Текст книги "Американская королева (ЛП)"
Автор книги: Сиерра Симон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 5
Десять лет назад
Акцент был американским, как и у большинства людей на этой лондонской вечеринке, что заставило меня замереть и оглянуться. На вид около двадцати, в военной форме. Незнакомец направился ко мне, и воздух словно покинул комнату. Я не могла дышать, в глазах двоилось. Широкие мощные плечи плавно переходили в узкие бедра, а лицо… как у героя. Массивная челюсть, ровный нос и полный рот. Изумрудные глаза и волосы цвета вороньего крыла.
Он подошел достаточно близко, чтобы я смогла прочесть его нашивку. Колчестер. Имя, которое звучало сильно, твердо и немного сурово.
Мужчина присел рядом со мной, его брюки натянулись над мускулистыми бедрами.
– Давай помогу.
Мой мозг кричал: «Скажи что-нибудь! Скажи!»
Но я не могла. Я не знала, как заставить себя говорить. Еще никогда я не видела человека столь красивого, мужественного, и никогда еще не ощущала себя смущенной и до боли женственной – стройной, мягкой и податливой. Затем он поднял взгляд с осколков бокала на меня, и я подумала, что рассыплюсь как роза на сильном ветру.
Он встал, выкинул несколько подобранных осколков в корзину для мусора, а затем протянул ее мне. И снова потянулся за осколками.
– Знаешь, она ревнует, – спокойно сказал Колчестер, не сводя взгляда с пола.
Мне показалось, что я ослышалась.
– Ревнует?
Он откашлялся.
– Надеюсь, ты не против, но я стоял снаружи, когда ты зашла в комнату. Я слышал ваш разговор.
Я отчаянно пыталась напомнить себе, что не должна вести себя как идиотка. Этот мужчина был намного старше меня, сложным, чертовски горячим, и желание произвести на него впечатление было столь же острым, как осколки в моих руках.
Он покачал головой, словно прочитав мои мысли.
– Не смущайся. Я впечатлен, ты была настолько же спокойна, насколько она была сердита. Конечно, как только я тебя увидел, тут же понял.
– Понял что?
– Что она завидует.
Мне потребовалось время, чтобы осознать его слова.
– Мне? – я недоверчиво усмехнулась.
У меня не было привычки казаться фальшиво застенчивой. Это была не я. Я не выпрашивала комплименты, не пыталась обезопасить себя лестью. Два года, проведенные с Абилин, научили меня понимать более значимую роль кузины – за исключением учебы и любви к дедушке Лео. Там преуспела я. Но в остальном – в красоте, друзьях, личностных качествах – Абилин превзошла меня. И любая девушка «Кэдбери» подтвердила бы это.
– Абилин не завидует мне, – сказала я, улыбнувшись. – Она же Абилин. А я, просто я… Я не такая, как она. Если бы вы ее видели, вы бы поняли.
– Я ее видел, – сухо ответил он. – Она и ее знакомый заняли комнату, пока я был во внутреннем дворике, и мне пришлось остаться на улице. Рыжие волосы, голубое платье, я прав?
– Да, – сказала я, моя улыбка исчезла. – Значит, вы видели ее. Вы понимаете.
– Я понял и понимаю до сих пор. Дай посмотрю руку.
Не подумав, я протянула ему руку с кучкой разбитого стекла, которое собирала. Ловкими движениями он выхватил осколки из моей ладони и бросил один за другим в корзину для мусора.
– Я, кажется, сказал тебе быть осторожнее.
Как загипнотизированная, я глядела на него, хотя должна была оторвать взгляд и осмотреть свою руку. Каким-то образом я порезалась – острый и тонкий как игла осколок вонзился в кончик пальца, и теперь по нему стекала липкая кровь.
– О, – прошептала я.
И я не знаю, было ли дело в крови или боли, или опасной близости к нему, но мое зрение обострилось, и на минуту я увидела его, настоящего, за поражающим обликом и кителем с наградами. Я посмотрела на него, как если бы мы встретились на душной вечеринке, или если бы дедушка Лео попросил, чтобы я потом рассказала о своих наблюдениях и выводах.
Я видела маленький порез на его челюсти.
Видела, как его ладонь держала мою руку, уверенно и сильно, его кожа была шероховатой, с порезами от сражений.
Я видела тусклый блеск креста «За выдающиеся заслуги», который был приколот на груди.
Вдела чуть заметные синяки под глазами.
Я все это видела, и кусочки собирались в единую картину.
– Говорят, медитация помогает, – тихо сказала я. – При бессоннице.
Он перевел свой пристальный взгляд от моего пальца к лицу, а его глаза, напоминающие по цвету блестящее темно-зеленое стекло бутылки, потемнели и засверкали еще ярче.
– Что ты сказала?
– Медитация. Это должно помочь.
– Почему ты думаешь, что у меня проблемы со сном?
Как же это объяснить? Что я тренировалась годами, рассматривая людей как через лупу? Я отыскала самый легкий ответ.
– Похоже, вы порезались во время бритья. Вы будто слишком устали, чтобы четко двигаться. – И не задумываясь, протянула руку и тронула его подбородок кончиком пальца.
Он зажмурился, положил свою руку на мою и крепко прижался лицом к моей ладони. Длинный изгиб его черных ресниц практически прикрывал круги под глазами. Его гладкое лицо согрело мою ладонь. Кровь все еще капала с моего пальца, а приглушенный шум вечеринки проникал в комнату через закрытую дверь.
– Извините, – мягко прошептала я. – Если бы я могла помочь, я бы сделала это.
Улыбнувшись, он открыл глаза и на мгновение замер, хотя я все еще чувствовала нависшее напряжение между нами. Осязаемое давление, покалывающее сознание.
Напряжение начало спадать. Испугавшись его силы, я попыталась оторвать руку от его лица, но Колчестер удержал ее, глядя мне в глаза.
– Я никогда никому не говорил, что мне трудно заснуть, – сказал он. – Не могу поверить, что ты так просто заметила это.
– Многие солдаты борются с бессонницей после трудных миссий, – сказала я, глядя вниз. Он выпустил мою руку, и я уронила ее, не отрывая взгляда от сверкающего стекла на ладони. – Я просто хотела помочь. Извините, что перешла границы.
– Ничего. – Теплый голос был наполнен изумлением. Я рискнула взглянуть на него и, увидев в его взгляде глубокую благодарность, покраснела. – Вообще-то, я должен поблагодарить тебя, – сказал он. – Такое облегчение, когда кто-то знает. Чтобы хоть на минуту перестать притворяться, что все в порядке. Что я все еще силен.
– Вы сильны, – прошептала я. – Я не знаю, что с вами случилось, не знаю, что вы сделали. Но знаю, что, если вы можете стоять передо мной этим вечером и быть добрым, это значит, что вы сильны.
Он глубоко вздохнул от моих слов, а зеленые как изумруды глаза смотрели на меня в темноте.
– Спасибо, – сказал он.
– Всегда пожалуйста, – ответила я.
На этот раз он отвел взгляд и обратил внимание на мою раненую руку.
– Будет немного больно, – предупредил он, осторожно потянув за стекло. Просочилась еще одна капля крови, и он, не сказав ни слова, склонил голову к моей ладони, сунул в рот палец и слизнул кровь с моей кожи.
Я чувствовала каждое движение его языка и легкое царапанье зубов. И каждый удар сердца, каждый скачок моего пульса кричал о том, о чем я не знала, но знала каждая часть моего тела. По моей коже побежали мурашки, и мне хотелось прижаться к нему всем телом, чтобы унять боль, которая, казалось, распространилась повсюду, но в тоже время явно не ощущалась нигде.
Когда Колчестер поднял голову, маленькая капля крови осталась на его нижней губе, и он слизнул ее языком. Его взгляд следил за мной, а я не могла дышать, говорить или думать.
Я могла только чувствовать, чувствовать и подчиниться, когда он сказал:
– Вставай.
Мы оба встали.
Будто моя кровь и его признательность соединили нас магией. Его зрачки расширились и стали темными, губы раскрылись – и эти губы очаровали меня. Прекрасные губы, не слишком большие и алые, достаточно полные и розовые, чтобы подчеркнуть мужественную челюсть и линию носа. Контур его губ вызывал интерес, и на минуту я подумала, что могу думать лишь о них. Представила, как он притянул мой палец, только что поцелованный, и пробежался им по своим твердым раскрытым губам.
– Это последний раз, когда она причиняет тебе боль, ты поняла? – В его голосе слышались воспитывающие нотки.
Возникла мысль, что это не его дело, но я отвергла ее. Мы вышли за стандартные рамки, как только я упомянула о бессоннице и коснулась его лица. Он сказал это настолько заботливо, возможно, именно это он почувствовал, стоило мне обмолвиться о бессоннице.
– Да, – сказал я, встретившись с ним взглядом. – Я поняла.
– Хорошая девочка.
Я снова покраснела. Блаженство засело глубоко в груди, и, по неизвестной причине, он глубоко вздохнул, глядя на мои розовые щеки.
Я чувствовала себя живой, горячим лучом света, где у энергии и вибрации нет направления и источника. Несколько минут назад я ощущала себя женщиной, но теперь я чувствовала себя юной. Он был мужчиной, а я все еще была девочкой, и эта разница казалась мне настолько эротичной, восхитительной, что я просто хотела раствориться в нем. Раствориться с ним.
Возможно, он тоже это чувствовал, потому что пробормотал:
– Ты дрожишь. Ты боишься меня?
– Я не знаю, – прошептал я. Это была правда.
Видимо, ответ ему понравился, потому что он улыбнулся.
– Если все хорошо, то я бы хотел снова коснуться тебя.
Я вспомнила его губы на моем пальце, синяки под его глазами, ноющую боль где-то глубоко в моем теле.
– Да, пожалуйста, – сказала я.
Мужские руки прошлись по моим локтям вверх, лаская, пока он вглядывался в мое лицо. Колчестер словно видел все мои эмоции, эхо моих слов отражалось на его лице.
Да, пожалуйста.
Да, пожалуйста.
Да, пожалуйста.
Он притянул меня ближе, его большие теплые руки скользнули мне за спину. Одна легла между лопаток, а другая на поясницу, и меня притянули к широкой груди. Моя голова откинулась назад, и он взглянул на длинный изгиб моего горла.
– Замри, – выдохнул. – Не двигайся, пока я тебе не скажу. – Нагнулся и прижался губами к моей шее.
Я вздрогнула – никто никогда не делал этого раньше. Все, что происходило со мной, каждое прикосновение, движение, ласка – все было впервые.
Территория девственницы.
– Как тебя зовут, ангел?
Я не двигалась, как он просил, и он явно наслаждался этим, прижимая губы к моей ключице.
– Грир.
– Грир, – эхом отозвался он, прижимаясь ко мне. – Скажи мне, Грир, тебе нравятся мои губы на твоей коже?
– Да, – ответила я, ненадолго затаив дыхание. – И…
– И что?
– Скажи мне сделать что-нибудь. Направь меня. Управляй моим телом.
Колчестер застонал от этих слов и прижал меня ближе. Даже через униформу и собственное платье я чувствовала твердые линии его груди и живота. И тут я в первый раз почувствовала его запах. От мужчины пахло кожей и дымом. Он пах как горящий костер.
«Сожги меня, дико. Погуби меня», – подумала я.
Его взгляд упал на мой рот, а веки закрылись.
– Ты так юна… – прошептал он.
Каким-то образом я знала, что будет дальше; я знала, что он произнесет. Точно так же он просил позволения дотронуться до меня, ему нужно было знать, что допускается делать. Он хотел удостовериться, что я была достаточно взрослой, и то, что мое согласие имеет законную силу.
Мне хотелось соврать. Мне нужно было солгать. Потому что если бы я сказала то, что он хочет услышать, он бы поцеловал меня. Ничто не казалось более важным, срочным и необходимым на тот момент. Мне нужно было, чтобы он поцеловал меня, если бы сделал это, мое тело превратилось бы в пепел, как сожженная бумага. Все бы исчезло, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Но я не была лгуньей.
И к тому же я не должна никого целовать. Девять лет назад я дала себе это обещание. В конце концов, красивые американские офицеры тоже входят в категорию все.
Кроме всего прочего, я была уверена: он бы узнал, что я лгу. Как только эти зеленые глаза взглянут на меня, он узнает о каждой лжи и недосказанности.
– Скажи, что тебе есть восемнадцать, – прошептал он.
– Нет.
– Черт.
Он наклонил мою голову к себе, и, в конце концов, его рот накрыл мой.
Я никогда не целовала ни парня, ни девушку, никогда даже не пробовала, и теперь меня касались крепкие и теплые губы мужчины, настойчивые и требовательные. Если бы я могла мыслить трезво, то меня бы взволновала моя неопытность, что я плохо целуюсь, что вела себя смехотворно и неловко в обществе прекрасного незнакомца. Но я не могла мыслить ясно, единственное, о чем я могла думать, – отдельные слова: огонь, кожа и многое другое. Мне просто не нужно было знать, что делать.
Колчестер знал. Так и должно было быть.
Одна теплая рука обхватила затылок, а другая прижалась к пояснице, и твердые губы раскрыли мои. Я ахнула, когда почувствовала чужой язык у меня во рту.
Он был мягким – нежным, шелковым и теплым. Каждое нервное окончание было пугающе живым, будто этот мужчина стал для меня первой необходимостью.
И все это только благодаря его языку.
Вдохнув, я шире приоткрыла губы. Колчестер прижимал меня ближе, настолько близко, что я потеряла бы равновесие, если бы он отпустил меня. Это казалось столь правильно – прикасаться к нему. Мне хотелось предложить этому мужчине каждый дюйм моей кожи. Мою шею, грудь, бедра… все.
Эта мысль придала мне смелости, я поняла, что хочу ответить. Мужчина застонал, когда я облизнула его губы, а почувствовав, как его тело содрогнулось, я сделала это снова.
На вкус его губы были сладкими и гладкими, как мята и джин, и чем больше я целовала, тем сильнее ощущала соленый привкус моей крови. Мой палец кольнуло из-за ранки, мне захотелось, чтобы Колчестер снова его коснулся, и поэтому я прижала палец к мужским губам.
Его глаза вспыхнули. Он накрыл губами мой палец и начал посасывать. Между ног что-то запульсировало. А потом его горячие губы оказались на моей шее, покрывая поцелуями ключицу, покусывая мочку уха.
– Грир, – выдохнул он. – боже, откуда ты?
Не знаю, но чувствую себя так, будто всегда ждала тебя.
А потом Колчестер лбом уперся в мою шею.
– И почему тебе не восемнадцать? – пробормотал он мне в кожу.
– Сколько тебе? – спросила я.
Он поднял голову, в его глазах отражалось сожаление и смирение.
– Двадцать шесть.
Хватка на мне ослабла, его руки соскользнули с моего тела. Почувствовав свободу, я громко выдохнула – звук, полный боли и потери. Колчестер выдохнул, будто его ударили в живот.
– Пожалуйста, – просила я. – Пожалуйста.
Он нервно вздохнул.
– Ты не понимаешь, чего просишь.
– Мне все равно. Все… я позволю тебе сделать все.
– Я верю. Вот именно поэтому ты так опасна.
Мы смотрели друг на друга, я поднесла пальцы к моим губам, которые все еще были покрасневшими, теплыми, опухшими и мягкими.
– Это был мой первый поцелуй, – сказала я, больше обращаясь к себе, чем к нему.
Его собственные губы раскрылись от удивления.
– Правда?
– Я не…
Ему и не нужно говорить, что ты девственница, Грир. Достаточно того, что ты никогда не целовалась.
– Да. Ты подарил мне первый поцелуй.
Его темно-зеленые глаза сверкали, как будто горел летний лес, и я подумала, что в тот момент, это пламя коснулось меня. А сама мысль о том, что он может быть первым у меня, еще сильнее разожгла желание. Но в тот же миг открылась дверь, и в библиотеку вошел Мерлин Рис.
Сохрани свои поцелуи.
Скажи, что тебе есть восемнадцать.
О, мой бог, что я наделала?
Мы оба застыли, а затем он отступил назад и откашлялся.
– Мерлин, привет. Ах, это Грир… гм…
– Грир Галлоуэй, – продолжил Мерлин, и Колчестер повернул голову и взглянул на меня.
– Грир Галлоуэй как вице-президент Галлоуэй? – спросил меня он, его мужественное лицо выглядело заинтересованно и уязвимо.
– Бывший вице-президент, – пробормотала я уже не в первый раз, и, конечно же, не в последний.
– Ах, ясно. И, Грир, это Мерлин Рис. Он друг моей семьи, и именно он пригласил меня сегодня. У меня небольшой отпуск между заданиями, а ехать домой не хотелось, поэтому он любезно предложил мне провести время здесь.
– И ты прекрасно с этим справляешься, прячась весь вечер во внутреннем дворике, – мягко сказал Мерлин.
Я хотела поправить, ведь мы были здесь не весь вечер, но как только темные глаза Мерлина скользнули к моим губам, он понял. Он понял, что я поцеловала его друга. Он понял, что мне хотелось бы сделать это снова. Он понял, что каждой своей частью тела я не желала останавливаться.
– Мы должны идти, – коротко сказал Мерлин, обращаясь к Колчестеру, но его взгляд все еще был на мне. – Уже поздно.
Колчестер отошел и, прикусив губу, посмотрел на меня. Для меня он выглядел почти мальчишкой, почти моего возраста, пока я не присмотрелась и не заметила, что он закусил губу не из-за неопределенности, а для того, чтобы держать контроль.
Мерлин вздохнул и вышел из комнаты. В первую секунду мне казалось, что Колчестер последует за ним, уйдет, не проронив ни слова, но дверь за Мерлином закрылась. Колчестер все еще был в комнате со мной.
Через мгновение он оказался рядом со мной, прижал меня к стене и накрыл своим телом.
– Я не хочу уходить, – сказал он, проводя носом по моему подбородку.
– Тогда останься, – я практически молила.
Колчестер поглотил мои мольбы своими губами, целуя меня снова и снова, пока не осталось ничего, кроме его губ и шума крови, которые заставляли сердце бешено стучать в груди.
Он отступил назад с тяжелым вздохом.
– Я должен, – сказал он с искренним сожалением, проведя рукой по коротким волосам. Он выглядел собранным – как до того, как вошел в эту комнату, а поцелуя вовсе не было. Как будто меня здесь не было.
– Стой! – позвала я, когда он подошел к двери. – Просто я поняла… что не знаю твоего имени.
Он сделал паузу, положив руку на дверную ручку, глядя на нее.
– Капитан Максен Эшли Колчестер. – Он склонил голову. – К твоим услугам.
– Максен, – повторила я.
Он поднял голову, его лицо украсила смущенная улыбка.
– Думаю, предпочтительнее, если ты будешь называть меня Эш.
И затем он ушел.
ГЛАВА 6
Десять лет назад
Дорогой капитан Колчестер,
Пишу вам письмо в надежде на то, что вы не настолько далеки от меня, и у вас есть возможность прочесть его. А поскольку Мерлин – наш общий друг, я попросила дедушку найти ваш электронный адрес, и я хотела сказать, что было очень приятно познакомиться с вами в прошлую субботу. Знаю, что мы особо не говорили об этом, и скорее это мое любопытство, но я много думала о вашей бессоннице. Вам, возможно, понравится пара приложений о медитации внизу письма.
Надеюсь, Лондон придется вам по душе!
Искренне ваша, Грир Галлоуэй.
Дорогой Эш,
Ничего, если я буду называть тебя Эш? Ты представился мне так в ночь нашего знакомства. Мне нравится, но странно называть почти незнакомого человека по имени. Особенно военного. У дедушки Лео много друзей военных, так что я уже привыкла отдавать честь, только заметив форму. Также я надеюсь, что не смутила тебя, не назвав свою фамилию сразу. Иногда на подобных вечеринках фамилия Галлоуэй несет с собой определенную цель. Как правило, люди хотят, чтобы я передала что-то своему дедушке или же попросила об услуге. Иногда люди просто отказываются говорить со мной, потому что ненавидят моего дедушку и его политическую партию. Просто я не могу начать представляться, встретив кого-то нового. Знаю, что кажусь глупой, беспокоясь об этом, но на протяжении всего моего детства я была лишь внучкой Лео Галлоуэйя. В «Кэдбери» я всегда была «кузиной Абилин», ее «соседкой по комнате». Я никогда не была просто Грир, и, должно быть, поэтому я почувствовала себя особенной в твоем обществе. Надеюсь, ты не подумал, что я пыталась скрыть это от тебя?
В любом случае, если ты все еще в Лондоне, надеюсь, что ты хорошо проводишь время.
Искренне твоя, Грир Галлоуэй.
Дорогой Эш,
Я не собиралась больше беспокоить тебя, так как прошло почти три недели с моего первого письма тебе (и я была уверена, что тебя это раздражает). Но когда я увидела новости о взрыве в Кракове вчера ночью, мне позвонил дедушка Лео. Мы говорили о том, что бомбардировка была предназначена для Европы, НАТО и Америки, а затем он упомянул, что тебя снова вернули в Карпаты, через неделю после той вечеринки. Я чувствую себя так ужасно, посылая тебе такие глупые письма, когда ты восстановился на службе, и просто хотела сказать, что не знала. Я постараюсь зажечь в церкви за тебя молитвенную свечу и буду каждую ночь молиться.
Пожалуйста, будь осторожен.
Искренне твоя, Грир Галлоуэй.
Дорогой Эш.
Это настоящая война. Официально. Карпатская проблема существует такое длительное время, что я уверена, даже дедушка Лео никогда не ожидал этого. Но взрыв в Кракове унес более девятисот жизней, нет иного пути, кроме войны. По крайней мере, так мне сказал дедушка.
Ты знал, что мои родители были убиты карпатскими сепаратистами? Почти десять лет назад. Они взорвали железнодорожный мост и убили почти сто человек, включая моих родителей. Эти смерти разрушили мое детство, и еще бог знает сколько детей постигла та же участь, и для чего? Ради небольшого участка земли, разделяющего Украину, Польшу и Словакию? Для меня в этом нет никакого смысла.
В любом случае, для меня это странно. У меня есть все причины ненавидеть Карпаты, но я не могу. Я не могу перенести свою боль и горе на войну, что идет сейчас. Вместо этого я постоянно думаю о карпатских детях, которые могут потерять своих родителей. Я продолжаю думать о том, как мирно и спокойно чувствую себя, вспоминая детство в Орегоне, мой дом. Несомненно, несколько боевых сепаратистов сделали ужасные вещи, и я понимаю, почему сейчас идет война. Но часть меня хочет, чтобы мы могли предоставить то, чего они хотят – дом. Суверенитет – сложная вещь, а создание новой нации – перспектива, чреватая многими осложнениями в регионе, что отделился от Восточной Европы, но что если бы мы могли пройти этот путь без войны? Я выросла в политике и не настолько наивна, чтобы верить, что можно вычеркнуть убийства и насилие, но разве мы не можем уменьшить эти потери… хотя бы попробовать?
Как и обещала, я молилась за тебя каждую ночь. Надеюсь, где бы ты ни был, ты можешь чувствовать это. Как-нибудь.
Искренне твоя, Грир.
Дорогой Эш,
Ты теперь знаменит. Представь себе мое удивление вчера, когда я проснулась и увидела твое лицо во всех новостях; мой ужас, когда узнала, что ты пережил; мое облегчение, что ты невредим. Немыслимо, что ты смог пробиться через здание, окруженное сепаратистами, и пронести раненного солдата. Не могу представить, какое мужество потребовалось, чтобы остаться с другом, когда остальная часть вашего отряда уже отступила. Какой опыт понадобился, чтобы сражаться с атакующими и в конечном итоге спасти и себя, и его. Но после прочтения твоей биографии я не была удивлена. У тебя история настоящего героя, не так ли? Я не пытаюсь дразнить тебя и не хочу, чтобы ты чувствовал себя неудобно. С самого детства я вращалась в кругах с президентами, вице-президентами и первыми леди, и я видела, насколько утомительными могут быть люди, зацикленные на своих достижениях. Но я не могу написать это письмо, не сказав тебе, что в восторге от того, сколько раз ты жертвовал своей жизнью ради братьев по оружию. «Нет большей любви, чем это», – вот, что говорит Иисус о таких людях, как ты, и для меня большая честь говорить, что я знаю тебя лично и что ты даже добрее и скромнее, чем отображают СМИ.
И я должна сказать, что для меня ты все еще Эш. Наше знакомство длилось всего час, но я помню порез на твоей челюсти, то, как твои руки освобождали мою руку от осколков, – это больше, чем бои. Ты для меня герой, но еще и мужчина. Может быть, даже больше, чем герой.
Твоя Грир.
Дорогой Эш,
Прошло уже полгода с нашей встречи, и отчасти я смущена от этой череды писем, на которые ты не отвечаешь. Я повторяю себе, что это из-за того, что ты воюешь, спасаешь жизни. На прошлой неделе в здании средней школы укрывалось много мирных жителей! Но я не настолько глупа, чтобы поверить, что двадцатишестилетний герой войны хочет получать письма от ученицы интерната. Поэтому я должна перестать беспокоить тебя. Знаю, что должна, но мне кажется, что ты стал неким хобби для меня. Читая о тебе, я думаю, что должна написать письмо. Девочки в школе одержимы тем фактом, что мы с Абилин были на одной вечеринке с тобой, и это один из немногих случаев, когда кто-то заинтересован в общении со мной, но я считаю, что произошедшее между нами – мой личный секрет. Не хочу, чтобы кто-то еще знал, каково это – быть в твоих объятьях. Не хочу, чтобы кто-то знал о твоем стоне после нашего поцелуя. Не могу насытиться тобой, ну или, по крайней мере, воспоминаниями о тебе. Я не глупа, знаю, у тебя должна быть или есть девушка. Знаю, что я не единственная слышала твои стоны, чувствовала тепло твоих рук на спине. Но мне нравится представлять. Нравится чувствовать себя той маленькой частью тебя, частью, что не подвержена общественному обозрению и, возможно, это настоящая причина, почему я не могу прекратить писать.
Твоя Грир.
Дорогой Эш,
Сегодня мой семнадцатый день рождения. Прошел ровно год со дня нашей встречи, и пока ты участвовал в сражениях и спасал множество жизней, я окончила год в средней школе. Две несравнимые вещи, не так ли? После последнего письма я сказала себе, что больше не буду беспокоить тебя ради тебя и своей гордости, но сегодня я почувствовала себя странно. Думаю, это беспокойство. Даже для Англии май выдался жарким и душным. Окна распахнуты, работает вентилятор, но я не могу остыть. Каждая часть меня разрумянилась от жары. Абилин ушла из нашей комнаты общежития. А я нашла спрятанную в мини-холодильнике бутылку «Просекко», поэтому сейчас я немного пьяная и одинокая, полная беспокойства и возбуждения.
Похоже, это плохая ночь для принятия решений. Думаю. Обычно девочки моего возраста находят себе парней-сверстников, чтобы принимать плохие решения, по крайней мере, это то, что делает сейчас Абилин, но я не хочу этого. Есть что-то грустное в веселье Абилин. Я не пытаюсь навязать ей свою нравственность, но это скорее… эстетичность, я думаю. Мне не хочется скучных и распространенных попыток стать плохой. Мне нужны события, пробирающие до костей, вызывающие сожаление от боли в коленях, хочу быть настольно плохой, чтобы остаться выжатой с фиолетовыми следами укусов на моем теле. Я хочу оказаться на грани познания себя, чтобы кто-то взял меня, подержал за шею и заставил взглянуть на безрассудное царство возможностей. Какой смысл в сексе, если ты не чувствуешь, как каждый темный уголок твоей души вырывается наружу? Если кто-то не принимает твою похоть и постыдные мысли, не превращает их в заклинание, которое заставляет твое дыхание сбиваться с ритма или чего-то большего? Я думаю, что хочу этого для себя. Мне тоже хочется нормальной жизни: хочу получить образование, построить карьеру, иметь свой дом и самой принимать решения. Но когда думаю о сексе и о том, как все это будет происходить, когда я стану старше, не могу представить нечто похожее на сцену из «Титаника». Я хочу чувствовать, как мои вены вскрываются неприкрытым желанием в ожидании кого-то могущественного; хочу, чтобы мы с ним трогали, лелеяли, использовали и слушали друг друга. Хочу, чтобы мужчина или женщина заявляли о себе как о равноправном партнере во всех отношениях, но пока мы не останемся одни. Тогда я хочу ползти к нему. У меня может быть это когда-нибудь, верно?
Прямо сейчас, печатая это сообщение, я держу ногу закинутой на подлокотник компьютерного кресла, потому что мне очень жарко, а еще потому, что это облегчает мне задачу дразнить себя между написанием некоторых предложений. Я часто делаю это, думая о тебе. (Предполагаю, что ты, вероятно, этого не знаешь, и сегодня вечером, по какой-то причине, мне кажется, что я должна была тебе это сказать.) Я начинаю, пробежавшись пальцем под кружевом трусиков, представляя, что это ты. Представляя, что мы снова в библиотеке, продолжаем то, что прервал Мерлин. Я представляю, что ты задираешь мою юбку после моих слов о первом поцелуе. И ты хочешь знать, не девственница ли я. Ты хочешь чувствовать, что я все еще цела, и мокрая ли я для тебя, ты хочешь знать, что я почувствую, насадившись на твой член.
Господи, я такая мокрая сейчас. Желаю, чтобы это были твои пальцы внутри меня, твой большой палец на моем клиторе. Ты был бы хорош в этом. Я не могу перестать думать о твоих больших и сильных руках. Готова поспорить, твои зеленые глаза горели бы, когда ты терся об меня. Держу пари, ты бы облизал свои губы при мысли о том, чтобы попробовать меня, быть первым человеком, который когда-либо испробует меня. Думаю о том, каково бы это было, если бы ты трахнул меня той ночью прямо у стены, или, может быть, на большом письменном столе в углу. Абилин говорит, что парни всегда должны надевать презервативы, но я бы хотела, чтобы ты этого не делал. Я хотела бы чувствовать собой твою кожу, такую горячую, гладкую и шелковистую. Я хотела бы, чтобы ты чувствовал меня. Хочу, чтобы ты шепнул мне на ухо, как я хорошо ощущаюсь, какой подарок делаю тебе, и что хотел бы оставаться внутри меня навсегда.
Какие звуки ты издаешь, когда входишь? Ты задыхаешься? Стонешь? Шепчешь имя? Я хочу, чтобы ты шептал мое имя. Иногда я представляю тебя в твоей койке на базе, твоя рука под одеялом А когда ты кончаешь, приходится закусывать губу, чтобы не произнести вслух мое имя. Я представляю, как ты трахаешь свой кулак в душе, желая, чтобы я была на месте твоей руки. Думаю, что ты представляешь меня в разных позах, как мужчина может быть с женщиной, – нежно, грубо, медленно, со злобой или любовью. И прямо сейчас я прекращу печатать и заставлю себя кончить, и когда это случится, твое имя будет у меня на губах.
Не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь это письмо. Или оно попадет в спам или в папку с названием «Сумасшедшая внучка бывшего вице-президента». Я почти надеюсь, что ты никогда его не увидишь, но я не могла не написать его. Не сегодня. Но это, безусловно, мое последнее письмо тебе. Завтра я проснусь смущенной и страдающей от похмелья, хотя буду надеяться с мрачным волнением, которое приходит с осознанием плохих решений. Ты больше не будешь получать от меня новостей. Сожалею, если доставила дискомфорт или раздражение. Но ты должен знать, что даже если я не буду писать тебе электронные письма, я все равно буду думать о тебе каждый раз, когда буду входить в свою киску пальцами.
Будь осторожен.
Твоя Грир.
