Текст книги "Последний орк"

Автор книги: Сильвана Де Мари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц)

Глава шестая

На этом наскоро устроенном кладбище пятнадцатилетний Ранкстрайл открыл для себя одно из важнейших правил военной тактики: понять замысел врага. В любое действие вкладывается труд, а значит, оно подразумевает какую-то выгоду. Подвесить трупы, складывая из них жуткий, издевательский геометрический рисунок, было нелегким делом даже для самых сильных из людей, а значит, за этой работой скрывалась надежда на какую-то выгоду. Трупы были приманкой в ловушке. Они же, солдаты, были добычей.

Несмотря на то что надоедать начальникам и брать на себя смелость о чем-либо думать было строго запрещено, юный солдат отправился прямиком к командиру и осведомил его, что бандиты наверняка атакуют их этой ночью. Бойня, возможно, была устроена ради развлечения, но она также преследовала определенную цель: опустошенная деревня являлась самым вероятным местом ночевки наемников.

– Надо говор-р-рить «штаб-квар-р-ртира». И не-е с-с-смей больше учить меня моей р-р-работе, не то не пос-с-смотрю, что ты с-с-сопляк, и отпр-р-равлю к палачам за неповиновение.

Ранкстрайл не обратил внимания на отчаянные жесты Лизентрайля, просившего его немедленно заткнуться, поблагодарил командира за информацию и повторил: он не желал никого ничему учить, он хотел лишь объяснить, если командир еще сам этого не понял, что на них нападут еще до наступления рассвета. Даже самому последнему из кретинов было бы ясно, что бандиты развесили трупы в этой издевательской манере именно для того, чтобы уставшие после снятия тел солдаты остались ночевать здесь же.

– Даже последний кретин, – добавил он, – понял бы, что это специально подстроено: они даже оставили нам персики и кур, чтобы мы не ушли искать еду. Мы будем дрыхнуть здесь, как полнейшие идиоты, и они смогут спокойно перерезать нам горла…

Его слова вызвали не самую лучшую реакцию.

Шипя и рыча, командир вытолкал парня вон, угрожая жуткой расправой – от вырванного языка до отрубленных больших пальцев. Потом он вместе со старшинами улегся спать в одном из домов, на долгожданных постелях, рядом с настоящим камином, где, разгоняя холодную ночь, уютно потрескивал огонь.

Ранкстрайл рассказал товарищам о грозившей им опасности, и по его совету в ту ночь были удвоены часовые.

Солдаты послушались его.

Медведь был слишком странным, чтобы не прислушиваться к его словам.

Он видел следы там, где их не было, слышал шорох ползущей гусеницы среди криков и ругательств отдыхавших солдат. Он целился прежде, чем показывался кролик, словно заранее знал, откуда тот выскочит. Никому не нравится, когда какой-то сопляк указывает, что делать, но каждому дорога своя шкура, а мысль о неизбежной опасности подталкивает порой на поступки, которые и в голову не пришли бы в нормальной ситуации.

Неподалеку от фруктового сада Ранкстрайл приказал натянуть веревки, которыми были привязаны тела бедных крестьян, на расстоянии ладони от земли: невидимые в темноте, они проходили на уровне щиколотки взрослого мужчины.

На посту перед домами – в самом опасном из-за света огня месте – стоял он сам и Лизентрайль.

Они не перебросились ни словом до тех пор, пока тьма на востоке не начала светлеть. Потом Ранкстрайл приблизился к товарищу и сообщил, что враг уже в саду. Бандитов было намного больше, чем их, и, скорее всего, они собирались окружить наемников перед атакой.

– Эй, Медведь, откуда ты это знаешь? – шепотом спросил Лизентрайль.

– По запаху и по звуку шагов.

– Но никто не в состоянии это слышать.

– Если ты знаешь, что именно хочешь услышать, то услышишь, – просто ответил Медведь. – Я видел их следы, понял, какой звук они издают при ходьбе, и услышал его.

Лизентрайль пошел за командиром. Он заполз в дом на четвереньках, чтобы не броситься в глаза при свете огня, пылавшего в камине. Шипящий-и-Рычащий не разделил его осторожности и вышел во двор в одной рубахе и без шлема, гавкая, что «не потер-р-рпит», чтобы его «с-с-смели будить по каким-то глупос-с-стям». Две стрелы опрокинули его наземь: одна попала в живот, другая, более милосердная, – в горло, где ранения обычно менее мучительны, поскольку почти всегда смертельны. Недолгое появление гавкающего командира отвлекло врагов на достаточное время, чтобы Медведь влез на дерево с пращой и луком. Он поразил четверых до того, как сообразил, почему их называли Черными разбойниками: лица их закрывало нечто вроде шлема, сделанного из вываренной с сажей кожи. Даже с высоты своего дерева Ранкстрайл понял, насколько глупой была эта идея: выглядел шлем устрашающе, но полностью перекрывал боковое зрение и к тому же не защищал от серьезных ран. Это открытие придало Медведю уверенности.

Лизентрайлю уже удалось вытащить старшин во двор, когда зажженные стрелы стали сыпаться на соломенные крыши. Наемники хотели укрыться в винограднике, за кустами, подальше от огня, который освещал их, превращая в легкую мишень.

Ранкстрайл заметил, что этот путь уже был перекрыт: в винограднике их ждала засада. Он спрыгнул с дерева и догнал Лизентрайля.

– Не туда, там вас уже ждут, – быстро проговорил он, – за мной, быстро! Нападем в саду – там их сейчас немного и они не ожидают нападения. За мной, я не ошибаюсь.

Живые воспоминания о трупах, о девятнадцати персиках, присыпанных землей, привели Ранкстрайла в слепую ярость. Он руководил атакой так, словно занимался этим всю жизнь. Атаковали точно в тот момент, когда Черные разбойники вышли из укрытия. Первая линия строя разбойников споткнулась в темноте о натянутые веревки, вторая линия споткнулась о первую.

Они поменялись ролями. Теперь солдаты легкой пехоты нападали, словно волки в ночи. За спинами разбойников остался человек, вооруженный огромным обоюдоострым топором, который он держал обеими руками. Он орал бандитам приказ об отступлении, но было поздно. Медведь понял, что это был их командир. Крупный и коренастый, он скрывал лицо под таким же, как у других, шлемом, который не дал бы ему увидеть тень Медведя, если бы тот атаковал сбоку.

Но Медведь не стал атаковать сбоку. Он напал на бандита спереди.

Он хотел видеть его глаза.

Это был он – Ранкстрайл знал это.

Это он отдал приказ сначала устроить резню, потом разыграть этот жуткий спектакль: сначала растоптал жизнь, потом посмеялся над смертью.

Медведь атаковал его спереди: он хотел, чтобы тот, другой, прочел в его глазах, на его лице, что жизнь его будет сейчас растоптана.

Он атаковал спереди: он хотел, чтобы тот, другой, понял, что над его смертью тоже посмеются.

Чистый свет зарождавшейся зари сливался с неровными отблесками затухавшего пожара. Взгляды противников ненадолго пересеклись, потом бандит поднял свой огромный топор и со всей силой обрушил его на парня. Ранкстрайл парировал своим мечом, но клинок моментально раскололся пополам от этого зверского удара. Бандит расхохотался. Ранкстрайл в ужасе посмотрел на обрубок, оставшийся у него в руках. Мысль о том, что он впустую потратил деньги, которых его отцу хватило бы как минимум на два месяца, угнетала юношу настолько, что его затошнило, но он смог взять себя в руки. Он бросился на землю, откатился в сторону и обрубком меча перерезал связки под коленом противника. Тот упал. Он начал падать живым, но упал уже мертвым: крепко сжав обрубок своего меча обеими руками, чтобы придать мощи удару, Ранкстрайл обезглавил врага раньше, чем тот коснулся земли. Хоть какое-то утешение – все-таки недаром потратил деньги. Медведь склонился над мертвым, высвободил из его рук внушительный топор и поспешил на помощь остальным.

Когда битва закончилась, Ранкстрайл подвел итоги. Они одержали победу над бандитами, в два с половиной раза превышавшими их числом, и потеряли лишь одного человека – командира. Кое-кто был ранен, но нетяжело, так что Тракрайл, их лекарь, смог быстро поставить раненых на ноги. Огонь сжег крыши домов, и одна из балок рухнула прямо на ослика; перед тем как превратить в грандиозное жаркое, его оплакивали с неподдельной жалостью. Траур по командиру был более сдержанным: тот был совершенным кретином, а большей опасности и худшей участи для солдата не придумаешь.

Ранкстрайл смотрел на трупы врагов. Тела их и кирасы были вымазаны грязью, чтобы сливаться с темнотой. У многих к предплечьям и к ремням были привязаны, словно непристойные трофеи, лоскуты одежды убитых ими женщин и детей.

– Давайте закопаем их, – сказал Лизентрайль. – Конечно, лучше бы их сжечь, но дров совсем мало, не жечь же деревья.

– Давайте разрежем их на куски и бросим собакам, – сказал Ранкстрайл, – и справедливость восторжествует.

Послышалось одобрительное ворчание солдат.

– Сделаем с ними то, что сделали они! – крикнул кто-то.

Мысль понравилась и понеслась по рядам, словно искра по соломе, но Лизентрайль потушил ее, как загоревшуюся солому тушат ведром воды.

– Солдаты! – крикнул он. – Справедливостью занимаются палачи, им за это неплохо платят и жрать дают каждый день, может, даже кашу без червей. А мы – солдаты, легкая пехота. Мы не палачи. Мы задержали их. Теперь мы их закопаем. И баста.

Он подошел к Ранкстрайлу.

– Эй, Медведь, – тихо позвал он, – у тебя есть мать или ты сам себя сделал в кузнице из кусков железа?

Ранкстрайл не знал, как понимать эту шутку.

– Моя мать умерла, – мрачно пробурчал он.

– Мне очень жаль, – ответил Лизентрайль, – правда. Сейчас твоя мать в царстве смерти, но все-таки она знает, что ты делаешь. Делай лишь то, что даст ей возможность гордиться тобой.

Ранкстрайл поразмыслил над его словами. Хорошее правило. Его мать гордилась бы, что он навсегда остановил бандитов. Его мать обрадовалась бы, что благодаря ему никто из солдат не сложил голову в бою и что ни одна ферма не будет больше разгромлена и превращена в скопление боли и мух над застывшей кровью. Но его мать не хотела бы, чтобы он стал таким же, как враги.

Прежде чем закопать мертвых, с них сняли многочисленное оружие и некоторые вещи, сняли шлемы. Лица бандитов оказались обыкновеннейшими, ничто не делало их похожими на демонов и других исчадий ада. У их командира, как и у кое-кого из остальной компании, не хватало пальцев и зубов.

– Эй, – воскликнул Тракрайл, – это же бывшие наемники!

Лизентрайль кивнул, ворча под нос:

– Когда нет денег, приходится голодать. Когда голод одолевает совсем, остается лишь красть. Когда ты совершил кражу, впереди ждет палач, а когда знаешь, что тебя ожидает у палача, остается только одно – побег. Когда ты сбежал и все тебя ненавидят, то и ты начинаешь ненавидеть все на свете – так ты становишься бандитом или демоном.

Наемники разрезали на куски черные шлемы – на заплаты для кирас или на шнуры. Несколько шлемов решили оставить целыми и водрузить на шесты, сделанные из обломков алебард, – в знак победы и предостережения. Шесты расставили вокруг фермы и фруктового сада.

Лизентрайль собрал несколько бандитских кирас и, связывая вместе лучшие куски, смастерил кирасу для Ранкстрайла: мех на его старой насквозь пропитался кровью, которая скоро начала бы вонять, что позволило бы почувствовать его при определенном ветре за несколько миль, не говоря уже о прелести близкого соседства с ним.

Но и в нормальной кирасе сходство с медведем не исчезло – тот же рост, те же спадавшие на глаза волосы, запущенная борода. Осталось и прозвище.

Закопав мертвых, Ранкстрайл назначил часовых.

Когда умирал командир взвода, командование обычно переходило к старшему по званию. Старшины были один дряхлее другого. Их единственными заслугами, принесшими им звание, были собачье послушание и полное отсутствие какой-либо инициативы, что останавливало их даже от кражи. Оба эти качества не очень соответствовали представлениям о способном командире.

Старшим по возрасту был Лизентрайль, он также был благоразумен, спокоен, и сослуживцы любили его. Но звания ему никакого не досталось по той простой причине, что звания давались тем, кто никогда не крал или никогда не попадался. А Лизентрайль, с его неполным количеством пальцев и выдернутыми зубами, не принадлежал ни к одной из этих двух категорий.

За неимением лучшего все продолжали делать то, что говорил Медведь.

Ранкстрайл прочесал весь фруктовый сад, пока не нашел спрятанные высоко под листьями последние мелкие персики, уцелевшие от разграбления.

Он забрался на дерево и съел их наверху, сидя на ветке, как белка. Он откусывал маленькие кусочки и медленно жевал, растягивая удовольствие.

Вечером поделили оставшийся хлеб.

Ранкстрайл не попал ни в одну смену часовых, поэтому лег спать. Посреди ночи его разбудил легкий дождик, и только сейчас до него дошло, что он в первый раз в жизни убил человека.

Усталость взяла свое, и Ранкстрайл снова заснул.

Он провалился в странный сон, наполненный волчьими клыками, мраком и какой-то непонятной болью.

Глава седьмая

Черные кожаные шлемы, насаженные на колья, оповещали о победе; пастухи, бороздившие поля со своими неказистыми стадами, распространяли новость во все концы.

В короткий срок молва разнеслась на многие мили вокруг, и по пыльным дорогам потянулись процессии бедолаг, из всех уголков страны стекавшихся к маленькому пруду в поисках защиты.

Они приходили с малыми детьми на руках, ни на минуту не упуская из виду своих овец и кур. В их сердцах прочно укоренился ужас перед негодяями, разграбившими их нищие дома и обрекшими их на еще большую нищету. На лицах же читался страх перед солдатами, которые пришли сражаться с этими негодяями. Отцы семейств с беспокойством поглядывали на своих кур, копошившихся под ногами у вооруженных и изголодавшихся солдат. Матери крепче прижимали к себе детей.

Ранкстрайл сказал вновь прибывшим выбрать главного и прислать для переговоров.

После долгих заговорщицких перешептываний явилась некая старуха с крючковатым ястребиным носом на измятом квадратном лице. Ранкстрайл договорился с ней о регулярном снабжении его отряда курятиной и кашей, чтобы избавить солдат от голода и искушения воровать. В обмен на это он отдал ей небольшую сумму местных денег, изъятую у бандитов, – несколько бронзовых монет с высеченным на них изображением странного чудища с двумя лицами. Но самое главное, Ранкстрайл пообещал защиту для всех: мужчин, женщин, детей, овец и кур.

Старуха ушла довольная, и впервые в жизни наемники почувствовали чье-то расположение или по крайней мере меньше злобы.

Лизентрайль с сомнением слушал этот разговор. В армии наемников все, что не было обязательным или хотя бы точно разрешенным, считалось запрещенным. Договор о снабжении продовольствием всего отряда был неслыханным нововведением, которое наверняка не пришлось бы по душе начальству.

– Ах, так? – безмятежно парировал Ранкстрайл. – Тогда пусть они пошлют кого-нибудь, чтобы сообщить мне об этом.

Ни одному командиру до сих пор не приходило в голову договариваться о снабжении всего отряда. Ни до кого не доходило, что, покупая еду по отдельности, наемники сами устраивали конкуренцию. Цены взлетали, деньги заканчивались, и начинались кражи. Вместе с кражами приходила ненависть местного населения – и в конце концов палач. Дабы избежать палача, многие дезертировали и уходили в бандиты. Число бандитов росло, Далигар нанимал новых солдат, чтобы справиться с разбоем, и круг замыкался.

Вслед за процессией бедняков появились и сослуживцы – остатки трех отрядов, высланных против бандитов ранее. Всего около сорока человек, разрозненных, без командиров: двое умерли от полученных ран, а одного унесла болотная лихорадка еще до начала сражения.

Уже в первые дни Ранкстрайл начал прочесывать равнину до самых холмов, организовав целый ряд засад, чтобы враг снова не собрался с силами. Медведю хватило одного взгляда на грязь, которой вымазывались Черные разбойники, чтобы сообразить, где они могли прятаться: единственным подходящим местом было то, что осталось от пересохших рек, – грязные канавы, окруженные тростником и олеандрами, уже совсем чахлыми и блеклыми, но, несмотря на это, служившими хорошим укрытием. Ранкстрайлу понадобилось лишь разделить русла рек на участки и очистить их один за другим, чтобы без потерь освободить от оставшихся бандитов всю равнину.

Прибывшие солдаты сначала надрывали животы от смеха, видя, что какой-то пацан раздает приказы взрослым мужчинам и претендует на то, чтобы командовать и ими, но скоро перестали хохотать и стали в строй. Юный командир находил невидимые другим следы, определял передвижения противника по полету птиц, был бесшумным, как змея, никогда не ошибался в организации атак и, казалось, знал заранее, откуда выскочит враг. У Ранкстрайла, в отличие от остальных, было еще одно, особое оружие – его обоняние. Он безошибочно определял по запаху, где и как давно прошел враг.

На холмах ситуация менялась. Ранкстрайл не знал этой местности, тогда как другие родились здесь и выросли. Он организовал небольшие, человек по десять, отряды, сообщавшиеся между собой с помощью гонцов, и отправился с ними прочесывать холмы. Он купил пастухов обещанием, что до их овец никогда больше не дотронутся ни бандиты, ни наемники, и те объяснили ему, где проходили тропы и располагались рощи. Ранкстрайл создал новую систему связи: кучки камней, казавшиеся постороннему взгляду случайными, укладывались разведчиками таким образом, что командир знал все о передвижении врага. Когда отцы убитых бандитами детей попросились участвовать в войне, Ранкстрайл принял их без тени сомнения. Напрасно Лизентрайль пытался отговорить его от этой идеи, пользуясь всевозможными доводами и напирая на то, что это было строго запрещено, – Ранкстрайл назначил вновь прибывших разведчиками и благодаря им научился передвигаться по холмам с той же уверенностью, как и в рисовых полях.

В центре местности возвышалась Высокая скала, поросшая дубами и каштанами и постепенно переходившая в ряд каменистых холмов, носивших имена Крепкий Камень, Соленый Камень и Сырный Камень; огромные гранитные утесы чередовались здесь с низкими долинами, заросшими миртом, земляникой, папоротником и кустами тамариска с маленькими розовыми цветами, похожими на пушистые облака. Тропы иногда вились, пологие и удобные, в прохладной тени лесов, но чаще карабкались, крутые и непроходимые, среди обрывистых и раскаленных на солнце глыб. Основной стратегией оставалось сочетание смелости и геометрии, только вот холмы существенно отличались от рисовых полей: там, где природой были предусмотрены высоты и низины, нужно было атаковать как сверху, так и снизу, не забывая о крутых оврагах и обрывах, которые могли перерезать путь к отступлению или скрывать вражескую засаду.

Самой рискованной была первая атака. Старшина Сиуил, который отличался абсолютным отсутствием даже намека на разум, чем сильно раздражал Ранкстрайла, продвигался к кустам, в которых Медведь сидел с дюжиной солдат, уверенный, что враг находится внизу, среди просек. Бандиты же укрывались наверху, у них за плечами, в каштановом лесу, и даже Ранкстрайл был не в состоянии их почуять, так как ветер дул с севера. На Сиуила напали, схватили, обезоружили и поставили на колени: еще мгновение, и голова его полетела бы с плеч. Это была самая большая банда с момента первого сражения. Медведь подкрался, прячась за кустами и намереваясь внезапной атакой под прикрытием своих стрелков освободить Сиуила. Он подал старшине условный сигнал: два раза коротко свистнул, подражая горлице. Сиуил поднял голову и нашел глазами Медведя, но и разбойники заметили его взгляд и засекли Ранкстрайла. К счастью, Лизентрайль, находившийся со своим отрядом с правильной относительно направления ветра стороны, услышал свист горлицы: он напал врасплох и освободил всех.

– Эй, Медведь, – весело бросил Лизентрайль, – смотри и учись. Это и есть разница между злодеем и идиотом. Злодей предаст тебя, только если на этом заработает. Идиот же – это постоянная опасность.

Кое-кто предложил отплатить Сиуилу единственным, но аккуратным ударом меча, но Ранкстрайл воспротивился, зная, что ужас может превратить человека в дурака.

Старшина Сиуил был вечно всем недоволен. Про себя Ранкстрайл окрестил его придурком, тогда как Лизентрайль называл старшину более мягко – страдальцем. Сиуил постоянно жаловался на одно и то же: он обвинял всех, кроме себя и еще двух старшин, что остальные недостаточно вытерпели и настрадались в жизни, считая себя настоящим знатоком и ветераном в этом плане. Он, не смущаясь, повторял это перед Тракрайлом, который пережил смерть собственной матери, обвиненной в колдовстве и сожженной на костре, после чего сам Тракрайл получил клеймо «ведьминого отродья», не позволявшее ему заниматься никаким другим ремеслом, кроме службы в армии; перед Лизентрайлем, который вряд ли радовался, когда его лишали пальцев и зубов. Что касается Ранкстрайла, так тот вообще не имел никакого понятия о страдании: своим скачком из новичка в командиры он избавил себя не только от муштры, но и от агонии медленного продвижения по службе от простого солдата до старшины, миновав звания «солдата избранного» и «солдата отмеченного», что, естественно, почиталось этим придурком Сиуилом как верх всех страданий.

Самую успешную и решающую атаку они провели на южном склоне Крепкого Камня. Недалеко от ферм, расположенных у каштанового леса, Ранкстрайл почуял ни с чем не сравнимый запах сажи и бестолковых кожаных шлемов.

Бандиты напали ночью. Наемники поджидали их. Битве не суждено было длиться долго. Отступая, разбойники взяли в плен какого-то старого крестьянина, которого ночь застала на дороге от Сырного Камня. Лизентрайль, как обычно державшийся в арьергарде, перехватил отступавших, освободил старика и утешил его бесценным даром – горстью инжира и глотком чистой воды. Старик бормотал что-то на неизвестном наемникам языке, но все поняли, что он благословлял их.

После того боя в южных землях наступил мир. Видя, как приканчивают раненых врагов, Тракрайл предложил лечить их и держать в плену: идея заключалась в том, что, когда разнесется молва о возможности выжить, оставшиеся бандиты сами сложат оружие и сдадутся. Правда, Тракрайл понятия не имел, где держать и чем кормить пленных. В ответ на это предложение Ранкстрайл просто расхохотался. Сиуил чуть не лопался от смеха еще целый месяц. Тракрайл в некотором смысле плохо переносил смерть – он совсем не подходил для службы в армии. Лишь клеймо на лице заставило его пойти в наемники. Однако ему не было равных в лечении ран, и никто не знал разные травы так хорошо, как он, – за что и пользовался уважением.

Наступила зима – короткая, ясная и сухая. Лишь однажды легкий снег запорошил вершины Высокой скалы и почти сразу же растаял.

Весной к ним прибыл гонец из Далигара с причитавшимися каждому деньгами и письмом для Ранкстрайла – небывалый случай, так как практически ни один из наемников не владел грамотой. Письмо было от отца, написанное кривым почерком Свихнувшегося Писаря. Начиналось оно так: «Дорогой сын, каждое мгновение я мечтаю о твоем возвращении и о твоем возвращении каждое мгновение молюсь…» Потом отец благодарил за успешно полученные деньги, заверял в том, что у них все в порядке и что кашель остался в прошлом, описывал, как хорошо растет его брат, сообщал, что его сестра начала работать прачкой, а сваха Внешнего кольца сказала, что, может быть, сын пекаря возьмет ее в жены, когда придет время, и еще давал нескончаемые советы беречься от холода, от жары, от мозолей и заклинал богов защитить его от вражеских ударов…

Затерянный в кустах ежевики, отвоевывавший желуди у кабанов и собственную кровь у вшей, которые завелись в его доспехах, юный солдат снова и снова перечитывал это письмо – явное доказательство того, что где-то существовала нормальная жизнь, а не это купание в грязи в постоянном страхе неожиданного нападения, которое может навсегда остановить твое дыхание. В темноте, когда невозможно было читать, Ранкстрайл просто проводил пальцами по бумаге, на которой было написано: «Дорогой сын, каждое мгновение я мечтаю о твоем возвращении и о твоем возвращении каждое мгновение молюсь…»

Наступила весна, потом лето, и деньги прибыли снова. Высокая скала была очищена от бандитов, и наемники перешли на холмы. Лето вновь сожгло траву, превратив ее в сено. По всей области, а также за ее границами разнесся слух, что непобедимый воин – могучий, как медведь, и мрачный, как волк, – вел за собой наемников от одной победы к другой. Он был суровым командиром, не знал жалости – никому из его врагов не удалось выйти живым из боя, но проявлял сострадание к невинным и восстанавливал нарушенную справедливость.

В очередной раз прибыли деньги, и Ранкстрайл воспользовался гонцом, чтобы передать половину заработка отцу.

К осени холмы были расчищены, и произошло то, что всегда происходит, когда войны заканчиваются: перестали приходить деньги. О продовольственном снабжении остались лишь блеклые воспоминания.

Крестьяне возвращались на свои уже безопасные фермы и с растущим подозрением и обидой замечали, что капусты в огородах стало меньше и что куры стали все реже нести яйца или, того хуже, исчезали совсем, словно привидения с первыми лучами зари.

В южных землях наступил мир. В наемниках никто больше не нуждался.

Отряд был переведен из деревни, где было чем поживиться и где иногда пропадали овцы, в город, где могли пропасть только бездомные кошки.

С приходом солдат кошки действительно исчезли.

Административный центр южных земель – крепость Высокая Гвардия – находился на склоне Крепкого Камня и представлял собой небольшой городишко с пыльными улочками и высокими каменными стенами, через которые перевешивались зеленые ветки, отяжеленные спелыми плодами инжира, или растрепанные макушки никому не нужных пальм. В тенистых садах прятались маленькие дома, побеленные известью, с дверями из темного дерева и с узкими, словно бойницы, окнами. Конусообразная форма крыш защищала летом от жары и не давала скапливаться воде во время бурных осенних ливней. Отряд вошел в город, не встретив никого, кроме угрюмого воина, указавшего им на старую овчарню, предназначенную для их размещения.

– Эй, Медведь, – заметил Лизентрайль, – не то чтоб мы изнеженные принцессы с чувствительными носиками, но здесь воняет хуже, чем в сточной канаве – а уж к ней-то нам не привыкать. Здесь же вообще невозможно дышать. Воздуха не хватает. Да и во весь рост не встать – что нам, на карачках ползать, как собакам?

– А ты сиди, – примирительно ответил Сиуил, – так и устанешь меньше.

Стараясь как можно реже бывать в овчарне, солдаты все свое время проводили на центральной площади, сидя в пыли на корточках возле стены. Посреди площади располагался старый колодец, а прямо перед ними – здание Управления, самое высокое в южных землях, двухэтажное, украшенное по периметру колоннами, поддерживавшими кривые арки. В верхнем этаже жил губернатор – выходец из Далигара, высоченный и на редкость худой, можно сказать, кожа да кости (и это непонятно почему – уж у него-то кур было вдоволь).

– У него желчь в крови, – предположил Тракрайл, признанный знаток врачевания. – У него, наверное, были глисты, и их не вылечили.

– У него желчь в душе, – предположил Лизентрайль, признанный знаток жизни. – Он родился кретином, и его мать слишком редко его лупила. Не то что моя – ей в этом равных не было.

Губернатор был странной, непонятной личностью: он постоянно хмурился, казалось, какое-то несчастье горбит его спину и кривит уголки рта под острым, словно куриный клюв, носом.

В нижнем этаже Управления размещался смехотворно крошечный отряд воинов в составе трех кавалеристов и четырех пехотинцев, там же были конюшня и зал судебных заседаний с прилагавшимися к нему палачом, виселицей, кандалами и скромной коллекцией щипцов и жаровен, достаточной, однако, для сельского гарнизона. Вокруг здания раскинулся роскошный розарий и ярко-зеленый, почти изумрудный газон, который резко выделялся на фоне остальной, поблекшей и запыленной, растительности. Газон поливали водой из колодца каждый день, без исключений, даже летом, когда солнце стояло в зените и воды оставалось так мало, что женщины не могли наполнить свои кувшины.

Осенние ливни наконец-то снова наполнили колодец, и в зарослях тростника и олеандра вновь зажурчала вода. Зелень окрестных лугов сравнялась с зеленью губернаторского газона, который перестал бросаться в глаза своим изумрудным оттенком, и, возможно, именно из-за этого худое лицо губернатора с его куриным клювом вытянулось и помрачнело еще больше.

Осень выдалась длинная и грязная. Наемники торчали на площади, с горечью вспоминая то время, когда они сражались с бандитами, и мечтая, чтобы их отправили против орков – все лучше, чем так непристойно бездействовать, чем убивать никому не нужное время, сидя в пыли, превращавшейся под осенним дождем в грязь.

Однажды, когда тусклое небо мерцало молочным светом, какой-то высокий старик, закутанный в темный плащ, приблизился к ним своей прыгающей походкой.

– Эй, Медведь, вот еще один, кто побывал в руках палача, – пробормотал Лизентрайль прерывающимся голосом, как всегда, когда речь заходила о пытках.

– Коль побывал, значит, заслужил, – с важным видом прокомментировал Сиуил. – Без причины никто к палачу не попадает.

Старик жался к стенам, оставаясь в тени. Внезапно нахальный луч солнца прорвался сквозь тучи и ярко осветил его. Старика мгновенно окружила толпа мальчишек. Их крики и стук камней, попадавших в стену, разорвали тишину этого сонного утра.

– Ишь как бесятся, – пробубнил себе под нос Лизентрайль так тихо, что только Ранкстрайл смог его услышать. – Наивные идиоты: стая диких собак вокруг раненой овцы.

Крики пацанов становились громче. Сиуил усмехнулся.

– Самое ужасное, что после палача ты меченый, – продолжал Лизентрайль, – все потом могут измываться над тобой… И в любой деревне, в любом месте всегда есть кто-нибудь, для кого поиздеваться на другим – чистый мед…

Ранкстрайл вспомнил о Свихнувшемся Писаре и кивнул. Один жест – и свора мальчишек разбежалась, как собаки перед волком. Ранкстрайл и пришелец встретились взглядами, потом старик скрылся в тени.

Через несколько дней, после долгого моросящего дождика, который смыл всех мальчишек с улиц, старик вернулся. В этот раз он осмелился заговорить с Ранкстрайлом: он представился как заимодавец Наикли.

– Заимодавец? То есть ростовщик? Так вот почему вас ненавидят! Жаль, что я остановил тех пацанов. Очень жаль. Но ничего, больше их никто не остановит, и рано или поздно они закончат свою работу.

Старик сглотнул, тяжело задышал, но взял себя в руки и спросил позволения предложить ему и его солдатам достойную работу, за которую он бы хорошо заплатил. Даже не подняв на старика глаз, Ранкстрайл ответил, что, пока он может этого избежать, он не собирается даже разговаривать с ростовщиками, и предупредил, что считает до девяти, чтобы дать тому время убраться восвояси.