков. Он помогает новому царю принимать справедливые решения.

Десятая иллюстрация – счастливое царство. Широкая панорама: поля золотятся хлебом, города процветают, люди улыбаются. Над всем этим – ясное небо с белыми облаками. Мир, где справедливость победила, а власть служит народу.

Одиннадцатая иллюстрация – Иван и Царь-девица у окна дворца, смотрят на своё царство. Она положила голову ему на плечо, он обнимает её за талию. Простое человеческое счастье на фоне государственных забот.

Двенадцатая, финальная иллюстрация – Конёк-Горбунок скачет по радуге. Его миссия выполнена, простой парень стал мудрым царём. Теперь волшебный конь отправляется помогать другим героям других сказок.

Радуга переливается всеми цветами, ведёт в бесконечность. Конёк-Горбунок обернулся на прощание – в его взгляде благодарность и обещание: когда понадобится, он вернётся.

Гоги отложил кисть и посмотрел на законченную работу. Двенадцать иллюстраций лежали перед ним – яркие, динамичные, полные жизни. Каждая могла стать кадром мультфильма, каждая рассказывала свою часть истории.

Стиль получился именно таким, каким задумывался – советская анимационная школа с её чистыми линиями, выразительными типажами и глубоким содержанием. Сказка о том, как простой человек может стать правителем, если у него доброе сердце и верные друзья.

Взял деревянную жар-птицу, которую вырезал для дочери Берии, положил её рядом с иллюстрациями.

Гоги убрал последние иллюстрации в папку, бережно переложив их листами чистой бумаги. Работа была закончена, и теперь можно было позволить себе передышку.

Поставил чайник на плиту, достал из шкафа заветный кусок тростникового сахара – тот самый, кубинский, что берёг как сокровище. Отколол маленький кусочек ножом, положил в рот и заварил крепкий чай в привычном глиняном чайнике.

Налил в блюдце, включил радио. Динамик потрескивал, настраиваясь на волну, затем зазвучал знакомый голос диктора:

– Слушайте последние известия. Передаёт Москва.

Гоги устроился в кресле, отхлебнул из блюдца. Сладость кубинского сахара медленно растворялась на языке, смешиваясь с терпкостью чая. Особенное удовольствие – неспешное, вдумчивое.

– В Магнитогорске досрочно выполнен план по выплавке стали, – сообщал диктор. – Металлурги города превысили годовое задание на двенадцать процентов.

За окном сгущались сумерки. Гоги слушал новости и думал о большой стране, частью которой он стал. Заводы, фабрики, колхозы – всё работает, строится, растёт. Где-то в Магнитогорске люди плавят сталь, где-то на Украине убирают хлеб, где-то в Сибири добывают уголь.

– На Кубе завершается уборка сахарного тростника, – продолжал диктор. – Урожай превышает прошлогодний на восемь процентов.

Гоги усмехнулся, отколов ещё кусочек сахара. Вот она, связь времён – кубинский тростник в его московской комнате. Где-то там, за океаном, под жарким солнцем, рабочие срезают стебли, из которых получается этот янтарный кристалл сладости.

– В столице открылась выставка молодых советских художников, – неожиданно привлекло его внимание сообщение. – Экспозиция демонстрирует достижения социалистического реализма в живописи.

«Интересно, – подумал художник, – попали бы мои работы на такую выставку?»

Наверное, нет. Слишком необычные, слишком далёкие от канонов соцреализма. Его Иван-царевич больше походил на героя японской манги, чем на советского богатыря. А Снежная королева и вовсе была северной богиней из скандинавской мифологии.

– Советские учёные достигли новых успехов в изучении космического пространства, – сообщал диктор. – Запуск искусственных спутников Земли планируется в ближайшие годы.

Гоги отхлебнул чаю, представляя себе будущее. В его времени, в 2024 году, люди уже давно летали в космос, высаживались на Луну, отправляли аппараты к другим планетам. А здесь, в 1950-м, это всё ещё мечта, но мечта осуществимая.

– В Ленинграде состоялась премьера нового балета «Медный всадник», – продолжались новости. – Постановка получила высокую оценку критиков и зрителей.

Культура, наука, промышленность – страна жила полной жизнью, несмотря на недавно закончившуюся войну. Люди работали, творили, мечтали о будущем. И он был частью этого процесса – маленькой, но важной частью.

Сахар растаял окончательно, оставив во рту сладкое послевкусие. Гоги допил чай, выключил радио. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене.

Завтра снова поедет к Берии, покажет новые иллюстрации. Получит, возможно, следующее задание. И снова будет творить, создавать красоту в этом сложном, противоречивом, но удивительно живом мире.

А пока просто сидел в тишине, ощущая сладость кубинского тростника и тепло московского вечера.

Тишина в комнате была особенной – не пустой, а наполненной. За окном мерцали первые звёзды, напоминая о той ночной встрече неделю назад. Гоги допил чай и невольно улыбнулся, вспоминая столкновение с девушкой в берете и больших очках.

Какой же она была? Попытался восстановить в памяти её облик. Светлые волосы, выбивающиеся из-под берета. Серые глаза за стёклами очков – умные, живые. Тонкие черты лица, чуть вздёрнутый носик. И эта особенная интонация, когда она называла созвездия – Кассиопею, Лиру…

Неожиданно для себя он поднялся, подошёл к столу и взял чистый лист. Рука сама потянулась к карандашу. В голове всплывал образ – не придуманный, а реальный, запечатлённый памятью в тот короткий момент встречи.

Первые линии легли на бумагу робко, неуверенно. Овал лица – правильный, но не кукольный. Чуть заострённый подбородок, высокие скулы. Лоб открытый, интеллигентный – лоб человека, который много думает, изучает, познаёт мир.

Гоги работал медленно, вдумчиво. Это был не заказ, не иллюстрация к сказке – это была попытка удержать мгновение, зафиксировать красоту, мелькнувшую в его жизни.

Глаза получались особенно сложными. Они должны были быть живыми, выразительными, но не терять той особенной серой глубины, которую он запомнил. Карандаш скользил по бумаге, создавая лёгкие тени вокруг глазниц, прорисовывая тонкие линии ресниц.

За стёклами очков глаза казались чуть больше, чем на самом деле. Эффект линз, который нужно было передать точно – не утрировать, но и не упустить. Очки были частью её образа, делали лицо более интеллектуальным, серьёзным.

Брови – тонкие, изящно изогнутые, не выщипанные в нитку, а естественные. Над ними – гладкий лоб, слегка отражающий свет фонаря в той ночной сцене. Волосы выбивались из-под берета небрежными прядками – светлые, мягкие, живые.

Гоги остановился, отложил карандаш. Что-то было не так. Рисунок получался технически правильным, но безжизненным. Не хватало того особенного света, который он увидел в её глазах. Той искорки любопытства, когда она смотрела на звёзды.

Взял более мягкий карандаш, начал работать с тенями. Лёгкие штрихи под скулами, чуть заметная тень от ресниц, игра света и тени на стёклах очков. Лицо постепенно обретало объём, становилось живым.

Нос – прямой, с чуть заметной горбинкой, которая придавала лицу характер. Не идеальный нос с обложки журнала, а настоящий, принадлежащий конкретному человеку. Ноздри чуть расширены – она дышала прохладным ночным воздухом, когда они столкнулись.

Губы рисовались особенно осторожно. Они были не накрашены – просто естественные, слегка припухшие от холода. Форма правильная, но не кукольная – верхняя губа чуть тоньше нижней, с едва заметной ложбинкой посередине.

Подбородок – небольшой, аккуратный, с чуть заметной ямочкой. Шея – тонкая, изящная, скрывающаяся в воротнике пальто. Только намёк, силуэт, но достаточный, чтобы передать общую хрупкость фигуры.

Особое внимание Гоги уделил берету. Он сидел на голове чуть набок, как часто носят студентки – не для красоты, а для удобства. Мягкая ткань облегала голову, но не скрывала полностью волосы. Выбивающиеся пряди создавали ощущение живости, естественности.

Очки требовали отдельной проработки. Не просто стёкла в оправе, а сложный оптический прибор. Карандаш передавал, как линзы преломляют свет, как на стёклах отражаются блики фонаря. Оправа – простая, металлическая, без украшений. Практичные очки для работы, а не модный аксессуар.

Выражение лица было самым сложным. В тот момент встречи на её лице читалось удивление, лёгкое смущение, но и любопытство. Она не испугалась столкновения, не рассердилась – просто приняла это как забавную случайность.

Гоги попытался передать эту гамму эмоций. Чуть приподнятые брови – удивление. Лёгкая улыбка в уголках глаз – добродушие. Слегка раскрытые губы – она хотела что-то сказать, объяснить, что смотрела на звёзды.

Работа заняла несколько часов. За окном звёзды поднялись выше, воздух стал прохладнее. Гоги не замечал времени – он был полностью поглощён процессом воссоздания увиденного образа.

Постепенно на бумаге проявлялось лицо – живое, естественное, красивое той особенной красотой, которая не кричит о себе, а просто существует. Красота ума, молодости, искренности.

Последними штрихами стали мелкие детали – крошечные веснушки на переносице, которые он едва заметил при свете фонаря. Лёгкие морщинки в уголках глаз – не от возраста, а от привычки щуриться, вглядываясь в звёздное небо или в формулы на доске.

Тень от берета ложилась на лоб неровно – ткань была мягкой, создавала сложную игру света и тени. Это не портрет в студии с выставленным освещением, а зарисовка с натуры, схваченная в естественной обстановке.

Гоги отложил карандаш и посмотрел на результат. На листе смотрела девушка – та самая, что врезалась в него на ночной улице, назвала созвездия и растворилась в темноте, оставив лишь воспоминание о мимолётной встрече.

Портрет получился не идеальным в академическом смысле – где-то линии были чуть неровными, где-то тени легли не совсем точно. Но в нём была жизнь, правда момента, искренность восприятия.

Художник откинулся на стуле, разминая затёкшие плечи. В комнате было тихо, только тикали часы на стене. За окном ночная Москва засыпала, но звёзды всё ещё мерцали в небе – те самые, на которые она смотрела в ту ночь.

«Интересно, – подумал Гоги, – увижу ли её ещё когда-нибудь?»

Москва – большой город, миллионы людей. Шансы встретить случайного прохожего повторно ничтожно малы. Но почему-то ему казалось, что эта встреча была не случайной. Что-то в ней, в её взгляде на звёзды, в её словах о созвездиях говорило о родственной душе.

Он аккуратно убрал портрет в стол, к другим своим «запретным» работам – тем, что рисовал для себя, а не по заказу. Мрачные славянские фэнтези, звёздное небо, а теперь вот и портрет незнакомки.

Заварил новый чай, сел у окна с блюдцем. Звёзды по-прежнему сияли в небе, но теперь они напоминали не только о величии космоса, но и о том мимолётном мгновении человеческой близости, когда два незнакомца столкнулись под звёздным небом и на секунду почувствовали себя не одинокими в этом огромном мире.

Может быть, где-то в городе она тоже смотрит на звёзды и вспоминает ту встречу. Может быть, даже сожалеет, что разошлись так быстро, не узнав друг друга поближе.

А может, уже забыла – для неё это было просто случайное столкновение с незнакомцем на ночной улице.

Но портрет останется. Память, зафиксированная карандашом на бумаге. Свидетельство того, что красота существует не только в сказках и иллюстрациях, но и в реальной жизни, в живых людях, которые могут неожиданно появиться и исчезнуть, оставив след в душе художника.

Портрет убран в стол, чай остыл в блюдце. Гоги сидел у окна и чувствовал, как что-то внутри не даёт покоя. Может быть, это были воспоминания о той девушке, а может – просто ночная тишина, зовущая на улицу.

Он поднялся, надел пиджак и тихо вышел из барака. Воздух был прохладным, свежим, с лёгким привкусом осени. Москва спала – лишь редкие фонари освещали пустынные улицы.

Гоги шёл не спеша, без определённой цели. Где-то в глубине души теплилась наивная надежда – а вдруг встретит её снова? Ту девушку с серыми глазами, что смотрела на звёзды вместо дороги.

Дошёл до того перекрёстка, где произошло их столкновение. Постоял на том же месте, подняв голову к небу. Звёзды сияли так же ярко, созвездия располагались в том же порядке. Кассиопея, Лира, Большая Медведица – все на своих местах.

Но девушки не было.

Он прошёл дальше, углубляясь в лабиринт московских переулков. Каблуки стучали по брусчатке размеренно, эхо отражалось от стен домов. Где-то вдалеке тявкнула собака, где-то заскрипела калитка – ночь была полна мелких звуков, но людей не встречалось.

У Чистых прудов остановился, присел на скамейку. Пруд отражал звёзды – тысячи мерцающих точек дрожали на тёмной воде. Красота удивительная, но отчего-то печальная. Словно небо плакало в воду серебряными слезами.

«Одиночество, – подумал Гоги, – странная штука. С одной стороны, тяготит. С другой – даёт особую остроту восприятия».

Если бы рядом кто-то сидел, он бы разговаривал, отвлекался, не замечал деталей. А сейчас видел всё – как ветер рябит воду, как облако медленно заслоняет луну, как где-то в кустах шуршит ночная птица.

Поднялся, пошёл дальше. Мимо закрытых магазинов с тёмными витринами, мимо подъездов, где за окнами изредка мерцал свет – кто-то не спал, читал, работал или просто лежал без сна, как и он недавно.

На Тверской встретил патруль – двое милиционеров неспешно обходили свой участок. Поздоровался, показал документы. Они отпустили без вопросов – ночная прогулка не преступление.

– Не спится, товарищ? – спросил старший с пониманием.

– Не спится, – согласился Гоги.

– Бывает. Ночь для размышлений хорошее время.

Правда. Ночью мысли становятся яснее, чувства – острее. День суетлив, полон дел и обязанностей. А ночь принадлежит только тебе.

Дошёл до Красной площади. Мавзолей дремал под охраной, Кремлёвские стены возвышались в темноте. История спала каменным сном, но была ощутимо близко. Здесь проходили цари и революционеры, полководцы и художники. Все искали своё место в потоке времени.

Прошёл через Александровский сад. Деревья шептались на ветру, листья шуршали под ногами. Где-то в кронах перекликались ночные птицы – загадочно, тревожно.

Присел на скамейку под старым дубом. Ствол был толстый, узловатый – сколько он повидал? Наполеоновские войны, революции, две мировые войны… А люди всё рождаются, живут, умирают, а дуб стоит и помнит.

Луна выплыла из-за облака, залила сад серебристым светом. Гоги закрыл глаза, вдыхая ночной воздух. В нём смешивались запахи – прелые листья, речная влага, далёкий дым из труб.

Открыл глаза – и замер. Небо было усыпано звёздами так густо, как он не видел ни разу. Млечный путь тянулся бледной дорогой от горизонта до горизонта. Созвездия сияли с почти неземной яркостью.

«Вот она, настоящая красота, – подумал художник. – Которую не нарисуешь, не вырежешь, не опишешь. Можно только почувствовать».

Он сидел и смотрел вверх, пока шея не затекла. Время останавливалось, растворялось в созерцании бесконечности. Где-то среди этих звёзд летят планеты, на которых, может быть, тоже есть жизнь. Разумные существа, которые, как он, сидят ночами и смотрят на звёзды.

Одиночество перестало тяготить. Наоборот – стало даром. Возможностью слиться с ночью, с космосом, с вечностью. Почувствовать себя частью чего-то бесконечно большего.

Поднялся только когда забрезжил рассвет. Первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, звёзды начали блекнуть. Волшебство ночи отступало, уступая место дню.

Дорога домой заняла полчаса. Улицы просыпались – появились первые прохожие, зашуршали метлы дворников, заработали трамваи. Жизнь возвращалась в город.

В бараке было тихо – соседи ещё спали. Гоги прошёл в свою комнату, разделся, лёг в кровать. Тело устало, но душа была полна. Ночь дала ему то, что нужно было – не встречу с девушкой, а встречу с самим собой.

Перед сном ещё раз вспомнил звёздное небо над Александровским садом. Завтра нарисует его – не для заказа, а для себя. Чтобы сохранить ту красоту, которая открылась ему в одиночестве.

И заснул под утреннее пение птиц, счастливый от того, что прожил ещё одну ночь в этом удивительном мире.