Текст книги "Последний орк"

Автор книги: Сильвана Де Мари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц)

Глава пятнадцатая

Капитан задержался в Малавенто почти на два года. До прибытия наемников орки регулярно наведывались в эти места, разрушая и грабя все, что попадалось им под руку, и потом снова исчезали по ту сторону Черной реки.

– Они идут вперед постепенно, шаг за шагом, им спешить некуда – это их тактика, – заметил Лизентрайль. – Они уже захватили Бонавенто, теперь готовятся к атаке на Малавенто. Если никто их не остановит, то рано или поздно они доберутся до Далигара. Эй, капитан, знаешь, что место, где я родился, теперь принадлежит оркам? Деревня называлась Понтетремуло и стояла на берегу Черной реки. Мы буквально тонули в овцах. Казалось, кругом лежит снег – столько у нас было овец. Поэтому мы были деревней пергамента. Мы выделывали пергамент, наши торговцы наполняли им заплечные корзины и шли продавать. Теперь мы никто. Нас вообще больше нет…

Когда прошел слух о прибытии солдат, орки прекратили свои регулярные набеги; в течение первого года наемники встретились с ними всего один раз.

В начале осени, в первых лучах ясной и холодной зари, капитан со своими солдатами неожиданно вышел к ферме, которая была разграблена орками. Мужчины, взявшие в руки косы, мотыги и вилы, чтобы хоть ненадолго защитить свои дома и дать своим семьям время убежать, были зверски убиты. Женщины и дети спаслись и пришли, почти теряя разум от ужаса и боли, просить помощи у наемников. К тому моменту, как солдаты ворвались в эти странные, заросшие травой лачуги, орки уже напились и уснули вповалку прямо на земляном полу, устав после тяжкой ночи упоения кровью и разрушением. Трупы жителей деревни, убитых орками, теперь чередовались с трупами самих орков, убитых солдатами Ранкстрайла. Многие лежали в собственной рвоте, смешавшейся с пролитым вином и кровью зарезанных людей.

– Кто-то всегда просыпается позже других, – сказал Лизентрайль. – Этих никто не предупредил, что веселое житье закончилось.

Это больше походило на забой скота, чем на сражение: они просто перебили орков, не давая им времени прийти в себя и взяться за оружие. Ранкстрайл с беспокойством вспомнил клятву, данную Авроре, и на мгновение задумался, не нарушил ли он ее, перерезав пьяных орков; потом посмотрел на то, что осталось от хозяев фермы, и стряхнул с себя эти мысли, как докучливую помеху. Кто убивал, того ждала смерть. Кто приходил с мечом, от меча и погибал.

Когда бойня осталась позади, Ранкстрайл склонился над мертвыми. Впервые в жизни он видел орков. Странное чувство сдавило его грудь – и пустота и тяжесть одновременно, словно его тошнило, но никак не могло вырвать.

Он протянул руку и медленно, словно опасаясь нападения или какой-нибудь заразы, дотронулся до шлема мертвого орка. Это был даже не шлем, а что-то вроде кожаного колпака с приклепанными к нему металлическими накладками – ржавыми железными пластинами и кусками меди и бронзы, когда-то явно украшавшими ворота и двери, так как на них еще виднелись следы петель. Колпак сидел низко, закрывая лицо почти до самого рта. Рядом с отверстиями для глаз и носа маска была украшена кусками звериных шкур и волчьими зубами, что придавало ей устрашающий, дикий вид, так же как и развевавшиеся по бокам фалды из кожи и меха с прикрепленными к ним огромными, вероятно медвежьими, когтями. Орки никогда не снимали свои жуткие шлемы, даже когда ели или спали.

Капитан глубоко вдохнул, потом взял шлем двумя руками и снял его с головы убитого. Под ним было страшное, кривое лицо, как ему показалось, покрытое шерстью, с клыками разного размера. На лбу виднелись небольшие чешуйки, как на хвостах ящериц, уложенные одна к другой, будто мозаика. Капитан с облегчением выдохнул.

– В них нет ничего человеческого, – заявил он, – только шкуры, клыки и змеиные хвосты. Это полузверь-получеловек.

– Нет, капитан, – возразил Лизентрайль, – это действительно всего лишь звериные шкуры, клыки и хвосты. Орки наклеивают себе на лицо клыки, шерсть и хвосты ящериц или скорпионов. Но безо всего этого они не слишком отличаются от нас. Смотри.

Капрал не без труда отодрал куски шкур, клыки и чешую. Они были настолько хорошо приклеены, что в некоторых местах сдирались вместе с кожей. Под ними оказалось квадратное лицо с плоскими скулами. Грубая кожа поднималась кое-где твердыми неровными буграми, разделенными розоватыми бороздами; лицо оказалось чересчур землистого и свинцового цвета – куда более насыщенного, чем обычно бывает у мертвых.

– Эта дрянь была приклеена. Не знаю чем, может, смесью прогорклого масла и кипящей смолы. Должно быть, это адская боль – мазать такое себе на рожу, но первое правило орков – не чувствовать боли. Второе – любить смерть, не только чужую, но и свою. Орк рад быть убитым – хоть в чем-то мы с ними сходимся. Лучше подохнуть, чем жить, как они. Что касается масок, налепленных на рожу, то у каждого племени свое сочетание и свой узор. Видишь того? Хвосты ящерицы, когти и барсучья шкура – он из того же рода.

– Но они другие, – стоял на своем капитан, – какие-то странные.

– Не такие уж они и странные.

– Еще какие странные! Их кожа намного толще нашей. Они другие. Не такие, как мы. И дело не только в ободранной коже.

– У них такая же кожа, какая была бы у тебя, капитан, если бы тебе каждые три месяца обваривали ее смолой. И потом, так как они вечно ходят с этой гадостью на лицах, их выражение никогда не меняется, и рожи у них отвисают, как у придурков. Знаешь, если не пользоваться рукой лет двадцать, то она высохнет и потеряет всю силу, ты и ореха поднять не сможешь. Так и у них.

– И цвет лица у них странный. Никто из людей не может быть таким бледным.

– Капитан, тебе доводилось видеть человека, просидевшего в подземелье месяцев шесть? Его кожа такого же цвета. Налепи себе что-нибудь на лицо, надень сверху шлем и подожди месяцев девять – тогда и ты станешь белым, как личинка мухи. Взгляни на их руки – они такого же цвета, как у нас. Орки просто немного крупнее, темнее и крепче нас. Многие орки выше нас, даже выше тебя, хоть ты и так немаленький, но не все: орки с болот даже ниже меня, а ведь я невысокого роста. Говорят, у них больше волос на теле, но это еще бабушка надвое сказала. Может, это и правда, что они воняют сильнее нас, а может, просто моются реже, да и веревок у них нет – накладки на их кирасах привязаны звериными сухожилиями, а уж их-то запах точно слышен издалека. Мы тоже, когда нет веревок, используем бычьи сухожилия и воняем точно так же, как они. Кто почует наш запах с подветренной стороны, точно примет нас за орков. Лицо у них более плоское да волосы более прямые – вот и вся разница… Вот когда они живые, то тогда еще как отличаются от нас. Орки всё всегда делают вместе, отрядами, взводами, армиями. Если орк один, то он… мертвый. Едят вместе, маршируют вместе, напиваются вместе, передвигаются вместе. Военные парады орков – это что-то. Мечта любого командующего. Все двигаются, как один. И еще: орки любят убивать и радуются, когда это у них получается. Оркам нравится, когда страдают дети, в этом я тебе могу поклясться, капитан. Я тоже родом с границ. Я никогда не забуду моего брата. Он был ненамного старше меня. Мы вдвоем пасли овец. Он повел орков за собой, чтобы дать мне время спрятаться, и они схватили его. Я видел, как они убили его. И потом хохотали. И плясали. Если хочешь, вот тебе рецепт, как сделать орка: орк – это тот, кто радуется, когда ребенок страдает, а если ребенок подохнет, обрадуется еще больше. Знаешь, говорят, что невозможно отличить полуорков от людей, но я не очень-то в это верю.

– Есть и полуорки?

– Говорят, в этом мире есть всё.

Это было слишком. Капитан вышел из дома-норы, покрытого травой и цветами и наполненного трупами, рвотой, кровью и пролитым вином, и наконец его тоже вырвало: казалось, его тошнило собственной душой.

– Эй, капитан, – проговорил капрал, вышедший ему на помощь, – поосторожнее с гнилым луком: он до добра не доведет.

Капитан стоял на коленях и был не в состоянии даже дышать. После того как Лизентрайлю удалось поднять его и притащить в лагерь, он лежал еще два дня, не в силах произнести ни слова. За неимением иных объяснений Тракрайл тоже неопределенно подтвердил, что виной всему съеденные Ранкстрайлом гнилые луковицы.

Капитан выздоровел, но с тех пор всегда оставался мрачным и молчаливым.

К счастью, орки больше не показывались.

Но настоящим врагом были не орки – настоящим врагом был страх перед ними.

Капитан сражался и с этим.

Он устроил систему заграждений и сигнальных огней таким образом, что банды орков не могли появиться незамеченными. Договорился со старейшинами деревень, чтобы те взяли на себя постройку небольшой крепостной стены, за которой могли укрыться жители в случае атаки. Наемники учили крестьян организовывать патрули. У колодцев, куда чаще всего приходили люди, а значит, где было самое заманчивое для засады место, поставили вооруженную охрану. Для тех, кто ходил искать воду или пасти стада, стало обязательным правило носить с собой оружие и особенно сигнальный рог, чтобы подать знак при появлении врага. Ранкстрайл договорился со старейшинами и о размещении и содержании наемников в обмен на защиту и значительную помощь в сельскохозяйственных работах и при строительстве оборонительных сооружений. Таким образом, когда деньги перестали приходить (а произошло это через полгода), солдаты продолжали нормально питаться, и на душе у них по-прежнему было спокойно.

Пришла зима. Днем все еще было почти тепло, но по ночам дул ледяной ветер. К утру все в лагере наемников частенько покрывалось изморозью, но потом выходило солнце, и иней таял.

Наступила их вторая весна в этих краях и вскоре незаметно перешла в лето. Акации расцвели крупными белыми и красными цветами, которые напоминали Ранкстрайлу одеяние принцессы Авроры.

Спокойствию пришел конец знойным летним днем, когда жаркий песчаный ветер испускал дух на плоскогорье и стонал в предсмертной агонии в трещине Расколотой горы.

В нескольких милях к юго-востоку, там, где заканчивалось плоскогорье Малавенто и начинались горы Старой Луны, на легкую кавалерию было совершено нападение. Весть о необходимости подкрепления принес смертельно раненный молодой воин верхом на испачканном кровью и грязью коне. Ранкстрайл и Лизентрайль первыми заприметили всадника и бросились ему навстречу. Они успели лишь получить послание, затем юноша упал с коня на землю и так и остался лежать, устремив остекленевший взгляд в пустоту.

Они прибыли к горам Старой Луны через полтора дня форсированного марша. Между голыми крутыми склонами чередовались узкие ущелья и каменистые участки земли, покрытые пятнами низкого кустарника. Воды не было. Дно редких ручьев давно высохло и покрылось пыльными трещинами.

Разделившись на группы, солдаты долго прочесывали территорию под палящим солнцем, но не увидели ни кавалеристов, ни орков. Наконец мрачный полет стервятников помог им обнаружить на дне пропасти то, что осталось от легкой кавалерии. Ей уже не нужна была никакая помощь, кроме разве что переправы через реку, отделяющую царство мертвых от мира живых.

– Как, по-твоему, каждый, кто умирает, должен иметь две монеты для перевозчика? – спросил молодой Тракрайл.

– Нет, – решительно ответил ему Лизентрайль, – право подохнуть – это единственное, за что ты никому ничего не должен платить.

Лошади исчезли все до одной, и живые, и мертвые: наверное, орки утащили их с собой, если не сожрали. Вместе с трупами кавалеристов лежали два трупа молодых пастухов, и Ранкстрайл сразу понял, что произошло: небольшая банда орков с громким шумом и гамом схватила пастухов и заманила кавалеристов в это огненное ущелье, где их уже поджидали основные силы смрадного воинства – ущелье стало прекрасной ловушкой. Нескольких десятков лучников на скалах с обеих сторон наверняка хватило, чтобы уничтожить легкую кавалерию.

Кроме того, так как Ранкстрайл сделал неприступным свой участок границы, а кавалеристам это не удалось, им пришлось встретиться и с теми орками, что не сумели проникнуть в Малавенто.

Наемникам ничего не оставалось делать, кроме как похоронить мертвых и повернуть обратно.

Ранкстрайл оставил часть солдат для охраны местных поселений, соединив их с Расколотой горой системой сигнальных огней, которые предупредили бы заранее о нападении, потом отправил в Далигар депешу, сообщавшую о случившейся катастрофе, и пустился в обратный путь.

Когда они проходили через последние ущелья гор Старой Луны, на одного из солдат напала лихорадка. Он мучился от жажды, и Тракрайл объявил, что через полдня тот снова сможет идти, но сейчас ему нужна была вода – много чистой воды.

– У кого-нибудь есть чистая вода? – спросил капитан.

– У меня полфляжки, но от нее и собакам тошно, – отозвался Лизентрайль.

– Зачем тогда ты таскаешь ее с собой?

– Еще день такого солнца, капитан, и за нее драться будут.

Они устроили привал, чтобы поискать воды и дать отдохнуть больному. Капитан по запаху нашел воду – жалкие остатки ручья на дне ущелья. Невыносимо долго, по капле, наполнялись фляги. Возвращаясь к лагерю, Ранкстрайл различил еле слышный скулеж. Это оказался спрятавшийся в кустах, а точнее говоря, застрявший в колючках маленький волчонок. Очевидно, он упал сверху, с края обрыва, или его оттуда сбросили.

Его язык потрескался от жажды, одна лапа была поранена. Обессиленный волчонок почти не мог больше выть. Маленький, но смелый: когда Ранкстрайл протянул руку, чтобы подобрать его, тот мужественно рявкнул. Капитан обрубил колючую ветку, которая удерживала зверя, и освободил его. Крепко схватив его за загривок, Ранкстрайл поднял волчонка, и они уставились друг на друга, глаза в глаза. Щенок еще раз рявкнул, потом снова заскулил. Шерсть его была очень светлого серого оттенка, а глаза цвета каштанового меда напомнили Ранкстрайлу о Высокой скале. Неподалеку от щенка лежала его мать – крупная красивая волчица, погибшая дня три назад от одной из стрел орков.

Ранкстрайл дал волчонку немного гнилой воды Лизентрайля, в которой больше не было нужды, так как теперь у них была свежая, и зверек понемногу пришел в себя. Когда капитан взял его на руки, волчонок лизнул его в щеку и, обессиленный, моментально заснул. Ранкстрайл решил оставить его у себя.

– Эй, капитан, ты что, шутишь? – спросил Лизентрайль с возмущением, которое всегда поднималось в нем при виде полной потери здравого смысла, и с воодушевлением, с которым он всегда рад был вмешаться в чужие дела. – На охоте он будет настоящим проклятием. К тому же его нужно будет кормить. Волки не жрут черствый хлеб и бобовую шелуху, это тебе не куры. Из всех наивных идей, которые могут прийти кому-либо в голову, идея завести волка в стране овец и пастухов – самая наивная. Самая наивная – это еще вежливо сказано. Вежливо – это когда вместо того, чтобы высказать в лоб то, что думаешь, говорят что-то другое, что звучит лучше. Самая наивная – это то же, что и самая идиотская.

– Я уже понял, – сухо ответил капитан.

Несмотря на уговоры капрала, Ранкстрайл и слышать не хотел о том, чтобы оставить волчонка там, где они его нашли. Зверь спал у него на руках, и у них был общий враг.

Щенок оказался удачной находкой для капитана, который все тяжелее проводил свои беспокойные ночи, преследуемый постоянным кошмарным сном о волчьих клыках. Ранкстрайл и волчонок спали вместе, прижавшись друг к другу, и свернувшийся под боком теплый пушистый щенок стал для капитана кем-то вроде младшего брата, прогонявшего беспокойство и страшный сон, который посещал его теперь все реже и стал менее ужасным.

Волчонок рос. Один из новобранцев когда-то был акробатом и работал с дрессированными собаками – он предложил свои услуги по выучке зверя. Волчонок оказался смышленым и схватывал на лету основные правила сожительства с людьми, в том числе и свое имя – просто Волк. Он повсюду следовал за Ранкстрайлом, быстрый и незаметный, словно его тень. Их так и звали: Медведь и Волк.

И без того устрашающая фигура капитана выглядела еще мрачнее и суровее в сопровождении Волка. Пастухи старались держать свои стада подальше от Расколотой горы. Женщины запирались в домах, когда солдаты проходили через деревни.

Орки по-прежнему никак не давали о себе знать. Капитан сделал все, чтобы они не прошли незамеченными через границы, но настроение его от этого не улучшалось. Были они здесь или нет, он казался одержимым орками.

Лошади Малавенто были созданы скорее для ярма, чем для седла. Но пока их не продали, они паслись в верещатнике и ничего не имели против, если к ним приближались наемники, желавшие, когда совсем нечего было делать, научиться верховой езде. Табунщики учили солдат основам этого искусства в обмен на уроки фехтования и стрельбы из лука. Так многие из наемников, включая капитана, научились держаться в седле.

Во время одной из верховых прогулок на этих сильных и спокойных лошадях капитан, Лизентрайль, Тракрайл и Нирдли прибыли в Таллил, последнюю деревню в земле Бонавенто, находившуюся еще в руках людей. Повсюду виднелись прекрасные образцы резьбы: на скрипучих дверях, подвешенных на ржавых петлях, на расшатанных ставнях перекошенных окон, на разбитой черепице. Посреди грязных улиц, над которыми тучами вились невыносимо жужжавшие мухи, валялись капустные кочерыжки и козий навоз, и никто их не убирал. За начинавшим дичать виноградником виднелся заросший пруд.

– Да им что, совсем наплевать, как они живут? – возмутился Лизентрайль.

– Наверное, это потому, что орки совсем рядом, – ответил Нирдли. – Как когда ты живешь с тем, у кого полно вшей, – ты их тоже подцепишь.

– Может, это просто от страха, – предположил Тракрайл. – Они и впрямь на границе: может, боятся, что надо будет бросить все не сегодня завтра. Кто боится остаться без крыши над головой, не тратит силы на то, чтобы ее чинить.

Резьба поражала своим великолепием: горельефы и барельефы сменяли друг друга, открывая взору прекрасные сады и чудесных сказочных животных. Капитан подумал, не здесь ли была его родина, названия которой он, как оказалось, никогда не знал. Он приблизился к какому-то старику, который, низко наклонившись, мотыжил своей тяпкой жалкую капусту, назвал ему имена отца и матери и спросил, не знал ли тот, случайно, его родителей, которые, возможно, были родом из этой деревни. Старик ничего не ответил, лишь неопределенно помотал головой, даже не поднимая взгляда от капусты.

Капитан отошел.

– Мы ему не понравились, – заключил Лизентрайль. – Может, ему не нравятся гномы? – предположил он, пытаясь объяснить неучтивость старика. – Люди зовут их гомункулами, не то что ты – господами Народа Гномов, и никому не понравится встретить одного из них на пороге собственного дома.

Прошло лето. Ледяной северный ветер вновь принялся обдувать плоскогорье.

С приходом второй осени, быстрый, как ветер, на своем гнедом коне, чуть ли не до смерти искусанный комарами Силарии и в кровь исцарапанный колючками Золотых лесов, неожиданно прибыл гонец из Далигара.

В землях графства появился дракон. Кто-то летел на нем верхом, и они знали кто. Это не мог быть никто другой, кроме Эльфа – Проклятого, Ненавистного, Врага, Того Самого.

Он был угрозой для всего графства. Сама жизнь Судьи-администратора находилась в опасности.

Капитан немедленно призывался обратно: легкая кавалерия была уничтожена орками, и для защиты города никого не осталось.

Только он и его солдаты.

Глава шестнадцатая

Из всех глупостей, которые Ранкстрайл слышал в своей жизни, эта казалась ему, без сомнения, самой большой.

У Далигара была армия целых и невредимых, вооруженных до зубов воинов настоящей кавалерии и пехоты, с настоящими парными наголенниками и стальными кирасами, с мечами, никогда не ломавшимися, сделанными настоящими мастерами, так что никакой эльф или дракон не мог создать для них затруднений. Но, очевидно, к этому заключению пришел только Ранкстрайл.

Помимо того, что весть гонца являлась полным идиотизмом, она грозила обернуться катастрофой.

Приказ ни с того ни с сего покинуть Малавенто, лишая всякой защиты пограничные селения, являлся безумием и преступлением, но у капитана не было другого выбора. Он успел созвать совет старейшин: прежде всего, они должны были позаботиться о сохранении сигнальных огней. Кроме того, призвав на помощь женщин и вооружив их серпами и косами, они могли бы организовать постоянную охрану границ: женщины тоже могут сражаться. И вообще, в местах, куда орки могут нагрянуть со дня на день, женщины никогда, никогда не должны быть безоружными.

Объясняя все это на ходу, Ранкстрайл прочел ужас в глазах своих слушателей и возненавидел всей душой и Судью-администратора, и Проклятого Эльфа, по вине которых Малавенто оставалось без наемников, один на один с землей, которая в любой момент могла исторгнуть из себя бесчисленные банды орков.

Когда впереди показался Город-Дикобраз, наемники чуть не падали от изнеможения после двадцатичасового перехода, во время которого они накормили своей кровью всех речных и озерных пиявок. На них не было живого места после колючек Золотых лесов и укусов болотных комаров. Солдаты с ног валились от усталости.

Опустилась ночь. У городских ворот их ждали нескончаемые препирательства со стражниками, которые не получили никаких указаний на их счет и не собирались беспокоить вопросами кого-либо из начальства. Тот факт, что присутствие наемников, даже ценой оставленной на произвол судьбы незащищенной земли и истребления ее жителей, являлось настолько необходимым, срочным, безотлагательным, настоятельным и неотъемлемым, тем не менее не напомнил никому о необходимости их размещения. Лучники на сторожевых башнях оказались единственными, кто хоть чем-то занялся: они заметили Волка и попытались пристрелить его, но Ранкстрайл моментально отбил у них эту охоту, коротко и ясно высказав им громоподобным голосом свое мнение о них самих, об их луках и о более подходящем применении последних.

Наконец глубокой ночью стражники решились позвать сержанта, который холодно и высокомерно просветил наемников насчет последних произошедших в Далигаре событий исключительной важности, описав ужаснейшую трагедию, от которой его мужественные воины едва смогли спасти город. Эльф, Проклятый, снова появился в окрестностях. Ценой огромных усилий они не дали ему осуществить хитроумный план похищения принцессы Авроры; при этих словах капитан впервые обрадовался, что его вызвали обратно, и, опять же, впервые возненавидел кого-то еще больше, чем ненавидел орков или Судью-администратора. Но и на этом Проклятый Эльф не успокоился, продолжал сержант: он вернулся в тот же день и освободил самых опасных преступников графства, заключенных в подземелье. Капитана удивили его слова, он недоумевал, что за злодеи могли находиться за решеткой у правителя, который традиционно предпочитал тюрьме смертную казнь.

Следующим утром Ранкстрайл разбил военный лагерь прямо перед городскими воротами, заняв весь берег Догона до самых зарослей камыша, и получил, точнее говоря, вырвал у властей по краюхе хлеба на каждых шестерых солдат и разрешение на охоту и рыбную ловлю.

Поручив Волка заботам Лизентрайля, Ранкстрайл явился во дворец Судьи-администратора. Массивное, мрачное и голое сооружение раздражало его: оно казалось одновременно и уродливым, и непрактичным. Еще в прошлый раз, во время долгой прогулки с Авророй по саду, он оторопел при его виде, но тогда ему было чем заняться, помимо любования архитектурой. Сейчас он мог спокойно осмотреть здание вблизи, так как срочность прибытия не избавила его, однако, от необходимости целое утро ожидать приема. От пажа, который провел его во внутренний двор, не укрылись весьма недвусмысленные недоуменные взгляды, которые бросал Ранкстрайл на неприветливые стены и редкие окна, кое-как разбросанные по лишенному каких-либо украшений фасаду, и паж с гордостью высокопарно объяснил капитану, что это и был так называемый новый стиль.

Весь Далигар – с его отвратительными дворами, окруженными портиками, с его банальными каменными лесенками, поднимавшимися спиралью вокруг домов, с его предсказуемыми балконами, подвешенными среди вьющейся зелени, с коваными железными решетками и облицованными мрамором воротами, с двойными винтообразными колоннами небольших храмов, с нишами и двухстворчатыми, трехстворчатыми и даже четырехстворчатыми окнами – весь этот Далигар вскоре должен был быть снесен и заново отстроен, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что при Судье-администраторе рождался новый мир, новая эра. Новый стиль. Разрабатывался даже новый язык. Как только заговору эльфов будет положен конец и экономика страны снова взлетит вверх, настанет черед нового стиля. Ранкстрайл в первый и в последний раз в своей жизни подумал, что нищета и голодная смерть имеют иногда свои преимущества.

Пока капитан торчал во дворе с наивной надеждой, что кто-то пошевелится и скажет ему, что от него требуется, он вдруг услышал чей-то голос:

– Господин!

Чтобы понять, что звали именно его, Ранкстрайлу потребовалось некоторое время. Перед ним, по ту сторону железной решетки, закрывавшей узкое окно-бойницу, стоял единственный, не считая Заимодавца, человек, называвший его этим словом. Аврора, принцесса Далигара, была, как и раньше, прекрасна, но уже не так хрупка, как когда он впервые увидел ее. Она выросла примерно на две ладони, шея ее не казалась больше державшейся на тоненьких птичьих косточках, а гордо поднималась над окрепшими плечами, в руках ее не осталось никакой слабости. Очевидно, обгладывая ящериц и лягушек, она набралась сил, выросла и расцвела; из рукавов парчового платья виднелись теперь руки, красота которых равнялась их силе. Капитан подумал, что перед ним уже не девочка, а молодая женщина. Совсем юная, только что оставившая детство за плечами, но, несомненно, настоящая женщина.

– Господин! – шепотом повторила Аврора.

Ее глаза сияли, словно летнее солнце сквозь листья шелковицы, словно весенний свет на клевере, глубокие, как колодцы Кастаньяры, зеленые, как верхушки сосен, выглядывающие из-под снега. Цвет ее глаз напоминал Ранкстрайлу цвет ветра, гулявшего на холмах. Они встретились взглядом, и Аврора улыбнулась.

«Ни стыда, ни вины, ни страха», – подумал Ранкстрайл.

– Он что-то сделал вам, госпожа? – с тревогой спросил он, хоть и несколько успокоенный уже ее улыбкой. – Проклятый Эльф?

– Он не проклятый, господин, а самый последний и самый могущественный из эльфов. Он не причинил мне никакого зла, и это не входило в его намерения. Он просто прошел через мой сад в тот момент, когда вершилась его судьба. Послушайте, господин, существует древнее предсказание самого сира Ардуина, то есть существовало, потому что мой отец приказал уничтожить его. Единственное зло, которое мог бы совершить последний из Народа Эльфов, – это влюбиться в меня, и я должна была воспрепятствовать этому. Я совершила низкий поступок и причинила боль невинному ребенку, о чем я очень сожалею. Но это было необходимо: я должна была показать себя настолько глупой и невыносимой, чтобы при виде меня самый последний и самый могущественный из эльфийских воинов ни за что не пожелал соединить свою жизнь с моей. Теперь он вернулся, но лишь для того, чтобы освободить и увести в безопасное место девочку, которая станет его королевой, наследницу Ардуина, предвидевшего все, кроме ее имени. Знаете, господин, туман времени порой обманывает и самого мудрого из мудрецов.

– Простите, госпожа, с вашего позволения, – в отчаянии перебил Ранкстрайл, – но я ничего не понял.

Но у них не было больше времени. Бросив его сначала в этом дворе на все утро, как никому не нужную безделушку, паж наконец-то за ним вернулся.

– Господин, умоляю вас, не забудьте вашей клятвы!

Аврора исчезла, и паж ее не заметил. Капитан остался в недоумении. Он вспомнил о клятве – не убивать, если только не ради спасения чьей-то жизни. Попытался найти какой-нибудь другой смысл в том, что осталось у него в памяти из слов Авроры. Что она еще сказала? Не проклятый, а последний… Не могла она сказать что-нибудь понятное, что-нибудь, что могло хоть на что-то сгодиться?

Аврора, в отличие от Расколотой горы, не была в опасности, и единственное, что ему оставалось делать, – это вернуться обратно. Капитану было чем заняться в другом месте, и, кроме того, он не совсем понял – убить Эльфа было честью или последней глупостью? Неясность была еще одним поводом убраться отсюда и вернуться в Малавенто.

Паж мчался бегом, и Ранкстрайлу пришлось поспешить за ним. В этом месте, очевидно, действовало правило: «Сначала жди, как последний дурак, потом мчись сломя голову». Запыхавшись, они прибежали в большой зал, где тот, кто был, как он сразу понял, Судьей-администратором, держал речь перед военачальниками.

Судья походил на Аврору: очень красивый, с белокурыми волосами, прекрасной белой бородой и светлыми глазами. То же овальное лицо, те же изящные руки.

– …И я, Судья-администратор, я, принесший справедливость в этот город… – повторял он перед каждой фразой.

К счастью, он был так поглощен своей речью, что не заметил появления Ранкстрайла. Огромный зал был пустым и ничем не украшенным, редкие окна-бойницы, непонятно в каком порядке разбросанные по стенам, скупо пропускали свет.

Присутствовали четыре командира тяжелой кавалерии, в том числе Арньоло, и три командира пехоты: сидя на задрапированных красными и белыми тканями деревянных скамьях, они недовольно повернули головы при виде Ранкстрайла, вошедшего вслед за пажом. Для капитана не предусматривалось никакой скамьи, поэтому он довольствовался тем, что прислонился к стене. Закончив полагавшуюся ему речь, Судья-администратор резко замолчал, вздохнул и, ни с кем не прощаясь даже кивком головы, развернулся и вышел.

В зале повисло молчание. Через некоторое время все, кроме одного, поднялись со своих мест.

– Отлично, – проговорил один из командующих пехотой, – как мне кажется, приказ ясен.

– Кто-нибудь из ваших превосходительств мог бы разъяснить его мне? – спросил капитан.

– Ты что, не слышал? Или не понял? – поинтересовался Арньоло.

Ранкстрайл решил не приводить в свое оправдание аргумент задержки, которая, очевидно, была специально подстроена для того, чтобы заставить его даром просить прощения.

– И то и другое, ваше превосходительство, – безмятежно ответил он. – Это ж редкость, чтобы кто-то из легкой пехоты был умен. Если вы повторите мне всё медленно и громко, то, может, я и пойму.

– Что, пошутить захотелось?

– Я хочу всего лишь убраться отсюда, ваше превосходительство. Вернуться на Расколотую гору. Если, конечно, я вам не нужен. А если нужен, то скажите, что от меня требуется.