Текст книги "Американская королева (ЛП)"
Автор книги: Сиерра Симон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
ГЛАВА 20
Шесть недель спустя
Сегодня на улице густыми хлопьями падает снег. В комнату с миской свежего попкорна входит Эмбри.
– Ты можешь снова мне объяснить? – спрашивает он, ставя миску на журнальный столик перед нами с Эшем. – Это чем-то похоже на Марту Стюарт? Именно потому, что клюква отвратительна и не пригодна ни для никакой другой цели?
Эш, держа иглу в одной руке, поднимает взгляд от клюквы и длинной гирлянды из попкорна.
– Неужели твоя семья никогда такого не делала? – скептически спрашивает он.
Эмбри изгибает бровь, глядя на беспорядок из попкорна, клюквы и ниток.
– Нет.
Эш возвращается к своей работе и тянется к миске с теплым попкорном, чтобы нанизать еще одну штучку на гирлянду.
– Полагаю, у вас с Морган были слуги, которые и украшали вашу семейную елку.
– Вообще-то, – произносит Эмбри, – так и есть. Елки были слишком высокими для нас маленьких, а для того, чтобы украсить ту, что стояла в главном зале, нужно было использовать строительные леса.
– Похоже, что для такой, понадобилось бы очень много попкорна, – комментирую я, не отрывая взгляда от моей гирлянды.
– Скрытые издержки богатства, – сухо произносит Эш.
– Хотя, у нас была омела, – говорит Эмбри.
Я смотрю на дверной проем, где висела наша собственная ветка омелы; Эш настоял на том, чтобы мы ее туда повесили, едва мы добрались до этого домика, а затем целовал меня под ней в течение нескольких долгих сладких минут. Эмбри, засунув руки в карманы, наблюдал за нами с обеспокоенным выражением на лице.
– Эмбри, нам нужен кто-то, кто поцеловал бы тебя под омелой, – произношу я.
– Я согласен, – отвечает он. – Возможно, сегодня вечером один из агентов секретной службы окажется одинок.
Мы смеемся, но волна печали проходит через меня из-за Эмбри. Вечное третье колесо.
«Я бы поцеловала тебя, если бы смогла», – хотелось мне сказать. Может быть, он уже об этом знал.
Эмбри набирает себе горсть попкорна и подает на низкий диван, расположенный неподалеку, и в течение нескольких минут слышно лишь как горит в камине огонь, как снег стучит в окна, и попкорн шуршит в миске. Затем я спрашиваю у Эша:
– Ты уже слышал от Кей что-нибудь о Карпатском договоре?
Он качает головой.
– Я сказал ей передохнуть сегодня вечером. Нет смысла тратить свои праздничные дни на погоню за сенаторами, которые сами наслаждаются праздниками.
Был Сочельник, и мы с Эшем и Эмбри находились в Кэмп-Дэвиде. Мама Кей и Эша должна была приехать завтра вечером на рождественский ужин, в домике были только мы и служба охраны. Везде было затишье – с тех пор, как мы сюда приехали сегодня утром, пришло всего несколько смс-сообщений от Кей и Бельведера. Эш и его сотрудники упорно трудились, чтобы получить поправки сенаторов и их согласие на новый Карпатский договор, в надежде, что его подпишут до весны, и до того, как станет возможным наземное наступление солдат из Карпатии. Это был тихий декабрь, лишь работа над договором. Он также был тихим и для нас троих (полтора месяца прошли без повторения того, что произошло в вечер государственного ужина). Мы даже не говорили об этом.
Но казалось, что что-то изменилось, даже несмотря на отсутствие разговоров. В объятьях Эмбри (широко известного тем, что у него были разные партнерши для каждого события) почти каждую ночь была новая женщина, а иногда он приходил в Овальный кабинет или в Резиденцию с опухшими губами и взъерошенными волосами, и пах сексом. Знание о том, что он трахал других женщин (множество женщин) причиняло боль тайному уголку моей души, который я прятала ото всех, но именно для этого и нужен тайный уголок. Во время кампании «плейбойский» статус Эмбри был главной шуткой среди знатоков, и, в отличие от Эша, он никогда мне не рассказывал о сексуальной стороне своей жизни, никогда не давал мне никаких обещаний, и ему не нужно было этого делать, потому что мы не были вместе. У меня не было никаких претензий к его сексуальной жизни, и я это приняла, хотя это и причиняло боль.
Эмбри «протрахал» себе путь через элиту Вашингтона, но казалось, что с того вечера, он стал более привязан к нам с Эшем. Вечером он покидал любую вечеринку или торжественный вечер, на котором находился, и присоединялся к нам с Эшем в Резиденции. При этом он являлся к нам оттраханным и в помятом костюме или смокинге. Он смотрел с нами телевизор или помогал мне сортировать мои средневековые исследования. По воскресеньям с утра он находился рядом с нами в церкви, а в воскресенье после обеда растягивался на диване в гостиной Резиденции, болел вместе с Эшем во время футбольных матчей и дразнил меня разговорами о Натаниэле Готорне или о любом американском писателе, которого мы решали ненавидеть в тот день. По утрам, до того как солнце показывалось над горизонтом, а я готовилась покинуть Резиденцию незамеченной, Эмбри был рядом с кофе и газетой. Мы втроем спокойно завтракали, потягивая кофе, просыпаясь перед рабочим днем. Эмбри вписал себя в ритмы наших дней настолько сильно, что всякий раз, когда его не было с нами, казалось, что чего-то не хватает.
И со всем этим, мы с Эшем до сих пор не трахались. И с каждым днем это беспокоило меня все больше и больше.
Поверь мне, ни один мужчина не может продвигаться в этом вопросе настолько медленно. Нет, если только он не получает желаемого откуда-то еще.
Тьфу.
Я выталкиваю из головы слова Морган и стараюсь сосредоточиться на своей гирлянде из попкорна и клюквы. Стараюсь сосредоточиться, как счастлива быть здесь, в домике занесенным снегом, в душевном единении с Эмбри и Эшем. Как никогда. Я получила их обоих в свое личное пользование на целый день и всю ночь, и мне хотелось насладиться каждой проведенной с ними минутой.
– В любом случае, – говорит Эш через минуту, возвращаясь к нашему разговору о договоре, – я думаю, что в большей степени убедил нужных сенаторов.
– Убедил – это доброе слово для того, чтобы описать происходящее, – дразню я. Он провел последние пять недель, лично встречаясь с каждым сенатором из своего списка, уговаривая, льстя, угрожая, используя рычаги давления, да все, что возможно. Эш занимался этим последние пять недель для того, чтобы Соединенным Штатам снова не ввязываться в войну. – Я слышала о том, что на самом деле некоторые конгрессмены испугались, что ты применишь против них физическую силу.
Эш пожимает плечами, но улыбается, глядя на свою гирлянду.
– Главное, что это сработало.
– Никаких разговоров о работе, – тянет Эмбри, прикрывая лицо рукой. И приглушенно произносит: – Я ненавижу работу.
– Говорит человек, который в машине читает вслух ежедневный брифинг.
– Я делал это лишь для того, чтобы ты перестал слушать ужасную музыку, – говорит Эмбри из-под руки.
– Рождественскую музыку?
Донесся приглушенный стон.
– Да-а-а.
– Врун, – произносит Эш, наклоняясь, чтобы перекусить нитку зубами. Он завязывает узел в конце гирлянды и кладет на стол иглу. – Ты собираешься помочь нам их повесить или как?
– А ты как думаешь?
Но потом он все равно помогает, критикуя то, куда мы развешиваем гирлянды, затем отталкивает нас с пути и делает все сам.
Эш смотря на это, смеясь притягивает меня к себе, стоя позади. Обнимет за живот и кладет подбородок мне на плечо.
– Это должно происходить каждое Рождество.
Эмбри его осмеивает, расправляя гирлянду и распределяя ее равномерно по ветвям.
– Дерьмовые украшения и споры между нами тремя?
– Да, – отвечает он, и сквозь улыбку Эша, я слышу в его голосе настоящую тоску.
***
После обеда, когда снег сошел на нет, а солнечный декабрьский свет начал тускнеть над лесом, Эш просил меня пойти на прогулку. Эмбри растянулся на полу и спал после целого дня, проведенного в ничегонеделании (просмотра «Рождественской истории» и распития скотча); в его волосах застряли белые хлопья покорна, которые я бросала в него, пытаясь разбудить.
– С ним все будет хорошо, – говорит Эш, передавая мне пальто. – Он ни разу так не дремал с тех пор, как я заставил его баллотироваться на должность вместе со мной. Нам стоит позволить ему поспать.
Я натягиваю пальто и обматываю шею шарфом, чем пользуется Эш и притягивает меня к себе для поцелуя.
– Ты прекрасна, – бормочет он. – Даже закутанная во всю эту одежду.
Я прижимаюсь губами к его губам, позволяя ему раскрыть мои. Я пробую его на вкус (мята и скотч с оттенком попкорна) и счастливо вздыхаю. Но когда мы отстраняемся друг от друга, на его лице написано смирение.
– Эш? – спрашиваю я. – Что-то не так?
Он долго на меня смотрит, его лоб нахмурен, а уголки великолепного рта опущены вниз. Он не отвечает на мой вопрос. Вместо этого произносит:
– Пойдем прогуляемся.
После обмена парой слов с Люком (главным дежурным агентом), мы направляемся в лес по узкой тропе между деревьями. Снег перед нами глубокий, плотный, нетронутый.
Эш в широком шарфе, в шерстяном пальто, в джинсах с ремнем и сапогах похож на модель. На мгновение я перестаю идти и просто на него смотрю, пока он продолжает двигаться вперед, легко передвигаясь на длинных ногах.
Как это стало моей жизнью? Как так получилось, что я теперь делала гирлянды вместе с президентом и наблюдала за тем, как вице-президент заснул на полу, словно мальчик-подросток? Это кажется таким сюрреалистичным, сказочным, словно я заснула в своем кабинете в «Джорджтауне», и мне приснилась вся эта новая жизнь.
Эш замечает, что я не иду с ним и поворачивается ко мне.
– Что случилось, маленькая принцесса?
– Ничего, – я качаю головой и улыбаюсь. – Просто подумала о том, насколько я счастлива.
Эти слова должны были заставить Эша улыбнуться в ответ, должны были сделать его счастливым, но вместо этого в его глазах появляется новая тень. Он направляется ко мне и берет за руку, кожа наших перчаток поскрипывает на холоде.
– Вот сюда, – говорит он, указывая на проход меж деревьями. – За этими деревьями есть место, которое мне нравится.
Мы двигаемся в том направлении и натыкаемся на милый маленький ручеек, покрытый сверху льдом, но все же бегущий, наметивший себе журчащую серебряную дорожку через лес. Рядом с ним массивный пень, с которого Эш стряхивает снег. Мы садимся на него вместе, наши носы розовые, а дыхание морозное, и слушаем, как бежит вода.
Эш молчит, а я его не подталкиваю, несмотря на то, что нехарактерное для него недовольство вызывало у меня беспокойство.
Он собирается положить конец тому, что между нами происходит?
Эта мысль врезается в меня как метеор, посылая погребенные страхи и неуверенность, летящие словно обломки. Или все дело в Эмбри? Все дело в тех взглядах, которыми мы не можем не обмениваться в коридорах, или, в основном, случайных касаниях плечами в лифте?
Или Морган права? Он спит с кем-то другим?
О, боже, что, если это она?
Я знала, что все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я это знала. И все равно решила верить, потому что так сильно этого хотела.
Я сжимаю пальцы рук, пытаясь контролировать панику, мчащуюся через меня, когда Эш наконец-то начинает говорить.
– Ты веришь в то, что мы несем ответственность за грехи наших отцов?
Я удивляюсь неожиданной теме.
– Нет, совсем нет.
– А в первородный грех?
– Так как мне нравится святой Августин, то нет.
На это Эш улыбается, и вокруг его глаз формируются мелкие морщинки.
– Ты – плохой католик.
– Я люблю церковь, но меня трудно убедить в том, что два слова могут подытожить человеческую природу. Тем более, Иисус лично никогда об этом не упоминал.
Морщинки становятся еще глубже.
– Хиппи.
Я кладу руку ему на ногу, сжимая твердую мышцу.
– Что не так?
Улыбка угасает, и Эш отводит от меня взгляд, вытягивая ноги, не позволяя мне удержать там руку. Словно ему не хотелось, чтобы к нему прикасались. Чтобы его касалась я. Метеор в моей груди по-прежнему горячий и разрушительный. Мои щеки краснеют от смущения и страха.
– Я хотел, чтобы это было счастливым бегством. Только мы трое, ни работы, ни стресса. Никаких твоих проверок работ студентов. Только мы, гирлянды из попкорна и снег.
– Это счастливый день, – произношу я, пытаясь найти ответы на его лице. – Я счастлива. А ты нет?
Он делает глубокий вздох.
– Нет. Я – нет.
Теперь меня заживо сжигал страх. Невозможно, чтобы у этого разговора был счастливый конец, нет, Эш привел меня сюда не для того, чтобы сказать мне что-то хорошее. Я протягиваю к нему руку.
– Эш, если все дело…
Он поднимает руку.
– Я гарантирую тебе, что чтобы ты ни думала, дело не в этом.
– Не знаю, – медленно отвечаю я. – Прямо сейчас я думаю о многих вещах.
Он делает паузу, а затем произносит:
– Все дело в Морган Леффи.
Моя рука замирает в воздухе.
– Что?
– Да, да.
Моя рука падает, а голос дрожит.
– Ты… ты с ней спишь?
Его голова прислоняется к моей.
– Что!?
– Именно поэтому мы с тобой еще не спали? Потому что ты спишь с ней? Потому что ты ходишь с ней в клуб, и, может быть, тайно хочешь, чтобы кто-то менее покорный был в твоей постели, и…
В мгновение ока Эш разворачивается, седлает пень и обхватывает руками мое лицо.
– ангел, – говорит он. – Я не был в том клубе с тех пор, как увидел тебя в то воскресенье в церкви. И я, конечно же, не начал снова спать с Морган, и прямо сейчас могу тебе поклясться, что никогда не буду этого делать. Ты поймешь это через несколько минут, но прямо сейчас я просто хочу, чтобы ты знала, что ты идеальна для меня во всех отношениях. И в постели, и вне ее.
– Тогда почему мы об этом говорим? – шепчу я.
– Мы говорим не об этом. Мы говорим о грехах наших отцов. Ну, вообще-то, только про грех моего отца.
Его отца. Пенли Лютера.
– Мерлин сказал, что рассказал тебе всю историю, разве что, думаю… ну, я знаю, что он рассказал тебе не всю историю.
Я морщу лоб.
– Есть что-то еще?
Он шумно выдыхает.
– Да. Еще одно. Имя моей матери. Ты его знаешь?
Я качаю головой. Президенты живут в книгах по истории, а вице-президенты живут в кроссвордах, но старшие советники, конечно же, нигде не живут. Тем более старший советник, который умер до моего рождения.
– Ее звали Имоджен, – он закрывает глаза. – Имоджен Леффи.
– Леффи, – повторяю я.
– Да, – он открывает глаза. – Леффи. Она также была матерью Морган Леффи.
Вот оно. Именно на эти слухи намекали Абилин и Мерлин. Ключевой факт о Морган, который я забыла на государственном ужине. Тот факт, что ее мертвая мать работала в кабинете президента. И то неописуемое нечто, что я видела в ней, нечто, что напомнило мне кого-то еще… это был совсем не Эмбри. Это был Эш, черты Эша я видела в ее лице, зеленые глаза Эша и черные волосы, высокие скулы и чувственный рот.
Эш, Эш, Эш.
Ее брат.
– У тебя с Морган одна мать? – в шоке медленно спрашиваю я. – Вы… вы брат и сестра?
– Единоутробный брат и единоутробная сестра, да.
– И ты… ты…
Все то отвращение, которое я когда-либо испытывала, весь ужас, омерзение и осуждение – все это и даже больше, я услышала в его голосе.
– Да. Я ее трахал. Я трахал свою собственную сестру.
Он смотрит мне в глаза, и в этих зеленых глубинах я вижу такие глубокие чувства ненависти и вины, что это пугает.
– В то время я не знал правды. Я все еще не знаю, знала ли она. Что там Т.Х. Уайт говорит в «Короле былого и грядущего»? «Кажется, в трагедии недостаточно невиновности»? Ну, это правда. Она приехала навестить Эмбри, пока мы отдыхали и восстанавливались в Праге, она была первой женщиной без униформы, с которой я разговаривал за несколько месяцев, и я преследовал ее. Трахал ее, прижав к стене в переулке, а над нами возвышался пражский замок. Привел ее в мой гостиничный номер, и мы не покидали его в течение целой недели. Она была первой женщиной, которая позволяла мне доминировать над ней. Той, которая это поощряла. И я принял это одобрение и провел неделю, используя ее каждым способом, которым она позволила мне это сделать.
Эш закусывает свою губу, вина практически сочится из-под его кожи.
– Так что видишь, неважно, что я ничего не знал. Я все это сделал. Я это выбрал. Я этим наслаждался. Я даже лелеял воспоминания об этом… до похорон Дженни.
Я вспоминаю историю Мерлина.
– Вот когда она тебе рассказала.
Горькая улыбка.
– Да. Идеальное время для нее, полагаю. Способ выпотрошить меня и попытаться разрушить мою кампанию. Но зачем тогда брать меня в клуб и пытаться помочь мне через неделю после произошедшего? Иногда я думаю, что она сама не знает, как она на самом деле ко мне относится.
– Мерлин сказал, что ее отец вырастил ее в ненависти к тебе.
Эш пожимает плечами, глядя вниз, где из-под моей шапки выливалось золото моих волос. Он принялся накручивать концы на свои покрытые кожаной перчаткой пальцы.
– Это правда. Я нисколько в этом не сомневаюсь, но… – пауза, – …она ненавидит меня из-за кое-чего другого. Из-за того, что я сделал в Карпатии.
– Сделал ей? Но я уверена, что ты ненамеренно это сделал. Ты помог так многим людям, находящимся там, спас столько жизней.
Он сглатывает.
– Я не герой, Грир. Ненавижу, когда люди это говорят. Я сделал все что мог, я пытался выиграть битвы и спасти своих сослуживцев и как можно больше гражданских, но также я делал и что-то плохое. Все те люди, которых я убил… их так много… и боже, как бы мне хотелось, чтобы я застелил их всех. Мне бы этого хотелось. Но так много битв было в деревнях и городах, мы очищали здания, строение за строением, комнату за комнатой. Я наносил им удары ножом. Душил. Забивал до смерти. В конце войны враги использовали подростков, таких юных, что военная форма висела на них мешком, и не только мальчиков, но и девочек тоже. Знаешь, каково это, когда тебя атакуют в темноте, а ты наносишь удары ножом, руками и душишь противника, а затем вынимаешь фонарик и понимаешь, что только что убил девочку-подростка?
– Эш, – произношу я мягко. – Я и понятия не имела.
Безрадостный смех.
– Теперь ты знаешь, почему я не могу спать.
– Так что случилось с Морган?
Он пристально смотрит на мои волосы.
– Она приехала на базу через несколько месяцев после той недели в Праге. Это было немного за пределами официальных каналов, но Леффи – влиятельная семья. Она относится к тем семьям, которые могут потянуть за нужные веревочки всякий раз, когда бы ни захотели и где бы ни захотели. Она сказала, что приехала туда, чтобы навестить Эмбри, но подозреваю, что в действительности она туда приехала, чтобы увидеть меня. Не то чтобы это имело значение, мы были так заняты, что ни у одного из нас не было времени, чтобы с ней повидаться, и однажды… ну, там неподалеку был городок знаменитый своим средневековым храмом, расположенным рядом с маленьким озером. В то утро Морган отправилась осмотреть ту церковь, и мы не придали этому значение. Тем вечером мы получили известие, что приближаются сепаратисты, и нам нужно эвакуировать мирных жителей этого городка. Но мы прибыли слишком поздно. Первыми туда добрались сепаратисты. Это стало первой настоящей битвой, которая впоследствии переросла в войну. Это была моя первая настоящая битва.
– Они заперли в церкви всех мужчин и женщин, пока грабили дома. Всех детей они посадили в лодку. Из соображений безопасности, я думаю. Чтобы удержать взрослых жителей, пока грабили, и чтобы заставить мужчин присоединиться к их армии. Но, возможно, было недопонимание. Или, возможно, это было сделано не только из соображений безопасности. К тому времени, как мы добрались до деревни, лодка была в огне.
Моя рука подлетает ко рту.
– С детьми?
Эш мрачно кивает.
– Это все, что мы знали поначалу. Вражеское присутствие, гражданские заперты в церкви, дети на горящей лодке.
– Что ты сделал?
– Тогда я практически не имел практики командования. Был лишь младшим лейтенантом. Я был так молод, и я… – он выглядел отчаявшимся. – Я выбрал детей. Я послал четырех человек в церковь. А я со всеми оставшимися отправился в доки. Мы все время уклонялись от огня противника, пытаясь найти пару лодок, которые можно украсть, чтобы пересечь озеро. Но мы это сделали. Мы добыли лодку и обнаружили ребенка постарше, сражающегося с огнем с помощью огнетушителя. Мы спасли семнадцать детей.
Я вздыхаю с облегчением.
– О, слава богу.
– Но взрослые в церкви… – его голос был напряженным, пропитанным мучением. – Мне стоило быть умнее. Я должен был понять, что это ловушка. Мне следовало послать больше мужчин. Все четверо солдат были убиты, все мирные жители тоже, церковь была объята пламенем. Мы сражались, чтобы подобраться к церкви, отбили ее у сепаратистов и открыв двери, обнаружили место настоящей кровавой бойни. Повсюду было пламя. Почти сорок мужчин и женщин были расстреляны. Только один человек выжил.
– Морган? – предполагаю я.
– Я знал, что она была там. Я знал, что вероятность того, что она находилась в церкви, была высокой. Но дети… – Эш взмахнул руками, поднимает ладони вверх, словно умоляя меня понять.
– Однако она выжила. Она была жива.
Эш опустил свои мощные плечи.
– Едва ли. Была подстрелена в плечо. Она сделала вид, что мертва. Когда мы ее нашли, она оказалась под двумя другими телами, без сознания из-за потери крови, и была окружена огнем. Когда она проснулась, то услышала от армейских врачей, что мы решили спасти другую группу мирных жителей, хотя и знали, что она была в церкви. Я не думаю, что после этого другие обстоятельства стали иметь для нее значение.
– Но это так несправедливо! – взрываюсь я. – Любой бы выбрал детей!
– Грир, она чуть не умерла. Это была просто удача, что пуля не задела ничего жизненно важного, и еще большая удача состояла в том, что нам удалось вытащить ее, прежде чем церковь сгорела. Она умерла бы, потому что я неправильно рассредоточил своих людей, потому что я недостаточно критично думал о сложившейся ситуации. Да, я должен был выбрать этих детей, и я мог спасти всех, но тогда я этого не понимал. Я слишком запаниковал, был слишком неопытным, и это почти стоило ей жизни. Конечно, она меня ненавидит. Я знал, что она в опасности, но решил не идти за ней.
– Я все еще думаю, что это несправедливо, – настаивала я. – Ты сделал все, что мог.
– Ты достаточно долго в политике, чтобы знать, что иногда наших лучших стараний недостаточно.
Я поворачиваюсь, тоже седлая пень, а затем перебираюсь на колени Эша, обхватывая ногами его талию. Обнимаю и прижимаюсь лицом к его шее.
– Для меня этого достаточно, – говорю я в его кожу. – Ты достаточно хорош для меня. Всегда, всегда, всегда.
Он отстраняется, чтобы посмотреть на меня, нахмурившись.
– Я говорю тебе о том, что трахал свою сестру и чуть ее не убил, а ты меня утешаешь? Я думал, ты захочешь сбежать. Я тебе это рассказал, чтобы ты могла… убежать.
Я прижимаю руку к его подбородку, большим пальцем надавливаю на его нижнюю губу. Она такая мягкая и в то же время твердая, прямо как Эш. Сила, красота и решительность – все объединено в одну пьянящую смесь.
– Вот почему был ты так несчастен раньше? Потому что думал, что твой рассказ о Морган заставит меня покинуть тебя?
Он несчастно кивает.
– Я бы это заслужил, Грир. И я не мог позволить нам двигаться вперед, пока ты не знала обо мне худшего. Это было бы несправедливо по отношению к тебе.
– Даже если это было несправедливо, я все равно останусь. Я бы вытерпела все что угодно, чтобы остаться. Но я не считаю, что это худшее в тебе. Эти грехи – это грехи хорошего человека, а не грехи проклятого человека.
– Иногда я чувствую себя проклятым. – Его губы двигались под моим пальцем, а дыхание щекотало мою кожу. – Только когда я с тобой и с Эмбри, я чувствую какое-то здравомыслие. Словно в жизни для меня могут быть хорошие вещи, даже после всего того зла, которое я совершил.
– О, Эш, – я смотрю ему в глаза. – Война может быть злом, но не ты, и даже если бы понадобилось убить всех этих людей, чтобы привести тебя сюда ко мне, то я бы не позволила тебе больше из-за этого мучиться. Меня не волнует, что ты сделал, меня волнует то, что ты делаешь, и то, что сейчас ты здесь, со мной.
Эш втягивает в себя воздух и всматривается в мое лицо. Я вижу слабый блеск невыплаканных слез в его глазах и слышу, как он сглатывает.
– Ты действительно именно так считаешь? – шепчет он.
– Да, – это слово вышло ясным, честным.
Правдивость моего ответа поражает Эша, словно пуля в кевларовый бронежилет. Грубая сила, рваный вздох, сломленный человек. Он обрушивается на меня, притягивает меня так близко, что я чувствую его даже сквозь плотную шерсть наших пальто, и зарывается лицом в мои волосы.
– Что я сделал, чтобы заслужить тебя? – бормочет он.
Я всегда буду любить другие версии Эша (хладнокровного политика, всеми любимого героя-президента, жестокого доминанта), но эту версию? Этого разбитого, уязвимого мужчину? Нет достаточно сильного слова. Я чувствую эту вибрацию в своих костях, в своей крови, где-то на клеточном уровне, вибрацию, словно каждый мой атом хочет улететь и сплавиться с его атомами. Это больше, чем желание истекать кровью, подвергаться оскорблениям или опускаться на колени, это больше, чем слушать одну и ту же политическую речь снова и снова, жертвуя сном и временем, чтобы выработать стратегию. Это желание развалиться на части ради него, в буквальном смысле. Это желание так глубоко зарыться внутрь него, что он должен будет носить меня с собой вечно. Это подразумевает собой ощущать открытые раны, истекать кровью, подвергаться избиению хлыстом, получать наказания, это подразумевает получение новых ран поверх старых, которые были нанесены на еще более застарелые раны, и каждая рана – это шепот обещания.
ты можешь владеть мной
потому что теперь я знаю, что владею тобой
дай мне больше
и я дам тебе все
И вот тогда я нахожу мужество, чтобы наконец-то это сказать:
– Я тебя люблю.
– Боже, эти слова из твоего рта, – с чувством произносит он, отстраняя свой рот от моих волос и приближаясь к моим губам. – Я этого не заслуживаю, но, бля, я приму это.
Эш меня целует, трепетная честность нагревается до расплавленной срочности, и…
– Я тебя люблю, – выдыхает он мне в рот. – Ты, конечно же, уже это знаешь. Ты должна знать.
– Сейчас я это знаю, – тяжело выдыхаю я между поцелуями, проклиная всю ту кожу и шерсть, которые удерживали наши тела от тех объятий, в которых я нуждалась. Но как только я начинаю раскачиваться, потираясь о его бедра, Эш выпрямился и улыбается.
– У меня кое-что для тебя есть, – произносит он, кусая губу, как застенчивый ребенок.
– Рождественский подарок?
– Да. Я хотел сначала рассказать о Морган, а потом тебе его отдать… Я не хотел, чтобы ты думала, что я пытаюсь манипулировать твоей реакцией.
Я закатываю глаза на такое непрекращающееся рыцарство.
– Ты слишком осмотрителен для мужчины, который проводит свои ночи, шлепая меня, пока я уже не могу дышать.
– Именно поэтому я осмотрителен, – говорит он и сползает с пня, и мне сразу же становиться холодно без его тепла. Затем я осознаю, что он делал, и все мое тело охватывает жар и счастливое неверие.
Эш стоял на коленях.
В двух футах снега он встал на колени.
Позади нас ручеек, словно искривленная серебряная проволока, безлистными стражами стоят деревья, а снег словно бесконечный плащ сверкающей ткани. Щеки Эша были красными (от холода или эмоций, я не знаю), и он все еще по-мальчишески кусал губу, нервно и взволнованно. Между его одетыми в кожаные перчатки пальцами зажато кольцо, платина с бриллиантом, который сверкал в угасающем свете.
– Я хотел это сделать чуть позже сегодня вечером, но я не могу ждать, – произносит он. – Грир Галлоуэй, ты выйдешь за меня замуж?
Сердце болезненно стучит о мою грудь, словно пытается выбить свой путь наружу, и я чувствую, как молекулы покидают мое тело, чтобы найти Эша, словно сдуваемые ветром листья перед бурей. Наше дыхание, наша жизнь – это уже переплетено, и, наконец-то, наконец-то, наконец-то, я понимаю, что люди имеют в виду, когда говорят о судьбе. Понимаю, что они имеют в виду, когда говорят: «это – судьба». Понимаю, почему в сказках не теряли времени на объяснения того, как принц и принцесса влюбились друг в друга, потому что все это так же естественно и неизбежно, как и дыхание.
Я присоединяюсь к Эшу в снегу, не обращая внимания на холодный влажный укус сквозь джинсы. Я обхватываю руками его руку, держащую кольцо, а затем оставляю след из поцелуев вдоль обнаженной линии плоти между рукавом и перчаткой. Я поднимаю голову, испытывая головокружение от счастья.
– Да.
