Текст книги "Американская королева (ЛП)"
Автор книги: Сиерра Симон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 11
Пять лет назад
В шестнадцать лет я дважды солгала, вернее, не договорила правды. Обе лжи дались довольно легко, не вызвали шума, не привлекли внимания, и в течение многих лет я думала, что все останется столь же безобидным.
Я ошибалась.
Во-первых, я солгала Эшу. Я написала, что девочки в школе одержимы им и тем, что мы с Абилин видели его за несколько недель до того, как его героизм принес ему известность. Я не сказала, что одной из самых одержимых была сама Абилин.
Во-вторых, я солгала Абилин.
Для меня нетипично держать что-то в себе, но я так и не смогла довериться ей и рассказать о поцелуе. И затем было происшествие в Каледонии. В новостях показали фотографию Эша – он был в униформе, его красивое и благородное лицо красовалось на экране телевизора в нашей комнате.
Абилин – та, которая отказывалась разговаривать со мной после того дня рождения – забыла о своем гневе, повернулась ко мне с горящими синими глазами.
– Я помню его! – воскликнула она. – Он был на вечеринке в Челси!
В тот момент я должна была сказать: «Знаю, ведь именно с ним я была в библиотеке». Но на самом деле сказала:
– Я тоже видела его там.
А потом Абилин растрепала каждой девушке о том, что была так близка к знаменитости.
Поскольку новости и интернет-блоги начали пополняться подробными историями об Эше, увлечение Абилин только росло. Она распечатала его военную фотографию и вложила в отдельную рамку. Она одержимо собирала все факты о его жизни: отсутствие родителей, детство в приемном доме, староста в средней школе. Она начала рассказывать всем, кто желал слушать, что когда-нибудь выйдет за него замуж. Она присоединилась к фан-клубам поклонников Колчестера. И благодаря словам дедушки Лео я понимала, что истина ее мгновенно ранит и разрушит мир, который нам удалось восстановить после моего дня рождения.
Так или иначе, это был всего лишь поцелуй, и пока время шло, а мои письма Эшу оставались без ответа, я решила, что ради поцелуя не стоит разрушать нашу дружбу. В пылу обожания известного героя войны, кузина снова смотрела на меня с характерной для нее уверенностью, и все наконец вернулось в свое русло, как до той вечеринки. Я не могла отказаться от этого. Не снова.
И, кроме нашего восстановленного доверия, я также предполагала, что она преодолеет обожание Эша так же быстро, как и все прочие. Абилин не была предана чему-либо достаточно долго. Она была страстной, и одна страсть легко вытесняла другую. Через несколько месяцев она встретит нового мальчика или увлечется новым видом спорта и забудет о Максене Колчестере.
Как же я ошибалась.
***
Время шло. Мне исполнилось семнадцать, и я перестала писать Эшу. Хотя в груди не переставало сжиматься, когда я слышала его имя. В восемнадцать я окончила академию «Кэдбери». Абилин поступила в колледж в США, а я подала заявление в Кембридж и прошла. Мне исполнилось девятнадцать лет, и я, к огромному разочарованию дедушки Лео, выбрала специальность, никак не связанную с политикой или бизнесом. Мне исполнилось двадцать, и, оглядываясь в своей пустынной квартире с треснутым чайником и надувным матрацем, я купила билет на самолет домой на лето.
Я часто бывала дома и навещала дедушку, но это лето чем-то отличалось. Может быть, мысль о десяти неделях в Америке повлияла на меня, или дело в том, что дедушка уезжал на работу, и у меня в распоряжении оставался манхэттенский пентхаус, но я чувствовала себя одиноко и не в своей тарелке. Поэтому, когда дедушка пригласил меня и Абилин присоединится к нему в Чикаго, где он работал над своим последним приобретением в сфере экологически чистой энергии, я ухватилась за эту возможность, наметив перелет на следующий же день.
Мы с Абилин приземлились почти в одно и то же время, и, встретившись, крепко обнимали друг друга, подпрыгивая вверх и вниз от счастья.
– О боже, – сказала Абилин, отступив назад. – Ты наконец-то научилась краситься сама.
– Я тоже рада тебя видеть, – поддразнила я.
Она улыбнулась. Ее взгляд прошелся по моим волосам, по ярко-розовому платью, и в ее улыбке появилась легкая тень.
Она завидует тебе.
Я отбросила эту мысль. Кузина выглядела великолепно: в коротких шортах и коротком топе, с блестящими рыжими волосами, и веснушками на бледных плечах. Старая вражда не смогла достать нас здесь. Теперь, когда мы не видели друг друга так долго и собирались провести целую неделю вместе. Я обняла ее за плечи, мне пришлось подняться на носки, так как она была на несколько дюймов выше меня, и прижала ее к себе.
– Я скучала по тебе, Аби, – сказала я. – Жаль, что мы не поступили в один университет.
Абилин закатила глаза, но тоже обняла меня.
– Если хочешь, можешь переехать в «Вандербильт» Я не справлюсь с очередным дождливым летом в Англии. (Примеч.: «Вандербильт» – частный исследовательский университет, находящийся в Нашвилле).
– Девочки, – приветливо позвал дедушка Лео, когда мы вошли в пентхаус после изнурительной поездки из аэропорта в гостиницу.
Мы подбежали к нему, обнимая, будто нам семь, а не двадцать лет, вскрикивая от вида его лысой головы, густой бороды и худого лица.
– Тебе нужно больше есть, дедушка!
– Тебе нужно побриться!
Он отмахнулся от нас, как от суетливых продавцов.
– Я в порядке. И я слышал, что борода сейчас нравится женщинам. Разве это неправда?
Мы с Абилин поморщились, и он рассмеялся.
– Ну, тогда не обращайте внимания. Считайте, что я побрился. Мне нужно отправиться на обед с несколькими старыми друзьями. Вы, девочки, хотите со мной?
– Я собиралась поспать, – заявила Абилин. Она плюхнулась на кушетку гостиничного номера, словно добиралась сюда несколько дней, а не летела час на самолете.
Дедушка посмотрел на меня.
– А ты, Грир? Ты знаешь, я всегда рад, когда ты и твои глаза следят за кое-какими вещами.
Меня также соблазняла идея остаться в отеле, но я знала, что Абилин реально собиралась поспать, и у меня не было желания слоняться по пустым комнатам в одиночестве. Именно поэтому я приехала в Америку на лето: для разговоров и общения. И как бы мне не хотелось проводить время со своей двоюродной сестрой, больше мне хотелось избегать моих мыслей.
– Конечно, я пойду, – ответила я.
Дедушка воссиял.
– Я только возьму свой портфель, и мы можем ехать.
Абилин сделала вид, что храпит, и когда я подошла, чтобы попрощаться с ней, она закрыла глаза, притворяясь спящей.
– Не попадай в передряги без меня, – сказала она. Ее длинные темные ресницы касались веснушчатой щеки – так она напоминала рыжую спящую красавицу.
Я толкнула ее в бок.
– Практически всегда, ты – причина, по которой я попадаю в неприятности.
Она улыбнулась как кошка, держа глаза закрытыми.
– Об этом я и говорю. Хочу быть рядом, когда у тебя появятся проблемы.
– На обеде с дедушкой? Вряд ли.
Кузина по-настоящему зевнула и повернулась на бок.
– Зря ты так думаешь. Скажи это парням, с которыми встречаешься.
***
Обед проходил в светлом современном кафе в Чикагском художественном институте, где обычная группа дипломатов и бизнесменов обсуждала цикл выборов и политику.
Дедушка Лео, не пивший уже лет тридцать, передвинул мне вино, которое официант налил ему без спроса. Я тактично слушала, смакуя на языке белое вино, яркое и пощипывающее. Наблюдала за лицами, оценивала голоса, делала в голове заметки, чтобы потом поделиться с дедушкой. Часть моих мыслей уплыла в Кембридж, на предметы, которые я выбрала для следующего года; к потертым потрепанным книгам, уложенных рядом с моим надувным матрацем в моей убогой маленькой квартирке, но тут услышала, как кто-то произнес имя Мерлина.
В мыслях прозвучал сигнал тревоги и, конечно, сам Мерлин Рис подошел к столу. Высокий, с темными глазами, выбритым и дружелюбным лицом, добродушнее которого я еще никогда не видела. Пока его взгляд не скользнул по мне – дружелюбность тут же исчезла, сменившись унынием. Я видела это ясно как день: он не знал, что я буду здесь, и не желал моего присутствия, не понятно почему.
Я смущенно наклонила голову, хотя не сделала ничего плохого.
«Почему я не осталась в отеле?» – корила я себя. Если бы я хоть на секунду заподозрила, что придет Мерлин…
– Прошу прощения, мы опоздали, – послышался спокойный глубокий голос позади Мерлина.
Мое сердце остановилось.
Земля ушла из-под ног.
И все только из-за Максена Колчестера.
Повзрослев на четыре года, мучительно похорошевший после службы, которая лишь подчеркнула линии щек и подбородка, в блейзере с длинными рукавами и брюках с низкой посадкой на талии, которые выделяли, каким до смешного худым и элегантным было его тело. Он сел в кресло рядом с Мерлином, изящный столик перед ним не смог скрыть силы и мощи, исходящих от него. Я успела позабыть каково это – ощущать его силу рядом.
Я будто тонула.
Скажи, Грир, тебе нравятся мои губы на твоей коже?
Да.
Я верю тебе. Вот почему ты так опасна.
Мои пальцы зажали ножку бокала, и я заставила себя сосредоточиться на ощущении стекла на моей коже. Гладкого и целого, совсем непохожего на острые обломки и осколки, которые я держала в руках в тот вечер, когда встретила Эша. Все эти годы я повторяла себе, что меня не волнует Эш и что меня не преследует наш поцелуй. Мне хотелось быть искушенной отчужденной девушкой, которая целовала мужчин, а после забывала. Я хотела отличаться от Абилин, страдающей фан-клубами и навязчивой фантазией; мне хотелось стать мудрой и мирной, далекой от назойливой школьницы.
Но я больше не могла притворяться. Не тогда, когда столкнулась с живой зеленоглазой реальностью.
Прямо сейчас я была Грир, которая писала неловкие откровенные письма; Грир, которая таяла от его прикосновений, дрожала, когда он слизывал кровь с ее кожи. Прямо сейчас я была сосудом, в котором осталось лишь желание; я была готова стать тем, кого он желал; готова влезть ему под кожу и сделать его своим. Я была нетерпелива, унижена, я умирала от тоски и понимала истину – я влюблена в Максена Колчестера. Это было глупо, неразумно и абсурдно – ничего не могло быть более наивным и бесхитростным, – но каким-то образом, ужасно и невероятно, – это было правдой.
– …и моя внучка Грир.
Я подняла взгляд, осознавая, что все это время дедушка Лео представлял собравшихся за столом Эшу и Мерлину. Мне вдруг захотелось, чтобы на мне было что-то менее девчачье, чем розовое платье до колен с аккуратным бантом на спине. Мне бы хотелось приподнять волосы, использовать блеск для губ и еще что-то, чтобы почувствовать себя свежее и красивее. Вместо этого я ощутила себя незащищенной и слишком юной, когда Эш взглянул на меня.
Он застыл на месте – всего на секунду, – его глаза вспыхнули зеленым огнем, прежде чем вернуть свой привычный изумрудный цвет. Затем он искренне мне улыбнулся, сказав легким и уверенным голосом:
– Грир. Рад снова тебя видеть.
Снова.
Он помнит.
Я вздохнула и тоже улыбнулась – улыбкой, которая казалось слишком сомнительной, возбужденной и слишком обнадеживающей.
– Да. Я тоже рада видеть тебя.
Затем я поднесла бокал к губам, надеясь, что никто не заметит мою дрожащую руку.
Обед продолжился и Мерлин объявил, что сегодня состоится вечеринка по случаю его сорокового дня рождения. После все вернулись к обсуждению политики, несмотря на то, что Мерлин остался за столом, позже окончательно перешли от обсуждения мелочей на выборах до более интересной темы. Мерлин спросил моего дедушку, поддержит ли он когда-нибудь кандидата в президенты от третьего лица, и за столом разгорелись естественные дискуссии, которые свойственны всем политикам.
Но даже это не отвлекло меня от близости к Эшу. Он говорил мало, в основном, слушая, но вступая в обсуждения; он всегда был настолько лаконичен и проницателен, что даже эти люди, потратившие почти всю жизнь на подобные дебаты, не могли найти соответствующего ему ответа.
Каждое слово, произнесенное Эштоном, оставалось у меня в памяти, словно его мнение о дееспособности стороннего кандидата были тайными откровениями о себе. Я из-под ресниц следила за каждым его движением. Как выглядела его рука, пока он зажимал между пальцами бокал; как держался совершенно неподвижно, спокойно слушая мнения других – исключение легкие кивки в знак согласия, – он научился этому не в зале суда или палате законодателей, а в бою. Спокойствие, которое может спасти от винтовки снайпера, было умышленным и непоколебимым. Спокойствие, при котором можно уловить движение ветра, шелест листьев и вдох. Спокойствие, пронизанное терпением.
Хищным.
Если Эш когда-нибудь станет политиком, он «обрежет» этих людей, как садовые ножницы расправляются с сорняками. Согнул и сломал, прежде чем они бы поняли, что происходит.
Я не была спокойной. Восприятие – да. Терпение – нет.
Это было агонией – быть так близко к Эшу, видеть, как его плечи вздымаются при дыхании, каждый изгиб его пальцев, слышать каждое богатое, глубокое смыслом слово, и знать, что я ничего не могу сделать с бурей внутри меня. И никакого выхода из этой неугомонной боли, от этого мучительно беспокойного легкомысленного чувства, скручивающегося у меня в груди. В любой момент я могла потерять контроль, меня накроет.
«Неужели ты действительно помнишь меня? – я запнулась, наклонившись вперед. – Ты помнишь наш поцелуй? Я – да. Я помню, как ты заботился о моем порезе; помню, как приказал не шевелиться; помню, как прижал к стене. Я мечтала об этом годами, и все еще мечтаю. Думала, что мне все равно; я пыталась спрятать эту девушку, пыталась стать кем-то другим. Но теперь, встретив тебя, я не думаю, что это в моих силах. Я не думаю, что смогу хотеть кого-то еще. И не думаю, что хочу менять ту девушку, которой ты управлял.
Я снова могу порезаться для тебя.
Дай мне снова сделать это для тебя».
И, Эштон словно услышал меня, будто мои мысли коснулись его. Он повернул голову и встретил мой взгляд. Его пальцы почти незаметно сжались на бокале, и я представила, как они стянут мои волосы, скрутят бело-золотые пряди и, откинув голову назад, он укусит меня за шею.
Я затаила дыхание при этой мысли, оторвав взгляд от его лица. Нужно уйти. Я не могла быть мокрой, грязной и задыхаться от чувств за этим столом – не рядом с этими людьми, не рядом с моим дедушкой, не тогда, когда источник моих пыток так близко.
Я наклонилась к дедушке.
– Не возражаешь, если я немного погуляю по музею? – тихо спросила я.
– Конечно, милая. Я думаю тебе скучно до смерти. Я напишу тебе, когда будем уезжать.
Благодарность наполнила меня, и я быстро дала ему поцеловать меня в щеку.
– Спасибо, дедушка.
Я отодвинула свой стул и извинилась, практически шепотом, стараясь не смотреть в глаза Эшу как до этого. Несмотря на это, уходя, я чувствовала его взгляд на своей спине и мне хотелось выглядеть соблазнительной сзади, чтобы быть уверенной, что он будет смотреть мне вслед – на мои ноги, бедра или на волосы, – но я не могла этого знать. Я быстро вышла из ресторана, тяжело дыша, идя через двери, прямо в музей. Что-то внутри меня вышло из колеи и изо всех сил боролось, пока я находилась в невыносимой близости с ним.
Заплатив за билет в музей, я взяла небольшую брошюру с картой галереи, и вспомнила обо всех своих словах и действиях. Я как-то унизила себя? Неужели я слишком долго смотрела на него? Говорила, затаив дыхание? Я не могла винить людей за столом, считающих меня смешной, особенно Мерлина, который, по необъяснимой причине, не нравился мне, но я не хотела, чтобы особенно Эш считал меня дурочкой. Без сомнения, он бы, так же как и я, нашел это забавным.
Бродя по галереям, я ничего не видела, не замечала. Все мои мысли были заняты Эшем. Я даже не взглянула на карту в руке, и поэтому понятия не имела, куда забрела, очутившись в закрытом дворике, окруженном статуями. Я был одна, и солнечный свет, мерцающий на камне, напомнил освещение церкви. Было так тихо, что я могла будто слышать статуи – мрамор, из которого они состояли, такой живой, как сам человек, он словно дышал, пока на нем оседала пыль, а их создатели были давно мертвы.
Я успокоилась.
Я остановилась перед одной статуей, выделяющейся тонкой работой – молодая женщина в мантии и вуали, в одной руке держала бубен. Что-то было в ее лице, удрученное и немного удивленное – или, может быть, из-за инструмента, что она вяло держала в своей руке. Казалось, будто ее душа витала вдали от тела. Будто она развалится, если попытается двинуться или заговорить.
Я могла лишь посочувствовать.
– Это дочь Иеффая, – раздался голос Эша позади меня.
Я так погрузилась в скульптуру, что не услышала шагов, и я повернулась, скрывая удивление.
– Что? – спросила я, надеясь, что в моем голосе не слышно паники и возбуждения, которые захватили меня.
– Иеффай, – сказал Эш, кивнув на статую, и делая шаг ко мне. Свет отразился от его больших часов на запястье, когда он засунул руки в карманы. – Он был судьей в древнем Израиле, военачальником, сражавшимся с аммонитянами, дав обет богу. Если он выиграет битву со своими врагами, то предложит первое, что выйдет из его дома, когда он вернется… это будет жертва всесожжения. Я дам тебе одну подсказку: кто-то вышел из дома, встречая его.
– Его дочь, – печально сказала я, чувствуя отвращение, вертевшееся на языке.
– Его дочь, – подтвердил Эш. – Она вышла на танцы, желая сыграть на своих инструментах. Увидев ее, он отчаялся, разорвал свою одежду, но, когда сказал ей о своей клятве, она не позволила ему отказаться от слова к Господу. Она попросила два месяца в горах с женщинами, чтобы «оплакать свою невинность».
– Чтобы оплакать свою невинность, – повторила я. – Как же я ее понимаю.
Его рот дернулся, но я не могла понять, улыбался он или хмурился.
– И затем она вернулась к отцу. В Библии лишь говорится, что он выполнил свою клятву… там нет подробностей, будто священники, писавшие эту историю, знали, как жестоко это было даже для тех времен. И после каждый год, устраивался праздник в честь женщин, которые собирались вместе на четыре дня, чтобы оплакать ее смерть.
– И это все? – удивленно спросила я. – Он убил свою дочь и сжег ее тело? И все из-за того, что он дал клятву на поле битвы, к которой она вообще не имела никакого отношения?
Эш кивнул.
– Ужасно, не так ли? Теперь ты понимаешь, почему она выглядела такой удивленной. Такой грустной.
Он снова подошел ближе, на этот раз встал рядом со мной и всмотрелся в лицо статуи.
– Некоторые люди говорят, что это была опрометчивая клятва, – клятва, данная в спешке, без особых размышлений, и это может быть правдой. Но я думаю, что так говорят люди никогда не знавшие войны. Никогда не знаешь, что пообещаешь себе или богу, пока сам не столкнешься с последствиями. Пока тяжесть бесчисленных жизней не окажется на твоих, и лишь на твоих плечах.
Я повернулась, чтобы взглянуть на Эша. Рассмотреть его лицо, расспросить, но мне потребовалась секунда, чтобы вспомнить о своих мыслях, потому что, блядь, он был так хорош собой. Горячий – неподходящее, недостаточно характерное слово. Оно не могло описать всю его мускулатуру. Оно не могло рассказать о мощи тела, о проницательном взгляде, неожиданно твердых линиях губ.
– Так ты хочешь сказать, что одобряешь его жертву?
– Ебать, нет, – сказал Эш, когда человек, всегда контролирующий эмоции, использует слово «ебать» – это бесспорно эротично. – Даже принимая во внимание тот факт, что человеческие жертвы были нормой в Леванте, это не должно было быть нормой для израильтян, не в период Судей. Раввины еще тысячу лет назад утверждали, что Иеффай не убивал свою дочь, он «принес ее» в жертву, будучи рабом религии. Некоторые люди думают, что это никогда не случалось, но это история нужна лишь для объяснения женского ритуала, когда оплакивали смерть девушки.
– А ты что думаешь?
Эштон немного прищурился, всматриваясь в статую, словно мог убедить ее рассказать свои секреты. Через несколько секунд он пожал плечами и вздохнул:
– Я думаю, что на самом деле произошедшее менее важно, чем история, которую мы хотим видеть здесь. Это легенда о морали, предостерегающая о глупых клятвах? Иной рассказ о морали, отмечающий праведность соблюдения клятвы, даже когда это трудно? История, показывающая, как языческие традиции стали основой для авторов левитов? Первый шаг к пониманию чего-либо – будь то Библия или «Пятьдесят оттенков серого» – это признание того, что мы воспринимаем это с современной точки зрения. Мы хотим, чтобы это что-то значило, а потому предвзяты, осознаем этого или нет. И обычно мы придерживаемся идеи, которую сами хотим увидеть.
– Ты хочешь отринуть ее? Это ты имеешь в виду?
Впервые он взглянул вниз, и на мгновение, всего на мгновение, я увидела на нем груз смертей, каждое сражение, каждую холодную ночь, проведенную в болотах Восточной Европы, тянущие его вниз. И затем он повернулся ко мне, и все исчезло, сменившись печальной улыбкой.
– Я надеюсь, это означает, что Господь прощает солдат за неприемлемые жертвы. Ради решений, принятых в разгар боя, когда не было иного выбора, можно лишь спасти большинство, даже если это означало, что кто-то должен сгореть, – он глубоко вздохнул. – Я имею в виду метафорически.
Я обняла его.
Не знаю, почему сделала это, преодолев ту скрупулезную неловкую агонию, возникающую рядом с ним, но Эштон казался таким измученным, таким обремененным, что мое сердце не знало иного способа показать ему, что все в порядке. Я здесь, я знаю, и это нормально.
Поэтому я обняла Эштона за талию, повернулась лицом к его широкой груди и притянула к себе. Его вылетевший вздох скорее напомнил приглушенный стон, а затем его руки тоже обвили меня. Я почувствовала его губы на макушке моей головы, а затем его нос и щеки, будто он протирался лицом о мои волосы. Словно он хотел прожить жизнь между волнистыми локонами.
– Кажется, тебе всегда нужно меня утешить, – сказал он, касаясь губами золотой косы.
– Мне нравится, когда тебе хорошо, – прошептала я.
«Лучше, – сказала какая-то отдаленная часть моего подсознания. – Ты хотела сказать, что тебе нравится, когда ему становится лучше». Но это было не совсем так. Возможно, совершенно не так, потому что, когда Эш чувствовал себя хорошо, у меня в мыслях всплывали различные фантазии, связанные с губами. И любые образы, связанные с Эшем, казалось, были с губами, потому что я чувствовала, как толстая эрекция надавливает на низ моего живота.
Я снова прижалась к нему, вызвав настоящий стон. Рука Эштона скользнула по моим волосам, пальцы зарылись в локоны на затылке и потянули мою голову назад, как я себе и представляла в ресторане. Молча он уставился на мои раздвинутые губы и обнаженную шею, тяжело дыша; его эрекция теперь напоминала сталь, прижатую ко мне.
Он не задавал вопросов, не произнес ни слова, но все его лицо казалось пронизано вопросом. Все тело – твердый член и жадные руки. Тебе нравится это? Желаешь большего? Будешь ли ты ползать для меня? Кровоточить для меня?
Он так и не спросил вслух, но я ответила:
– Да, прошу.
Его рука сжалась в моих волосах, зрачки расширились, и на один прекрасный момент я подумала, что он меня поцелует. Поставит на четвереньки посреди двора и даст причину больше не оплакивать мою невинность. Я думала, что он затащит меня за волосы в свой гостиничный номер и выпустит каждую тень, мелькающую в зеленых глазах.
И тут миг заколебался и распался, как волна. Энергия рассеялась; мужская рука в моих волосах ослабла, а затем исчезла – Эштон отступил назад и провел дрожащей рукой по лицу.
– Это было неуместно, – сказал он неуверенно и потер большим пальцем лоб. – Это было неправильно. Мне очень жаль.
Я шагнула вперед, как бы держа в руках собственное сердце.
– Это не было неправильно. Я сказала «да», Эш…
Но то, что я собиралась сказать далее – то, что он сделал бы – не более чем еще одна различимая запись в дневнике о том, что могло быть. Потому что в этот момент во двор зашел мой дедушка, улыбаясь нам обоим, совершенно не замечая то, что произошло между мной и Эшем всего несколько мгновений назад.
– Майор Колчестер! Я подозревал, что вы любитель искусства. Несправедливо приезжать на обед в музей.
Я позволила дедушке обнять меня сбоку и поцеловать меня в висок.
– Эш, в смысле, майор, рассказывал мне об этой статуе. Очень печальная история.
Эш перестал тереть лоб, и взял себя в руки.
– Это история из еврейской Библии, – пояснил он немного рассеянно.
– А, можете не продолжать, – сказал дедушка. – Все эти ветхозаветные истории слишком ужасны для моих усталых костей. Это часть Мессы, когда я обычно ухожу в уборную.
– Дедушка, это неправда, – сказала я.
– Было бы забавно, если бы было правдой, разве нет? – спросил он, поморщившись. – В любом случае, я пока украду Грир, но не буду извиняться, потому что ты увидишь ее сегодня вечером, и вы сможете обсудить более страшные истории из Ветхого Завета.
– Сегодня вечером? – в унисон спросили мы.
– На празднике в честь дня рождения Мерлина, разумеется, – проинформировал дедушка. – Я приведу своих внучек и знаю, что вы приведете с собой превосходного капитана Мура. Тогда у вас будет еще больше времени для разговоров.
Эш открыл рот, плотно сжал губы, а затем ответил:
– Да. Нам с Грир нужно поговорить
Взгляд, брошенный мне, был ни чем иным, как призывом, практически мольбой, и я все еще ощущала его пальцы в своих волосах. боже, я хотела, чтобы он попросил меня что-то сделать, умолял меня, о чем угодно, и я так хотела этого, что чуть не решилась на собственную опрометчивую клятву.
– С нетерпением жду разговора, – обескураженно сказала я.
Но Эш не выглядел довольным. Он казался несчастным.
– До встречи, сынок, – сказал дед, и я помахала Эшу, когда мы с дедушкой направились к дверям. Эш помахал в ответ, снова вернувшись к неприступному спокойствию.
Я дрожа вышла из внутреннего двора.
Что сейчас произошло?
