Текст книги "Портреты пером"

Автор книги: Сергей Тхоржевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

С. С. Тхоржевский
Портреты пером

РИСУНОК ЖИЗНИ ХАРАКТЕРНЫЙ…
Вступительная статья

Три повести С. С. Тхоржевского писались в разное время, самостоятельно, но вместе они составляют как бы специально задуманный цикл повестей. Задуманный и выполненный очень своеобразно, однако, думаю, что получилось это само собой и, как все, что получается само собой, куда интереснее и глубже замысленного.

Повести эти о трех русских писателях, каждый из них писатель небольшой, не первого ранга, каждый прожил в общем-то обыкновенную жизнь и вот про него пишут книгу. Почему? Чего ради? Что же увидел в этой жизни автор? И что вообще делает жизнь ценной и важной? Неужели только талант, обязательно большой талант, или причастность к гению достойны внимания писателя?

Подобного рода вопросы заставляют вчитаться внимательнее в этот своеобычный цикл и говорить о нем подробнее.

Предметом исследования автора явилась русская литературная среда середины XIX века. Не стало Пушкина, не стало Лермонтова, но литературная жизнь продолжается. Возникают и исчезают альманахи, журналы, газеты, появляются новые имена, иные гаснут тут же, иные разгораются. Медленно, но не без их участия движется российская словесность к новым вершинам. Читая о том, как автор работал в архивах, разбирал этот гербарий жизни, естественно задумываешься над тем, что же остается от времени, от страстей и стараний человеческих. Бумаги? Чаще всего и полнее всего отображен был пишущий человек в бумагах III отделения. И логично, что автор воссоздает человека по этим свидетельствам, учитывая их пристрастность.

Повесть «Странник» посвящена малоизвестному поэту пушкинской поры Виктору Теплякову. Ни в большой, ни в малой «библиотеке поэта» нет его отдельного сборника. Не вошел. Не достиг, подобно многим другим поэтам того времени. Да почему только того, точнее будет сказать: подобно поэтам всех времен. А между тем жизнь его имела рисунок характерный… В юности пострадал не то за масонство, не то за связь с декабристами. Был прощен царем. Путешествовал. Служил по дипломатической части… Писал грустные стихи, подражая Пушкину. Был отмечен им, а также Жуковским, с которым дружил. Умер в Париже 37 лет. В «Литературной энциклопедии» о нем всего несколько строк. В поэтическом обиходе он остался как автор грустных стихов…

Взрослая жизнь начиналась в ту пору рано. Теплякову, когда он отказался присягнуть царю, был 21 год. Его помиловали, но сослали в Херсон. Не в Сибирь, а как бы не очень-то всерьез отнеслись и выкинули из привычной жизни, не дав славы героя и страдальца. Поступок свой он совершил в одиночку и наказан был за него одиночеством. Очень точно автор назвал эту повесть «Странник». В его судьбе чьи-то имена, города напоминают о Пушкине: Одесса, опала, Воронцов, благосклонность его жены, друзья и брат в Петербурге… Но обстоятельства еще не создают поэта. Повесть в какой-то мере выявляет закономерность и связи характера, одаренности и обстоятельств. В сопоставлении с Пушкиным проступает загадочность и непостижимость гения. События, переживания, неудачи, восторги, проходя через поэта, как через линзу, прожигают нас и через десятки, сотни лет. В другом же случае столь же богатая переменами жизнь бедна чувствами, и «магический кристалл» не усиливает их, а притушает, слабые отблески еле доходят до нас.

Нигде не изменяя законам жанра, не давая воли воображению, автор ведет нас за своими героями, и постепенно мы проникаемся доверием к его, автора, объективности. Тепляков, этакий Мельмот-скиталец, как называют его друзья, так стремившийся к великим делам, пусто и холодно завершает свою молодость, да и жизнь. Скептик с тонкой душой, он неожиданно подтверждает жизненность, казалось бы, чисто литературных героев того времени – Онегина и Печорина. Как и они, он способен на многое и ничего не совершает, как и они, видит и презирает ничтожность окружающего и терпит, его разочарование ни к чему не приводит.

Почему Тепляков в 25 лет перестал писать стихи? Мы так и не узнаем. Не все времена годны для поэзии. Тхоржевский как бы сохраняет ту тайну, которой является человек при жизни и остается после смерти. Может быть, Тепляков в другие времена достиг бы большего, расцвел бы. Это, возможно, одна из судеб, через которую доходит облик и воздух эпохи.

Он жаждал дела осмысленного, благородного, а окружали его жалкие люди и глупые дела. Путешествуя безрадостно и бесцельно, нигде не находил он удовлетворения. Желание его в конце концов исполнялось, но все нагоняло тоску. Что-то сжигало этого человека. Поступок, совершенный в юности, требовал достойного продолжения, а продолжения не было… Время от времени в рассказе Тхоржевского слышится сомнение – а оправдана ли такая жизнь, нужен ли максимализм, в чем его смысл?.. Мог же он записать встречу с Пушкиным, вечера у Вяземского, вести записки о Востоке. Но ему хотелось великих свершений. А может его и не было, этого великого дела, а были трудные, невыигрышные обязанности на благо этих вот жалких людей в душной стране. И в этом был подвиг не совершенный. Один за другим вопросы возникают перед внимательной читательской душой.

Загадочная его, так и не распустившаяся, жизнь закончилась, оставив недоуменное раздумье, которое и составляет драгоценный осадок этой повести.

Имя Баласогло еще менее известно, чем Теплякова. Оно связано даже для специалистов лишь с делом Петрашевского.

Жизнь его начиналась ярко, с некоторой долей авантюризма. Еще подростком он отличался храбростью – при военных действиях под Варной. Целеустремленность, редкие способности – все предрекало Баласогло блестящую будущность. Только ли косность и тупость чиновников помешали ему? Отчетливо видно, сколько надо преодолеть для любого результата, как сильны были те, кто хоть чего-то добились. Истории Баласогло и Теплякова показывают высоту барьера, который надо взять, чтобы двигаться вперед. Они неординарны, они одарены, но это никому не нужно, они трудолюбивы, но этого мало, они настойчивы, но все это увядает среди всеобщего бездействия и продажности.

Повесть о Баласогло отличается недоговоренностью, но Тхоржевский не позволяет себе ничего досочинять. Немногие известные факты выстраиваются в связную биографию. Энтузиазм, восторженность лишь освещают начало пути Баласогло. Неудача по службе, расстройство планов и проектов – несчастья преследуют его. Молодость, возбужденная угаром идей и планов, помешала создать крепкие дружеские и семейные связи. Жена, дети, должности, литература – все это приносило унижения и огорчения, все ускользало. Занятия науками не поощрялись, люди просвещенные, ищущие, прямолинейные – пугали. Такое впечатление, что роль судьбы в его жизни сыграла жена. Ее таинственная связь с Дубельтом возбуждает воображение. И то, что Тхоржевский удерживается от соблазна романтической истории между шефом жандармов и женой сосланного им человека, избавляет книгу от малейшего привкуса беллетристики, которая портит лучшие повествования такого рода. Факты делают эту историю значительнее. Жена Баласогло получает деньги вместе с матерью доносчика Антонелли. Дубельт платит своей любовнице, словно агенту.

В беспросветном одиночестве Баласогло проводит свою жизнь. Сосланный в Петрозаводск, отданный во власть чиновника-мерзавца, он все же добивается интересного для себя дела, путешествует по Карелии. Стоит отметить, что культура в России в XIX веке, да порою и раньше, распространялась с помощью ссыльных. Некоторые действия Баласогло непоследовательны, факты частью утеряны, скрыты от нас, контуры души едва просвечивают, но автор верен себе, он сохраняет эту незаполненность, эту незавершенность для нашего воображения.

Баласогло, не в пример другим петрашевцам, ссылкой был сломлен. В будущем его ждали не менее тяжкие унижения, сумасшедший дом, жалкое существование в Николаеве. В этой повести возникает широкая панорама – Николаев, Одесса, Петрозаводск, Петербург; писатели, художники – Гончаров, Федотов, Шевченко, Майков… Кто кончает с собой, кто уезжает, кто пытается приспособиться, ищет компромисса. В такие времена литература продолжается усилиями литераторов средней руки, их приспособляемость выше, уязвимость меньше. То там, то здесь появляются статьи, стихи, из-за которых издателей вызывают в III отделение, закрывают журналы, наказывают.

Обыватель строит свое мировоззрение, формирует свои идеалы, пользуясь массовой литературой, и массовая литература отражает его вкусы и потребности. Пусть эта литература минутна, злободневна, но она характерна, по спросу на нее можно судить об уровне общественного сознания и нравов. Людям мыслящим она нужна в меньшей степени, обывателю она заменяет собственные мысли и чувства. Если литераторы этого толка занимаются своим делом честно, искренне, они много доброго и полезного могут сделать. Гений осваивается сперва литературной средой. Гении – событие прежде всего в литературной среде. Средний писатель готовит и воспитывает читателя, он как бы популяризирует великих писателей, помогая привыкнуть к новой форме, новой образности.

Третья, самая интересная, хотя и более привычная повесть – о Полонском. Привычность ее связана с тем, что имя Полонского просвещенному читателю, любителю поэзии достаточно известно. И хотя жизнь поэта можно считать неяркой, типичной, тем интереснее эта повесть. Перед нами притягательный образ поэта, который дорог не только своим талантом, но прежде всего своим душевным складом. «Для меня важно, что был он не только талантливым, но, по единодушному свидетельству современников, светлым и добрым человеком. Иначе бы я не взялся за перо», – пишет автор.

Интересно, как автор восстанавливает эти эмоциональные, казалось, неуловимые качества. Будучи человеком добрым, Полонский находит удовлетворение в своей доброте, он создает как бы примеры нежной дружбы. Перед нами – история ясной, любящей, страдающей души, которая осталась в этом мире в письмах и стихах. Идеи молодости воплотились у Полонского в реальную доброту повседневной деятельности. Полонский мил автору чрезвычайно, это ощущается даже в стиле повествования, в особой поэтичности, в ярких картинах тифлисской и одесской жизни. Тут жизнь, соответствуя то несчастному, то беспричинно-веселому Полонскому, играет красками, запахами, полна дружелюбием и общительностью. Наследие Полонского включает эти дружеские связи, переписку, которые столько дали окружающим. Молодой человек на вопрос, зачем он едет на вечер к старику Полонскому, ответил: «Для душевной дезинфекции». Такими людьми, как Полонский, создавалась литературная среда здоровая, а не губительная, питательная, а не растлевающая. Как важно, чтобы были люди бескорыстно преданные литературе, не зарабатывающие на ней денег, славы, любящие ее, а не себя в ней. Они зажигают в других страсть к правдивому слову. Ничего не имея при жизни и ни на что не претендуя, они верно служат делу русской литературы, так много значащей в жизни нашего народа.

Даниил Гранин

СТРАННИК

Глава первая

 
Здесь шум единый – ветра вой,
На башне крик ночного врана,
Часов церковных дальний бой,
Да крики стражей, да порой
Треск зоревого барабана.
 

Виктор Тепляков. «Затворник» (1826)

Если ты воодушевлен общим порывом, захвачен общей волной, принимать решения – вместе с другими – куда легче, чем те же самые решения принимать потом в одиночку.

Вспомним один малоизвестный исторический пример.

Вспомним один поступок, совершенный уже после того, как потерпело сокрушительную неудачу восстание 14 декабря 1825 года. Большинство его участников были схвачены и в казематах Петропавловской крепости ожидали грозного суда. Уже твердо и прочно воцарился новый император всероссийский Николай I.

И вот в это время, когда уже все непричастные к восстанию, военные и штатские, были приведены к присяге Николаю, нашелся в Петербурге молодой человек, который, по примеру восставших, уже послеих разгрома, уклонился от присяги царю.

Как и все, он бывал на исповеди в церкви, на вопросы священника приучен был с детства отвечать честно. И когда священник спросил, присягнул ли он новому государю, – ответил: «Нет». Священник пригрозил, что донесет на него, если молодой человек не примет присяги безотлагательно. Казалось бы, нет более возможности уклониться, но он все равно не присягнул. А в следующий раз послал к исповеди – вместо себя – своего младшего брата, который мог, не принимая греха на душу, сказать, что он присягал, – так оно и было. Несмотря на их большое внешнее сходство, во время исповеди священник распознал подмену и немедленно донес на братьев куда следует.

Ну, вот и схватили обоих. 20 апреля 1826 года были арестованы и доставлены, в Петропавловскую крепость отставной поручик Виктор Тепляков, двадцати одного года от роду, и его семнадцатилетний брат Аггей, юнкер лейб-гвардии Конноегерского полка.

При обыске у Виктора Теплякова не было обнаружено ничего недозволенного, за исключением масонских книг и знаков. Эти же знаки оказались наколоты у него на руках. А ведь масонство еще в 1822 году было объявлено вне закона.

Виктор Тепляков родился в Тверской губернии, в дворянской семье, одиннадцати лет был отдан в Московский университетский пансион, а шестнадцати лет – «спеша жить», по его собственному выражению, – поступил юнкером в Павлоградский гусарский полк.

В том же полку служил майор Петр Каверин. Он был старше Теплякова на десять лет и в свое время также воспитывался в Московском университетском пансионе. Но по окончании пансиона не сразу пошел на военную службу: учился в университетах, сначала в Москве, затем в Германии, в Геттингене. Там он был принят в масонскую ложу «Августа Золотого Циркуля».

По возвращении в Россию Каверин вступил в «Союз благоденствия» – тайное общество будущих декабристов. Позднее, когда «Союз благоденствия» перестал существовать, было создано в Петербурге новое тайное общество – Северное. В него Каверин уже не вступил. Но продолжал считать себя масоном. Ввёл в масонскую ложу горячего юношу Виктора Теплякова – уже не юнкера, а корнета гусарского полка.

В те времена масонство (или, еще говорили, франкмасонство) казалось привлекательным для многих образованных молодых людей. Оно отличалось не только эффектной внешней стороной: строгими ритуалами тайных собраний, знаками, непонятными для непосвященных. Привлекала в нем идея самосовершенствования, идея братства и взаимной поддержки. Масонство сглаживало различия религиозные: православные, протестанты и католики могли состоять в одной ложе. В «Исповедании веры франкмасонов» утверждалось: «Если различие религий произвело столько смут, это объединение в среде франкмасонов будет содействовать укреплению всех уз». В разные масонские ложи приняты были многие будущие участники восстания 14 декабря.

Не имея определенной политической окраски, масонство не противоречило монархическим принципам, так что император Александр I поначалу относился к масонам снисходительно и терпел существование в России масонских лож. Но позднее пришел к выводу, что эти ложи опасны уже тем, что они тайныеи таким образом ускользают от контроля, 1 августа 1822 года царь издал указ:

«1) Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то масонских лож и другими, закрыть и учреждения их впредь не дозволять.

2) Всех членов этих обществ обязать подписками, что они впредь не будут составлять ни масонских, ни других тайных обществ.

3) …Не желающие же дать подписку должны быть удалены от службы».

Сотни офицеров после этого дали подписку в том, что они «впредь не будут составлять ни масонских, ни других тайных обществ». Дал такую подписку и Каверин.

Но корнет Виктор Тепляков скрыл свою причастность к масонам и подписки не дал – видимо, связывать себя подобной подпиской не хотел.

В начале 1823 года Каверин ушел в отставку и поселился в имении под Калугой. Летом того же года он путешествовал по России и с дороги слал письма младшему своему товарищу Виктору Теплякову.

Вот письмо из Николаевской слободы в низовьях Волги: «Здесь самые значительные запасы соли… Если бы государю угодно было пожаловать мне и вам, Виктор Григорьевич, несколько бугров [соляных], вы бы, я уверен, тотчас оставили службу и поехали в Геттинген, а я бы продолжал свое путешествие, только с вящим спокойствием… В Царицыне кажут палку Петра I, хотя она и мудрая палка, но как вы знаете, что я не люблю ни мудрых, ни глупых, ни долгих, ни коротких – словом, никаких палок, то я проеду мимо…»

Значит, Тепляков уже рад был бы тоже уйти в отставку и поступить в университет – быть может, по, примеру Каверина, в геттингенский, но не позволяли средства…

Почти годом позже (в апреле 1824-го) Каверин писал ему: «Намерение ваше путешествовать, ловить смешное и странное, приятное и полезное – достойно вас и идет к вашим летам, способностям…»

В письме 10 мая: «Вы просите, как вам быть, чтобы быть в Петербурге. Дождаться сентября – и в отставку, а там куда хотите, а то зачем набиваться на неприятности» (Тепляков последовал совету – подал в отставку, сославшись на слабое здоровье, именно в сентябре).

В письме 24 июня Каверин написал о смерти Байрона:

«Получая Allgemeine Zeitung – вероятно, поразило вас там [известие] о потере славного поэта? За последнее письмо особенно благодарю – из него видно, что вы понимали, любили и почитали умершего».

В письме 15 октября из Калуги: «Как же вы сделали, чтобы не быть на смотру у государя, или вы были?»

По этим отдельным фразам из писем Каверина (ответные письма не сохранились) можно себе представить, пусть приблизительно, чем жил и дышал Виктор Тепляков.

С юных лет он увлекался поэзией Байрона. Много читал, свободно владея французским и немецким языками, достаточно понимая английский, итальянский, древнегреческий и латынь. Он сам уже писал стихи, но только два стихотворения удалось ему напечатать до ареста в 1826 году. Писал он в духе времени, то есть в элегическом роде. Сквозь некоторую выспренность его элегий пробивалось нечто реальное, подлинное:

 
Вотще мне рай твой милый взгляд сулит. —
Что мертвому в приветливой деннице? —
Пусть на твоей каштановой реснице
Слеза любви волшебная дрожит…
 

Кто была она – с каштановыми ресницами – мы не знаем.

В мае 1824 года он был произведен в поручики, в марте следующего года получил просимую отставку и снял гусарский мундир. А еще через год с небольшим его заключили в крепость, в Невскую куртину, откуда затем перевели в бастион Анны Иоанновны, в камеру № 4.

После памятного петербуржцам страшного наводнения поздней осенью 1824-го многие казематы Петропавловской крепости все еще не могли просохнуть как следует. Тем более что их никогда не держали открытыми настежь. Когда здесь топили печи, ручьи бежали по стенам, на которых пробивался мох. Арестант Виктор Тепляков мрачно замечал:

 
Ручей медлительно бежит
Зеленой по стенам змеею.
 

Еще можно было бы упомянуть о мокрицах, выползающих изо всех щелей, о тусклом свете сальной свечи под закопченным низким сводом потолка…

Без пера и бумаги Тепляков угрюмо слагал стихотворные строки – должно быть, твердил их себе, стиснув пальцы и поплотнее запахиваясь в арестантский халат, или кутаясь в суконное одеяло на жесткой койке, или шагая из угла в угол, чтобы согреться:

 
А в сей пучине – мрак сырой;
Здесь хлад осенний и весной
Всю в жилах кровь оледеняет.
 

Кровь леденела не только от холода. Приходили минуты отчаяния, когда он не мог удержаться от слез. Ночами так трудно было уснуть в этих каменных стенах:

 
В них сна вотще зеницы ждут —
И между тем в сей мгле печальной
Без пробужденья дни текут;
Минуты черные бредут
Веков огромных колоссальней.
 

И неизвестно было, какой расправы можно ждать впереди. На допрос его долго не вызывали, считая, должно быть, что с решением этого дела спешить нечего (были дела поважнее, в других казематах сидели восставшие 14 декабря), так что пусть он дожидается своей очереди, дрогнет в каземате и проникается сознанием своей вины.

В начале июня ему передали письмо от брата Алексея. Алексей Тепляков (средний брат – младше Виктора и старше Аггея) приехал из Твери для свидания с арестованными братьями.

Свидание было дозволено, однако не с глазу на глаз, а в присутствии плац-майора. Наверно, Алексей от своего имени и от имени родителей просил Виктора вести себя разумно, не упорствовать, ибо лбом стену не прошибешь…

Когда, наконец, вызвали Виктора Теплякова из камеры на допрос, он уже придумал себе некоторое оправдание. Сказал, во-первых, что легкомысленно хотел выдавать себя среди знакомых за масона, для этого приобрел масонские книги и знаки и даже наколол себе знаки эти на руках. Ведь если б он сознался в причастности к масонкой ложе, пришлось бы ему отвечать на вопрос, кто его туда ввел… А еще в оправдание свое сказал, что не присягал ныне царствующему императору сначала по болезни, потом по беспечности. Впрочем, в глазах властей беспечность в данном случае также представлялась возмутительной.

Сейчас он уже был явно нездоров. Его осмотрел лекарь и подал затем рапорт коменданту крепости: «…отставной поручик Тепляков одержим слабостью всего корпуса и весьма значительною рожею и опухолью на лице». Поскольку «по сырости каземата и неудобности в нем лечения пользование продолжать невозможно», он, лекарь, просит отправить арестанта Теплякова в госпиталь.

Так что спасибо лекарю – 22 июня больной арестант был переведен из крепости в Военно-сухопутный госпиталь, «в особый покой», то есть под замок.

Наконец, о братьях Тепляковых было доложено царю, и он повелел: юнкера Аггея Теплякова из крепости освободить и перевести его из гвардии в армию, отставного же поручика Виктора Теплякова привести к присяге «на верность подданства» и затем отправить на покаяние в монастырь.

Легко ли было молодому человеку и дальше отказываться от присяги Николаю? Нет, не желал он быть похороненным заживо, а из заключения выпускали его при условии, что он присягнет…

О повелении царя запереть Виктора Теплякова в монастырь петербургский генерал-губернатор сообщил в секретном послании митрополиту Серафиму. Митрополит, выполняя высочайшую волю, распорядился направить этого отставного поручика в близкую – на окраине Петербурга – Александро-Невскую лавру. В канцелярию лавры послал особое предписание:

«1) Поручика Теплякова из монастыря никуда и ни под каким предлогом не отпускать. 2) Иметь бдительнейшее за ним смотрение, поместив его на жительство с каким-нибудь благоразумным и благочестивым иеромонахом или иеродиаконом в одной келье. 3) Велеть ему во все посты исповедаться, и если отец его духовный удостоит, то приобщить его и святых тайн. 4) В свободное от богослужения время велеть ему заниматься чтением святых отцов, более же всего молиться и поститься. 5) Тщательнейше и при всяком случае наблюдать за образом мыслей его и поступков и, что замечено в нем будет доброго или худого, о том доносить нам…»

Его переправили из госпиталя в монастырь 15 июля, а в ночь на 13-е пятеро главных участников восстания были повешены возле Петропавловской крепости. Знал ли он об этом? Возможно, и не знал…

В лавре, в монашеской келье, не было, конечно, сырости и холода каземата, но ужасала мысль о том, что никакого срока покаяния не назначено. Это означало: будут его держать в монастыре, взаперти, пока не сочтут, что он достаточно покаялся, – хоть до конца жизни. Как же отсюда вырваться?

По его просьбе и с разрешения монастырского начальства посетил его в лавре 11 августа доктор Арендт. К этому доктору Тепляков обращался еще осенью прошлого года (уже тогда страдал золотухой), и теперь Арендт, понимая его нынешнее положение, написал свидетельство, что для совершенного излечения Теплякову нужно «употребление минеральных серных вод». Это означало для больного необходимость поездки на кавказские минеральные воды и – главное! – давало благоприличное обоснование для просьбы выпустить его на волю из стен монастыря.

Такое прошение Тепляков немедленно составил. Приложил к нему свидетельство Арендта. Письменно просил канцелярию лавры «донести преосвященнейшему митрополиту – как об искреннем моем покаянии, так и бедственном состоянии моего здоровья и испросить благословения его высокопреосвященства для увольнения меня из оной лавры, ибо недуги мои требуют, по мнению пользующего меня медика, мер деятельнейших и более решительных, коих при настоящем моем положении предпринять невозможно…».

Митрополит с ответом не спешил и лишь в конце сентября написал генерал-губернатору, что Тепляков за время пребывания в лавре ни в каких дурных поступках не замечен, так что можно спросить при случае государя императора, не соблаговолит ли его величество отпустить Теплякова из монастыря.

Минул еще месяц, и генерал-губернатор направил митрополиту секретное послание: «Его величеству угодно было высочайше повелеть, чтобы Тепляков назначил себе место для жительства, где иметь его под присмотром; к водам же, для излечения, если пожелает, позволить отправиться на Кавказ, но и там иметь его под присмотром».

В начале ноября царская милость была ему объявлена. Его выпустили из стен монастыря!

Поскольку доктор Арендт ему рекомендовал теплый и сухой климат, Тепляков попросил разрешения поселиться в Одессе, самом большом и, по рассказам, самом живом городе на юге России. Эта его просьба была воспринята как дерзость – еще чего захотел! Генерал-губернатор сообщил шефу жандармов Бенкендорфу: «Тепляков позволил себе делать некоторые домогательства и условия насчет времени отъезда и места жительства; посему государь император высочайше соизволил выслать его на жительство в Херсон с тем, чтобы местная полиция имела за поведением его надзор».

И, конечно, ему не посчитали нужным объяснить, почему в Одессу нельзя.

Он выехал из Петербурга один, без всякого сопровождения.

По дороге, между Петербургом и Москвой, он, конечно, завернул в тверскую деревню Дорошиху, от губернского города в трех верстах, – в усадьбу, где жили его родители. И вместо того чтобы ехать, подчиняясь воле царя, далее в Херсон, взял да и остался в родном доме.

Нет, покорностью не отличался Виктор Тепляков!

Отец послал на имя царя просьбу о всемилостивейшем прощении сына – и стал ждать ответа. Авось придет сыну прощение и не надо будет отправляться ему в далекий и неведомый Херсон.

Почти два месяца прожил Виктор Тепляков у родителей, в Дорошихе. Наступила зима, и снегом занесло поля вокруг усадьбы, никто о нем не вспоминал.

Но вот тверской губернатор получил из Петербурга предписание объявить коллежскому советнику Григорию Теплякову, что на его просьбу о прощении сына «высочайшего соизволения не последовало» и царь повелел оставить Виктора Теплякова на жительстве в Херсоне. Царю и в голову прийти не могло, что вопреки его повелению сей отставной поручик живет еще вовсе не в Херсоне, а в Тверской губернии, в имении своего отца.

«Случай сей открыл мне, – написал губернатор в рапорте на имя царя, – что проживающий у коллежского советника Теплякова, Тверского уезда сельце Дорошихе, сын его поручик Виктор Тепляков не должен быть терпим на жительстве в здешней губернии…» Губернатор послал частного пристава Дозорова (соответствующая должности фамилия!) в Дорошиху: взять там Виктора Теплякова и к нему, губернатору, привести!

Когда пристав Дозоров явился в усадьбу, Виктор Тепляков заявил, что болен и никуда не пойдет.

Узнав о таком ответе, губернатор приказал выяснить, в самом ли деле болен этот дерзкий молодой человек. А пока что поручил приставу оставаться в Дорошихе и наблюдать, чтобы Виктор Тепляков никуда не отлучался – как бы не сбежал! Посетили усадьбу исправник и лекарь. Исправник доставил губернатору свидетельство о том, что «от бывшей простуды осталась у него [Теплякова] малая опухоль около ушей».

«Усмотрев из сего явное упорство поручика Теплякова», губернатор затребовал двух жандармов. Отрядил их к исправнику, «поручив ему поручика Теплякова, как проживающего здесь самовольно, и в предосторожность, чтоб он не мог куда-либо скрыться, взять и доставить его сюда» – в Тверь. А затем, в сопровождении жандарма, на санях в Москву. Дальше тверские жандармы ехать были не обязаны.

Упорствовать Виктору Теплякову становилось уже бесполезно. Отец простился с ним – должно быть, со слезами. Дал сыну, ради трудностей предстоящей жизни, немалую сумму денег. И отправил с ним крепостного слугу – в Херсон.

Какой глушью был в те времена этот степной город с ветряными мельницами на окраинах…

По приезде Виктор Тепляков снял себе квартиру в частном доме, не представляя, чем тут можно будет заняться, и надеялся весной поехать лечиться на воды – на Кавказ.

На беду, одним из его соседей в Херсоне оказался некто Головкин, мещанин по сословному определению, а по образу жизни – вор и темная личность. В апреле этот сосед подговорил слугу Теплякова, недалекого парня, обокрасть молодого барина и половину украденных денег отдать «на сохранение» ему, Головкину. Парень так и сделал, но его быстро поймали. Те деньги, что оказались при нем, он вернул – и Тепляков его простил. Головкин же, разоблаченный в присутствии частного пристава, сначала во всем признался, а затем, как видно, поделился с этим приставом частью украденных денег, от собственного признания отрекся и не вернул ничего. И пристав, что называется, умыл руки.

Но на этом не кончилось. Однажды в июне, поздно вечером, к Теплякову ворвались грабители – несколько человек, лица их были выбелены мелом. Ранили Теплякова ножом в левое колено, связали его и слугу, зажгли свечку, нашли, где хранятся деньги, забрали все, что только смогли унести, и скрылись.

И напрасно Тепляков обращался затем в полицию. Там никто не хотел ударить палец о палец. Становилось ясно, что грабители вошли в сговор с местной полицией – с той самой полицией, что держала его здесь «под присмотром»…

С отчаянным раздражением рассказал он обо всем в письме не кому-нибудь, а самому царю. Терять уже было нечего: пусть же император всероссийский знает, чего стоит его полиция, пусть! «Деньги, вещи, платье – все погибло, все-все, что только имел я, – писал Тепляков. – …Осмеливаюсь всеподданнейше Вас просить о дозволении мне переехать в другое место».

Должно быть, это письмо Теплякова произвело некоторое впечатление на царя. Он дал распоряжение послать ограбленному отставному поручику пятьсот рублей ассигнациями.

В сентябре того же года граф Пален, управляющий новороссийскими губерниями (то есть губерниями на южной окраине России), получил из Петербурга письмо: «Государь император высочайше соизволил одобрить мнение Вашего сиятельства, чтобы проживающий в г. Херсоне под полицейским надзором отставной поручик Тепляков был определен на службу куда-либо во вверенных управлению Вашему губерниях, но только не в Одессе».