Текст книги "Американская королева (ЛП)"
Автор книги: Сиерра Симон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Часть II
Королева
ГЛАВА 17
Шелковое аквамариновое платье приятно шуршит, пока я поднимаюсь по лестнице на второй этаж резиденции президента. Этот звук, издаваемый моей многоярусной юбкой, был достаточно громким, наряду с нежными звуками музыки, доносившимися снизу. Скоро должен начаться ужин, струнный квартет играл Шопена, пока гости болтали за коктейлями и закусками. Учтивая, что большую часть вечера я буду рядом с Эшем, мне хотелось найти его до начала ужина. Хотелось разделить мгновение только между нами двумя, прежде чем начнут мигать камеры и распространятся слухи. До того, как голодные волки поймут, что они только что нашли свой следующий ужин.
Из гостиной доносится знакомый звук, и я захожу через открытую дверь со словами:
– Бельведер сказал, что я могу найти тебя здесь.
Эш был не один.
Словно принц или кинозвезда в новеньком черном смокинге, он сидел на диване, наклонившись вперед; его длинные ноги были слегка согнуты, все его тело окружал ореол силы. А Эмбри (тоже в смокинге) сидел на ковре перед Эшем. Было очевидно, что они оба были вовлечены в серьезную беседу (между бровями Эша залегла глубокая морщина, а плечи Эмбри были опущены), но это меня не остановило. Поскольку Эмбри не просто сидел перед Эшем, он стоял на коленях. Стоял на коленях перед Эшем так же, как могла бы стоять я: между его вытянутыми ногами – заключенная в клетку его стоящих на полу ступней в блестящих черных туфлях. Стоял на коленях перед Эшем, словно для него это было естественное место в мире. А Эш не только наклонился вперед, но и удерживал рукой облаченное в смокинг плечо Эмбри, будто они собрались подраться или поцеловаться.
Мою сердцевину пронзает бездумное желание, и грудь напрягается из-за незнакомого волнения.
Оба мужчины замирают при моем появлении, глядя на меня с такими выражениями лиц, которые я не сразу распознаю. Возможно, вина, или, просто виноватое удивление, или, нечто более сложное, похожее на облегчение, переплетенное с гневом… или на гнев, переплетенный с облегчением. И я не знаю, какое выражение сейчас на моем лице, потому что даже я сама не понимаю, что чувствую. Они просто говорили, они – лучшие друзья, президент и вице-президент, и они, естественно, могли разговаривать друг с другом.
Но вот так? И я чувствую прилив ревности из-за их близости, из-за их общей истории – ничего не могу с собой поделать. Сколько лет Эмбри мог находиться так близко к Эшу, а Эш мог смотреть в светло-голубые глаза Эмбри, в то время как я была отвергнута ими обоими? Как часто они могли касаться друг друга и говорить друг с другом. Сколько вечеров начиналось вот так, в то время как все мои вечера начинались с одиночества?
Они оба одновременно двигаются. Эш отпускает плечо Эмбри, а Эмбри отклоняется назад и устраивается на ковре на боку, опершись на один локоть, представляя собой образец непринужденной элегантности и легкости. Он выглядит почти незаконно декадентским, особенно в этом смокинге.
– Грир, – произнес Эш, и единственное, что я услышала в его голосе, – это нежность. Счастье от того, что я была здесь. Я, должно быть, вообразила себе вину и гнев; я, должно быть, ошиблась, думая, что то, что Эмбри стоял на коленях перед Эшем, имело какой-то тайный смысл. И я, конечно же, воображала себе странные тянущие ощущения в моей груди при виде этих двух мужчин, которые были столь серьезны и хорошо друг друга знали. Я воображала себе почти болезненную интенсивность тепла в моем животе при виде Эмбри, стоявшего на коленях между ногами Эша.
– Ты похожа на принцессу, – говорит Эмбри, пока я приближалась к дивану.
Его голос и выражение лица были поддразнивающими и дружелюбными, но глаза рассказывали совершенно другую историю. Его глаза говорили, что он помнил, как я выглядела под одеждой; что он помнил, какая я на вкус, и как ощущалась. Из-за того, что всю эту неделю мне запрещалось испытывать оргазм, я стала болезненно чувствительной; я возбуждалась с пол-оборота, и постоянно напоминала ь себе о том, что нужно нормально дышать.
Я была здесь не с Эмбри. Я была здесь не для него. Я была здесь для Эша. Эша, Эша, Эша.
Ох, ну почему Эмбри так хорошо сейчас выглядит? Почему он так хорош, развалившись на боку, словно тигр, а его голубые глаза похожи на мерцающие ледники? Было слишком тяжело находиться рядом с ним даже в лучшие времена, но теперь, когда я так сильно жаждала удовольствия, что могла кончить от одного единственного прикосновения, это было убийственно.
Я сажусь на диван рядом с Эшем – это движение было преднамеренным и точным. Эш внимательно за мной следил, всматривался в меня, из-за чего морщинка на его лбу стала немного глубже.
– Очень красивое платье, – говорит он, протянув руку и проводя вдоль линии декольте.
Вырез не был скандально глубоким, но лиф корсета вытеснял мои набухшие груди, а его палец скользит по их выпуклому изгибу. Я издаю судорожный вздох, почти стон, а затем слышу, как Эмбри вскакивает на ноги.
– Я должен оставить вас одних, – произносит он, направляясь к двери.
– Эмбри, – зовет его Эш.
Но Эмбри не оглянулся, лишь махнул рукой в сторону Эша.
– Увидимся внизу, – произносит он, а потом уходит.
Эш стал задумчивым. И я подумала, что сейчас должна все ему рассказать. Объяснить, что произошло в Чикаго между мной и Эмбри, рассказать все о той ночи, но я не знала, как начать. А также не знала, как закончить, потому что если расскажу Эшу эту историю, он мгновенно сможет понять, что я все еще неравнодушна к Эмбри. Что с моими чувствами к нему еще не было покончено. И не было способа озвучить то, что мои чувства к Эмбри вовсе не отменяли мои чувства к Эшу. Они были взаимосвязаны и переплетены. Они накладывались друг на друга. Я испытывала чувства к обоим мужчинам одновременно, в одно и то же время. Даже я не понимала, как в моем сердце умещались чувства к ним обоим. Как же я могла ожидать, что это поймет Эш?
Мы проводим еще несколько минут в тишине, а затем Эш протягивает ко мне руки. Он легко притягивает меня к себе на колени, и оставляет легкий поцелуй на обнаженной коже задней части моей шеи. Одна рука располагается на моем животе, удерживая меня рядом с ним, а другая копается в моих юбках, скользя вверх по моим гладким ногам к бедрам.
Я с радостным вздохом раздвигаю ноги и чувствую, как широкие подушечки его пальцев исследуют мою киску через кружевные трусики.
Он подцепляет кружево одним пальцем, чтобы продолжить свое исследование.
– Мокрая, – говорит он хриплым голосом. – Ты уже мокрая. Для меня?
– Да, – стону я, дрожа – его пальцы ущипнули мой клитор. – Для тебя.
– Потому что эта киска моя. Только моя. Она становится мокрой только для меня, верно?
Не преувеличивая, я выдыхаю:
– Да, да. Это твоя киска. Она мокрая для тебя. – И это было правдой, так или иначе, потому что даже когда я жаждала Эмбри, даже когда мое тело болезненно его желало, это было тесно связано с Эшем. Даже когда я подарила свою девственность Эмбри, это произошло из-за Эша. Мое тело не могло разделить желания к этим двум мужчинам.
Эш прикусывает мою шею, и игриво шлепает по клитору.
– Оставайся мокрой для меня, – приказывает Эш, вытаскивая свою руку из-под моей юбки. – И затем, после ужина, я собираюсь провести остаток ночи, заботясь о моей киске. Как тебе такое предложение?
Я вздыхаю.
– Думаю, время ужин будет длиться слишком долго.
***
Ужин проходит почти так же, как я и ожидала. Мы с Эшем вместе отправляемся в столовую, где нас встречает безумие камер и вопросов, и заинтересованное перешептывание гостей. Я немного чувствую себя Золушкой в шелковом зеленовато-голубом платье и с тонким хрустальным ободком, который уместился в моей высокой прическе. Абилин попыталась уговорить меня одеться во что-то немного более дерзкое, сказав, что мне нужно максимизировать свой вход на политическую арену, но как только я увидела это бальное платье, то поняла, что оно – то самое. И из-за того, как Эш бросал на меня взгляды украдкой, я знала, что сделала правильный выбор.
Спустившись с лестницы, Эш целует меня в щеку (к радости толпы) и переходит к официальному приветствию к польскому президенту. Я присоединяюсь к другим гостям, надеясь, что без президента, привлекающего внимание, затеряюсь в толпе.
И терплю грандиозную неудачу.
Во-первых, из-за журналистов, а затем и из-за самих гостей (политиков и их жен, известных американцев польского происхождения, высокопоставленных военных чиновников). Большинству из них хотелось посплетничать и представиться мне, оценить из первых рук, насколько я важна для президента, и чем смогу быть им полезна в будущем. Я знаю как играть в эту игру, поэтому улыбаюсь и смеюсь, пожимаю руки и ничего существенного не говорю, но делаю это так мило, что они не понимают этого, пока не отходят. Некоторые были смелее, навязчивее в своих высказываниях: «Серьезно ли все между вами и президентом?», «Как долго вы были вместе?», «Так мило с вашей стороны утешать этого благородного, мужественного человека, все еще не оправившегося после смерти жены».
Затем последовали речи (одна была произнесена польским президентом, а вторая – Эшем), и речь Эша была такой воодушевляющей, что почти пять минут после нее не прекращались аплодисменты.
А затем следует одно неприятное общение, после которого я остаюсь немного в шоке. Это происходит во время ужина, и хотя я должна была сидеть рядом с Эшем, его перехватили высокопоставленные лица в другом конце комнаты, из-за чего я осталась за столом наедине с другими гостями. Я достаточно разбиралась в политических разговорах, но они не приносили мне удовольствия, и когда подали основное блюдо (жареную утку с яблоками), я благодарю тишину, которая нависает над столом, пока мы едим.
Именно тогда женщина, сидящая рядом со мной, поворачивается и спрашивает:
– Так ты с ним уже трахаешься?
Годы практики не дают мне уронить вилку, и те же годы практики заставляют прямо на нее взглянуть. Волосы цвета воронова крыла. Бледная кожа. Зеленые глаза. На вид около сорока лет, изящная, красивая и с гладкой кожей. Она мне кого-то напоминала. Я смотрю вниз, на табличку рядом с ее местом.
Морган Леффи, сенатор.
Я намеренно избегала политиков с тех пор, как приехала этим летом в Вашингтон, но, увидев имя, я смогла припомнить скудную биографию сенатора Леффи.
1. Член Республиканской партии, но избрана в традиционно демократических штатах.
2. Верный сторонник военных действий против Карпатии (что могло объяснить, почему ее сюда пригласили сегодня вечером: чтобы продемонстрировать Польше солидарность в связи с их продолжающейся дипломатической напряженностью в отношениях с новой враждебной нацией).
3. Разведена, сейчас не замужем и не состоит ни с кем в связи.
4. Детей нет, в больших скандалах не замечена.
Хотя, казалось, было что-то еще, что я упустила нечто большее. Мне не удалось больше ничего припомнить.
Вся эта оценка происходит в мгновение ока. В следующий миг я спокойно спрашиваю:
– Простите?
– Я сказала, – отвечает она с кошачьей улыбкой, – ты трахнула Максена?
Я бросаю быстрый взгляд на обстановку вокруг нас, а она кладет холодную ладонь мне на руку.
– Никто не слушает, поверь мне. А теперь ответь, ты уже позволила президенту себя трахнуть?
– Это не ваше дело, – это самый безопасный ответ.
– Это означает «нет», – удовлетворенно произносит она. – Он уже причинил тебе боль?
Я чувствую, как от моего лица отхлынула кровь.
– Он тебя порол? Или связывал? Трахал в горло? Заставил тебя плакать, а потом просить большего, хотя твои слезы еще и не высохли?
Как она могла знать такое об Эше? Об этой его стороне?
– То, что между нами происходит, все еще очень ново, – осторожно отвечаю я. Словно сделав ход во время игры в шахматы. Пешка поставлена под удар на поле.
Она клюет на наживку.
– Тогда это «да», – говорит она, самодовольная осведомленность пронизывает ее слова.
Я смотрю ей в лицо.
«А ты трахала Эша? – хотелось мне спросить. – Он доминировал над тобой?» Мысль об Эше с кем-то еще заставляет мои ладони зудеть от зависти. Но мысль о нем с сенатором Леффи? Ну, из-за нее кинжалы чистой неразбавленной ярости пронзают меня прямо между ребрами. А мысль о том, что он делал с ней то же самое, что и со мной (командовал, контролировал, был грубым, оставлял уязвимой из-за потребности), наполняла меня чем-то более глубоким, нежели ревность, выносящая мозг потребностью защитить мою территорию от захватчиков, защищать ее до самой смерти.
Она одаряет меня еще одной улыбкой и делает глоток шампанского, словно знает, что происходит в моем сознании.
– Не волнуйся, Грир. На данный момент мы с Максеном прекратили трахаться. Нет необходимости ревновать.
На данный момент. Какой преднамеренный выбор слов. Меня охватывает практически неудержимое желание вылить мое шампанское ей на колени, но я этого не делаю. Вместо этого я заставляю себя абстрагироваться от своего гнева, оттеснить ревность и с удвоенной силой сфокусировать на ней свое внимание. На улыбке, изгибавшей уголки ее рта; на ее насмешливо изогнутых от удовольствия бровях. Ей хотелось, чтобы я вышла из себя, чтобы защищалась (она рассчитывала на то, что я отреагирую так, как бы она отреагировала на моем месте).
Но она – не я, а я – не она. Я одаряю ее небольшой улыбкой, которая, я знала, выглядит нерешительно и застенчиво.
– Сложно не ревновать, сенатор. Вы очень красивая особа, и, как я сказала минуту назад, у нас с президентом все только начинается. Полагаю, трудно быть уверенной в себе.
Казалось, что ее выбросило из колеи из-за моей честности и преднамеренного добродушия (и лесть, и честность, нашли точку соприкосновения где-то внутри этой могущественной женщины). Я слежу за ней, пользуясь своим преимуществом.
– Вы ведь хорошо знаете Максена? Он вам тоже причинил боль? Я хочу его порадовать, но до сих пор я новичок в нашей… эм… договоренности.
Каждое слово пело с искренней честностью, пело с подчинением.
«Ты такая красивая и искушенная, – шептали ей мои слова. – Ты знаешь больше меня, ты знаешь этого мужчину лучше меня».
И это сработало. Ее довольная улыбка остается на лице, но она уже не проницательна, просто удовлетворенная.
– Должна признаться, что удивлена тем, что он выбрал тебя, – произносит она, снова взглянув на меня. – Молодой академик, внучка знаменитого либерала и феминиста Лео Гэллоуэйя. Ты кажешься последней девушкой на земле, которая смогла бы справиться с Максеном Колчестером. Не говоря уже о том, что ты – последняя девушка на земле, которая захотела бы это сделать. Несомненно, будет трудно радушно приветствовать всех демократов из Женской фракции Конгресса с отметинами от ремня на заднице, не так ли?
Ее издевка настолько не отражала действительность, что я чуть не смеюсь, но беру себя в руки. Всего за несколько предложений она раскрыла три разных слоя чувства обиды и полное невежество по отношению ко мне, но прежде всего, что было еще важнее, она раскрыла причину, по которой меня дразнила. Она хотела знать, почему я; почему Эш выбрал меня, а ее колкости показывали, что речь шла о чем-то более глубоком и более неистовом, чем простое политическое любопытство.
– Вообще-то я являюсь членом партии президента, – мягко говорю я. – А не партии моего деда. – Я изменила свое членство в тот день, когда Эш объявил о своем намерении баллотироваться на пост президента в качестве кандидата от третьей стороны. Мерлин в течение многих лет закладывал фундамент для третьей партии и на государственном, и на национальном уровнях, а когда любимый герой нации стал лицом новой партии, я была не единственной, кто сменил партию. – И, – продолжаю я с открытым и искренним выражением лица, пока «двигаю свою следующую шахматную фигуру», – я никогда не сталкивалась с проблемой, где переплетаются предпочтения в постели и феминизм. А вы? Не поэтому ли вы с Максеном не вместе?
Шах.
Ее губы сжимаются, указывая на вспышку раздражения, а затем она наклоняется вперед, и в первый раз ее голос был действительно холоден.
– Будь осторожна, Грир. Ты прыгаешь выше головы, ты не справишься с Максеном Колчестером. Ты и понятия не имеешь о том, на что он способен; о том, что он делал. Какие секреты он хранит. Какую ложь рассказывает.
Я вспоминаю предупреждение Абилин, уклончивость Мерлина, и меня словно ледяной водой окатывает. Сколько людей знают секреты Эша? Почему я единственная остаюсь в неведении?
Морган видит, что ее удар наконец-то достиг цели, и произносит холодным и довольным голосом.
– И ты когда-нибудь задумывалась над причиной того, почему вы с Максеном еще не занимались сексом? Возможно, он тебе сказал, что хочет подождать, что не хочет торопиться, но поверь мне, ни один мужчина не может продвигаться в этом вопросе настолько медленно. Нет, если только он не получает желаемого откуда-то еще.
Шах и мат. И счет в ее пользу.
Я не слышу собственных мыслей из-за грохота пульса в моих ушах, ревности и страха (потому что она нашла мою настоящую слабость, мою настоящую незащищенность), и чувствую глупое нелепое жжение от накатывающихся слез. «Сосредоточься! – приказываю я себе. – Не позволяй ей увидеть, как ты расстроена!»
Меня спасает тяжелая рука, опустившаяся на мое плечо; я смотрю вверх и вижу Эмбри, улыбающегося мне и Морган. Его рука лежит и на ее плече, но соседка не выглядит растерянной, а только раздраженной и скучающей, что вызвано близким знакомством и привычкой. Я пялюсь на них обоих, Морган в бледно-сером платье от Dior, а Эмбри – в смокинге с заниженной талией. Они оба были такими стильными и элегантными, их позы излучали уверенность и привилегированность. Что-то, наконец-то, просачивается из моей памяти. Частичка информации из прошлого. Что-то из той речи, которую читала Морган перед Сенатом несколько лет назад.
Что-то о ее любимом человеке, который сражался в Карпатии.
– Грир, – говорит Эмбри. – Вижу, ты, наконец-то, встретилась с моей сестрой.
ГЛАВА 18
– Сводной сестрой, – ледяным тоном поправляет Морган.
– Со сводной сестрой, – весело признает Эмбри. – Но мы оба обладаем одинаковым обаянием, не так ли?
– Нет необходимости в сарказме, – произносит Морган, смотря в сторону от нас, словно мы ей наскучили. – Мы все знаем, что ты здесь для того, чтобы спасти принцессу от злой ведьмы.
Улыбка Эмбри становится еще шире.
– Твои слова, сестренка, не мои.
Морган на самом деле смущается.
– Не называй меня так здесь.
– Ты знала, – говорит Эмбри, словно не слыша, – что сестренка попросила сесть рядом с тобой, как только услышала, что ты придешь на ужин? Этот забавный факт я только что узнал от Бельведера, которому сказал об этом секретарь, организовавший этот прием. Итак, к чему бы это, Морган? Ты ведь не собиралась сделать какую-нибудь пакость, не так ли?
– Я просто хотела лично встретиться с «будущей знаменитостью» Грир Гэллоуэй, – Морган смотрит на меня, оценивающе. – Увидеть девушку, которой так поглощен президент.
Рука Эмбри обвивается вокруг моего плеча в защитном жесте.
Морган этого не упускает и поднимает бровь.
– Значит, ты тоже ей поглощен? Как интересно.
Что-то мелькает на лице Эмбри (вероятно обеспокоенность), но быстро исчезает.
– Скоро начнутся танцы, Морган, но, несмотря на то, насколько восхитительно это маленькое воссоединение семьи, боюсь, что мы с Грир должны тебя покинуть.
Эмбри помогает мне встать, но прежде чем мы сбегаем, я чувствую на своем запястье холодную руку Морган.
– Не забудь, что я тебе сказала, – тихо произносит она, и в ее голосе нет злобы, лишь что-то похожее на настойчивость. – Ты прыгаешь выше своей головы.
– Достаточно, Морган, – говорит ей Эмбри. – Ты сделала свое страшное дело. А теперь оставь нас в покое.
Морган с хмурым видом откидывается на спинку стула, а я освобождаю свое запястье и позволяю Эмбри меня увести, чувствуя, как скручивается мой желудок.
– Не позволяй ей себя расстраивать, – говорит Эмбри, пока мы петляем между столами, направляясь в дальний угол столовой, где стоит Эш в окружении высокопоставленных лиц, разговаривающих и потягивающих водку премиум-класса.
– Она ревнует. Она и Эш… ну, между ними кое-что было. Это не очень красивая история.
– Я это и так уже поняла. – Я глубоко вздыхаю. – Они раньше трахались?
Эмбри вздрагивает.
– Мне ненавистно, когда такое замечательное слово применяется в отношении такого недолговечного глупого события. Они встретились в первый год службы Эша, за три или четыре года до Каледонии.
«За три или четыре года до того, как он встретил меня», – думаю я, подсчитывая в уме.
– И между ними было ни что иное, как попытка отдохнуть и расслабиться. Длительностью в одну неделю. Четырнадцать лет назад.
Меня не часто поражала наша с Эшем разница в возрасте, но на мгновение я ошеломлена. Ошеломлена тем фактом, что он трахал Морган Леффи в то время, как я – одиннадцатилетняя девчонка – скакала по пентхаусу своего деда.
– Значит, с тех пор между ними ничего не было? – спрашиваю я. – Просто у меня сложилось совершенно иное впечатление.
На лице Эмбри появляется целенаправленное открытое выражение, а его голос становится намеренно честным и небрежным.
– Это был последний раз, когда они трахались, я в этом уверен.
Он лжет. Или не говорит всю правду, но прежде чем я успеваю надавить, он притягивает мою руку и помещает на сгиб своего локтя.
– Давай перестанем говорить о моей сестре. Я недавно съел, наверное, тринадцать вареников перед польским президентом, чтобы произвести на него впечатление, и меня и так подташнивает. Кроме того, есть гораздо более важные вещи, о которых мы можем поговорить. Например, сколько раз ты собираешься танцевать со мной сегодня?
Я ему улыбаюсь.
– Столько, сколько ты захочешь.
Его глаза вспыхивают.
– Сначала ты должна потанцевать с Эшем. Но потом ты – моя.
В этих его словах я слышу эхо тех слов, что он произнес во время той ночи, когда мы были вместе, и из-за чего моя кровь начинает закипать.
«Ты со мной, а не с ним».
«Вот так. Это все мое».
Он отводит взгляд, прочистив горло, словно осознав, насколько двусмысленно прозвучали его слова.
– Я имею в виду, для танцев, конечно же. Эй, может быть, мы сможем убедить квартет сыграть Рианну, они, вероятно, знают ноты, верно?
Я хихикаю, и он тоже, но это не развеивает неудобную напряженность между нами. Я чувствую что-то сродни облегчению, когда мы добираемся до Эша и польских дипломатов.
Эмбри отводит мою руку, разжимает пальцы, и с преувеличенной формальность помещает их в протянутую руку Эша.
– Ваша дама, милорд.
Пальцы Эша обхватывают мою руку, и он легко притягивает меня к себе, другой рукой твердо удерживая стакан с водкой.
– Вы, должно быть, безоговорочно доверяете этому мужчине, позволяя ему иметь беспрепятственный доступ к такой красотке, – произносит польский президент с ужасным акцентом.
Я чувствую, как Эмбри застывает позади меня, и ощущаю, как к моим щекам приливает кровь.
– Так и есть, – отвечает Эш. – Я доверил бы ему свою жизнь.
– На самом деле, и я доверяю вице-президенту настолько, что позволяю ему иметь такой беспрепятственный доступ к Максену, – шучу я, чтобы скрыть дискомфорт, но Эш не смеется вместе со всеми остальными.
Так же, как и Эмбри.
Я смотрю на него, а затем на Эша, поймав их на том, что они смотрят друг на друга. Мое сердце с грохотом ударяется о ребра, и без всякой на то причины, я вспоминаю, насколько напряженным и голодным ощущается мое влагалище. Я ощущаю там пустоту.
– Грир, не думаю, что ты официально знакома с президентом Польши, – произносит Эш, поднимая новую тему для разговора, чтобы гости не заметили беспокойное напряжение, повисшее между нами тремя. – Грир, это Андрэш Левандовски. Президент Левандовски, это Грир Гэллоуэй – преподаватель в «Джорджтауне» и очень важная для меня женщина.
Левандовски наклоняется и быстро целует мою руку, и именно в этот момент к нам подходит Бельведер.
– Мистер президент, все готово к танцам.
– Полагаю, это – намек, – говорит Эш. – Президент Левандовски, не хотите ли вы с миссис Левандовски присоединиться к нам?
Иностранный лидер, выглядя немного взволнованным, находит свою жену, и мы вчетвером отправляемся на танцпол. Группа исполняла оркестровую версию известной польской народной песни. Я оказываюсь в объятиях Эша. Рукой обхватываю его теплую шею, а его ладони располагаются на моей талии. Мы начинаем двигаться, и я тихо хмыкаю от того, как неестественно двигается Эш.
Он в ответ гримасничает.
– Не смейся надо мной. Мне пришлось хорошо поработать, чтобы танцевать хоть так. Знаешь, раньше я двигался намного хуже.
– Я не понимаю, как такое возможно, – смеюсь я, стараясь избежать столкновения с польской парой. – Мне стоит перекинуться парочкой слов с твоим учителем.
– В любое удобное для тебя время, – произносит в ответ Эш, подмигивая мне. – Он стоит вон там.
Я смотрю в ту сторону, куда указывает Эш, и затем смеюсь еще сильнее.
– Тебя научил танцевать Эмбри?
– Когда ты находишься на военном положении и в ожидании, то у тебя много свободного времени, – говорит Эш, защищаясь. – Нам нужно было как-то развлечься.
– Значит, он научил тебя танцевать?
– Мы по очереди танцевали в роли мужчины, если тебе интересно, – произносит Эш в шутку, но я не могу не вспомнить, как его рука сжимала пиджак смокинга Эмбри, и как Эмбри стоял на полу на коленях между ног Эша.
Эш замечает мои покрасневшие щеки раньше меня, протягивает руку и гладит пальцами мою щеку.
– Ты покраснела, – замечает он.
– Я… – Нет. Я не могла рассказать ему о вещах, промелькнувшие в моей в голове. – Мне просто жарко.
Он мгновение смотрит на меня, и я вижу, как он решает отложить этот вопрос на потом, затем произносит небрежным тоном:
– Вы с Эмбри, похоже, быстро подружились.
Ну, если я раньше краснела, то уверена, сейчас от моего лица отхлынула вся кровь. Я лишь киваю, хотя голос в моей голове кричит: «Скажи ему правду, скажи ему правду!».
– Мне очень приятно видеть, что вы так хорошо ладите, – продолжает он. – Для меня вы – два самых важных человека в мире, помимо моей матери и сестры, и я хочу, чтобы мы все были близки.
«Ты не представляешь, насколько мы с Эмбри близки», – захотелось мне сказать. Я должна была сказать. Но слова застряли в моем горле.
Сейчас мы с Эмбри не были вместе и больше никогда не будем вместе… так какая разница, что было в прошлом? Если я расскажу Эшу о той ночи в Чикаго, это лишь добавит напряженности между нами тремя, и, очевидно, что ее и так уже было достаточно.
Прекрати все логически обосновывать. Ты знаешь, что врать – нехорошо. Расскажи правду.
Но момент проходит. Мы кружим по танцполу.
– Я слышал, что ты также имела удовольствие встретиться с сенатором Леффи, – спрашивает неожиданно Эш.
– Да, – немного мрачно отвечаю я. – Мы с ней не скоро станем друзьями, на случай, если тебе интересно.
– Нет, – смеется Эш, – я и не думал, что это возможно. Что она тебе сказала?
Здесь я решаю быть честной.
– Она сказала, что вы двое трахались. Сказала, что ты – лжец. И предупредила меня, что я не справлюсь с тобой.
Эш моргает от удивления.
– Вау. Она в это углубилась, не так ли?
– Да.
Его лицо становится задумчивым.
– Боюсь, Морган не очень меня любит.
– Почему?
Он вздыхает.
– По многим причинам. Всех и не перечислить. На самом деле у нее так много причин не любить меня, что это судьба. Нам суждено быть врагами.
– Полагаю, что этих причин не было, когда ты ее трахал?
Его рука внезапно сжимается на моей талии, и Эш собственнически притягивает меня так близко к себе, что я чувствую, как мое платье цепляется за его ноги во время танцевальных па.
– Тебе идет ревность, – произносит он, наклоняя голову, чтобы говорить мне на ушко. Я дрожу от ощущения теплого дыхания на моей коже. – Но тебе не нужно ревновать. Это было очень давно. У нас не было секса уже четырнадцать лет.
Я уже собираюсь вздохнуть от облегчения, когда Эш признает:
– Но с тех пор мы были вместе в сексуальном плане.
Ревность снова вонзает нож между моими ребрами.
– И когда в последний раз вы были вместе «в сексуальном плане»?
Его зеленые и слишком виноватые глаза смотрят на меня в тусклом свете столовой.
– Месяц назад.
– Месяц назад? – повторяю я. Мне захотелось вырваться из его рук и унестись прочь, но я не могу. Слишком много глаз смотрят на нас, слишком много репутаций на кону, и кроме того, я не могу предъявлять каких-либо претензий из-за сексуального опыта Эша. Не могу предъявлять каких-либо претензий из-за того, что он делал, прежде чем мы поцеловались в церкви Святого Томаса Беккета.
Эш сжимает меня крепче, склонив ко мне голову. Черт бы его побрал за то, что прямо сейчас он был таким чертовски красивым, за его рельефное тело и полные губы. Из-за этого я не могу отстраниться, не могу его игнорировать.
– После смерти Дженни, – произносит он тихо, – мне было больно. Рак прогрессировал очень быстро, она умерла через две недели после того, как ей поставили диагноз. Времени, чтобы скорбеть и все обдумать, не было. Я все еще был вовлечен в предвыборную кампанию. В предвыборную кампанию, которая перестала иметь какое-либо значение. После похорон я чувствовал себя самозванцем в своей собственной жизни. Словно я проснулся в теле другого человека. Я не смотрел на себя в зеркале. Не мог слышать своего собственного голоса. Однажды я застегивал запонки, и осознал, что не узнаю свои собственные руки. Казалось, они принадлежали марионетке. Словно я умный деревянный механизм, а не человек из плоти и крови.
Эш впервые говорил со мной о Дженни, и мое сердце разрывалось за него, за того Эша, который в прошлом году чувствовал себя таким чуждым и плывущим по течению. Я сжимаю его шею, и он вздыхает, словно этот жест его успокоил.
– Мы с Морган сталкивались друг с другом бесчисленное количество раз. Она – сводная сестра моего лучшего друга и влиятельный сенатор из Комитета по вооруженным силам. И через неделю после смерти Дженни наши миры снова столкнулись. Мерлин уговорил меня вернуться в предвыборную борьбу, произнести агитационную речь в Вирджинии (предполагалось, что все будет легко). Послание, с помощью которого я агитировал избирателей в течение года в государстве, которое любит военных. И я облажался. Я запинался и заикался, и это было нормально в то время (все так стремились списать это на поведение горюющего мужа), но это не продлилось бы долго. И я это знал, я знал, что, если не смогу разобраться со своим дерьмом, то проиграю. Так что было важно, сколько фотографий запостили в «Твиттере» о том, что я кладу розы на могилу Дженни, – он делает паузу. – В ту ночь я пошел домой, планируя напиться. И решил, что на следующий день позвоню Мерлину и скажу, что все кончено. Я собирался снять свою кандидатуру с выборов. В любом случае, добиться желаемого, используя пропуск третьей партии, было несбыточной мечтой. Я не мог выиграть в таком состоянии. Я был похож на… оболочку. На призрак.
