Текст книги "Последний орк"

Автор книги: Сильвана Де Мари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

Глава двадцать седьмая

Ранкстрайл, молодой капитан Далигара, Победитель орков, Освободитель Варила, Отмстивший за честь Народа Людей, увидел на горизонте свой город в тот момент, когда послеполуденное солнце сверкало на густой и нежной зелени спелого риса. Когда он подъехал к Большим воротам и спешился, первые лучи заката уже окрасили красным стены Внешнего кольца и поросший апельсиновыми и миндальными деревьями холм, на котором возвышался город.

Стражники у ворот узнали Ранкстрайла. Прощаясь, он поручил им заботу о Волке и о своем великолепном скакуне, черном, как крыло ворона, как дыхание ночи.

Капитан не желал, чтобы его сопровождали. Он отправился дальше один, пешком. Плащ окутывал его с ног до головы и скрывал висевший на боку меч. Он прошел мимо сточных канав, в которых играли дети, окруженные курами и гусями, чьи белоснежные крылья сливались с отражавшимися в лужах облаками.

Между камнями городских стен снова рос мох, плющ и какой-то кустарник с мелкими цветами. Пестрые огороды на высоких террасах тоже вернулись к жизни. В южной части Внешнего кольца виднелось целое дерево, настоящая дикая вишня, криво торчавшая из вертикальной стены. Видно, ее корни нашли в расщелинах стен достаточно места, чтобы уцепиться за камень и, несмотря ни на что, жить, расти, цвести, отражаться в лужах вместе с облаками и гусиными крыльями и приносить свои маленькие кисловатые плоды.

К лужам присоединялись ручейки, вытекавшие из кухонь и сливавшиеся с водой оборонительного рва, которая, в свою очередь, сбегала вниз по склону холма к рисовым полям и оросительным каналам. В этом соединении грязи и воды отражалось небо и создавались идеальные условия для жизни несметного числа улиток и лягушек – настоящий копошащийся город, жители которого испокон веков попадали на сковороды вместе с чесноком и петрушкой, обеспечивая, таким образом, выживание жителей Внешнего кольца.

До капитана донеслись многочисленные голоса, которые то сливались в общий гул, то перекрикивали друг друга.

Ранкстрайл оказался в западной части города, где как грибы после дождя вновь выросли лавки торговцев водой и сладостями, наполняя воздух волшебным ароматом, смешивавшимся с резким запахом жаренных на углях бобов.

Прикрывая лицо капюшоном плаща, Командир Варила купил себе самое большое медовое печенье с кунжутом и наконец-то вонзил в него зубы. Он закрыл глаза, и от наслаждения у него даже закружилась голова, так что ему пришлось опереться о стену.

На краю базара, приткнувшись к стене, сидел на корточках торговец коврами из города-каравана Дарбога, Подарка Богов, который был разрушен ураганом, а в прошлом, до того как его залило потопом, носил название Гоуннерт, Любимый, будучи построенным на развалинах города Лаккила, Удачливого, уничтоженного землетрясением. Изъясняясь на своем странном наречии, торговец вновь принялся рассказывать капитану, что если бы ему удалось продать хоть несколько ковров, то он смог бы вернуться в свой город и отстроить его заново, на этот раз не из дерева и верблюжьей кожи, а из камня, над которым возвышались бы лазуритовые купола. Ничто больше не разрушило бы его родной город, которому он дал бы название Самкидд, Непобедимый. Ранкстрайл купил все его ковры цвета ветра и солнца и, попросив придержать их до тех пор, пока не найдет им место, отошел. Вслед ему понеслись благословения, такие же витиеватые и цветистые, как и те проклятия, что достались капитану в прошлом.

Ранкстрайл обошел ствол дикой вишни, почерневший от пламени недавних пожаров, но словно олицетворявший саму сущность весны крошечными зелеными листиками, распустившимися на единственной уцелевшей от огня ветке. Ранкстрайл залюбовался деревом и провел рукой по шершавому черному стволу, пачкая сажей пальцы и край повязки, которую он все еще носил на раненой руке, несмотря на то что боль давно уже прошла.

Отцовский дом был отстроен заново, но выглядел точно так же, как раньше, представляя собой углубление между выступами второй городской стены, к которому добавили крышу и кривой, как и раньше, фасад. Покрытая искусной резьбой деревянная дверь завершала это произведение архитектуры. С высоких, почерневших от огня бастионов на крошечный домик снова спускался ковер зеленого плюща и цветущих каперсов. Молодой капитан вспомнил всех пойманных им головастиков, всех съеденных улиток и лягушек, всех добытых браконьерством цапель, восполнявших несуществующие доходы от отцовской столярной мастерской, и вспомнил уют родного гнезда, зажатого между выступами второй городской стены рядом с деревом дикой вишни.

Капитан дотронулся пальцами до своего мешка, старого и потертого, спрятанного под бархатным плащом. В мешке лежала персиковая косточка – первое воспоминание об убитых, за которых он отомстил. Еще там были лепестки, пропитанные кровью дракона, который пожертвовал жизнью ради спасения своего брата-эльфа. Письмо его отца, в котором слова: «Дорогой сын, каждое мгновение я мечтаю о твоем возвращении и о твоем возвращении каждое мгновение молюсь…» – так истерлись под пальцами капитана, что их уже невозможно было разобрать. Там лежали и игрушки, подаренные ему Эрброу в надежде купить его милосердие к оркам и предназначенные детям, которых он решил никогда не иметь.

Когда он вошел в дом, было уже темно. Отец сидел у огня на чурбане, приютившись между очагом и лежанкой, которая занимала почти половину дома. Дверь второй комнатушки, где спала его сестра, была закрыта, что означало, что она уже легла. Борстрил, его младший брат, спокойно спал на соломе, разложенной на деревянном настиле под самым потолком, вдвое уменьшавшем небольшую комнату. Ранкстрайл взглянул на отца – он не помнил его таким сгорбленным. Отец показался ему маленьким, как будто изношенным. Седые волосы совсем поредели, руки непривычно дрожали. Старик поднял взгляд от лавки, над которой с трудом работал, увидел сына и улыбнулся. Оба долго молчали.

– Отец, простите меня, но я пришел спросить вас, кто я, – в конце концов спокойно произнес Ранкстрайл.

Улыбка исчезла с лица старика. Он пошатнулся, но ни на миг не оторвал взгляда от глаз капитана. Наступило еще более долгое молчание.

– Ты – мой сын, – едва слышно пробормотал он наконец. – Ты – мой старший сын. Мой и моей супруги. У тебя ее глаза. Ты… у тебя такая же улыбка… Ты мой сын… Ты наш ребенок, наш старший сын…

Голос старика совсем сник на последних словах.

Ранкстрайл кивнул. Потом стал на колени перед стариком, мягко оторвал его руку от лавки, поцеловал ее и положил на свою преклоненную голову. Рука отца казалась бледной и тонкой в его огромных, коротких и темных ручищах.

– Я знаю это, – ласково ответил Ранкстрайл, – это я знаю. И я не смог бы жить, если бы я не знал этого. Я знаю, что я – ваш старший сын, и эта мысль помогала мне на каждом шагу, она давала мне возможность дышать.

Рука старика была холодной на его пылающем лбу. Ранкстрайл чувствовал ее дрожь.

Капитан надолго замер в этом положении, не произнося ни слова.

– Теперь, умоляю вас, отец, скажите мне, кто я, – еще раз повторил он. Ночная тьма заполняла маленький дом, вытесняя свет гаснущего очага.

Лишь когда первые звезды заблестели на клочке неба, видневшемся через открытую дверь, вновь послышался голос отца:

– До Бесконечных дождей мы жили на восточной окраине равнины, у границ Изведанных земель. Селение наше было бедным, но не нищим. Я любил твою мать и знал, что она тоже меня любит: мы ждали лишь первой летней луны и урожая, чтобы сыграть свадьбу. Я мог работать по дереву, имел полдюжины коз и уже достиг возраста, когда можно обзаводиться семьей. Но новая луна не принесла с собой лета, лишь начало Бесконечных дождей, во время которых мир поглотила грязь и нищета. Козы утонули, картошка сгнила. Не осталось ничего, что позволило бы просить в жены порядочную женщину. Мы осмелились сетовать на судьбу, и, быть может, за это демоны преисподней наказали нас: они не любят жалоб, не переносят проклятий. Когда мы думали, что хуже быть уже не может, что мы познали всю несправедливость, когда-либо существовавшую на свете, нагрянули орки. Я не знаю, откуда они пришли. Впервые в жизни мы видели орков: они были изгнаны из наших земель еще сиром Ардуином, но во времена Ардуина границы охранялись вооруженными отрядами, и об опасности предупреждали сигнальные огни. Теперь же нас отделяли от неизведанного лишь наши бобовые поля, а они, как и степь по ту сторону границы, были на ладонь залиты водой и грязью. Голод погнал орков в наши дома. Они нашли остатки нашей фасоли, но на этом не остановились. Они хотели другого… Наши женщины… понимаешь… мы не смогли…

Старик прервался и на несколько мгновений закрыл лицо ладонями. Потом снова взял себя в руки.

– Мы не смогли их защитить, – продолжил он. – Это трудно объяснить. Я знаю, мы должны были отстоять их в сражении или погибнуть в бою… Но мы… мы не ожидали этой атаки. У нас не было ни воинов, ни сигнальных огней. У нас ничего не было… Они напали на нас темной ночью, как стая волков. Прежде чем мы поняли, что происходит, половина из нас была уже мертва, а оставшиеся в живых не желали ничего, кроме смерти… Да, так все и произошло. Половина из нас была уже мертва, и оставшиеся в живых не желали ничего, кроме смерти. Потом произошло то, что всегда бывает в таких случаях. Те из нас, кто остался жив, поднялись с земли и решили начать все сначала. Мы потушили пожары, похоронили мертвых, перевязали раненых и раз и навсегда постановили сделать вид, что ничего этого не произошло. Я похоронил моего отца и поклялся, что буду вечно ненавидеть орков и мстить любому существу, в жилах которого течет их кровь. Женщины, которые через девять месяцев после нападения должны были родить от орков детей, договорились утопить их в пруду, образовавшемся после дождей у подножия холма, и тем самым стереть память о случившемся. Честь селения была бы вновь восстановлена. Но она не согласилась. Я имею в виду твою мать. Она сказала, что ты – ребенок. Такой же, как все. Все дети плачут одинаково. Она сказала, что честь людей заключается в том, что они не убивают детей. Никогда. Иначе их самих можно назвать орками. Тогда ее изгнали. И я, поклявшийся ненавидеть орков и мстить любому существу, в жилах которого течет их кровь, я… я понял, что без нее… и без тебя… моя жизнь не будет отличаться от грязи. Я спросил, согласна ли она, чтобы я стал ее мужем и твоим отцом. Она не хотела, потому что лицо ее было изуродовано и чрево изнасиловано. Тогда я сказал ей… я сказал ей… знаешь, это был непростой разговор, но я подготовил слова заранее – я сказал ей, что желал бы быть богатым, сильным, красивым, что я желал бы быть королем, чтобы бросить к ее ногам мое королевство, или хотя бы быть вором, чтобы суметь прокормить вас, но я был никем и ничем и мог предложить ей лишь самого себя, нищего человека, который бродит один по земле, превратившейся в грязь… Я сказал ей, что для двоих ночь была бы не такой холодной, рассвет наступал бы раньше, тогда как поодиночке мир раздавил бы нас, и даже если бы никто не побеспокоился о том, чтобы убить нас, то наша собственная скорбь остановила бы наше дыхание еще до наступления нового дня. Это было единственное, что мы могли сделать против орков: свести их нападение к нулю тем, что, несмотря ни на что, мы оставались живы.

Старик помолчал.

– Я желал, чтобы она стала моей женой, я любил ее больше всего на свете. Ее лицо снова стало прекрасным, ее тело – нетронутым, потому что такой видел ее я и такой она должна была видеть себя сама. Орки, которые разрушили нашу жизнь и осквернили ее чрево, превратились всего лишь в смутный сон, приснившийся нам ветреной ночью. Ребенок, родившийся вскоре после этого, стал нашим первенцем, и любовь, которой мы окружили его, навек потопила ненависть и месть в грязи, как ненужные мелочи.

Старик умолк. Снова надолго повисла тишина. Даже огонь потух в очаге. Ранкстрайл едва осмеливался дышать. Налетевший ветер захлопнул открытую дверь. Старик задрожал. Молодой капитан поднялся, запер дверь и накинул на плечи отца свой плащ. В темноте блеснула цепь с символами городской власти. Ранкстрайл разжег огонь в очаге. Свет пламени вновь осветил комнату. Тьма отступила.

Старик посмотрел на сына.

– Я рад, что именно ты спас город, – сказал он и затем повторил эти слова еще раз.

Ранкстрайл кивнул. Ему казалось, что он побывал в преисподней и вновь вернулся оттуда. Проклятое подозрение, терзавшее его всю жизнь, ядовитый червь, который вечно грыз его мысли и которого он вечно загонял в самый дальний и темный угол, делая вид, что не думает об этом, вырвался теперь на свободу. Правда стояла прямо перед ним, как страшное чудовище, которое он долго искал, от которого долго убегал и которое наконец нашел. Ранкстрайл взглянул в глаза своего отца, и чудовище, прятавшееся во тьме, исчезло навсегда вместе с призраками той далекой ночи в грязи бобового поля на границе Изведанных земель. Он был первенцем, старшим сыном мужчины и женщины, которые любили друг друга больше всего на свете. Он был первым сыном их любви. Все остальное тонуло в грязи, как ненужная мелочь.

Ворота преисподней захлопнулись, и он никогда больше их не откроет.

Старик обеспокоенно посмотрел на его забинтованную руку.

– Ты ранен?

– Нет, все уже прошло, – рассеянно ответил Ранкстрайл.

Старик погладил рукой бархат плаща и указал на золотую цепь.

– Ты теперь важный человек, – заметил он и добавил в смущении: – Ты… ты богат?

Ранкстрайл кивнул.

– Конечно, – ответил он и тут же устыдился того, что еще не позаботился о своем старом отце. – Завтра утром я первым делом найду тебе новый дом, настоящий дом с настоящими стенами… с окнами, с садом… с огородом…

– Нет, нет, это не для меня, не для меня, – запротестовал старик. – Это мой дом, и я не хочу его менять. Здесь я жил. Здесь умерла твоя мать. Ее могила в двух шагах отсюда, и я могу навещать ее и разговаривать с ней каждый раз, когда мне становится одиноко. Я знаю всех соседей. Это для твоей сестры. Она выходит замуж… – встревоженно объяснил отец.

От возврата к повседневности душа молодого капитана просветлела.

– Сын пекаря все же решился попросить ее в жены? Ты можешь сказать этой мегере, его матери, что она получит любое приданое, какое только пожелает.

– Нет, это не сын пекаря. Ее попросил в жены принц лучников.

– Принц Эрик, командир лучников? Но он же отпрыск самой знатной семьи в городе!

– Да, именно он. Он попросил руки твоей сестры и сказал мне, что приданое его не интересует и что он даже не хочет об этом слышать. Он сказал, что мужество твоей сестры и ее лук, это уже… как он сказал?.. богатое приданое. Они постоянно были вместе, знаешь: они вместе организовывали защиту города. Твоя сестра научила стрелять из лука всех женщин Варила. Даже благородных дам. И прачек. Ты бы ее видел… Он сказал, что честь жениться на Вспышке, честь жениться на твоей сестре для него дороже всего золота мира…

Ранкстрайл расхохотался. Смех облегчил его душу и заполнил маленький дом.

– Надо же, сейчас, когда у нас есть деньги, приданое больше никому не нужно?

Старик не смеялся, в глазах его по-прежнему виднелась тревога.

– Даже если он ничего не хочет, у нас будут затраты. Ей нужно свадебное платье. Хорошее платье. Он же принц… То свадебное платье, которое досталось ей от матери, она надела, когда пошла сражаться с орками. Может, оно и к лучшему: на ней было это платье, когда они с принцем впервые встретились. Она была так красива… Она надела свое свадебное платье, идя на смерть. Но сейчас оно все в крови и грязи, и даже если его удастся отстирать, она не сможет…

Ранкстрайл успокоил старика. Отец все еще казался ему каким-то маленьким, не таким, как раньше. Капитан помог старику лечь и остался у его постели.

Перед тем как заснуть, отец еще раз прошептал ему:

– Я рад, что именно ты спас город.

Ранкстрайл опустился на колени и поцеловал его руку.

Когда отец заснул, Ранкстрайл вышел из дома. Ему пришлось пройти через весь город, чтобы добраться до лестницы, которая вела к башням и стенам центрального кольца города, Цитадели, возвышавшейся над горизонтом.

Повсюду полыхали факелы.

Его плащ остался у отца. На груди капитана блестела золотая цепь с символами городской власти. Люди, встречавшиеся ему на пути, узнавали его и кланялись. Кто-то опустился перед ним на колени.

Ранкстрайл подошел к восточным бастионам и поднялся по ступеням на стену. Завидев его, часовые вытянулись. Перед ним расстилалась равнина, упираясь на западе в Черные горы. О войне напоминали костры орков на горизонте и ряды пик с насаженными на них головами врагов по обе стороны от Больших ворот. Головы разлагались под жуткими боевыми масками.

– Это наводит на них ужас, – пояснил командир стражников, выбежавший ему навстречу. – То есть на орков. Мы прочли в одной старинной летописи, что обезглавливание наводит на них ужас, потому что они верят, что останутся без головы и в царстве смерти. Это единственное, что внушает им страх.

Ранкстрайл отпустил его и долго еще смотрел на огни костров вдалеке и на пики под стенами города. Потом вызвал двух наместников Варила.

Он проинформировал их, что завтра пойдет в атаку, чтобы освободить рисовые поля, и приказал им проверить все имевшееся в арсенале оружие и раздать его солдатам, снабдив лучников достаточным количеством стрел, после чего заменить все тяжелые доспехи кожаными кирасами легкой кавалерии, которые давали большую свободу действий и не так блестели на солнце, напрашиваясь на стрелы. Он велел снять головы орков, еще торчавшие на пиках у входа в город, собрать по возможности все останки врагов и похоронить их. Дал приказ не добивать раненых или взятых в плен орков, а содержать их под стражей. И напоследок приказал привести в порядок темницы заброшенного подземелья, располагавшегося в центре города между колодцами, и приготовить там чистую воду и бинты для раненых врагов.

Наступило молчание, неумолимое и суровое, как лезвие меча.

Один из наместников, тот, что был помоложе, высокий мужчина с густой и короткой каштановой бородой, пронзил капитана взглядом своих голубых, цвета стали, глаз, в которых блестело разочарование и ярость.

– Орки перебили всю мою семью, мой господин, – произнес он после некоторого молчания. – Мой сын бродит теперь в одиночестве в царстве смерти, куда он попал раньше меня и совсем еще ребенком. Орки сожгли мой дом. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вновь и вновь слышу крики горевших заживо, и я знаю, что ни одному человеку не дано прожить столько, чтобы забыть их.

Ранкстрайл посмотрел на него долгим взглядом, прежде чем ответить. Казалось, он подыскивал нужные слова. Вскоре он заговорил:

– Я думаю, никакая боль на свете не может сравниться с тем страданием, что испытывают родители, которым пришлось похоронить собственного ребенка. Но я видел, что делают орки с моим народом, с моей семьей. Поэтому я прошу вас – позвольте мне говорить с вами, как с братом, – капитан прервался, набрал в грудь воздуха и продолжил: – Твоя боль – это моя боль, – сказал он мужчине. – Если бы я мог отдать свою жизнь за то, чтобы вернуть к жизни твоего ребенка, клянусь, я не медлил бы ни мгновения. Если бы в обмен на свою руку я мог бы утешить твою боль, клянусь, я отсек бы ее прямо здесь, на месте. Твой ребенок не один в царстве смерти: все наши предки встретили его там и утешили. И когда настанет наш черед перейти на ту сторону ветра, он встретит нас на безграничных лугах под бескрайним небом, там, где звезды сверкают, даже когда светит солнце. Я прикажу зажигать факелы каждый год в день его смерти и приносить цветы на то место, где оборвалась его жизнь, ибо забвение есть страшнейшее из всех бесчестий. Сейчас же я приказываю приготовить приличные могилы для мертвых орков и чистую воду в темницах для тех, кого мы захватим в плен.

– Мой господин, – произнес второй наместник, пожилой, немного сгорбленный человек с седой бородой, – но ведь это же орки.

– Зато мы не орки, – ответил ему Ранкстрайл.

Глава двадцать восьмая

Ранкстрайл присел на парапет бастиона. Вовсю цвел жасмин: аромат наполнял воздух, придавая ему горьковатую сладость последних летних ночей. Вдалеке, над Далигаром, собирались тяжелые тучи, и дождь вот-вот должен был прогнать засуху, но над Варилом небо по-прежнему было пустым и ясным.

Ранкстрайл собирался просто переждать эту ночь.

На рассвете он перейдет в решительное наступление и вновь отобьет равнину Варила у орков.

Он все равно не смог бы заснуть, поэтому даже не пытался.

Боль наместника и рассказ отца кружили в душе капитана, словно обезумевшие вороны.

Ранкстрайл знал, что его собираются избрать королем: приветственные возгласы всех, кого он встречал на своем пути, не оставляли никаких сомнений. Он подумал, что войдет в историю как Ранкстрайл Одинокий. Он даже не мог себе представить, что у него, с его-то кровью, когда-нибудь хватит мужества основать новую династию. Врата преисподней закрылись, и он не желал больше открывать их ни для кого. Он будет жить в одиночестве и в одиночестве умрет. Он исполнит свой долг до конца, чтобы никто никогда не стыдился его. У него не должно быть потомков. Он станет для своего города хорошим и справедливым королем-одиночкой. В этом и будет заключаться его честь.

Ранкстрайл подумал о свадебном платье, которое сшила себе его мать, чтобы так никогда и не надеть. Она оставила его своей дочери, и некоторые нити вышивки, скрепившие перед и спинку платья, свидетельствовали о том, что оно было взято в изгнание новым, ни разу не надетым, и новым было уложено в семейный сундук.

Он вспомнил, как на смертном одре мать призвала его к себе и сказала, что для нее было честью иметь такого сына, как он.

Ранкстрайл спросил себя тогда, почему она так сказала. Все, что он умел делать, – это существовать на свете, дышать, приглядывать за младшей сестрой, помогать в стирке или стирать самостоятельно, рубить дрова, носить воду, помогать отцу и охотиться на цапель, чтобы было что поесть.

Еще тогда, ребенком, он поклялся себе, что проживет свою жизнь так, чтобы оправдать надежды матери и стать кем-то, кем можно было бы гордиться. Это решение с каждым днем становилось все крепче и крепче. Его родители всегда могли бы им гордиться.

Освободив равнину, он восстановит сторожевые башни и сигнальные огни на границах, чтобы волки никогда больше не напали в ночи на дома и поселки и чтобы людям не пришлось больше делиться на мертвых и на тех, кто желал лишь собственной смерти. Никогда больше отцу не придется оплакивать своего ребенка, погибшего от рук орков. Он, Ранкстрайл, выполнит свою задачу, он установит на этой земле господство Мира Людей и потом спокойно умрет.

Он закрыл за собой врата преисподней и не собирался их больше никому открывать. Он будет жить в одиночестве и в одиночестве умрет.

Ранкстрайл увидел вдалеке довольно большой отряд воинов, направлявшийся с запада, и благословил королеву-ведьму за то, что она послала ему подкрепление. Это были его наемники, оставшиеся в Далигаре, а капитану как раз не хватало всадников для укрепления флангов своей армии. Теперь роль кавалерии в прямой атаке значительно возрастала.

Ранкстрайл не сразу понял, кто ими командует. Его сердце почти замерло от ужаса и тошнота подступила к горлу, когда он узнал во главе всадников Аврору.

С минуты на минуту ему доложат о ее прибытии.

На утро была назначена решающая схватка. Ему снова придется помнить о том, что Аврора, ее плоть и кровь, ее глаза, ее кожа и волосы находятся среди вооруженных до зубов орков.

Он недоумевал, как правительнице Далигара могло прийти в голову отправить хрупкую девушку прямо в сердце кровожадной битвы.

Ранкстрайл подумал о предстоящем сражении. Быть может, посреди боя кто-то сообщит ему, что командир лучников Далигара пал, что его тело было пронзено стрелами, что его кровь смешалась с водой рисовых полей или что его сердце остановилось, пораженное мечом противника. Может, кто-нибудь донесет ему, что враги отрубили командиру лучников Далигара голову и насадили ее на одно из своих копий. Или, может, кто-нибудь донесет ему, что юный командир лучников с длинными белокурыми волосами, оплетенными жемчугом и серебром, просто исчез в толпе орков, как остров, накрываемый волной во время прилива.

Ранкстрайл не смог бы этого вынести.

Будучи королем, он смог бы заставить Аврору подчиниться своим приказам, но уверенность его исчезла, как только он вспомнил, что она не принадлежала к армии Варила. В любом случае, его еще не провозгласили королем, и, хотя его избрание было ясно как день, на коронацию могли уйти дни или даже недели. У него не было никакой власти над Авророй. Он не был ее королем, не был ее командиром.

О чем она непременно напомнила бы ему, если бы он позволил себе об этом забыть.

Будь он ее мужем, он, вероятно, смог бы приказать ей не вести в атаку лучников на левом фланге, а заняться чем-нибудь другим. Конечно. Приказать заняться чем-нибудь другим, – например, обучением женщин Варила стрельбе из лука совместно с его сестрой Вспышкой. Городу, в котором все могут постоять за себя, судьба благоволит. Кто знает… может, во время следующей осады… умение стрелять из лука всегда может пригодиться. Война – вещь непредсказуемая, здесь предосторожность и выучка никогда не помешают.

И потом, есть же раненые! Аврора с другими женщинами могла бы организовать лечение раненых, всех раненых. Чем больше капитан об этом думал, тем более великолепной казалась ему эта идея.

Так можно не только держать Аврору подальше от вражеских стрел, но и помочь раненым. Всем раненым, подумал он снова.

Всем. Не только людям. Но и… противникам, пусть даже сама мысль об этом казалась ему безумной…

Как он только раньше об этом не подумал… Невероятно, но до сих пор никто никогда не думал об этом. Капитан отметил про себя, что какая бы то ни было идея, придя однажды в голову, начинает расти. Сначала она кажется сумасбродной, но вскоре уже не подвергается сомнению.

Он должен жениться на ней.

Аврора не сможет проигнорировать просьбу мужа покинуть поле боя и остаться за городскими стенами: нарушив волю того, за кого она вышла замуж, она обесчестит его и сделает всеобщим посмешищем, а на такое она никогда не пойдет, особенно если после этого бедному мужу нужно командовать армией.

Быть может, она согласится выйти за него. Может быть. Нужно только правильно сделать ей предложение.

Вооруженный отряд подъехал к городской стене. Ранкстрайл узнал лицо Авроры в свете факелов и увидел, как она направляется к узкой лестнице, ведущей на бастион. Он вспомнил, что именно он первым вложил ей в руку меч и научил обращаться с луком, и послал в собственный адрес все известные ему проклятия.

Оказавшись на верхней ступени, Аврора увидела его и улыбнулась. Ранкстрайл попытался вспомнить, когда именно влюбился в нее. Должно же было быть в его жизни время, когда он еще не был влюблен, но оно затерялось в его памяти. Наверное, он любил ее всегда, потому что она – это она, и именно ей он никогда бы не осмелился предложить основать новую династию, соединив свою кровь с его, испорченной. Именно потому, что это была она, капитан не мог допустить даже мысли о том, что Аврора окажется в руках орка, в этих огромных квадратных руках…

Он попытался что-то сказать, но его голос застрял где-то в непроницаемости ночи. Капитан еще раз взглянул на равнину, на бескрайние биваки орков с их бесчисленными кострами, и страх при мысли о том, что Аврора может оказаться среди этого ада, превысил боль от того, что он представил ее рядом с собой.

– Вы хотите стать моей женой? – резко спросил он и добавил: – Прямо сейчас.

И сразу же пожелал провалиться сквозь землю. Он сказал «женой»! Даже не «супругой»! Нужно было спросить, окажет ли она ему честь стать его супругой. Или честь взять его в мужья? То есть в супруги. Что-то в этом роде. И чья это была бы честь? Его или Авроры? Как же надо делать это проклятое предложение? Нужно было попросить ее оказать ему честь… Да, правильно. Но это его «прямо сейчас» точно все испортило! Так не говорят. Незамедлительно? Неотлагательно… нет, безотлагательно… Капитан попытался начать все сначала, но не успел.

– Да, хочу, мой господин, – ответила Аврора.

Ранкстрайл потерял дар речи.

– Да? – растерянно пробормотал он. – Правда? То есть это значит, что вы согласны?

Аврора молча посмотрела на него и кивнула.

– Да, господин, – подтвердила девушка, – именно это я и имела в виду.

– Прямо сейчас – значит немедленно, – Ранкстрайл почувствовал необходимость разъяснить ей свои слова. – Не откладывая.

Аврора пристально смотрела на него.

– Я знаю, что значит выражение «прямо сейчас», господин, – ответила она. – Я кричала эти слова вместе с вашими воинами, когда мы шли в атаку. Вы не помните?

Ранкстрайл снова проклял самого себя. Он должен был хотя бы прибавлять «госпожа», обращаясь к ней, хотя бы пытаться выглядеть не таким идиотом – но вечно он что-то ляпал!

Потом он оставил проклятия.

Она согласилась!

Она сказала «да».

Он вспомнил, как давно, еще ребенком, подстрелил свою первую цаплю. Дома уже дня два не ели, и он отправился в рисовые поля со своей пращой. Была безлунная ночь. Он выстрелил наугад, и в тот вечер у них было жаркое на ужин. Мама тогда была еще жива.

Потом ему на память пришла первая охота Авроры: ей это было совсем не по душе. У нее чуть не разорвалось сердце оттого, что она убила кролика.

Аврора, как и Йорш, слышала боль умирающих.

Ранкстрайл сообщил ей о том, что необходимо обучить стрельбе из лука всех, кто был в силах держать оружие в руках, чтобы народ никогда больше не был беззащитным перед нападающими. К тому же необходимо было организовать помощь раненым, всем без исключения, на что Аврора ответила столь радостным согласием, что Ранкстрайл понял: он принуждал ее к тому, чего она желала с самого начала. Если бы он вспомнил о случае с кроликом раньше, то до него бы сразу же дошло: роль воина была для Авроры такой же тяжкой, как и для Йорша. Лишь в случае крайней необходимости они могли заставить себя сражаться, превозмогая свое чувство сострадания. Таких, как они, было нетрудно держать в стороне от поля боя. Нужно было лишь устранить крайнюю необходимость сражаться, спасая кого-то или что-то, и заменить ее необходимостью лечить кого-то или чему-либо учить.

Он был другим. Как и Ардуина, его могли бы назвать в будущем Справедливым, а может, и Великим. Но никак не Милосердным.

Он не чувствовал боли тех, кого убивал.

Может, ему стоило этому научиться. Может, этому можно было научиться.