Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

5

Вечером Вера привезла Словцову листы факсов. Не комментируя, положила на стол в гостиной. Павел прочитал их, понимающе поиграл бровями и спокойно заявил:

– Мне кажется, я знаю продолжение этого романа.

– Со мной не поделишься?

– Сначала с бумагой.

– Это что, игра такая, в пророка?

– Вера, упаси Бог! Я вообще ни на что не претендую. Но если убрать загадку рождения произведения, оно просто потеряет смысл. А пишу я больше для того, чтобы чем-то занять себя.

Вера вдруг поймала себя на совершенно отвлечённой мысли и, сама не зная зачем, высказала её:

– От тебя сегодня не пахнет больницей…

– Полчаса отмокал в душе. Лиза помогла мне заклеить пластыри куском полиэтилена, доктор сказал, что марганцовка доведёт лечение.

– Лиза помогала?

– Да. Тебя что-то смущает?

– Нет, ничего, – ответила Вера, хотя вновь поймала себя на мысли, что, пожалуй, в этот момент приревновала Словцова, хотя не имела на это никакого права. С одной стороны, чем они тут целый день занимаются? С другой – что это за глупая ревность? Ревность – это уже признак чего?

Павел заметно растерялся, но на выручку ему пришла бесцеремонная Лиза. Выглянув из коридора кухни, она мгновенно срисовала ситуацию, да, по всей вероятности, ещё не забывала подслушивать.

– Вера Сергеевна, да не трогала я вашего поэта! Он сам пришёл! И не мучайте себя ненужными подозрениями, мне он нравится только, как человек, а как мужчина – не в моём вкусе.

– А мне нравится… – сорвалось у Веры, и она попыталась тут же исправиться, – точнее, мне не нравится, Лиза, что ты подслушиваешь и вмешиваешься в чужие разговоры.

– Не больно-то надо! Вы бы ещё перед микрофоном на радио беседовали. Сами знаете, какая в этой комнате акустика, как в театре.

Зависшую в воздухе неловкость заткнули впервые за долгое время телевизором. Огромная плазменная панель на стене, подчиняясь командам с пульта в руке Веры, как патроны, перезаряжала программы. Павел просто сбился со счету. Антенна на крыше, похоже, отличалась эфирной всеядностью. Вера же проскочив, как минимум, три десятка вернулась к новостям на первом канале.

– Ну, чего они хотят? – возмущенно прокомментировала она предыдущий винегрет. – Насилие, безнравственность и глупость! И бредят при этом гражданским обществом! Больные на всю голову! Вот смотри и в новостях каждый день… – и осеклась.

Диктор на фоне аэропорта Домодедово рассказывал об очередном покушении на крупного бизнесмена… Юрия Хромова. Покушение произошло вчера на Каширском шоссе. По машине Хромова произведён всего один выстрел. Бизнесмен был ранен и доставлен в институт Склифосовского, где ему была сделана успешная операция. Водитель сумел вывести машину с линии огня и не пострадал. Ведётся следствие, отрабатываются, как водится, сразу несколько версий.

Сюжет сменился. Вера сидела, в буквальном смысле открыв рот. Она смотрела на экран, Павел на неё. Через минуту их взгляды встретились.

– Что ты там писал о неслучайной баллистике?

– Значит, мне всё-таки досталась его пуля, – задумчиво поджал губы Словцов.

– Зачем было ехать за ним сюда, чтобы в итоге выстрелить в Домодедово?

– А там в него стрелял другой человек, – уверенно заключил Словцов.

– Тогда многое объясняется… Но не всё. Факсы эти дурацкие…

– Что объясняется?

– Павел, когда-нибудь я тебе многое расскажу, и, возможно, тебе захочется от меня отвернуться, уйти и больше никогда не возвращаться, ни за какие деньги. Но сейчас мне просто страшно, страх, правда, не животный, а какой-то метафизический.

– Я не боюсь смерти, – сказал вдруг Павел.

– Совсем? Это невозможно.

– Нет, это пришло в своё время, как осознание ужаса жизни. В последнем романе Воннегута «Времятресение» есть фраза, которую он приписывает Марку Твену: "С тех пор, как я стал взрослым, мне ни разу не захотелось, чтобы кто-нибудь из моих покойных друзей возвратился к жизни". По-моему, исчерпывающе.

– У меня нет детей, значит, и мне бояться не стоит, – обречённо согласилась Вера.

– У Веры должна быть вера.

– Надо ехать в Москву… Хромов всё-таки друг. Друг семьи даже. Он знал Георгия. Вместе они когда-то начинали. Поедешь со мной?

– Я же на работе, – улыбнулся Словцов, – тем более, сто лет не был в столице. Наверное, со времён перестройки.

– Тогда готовься к шоку.

– Шок – это по-нашему, – передразнил рекламу Павел.

– Ты не возражаешь, если я чего-нибудь выпью. Позабористей. Текилу какую-нибудь.

– А мне кофе, – попросил Словцов.

– Лиза! – крикнула в сторону кухни Вера. – Выпить хочешь?!

6

По своим комнатам расходились с чувством какой-то недосказанности. Вера и Лиза, правда, повеселели, после того как выпили три раза «текилу-бум». Но алкоголь либо притупляет, либо обостряет. В случае с Верой это был второй случай. В сущности, каждый знал, чего ему в этот момент не хватает, но сознательно не определял этого желания. И так, с ощущением разочарования неопределённой этимологии разбрелись по спальням.

Вера взяла с собой из библиотеки двухтомник Тютчева, Лиза просто махнула на всё рукой, а на кухне махнула ещё и рюмку, Павел сел, было, писать, но получалось только тупо смотреть на экран. Он почему-то подумал о всемирном законе тяготения. Вакуум вселенной – это, собственно, и есть разряженное одиночество. Преодолевая одиночество (читай, прорезая его орбитами), планеты вращаются вокруг звёзд, а у многих планет есть ещё и спутники. Ничего нового в этих размышлизмах не было, кроме того, что Павел пытался проецировать закон всемирного тяготения на людей. Все вместе они тянутся к чему-то светлому, к Богу, и также взаимопритягиваются. Есть среди них планеты-гиганты, планеты-карлики, есть чёрные дыры… Ракеты, построенные человечеством, неимоверными усилиями преодолевают закон тяготения на какие-то минуты, чтобы оказаться в совершенно новых обстоятельствах этого же закона. А что происходит с людьми, когда они преодолевают тяготение друг к другу? В конце концов, Павел пришёл к мысли о том, что он больше не в силах сопротивляться притяжению Веры, иначе они могут просто разлететься в огромном пространстве, но уже по другим траекториям, искривлённым касанием друг друга. Представив как пересекаются-таки параллельные прямые, Павел начал искать повод, чтобы прямо сейчас прийти к Вере. Разумеется, не найдя ничего подходящего, он просто спустился вниз, на кухню, где налил себе воды и стал пить медленно и со смаком, будто только что вышел из пустыни. И закон притяжения сработал! За спиной щёлкнул выключатель, зажёгся свет, и, оглянувшись, он увидел Веру в ночной рубашке.

– А я… – пыталась определить она, но не стала городить нелепости, – не спится мне, даже после текилы.

– А мне и без неё. Хотя, правильнее сказать, до. Поэтому я пью воду.

Закон притяжения сработал, но он только закон, в отличие от обладающих свободной волей людей, прямые пересеклись, дальше – оттолкнуться друг от друга и – в разные стороны? Причем есть (осознаваемый уже по неписанным законам) лимит времени этого якобы случайного столкновения. В действительности же – законного. Павел нащупывал нить дальнейшего разговора, но, получалось, хотел сказать слишком много. Иногда пресловутая женская логика, точнее, её отсутствие, определяют более точное и ожидаемое решение, не оставляя при этом никаких шансов другим вариантам. Так поступила и Вера. Она просто подошла и взяла Павла за руку со словами:

– Пойдём ко мне.

– Пойдём, – облегченно вздохнул он.

– Ты этого хотел?

– А ты?

– Пойдём… Я не знаю… Ничего пока не знаю… И знать не хочу…

Когда они поднялись в спальню Веры, Словцов на некоторое время замер на пороге. Её комната по планировке мало чем отличалась от той, которую отвели ему, была как бы зеркальным отражением. Но даже при поверхностном осмотре приходило знание, что это комната Веры.

Павел стоял на выходе из небольшого коридора, в коем была дверь в ванную, в противоположной стене размещался шкаф-купе. Поэт замер во вновь охватившей его нерешительности. Вера с ироничной, наверное, Евиной улыбкой стояла напротив, всего в полуметре от него.

– Я уже забыл, как это делается, – смущённо признался он.

– Ничего страшного, когда-то и не знал. Вспоминай, только медленно…

– Служенье муз не терпит суеты, – процитировал Словцов, притягивая Веру за плечи к себе.

Павел вновь открывал для себя женщину. Все эти годы он избегал случайных отношений: от продажных девиц и лёгкого флирта до серьёзных попыток женить его на себе. В наше время это нелегко, если учесть, что с прилавка каждого газетного ларька на тебя смотрят полу– или целиком обнажённые девицы, если экран дымит эротикой, если весной юбки подпрыгивают до набедренных повязок жительниц африканского континента. Первое время всех заслоняла Маша. Словцов был редким типом мужчины, которых называют однолюбами, и расставание с женой он переживал как конец света, или, во всяком случае, как конец собственной жизни. Но не зря талдычат, что время лечит, да и Маша помогала, порой являясь в его холостяцкое жилище, и на все попытки с его стороны восстановить утраченное отвечала холодом и настоящим леденящим душу презрением. Потом он долго жил по инерции: бесцветные дни – от лекции до лекции, без стихов и восхищения изменениями в природе. Виделось почему-то всё отрицательное, негативное, телевизор тому ярый помощник. И вырваться из этого порочного круга не было, казалось, никакой видимой возможности. Был, правда, один всплеск надежды, когда за Словцовым стала ухаживать его студентка-третьекурсница. Но он понимал, как она ошибается, путая его стихи, его лирического героя с ним самим. И он не подпускал её близко, всячески отстранял, давая ей возможность разобраться, увидеть Словцова реального: усталого, порой циничного, разочарованного, не способного удивлять, не способного ринуться в водоворот жизни, нуждающегося в поводыре. Но она, вероятно, расценила его отстранённость по-другому, просто посчитала его импотентом. Эх, знала бы она, каких мук стоило Павлу Сергеевичу остановить её попытку раздеться перед ним, ибо красота её была свежа и, тогда казалось, непреходяща…

И вот теперь перед ним стояла Вера, и он принимал и желал её, потому что, не взирая на все социальные различия, они были одного поля горькие ягоды. Павел и без исповедальных речей знал, что у Веры после Зарайского не было никого. Так же, как она знала о нём. Зарождение любви – это не только пробуждение инстинкта пола, это пробуждение инстинкта некоего метафизического понимания и совпадения, когда разгадываешь человека с полуслова, с полувзгляда даже, с полувздоха. И с момента встречи в её кабинете, Павел чувствовал и понимал её так, словно знал с доисторических времён. Вера же немного путалась в нём, ибо порывы и поступки поэтов почти не поддаются обывательской логике, и хотя она не хотела бы видеть себя в серых рядах потребителей-обывателей, но прекрасно понимала, что до полётов Словцова ей далеко. Не сорвись он в одночасье из дома, не окажись в гостинице, не прочитай газету – кому бы попалось на глаза её объявление? Воистину: неисповедимы пути Господни!

И теперь, когда Вера со всех сторон обдумывала своё отношение к Словцову, она вдруг впервые задалась вопросом: а любила ли она Зарайского в полном смысле этого слова? Или был это брак, в который она вступила под благородным напором Георгия и, честно говоря, в какой-то мере по собственному расчёту? Удивительно, Словцов, пожалуй, не умел и не мог ухаживать так, как это делал Зарайский, но ему удавалось главное: он оставался интересен в любое время, от него исходили мощные волны какой-то потусторонней энергии, и главное – с первого взгляда было понятно, что для Павла любовь это нечто большее, для него самого – загадочное и всеобъемлющее, чем для любого другого мужчины, который может выглядеть во сто крат мужественней, уверенней в себе и быть в миллион раз более приспособленным к этой жизни.

Павел не ошибся – тело Веры было именно той поэзией меры, которая даётся немногим женщинам. Убавить или прибавить – значит нарушить совершенные формы, расстроить самую удивительную геометрию природы. А глаза её даже в полумраке светились внутренней синевой, из которой хотелось пить. «Густо-васильковые сапфиры – самые ценные», промелькнуло в голове ненужное сейчас знание. Первый поцелуй был несмелый и осторожный, и Павел чуть не сбился, чуть не засмеялся, когда повинуясь вечной своей иронии, вдруг вспомнил о муравьях, которые ощупывают друг друга усами, чтобы распознать. Не то же ли самое делают мужчина и женщина губами?

Под утро, погружённые в измождённую нежность, они тихо разговаривали уже как родные люди. Так, видимо, принято, словами догонять тела, чтобы утвердится в правильности произошедшего таинства.

– Знаешь, чего мне больше всего жалко в советском времени? – была очередь делиться сокровенным за Павлом. – Имелась уйма времени! Чтобы любить, читать, искать, спорить, мечтать. Мы потеряли не советскую власть, мы потеряли время и менталитет! Нынешнее время заставляет нас прожигать себя на работе, а потом прожигать заработанное всеядным потреблением. Хлеба и зрелищ – как давно это придумано! Древний Рим рухнул под ударами варваров именно поэтому. Империя, которая перестаёт мечтать, перестаёт быть империей. Штаты? Штаты – это не империя, это мутант! А Советский Союз оставался империей…

– Я тоже часто ловила себя на мысли, что нужно остановиться, замереть на какое-то время, чтобы хоть иногда смотреть по сторонам или в небо. Чтобы увидеть, как встаёт и садится солнце. Деньги делают деньги, товар – деньги – товар штрих – деньги штрих… и понеслась. И несёшься, не понимая уже, что не ты делаешь эти самые деньги, а деньги делают тебя. И делают тебя далеко не лучшим, но ты находишь миллион оправданий этой безумной гонке в никуда, думая об обеспеченной старости. До неё ещё дожить надо. Вот, доигралась, мужика себе купила, – наигранно скуксилась Вера.

– Почему ты сразу не бросила всё? Ты же другая?

– Сначала, по твоей же теории, боролась с одиночеством, потом по инерции, а по моей новой теории, не сделай я этого, то, не встретила бы тебя.

– Ну вот, метафизика соития, – улыбнулся Павел.

– Опять ты со своей иронией, – деланно обиделась Вера. – Но белке всё равно пора в своё колесо. В Москву всё-таки надо слетать. Мне не только там Хромова проведать, есть ещё дела. Полетишь со мной?

– При всём моём сомнении в надёжности нынешней авиации, с тобой – хоть в космос. И желательно – больше не возвращаться…

– А ты, если уйдёшь, вернёшься?

– Если бы мне кто-нибудь ещё месяц назад сказал, что я полюблю миллионершу, я бы посчитал его сумасшедшим.

– А кем бы ты посчитал того, кто сообщил бы тебе, что миллионерша влюблена в тебя?

– Кем-кем! Самой красивой миллионершей!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

– А я уж думала вас не будить, – притворно-язвительно сообщила Лиза, когда Павел и Вера спустились в гостиную, – поднялась, стучусь к Павлу Сергеевичу, а там тишина, заглянула – нет человека. Ну а дальше у меня уж соображения хватило…

– Лиза, – прервала её Вера, – ты будешь ёрничать или нальёшь нам кофе?! Я уже и так опоздала везде и всюду.

– Уже налито, – доложила Лиза, для которой кофе был среднего рода.

Вера суетилась. Видимо так ей было проще разрядить новую ситуацию в доме. Павел с безразличным видом сидел на диване. Мобильник Веры, кажется, работал, не переставая.

– С ума сойти можно от такого напора, – заметил Павел.

– В сущности – это основная часть моей работы – трещать по телефону, – успела между звонками поделиться Вера.

– С ума сойти, – ещё раз сказал Павел, принимая у Лизы поднос с кофе и бутербродами.

– Горячая линия, – с готовностью подыграла ему Лиза.

И Вера вдруг согласилась с обоими. Закончив очередной разговор, просто отключила трубку и бросила её в сумочку.

– Действительно, – прокомментировала она, – как автоответчик… Ладно, билеты заказала, Астахова предупредила, остальные – обойдутся.

– Полетите в Москву, Жорику от меня презент увезёте? – спросила Лиза.

– О чём речь? Конечно, – кивнула Вера.

– Матери немного денег…

– Да не переживай, обязательно оставлю.

Павел с интересом смотрел на Веру: что изменилось, каких новых бликов ей добавил новый день, что осталось от ночи? Нет, движения по-прежнему размеренные, вот только в телефонных разговорах она была порой непривычно для себя резка, да в глазах затаилась отнюдь не радость обретения, а какая-то новая печаль. Нет, правы буддисты, называя всю жизнь страданием, и любовь – основой этого страдания, но выводящего его на уровень высшего смысла, за которым, собственно, и открывается смысл любви. Хотя тут всё было проще: он просто наблюдал за женщиной, от которой у него впервые за долгое время приятно кружилась голова, и замирало сердце. Порыв был настолько юношеский, что он поминутно ловил себя на мысли о желании обладать ею вечно, без каких-либо перерывов и отвлечений. И когда Лиза вышла по какой-то надобности на кухню, он вскочил, обнял её и тихо прошептал:

– Я хочу украсть тебя наверх, и мне плевать, кто и что об этом подумает.

На секунду Вера оторопела, пытаясь сбросить сумбур суеты, в коей только что барахталась, как слепой щенок в пруду. Пристально посмотрела в глаза Словцова и тихо ответила:

– Мне тоже плевать…

– Любовь и страсть – это форма безумия. Ведь не зря говорят, я без ума от тебя… Господи! Какая ты… Ты-то хоть сама знаешь, что можешь повелевать полками?! Не зря за тобой охотятся все эти Хромовы.

– Тс-с-с… – приложила она палец к его губам. – Не хочу сейчас любить ушами, твой сурдоперевод, твои руки больше вчера объяснили моему телу.

– Это тоже своего рода поэзия, – улыбнулся Словцов, увлекая Веру вверх по лестнице.

– Похоже, ты всё вспомнил, – напомнила ночную нерешительность Вера.

– Теперь у меня есть Вера, я верю, я вверяю, доверяю, выверяю, сверяю, и ты меня в-вер-гаешь в такое мальчишество…

Лиза появилась с кухни, понимающе цокнула им вслед языком. Они же уже никого и ничего не слышали и не видели.

Раздев Веру, он долго пожирал её глазами, так долго, что она осторожно спросила:

– Тебе что-то не нравится?

– Я врал…

И Вера даже насторожилась.

– Я не верю, что могу к этому прикасаться…

2

В самолёте они оба дремали.

Павел, входя в салон, удивился, что полетят они на стареньком Ту-134. Справедливо полагал, что на Москву должны летать «Боинги» или, в худшем случае, Ту-154. Вера успокоила его, сказав, что это самый надёжный самолёт, а город их, хоть и столица региона, но не так велик, чтобы три раза в день гонять из него бомбовозы. Павел заметил, что он ничего не боится, а только удивляется. Мол, если в ад – так вместе, а сгорать, так он и сейчас горит. Зато удивился живописному изгибу Иртыша под крылом и тому самому – пропетому ещё в семидесятые годы – зелёному морю тайги, с неровными блюдцами озёр и бурыми пропалинами болот. И когда лайнер накренил крыло, Павел увидел, как белокаменно смотрит ему вслед Храм Воскресения Христова, возвышаясь над городской суматохой.

– Ну и как развернётся сейчас твой роман? – спросила Вера, когда стюардесса принесла минералку.

– Так и развернётся, – уклончиво ответил Павел. – По закону жанра должен появиться человек или случай, да хоть дух командора! Кто-то или что-то.

– Ты серьёзно?

– Всё хорошо бывает только у тихопомешаных, у сумасшедших.

– Но мы же сумасшедшие?

– Но мир-то об этом ничего не знает, – улыбнулся Павел.

Вера положила ему голову на плечо и закрыла глаза. И такие, казалось бы, незначительные элементы маленького человеческого счастья, когда есть на кого приклонить голову, стоят порой больше, чем мгновения взаимной страсти. Об этом она подумала и заснула.

Уже после посадки, как только она включила сотовый телефон, он разразился нетерпеливым пиликаньем, сообщая дисплеем, что это Лена Солянова.

– Ну, не предупредила я тебя, – ответила на ещё непрозвучавший вопрос Вера. – Обстоятельства так складывались. Что? Лиза сказала? Вот стерва! Чему ты так радуешься, как будто… – перешла на шепот, – я замуж выхожу. Приеду, поговорим, мне с тобой тоже надо о многом поговорить. Да. Привет Вите. Хорошо, передам.

Павел смотрел в иллюминатор. Но теперь уже Москву с высоты птичьего полета беззаботно проспал, и сейчас немного волновался от предстоящей встречи со столицей.

– Лена просила тебя чмокнуть в щёчку, – передала Вера.

– Чмокни, но в ответ я могу поцеловать только тебя.

– Согласна.

– У нас сегодня на два часа больше… Какая программа?

– Сейчас поедем домой…

– ? – вскинул брови Павел.

– Ну, разумеется, у меня здесь есть квартира, если быть честной, не одна. Тебе, я думаю, больше понравится в центре. Так что там я тебя ненадолго оставлю, чтобы прошвырнуться по делам, потом вместе проведаем Хромова…

– Да, мне кажется, я ему там не нужен. Советы по заживлению огнестрельных ранений дать? Он же бинты на себе порвёт, как Багратион, когда нас вместе увидит.

– А вечером тебе придётся сопровождать меня в высший свет. Пойдём в один элитный клуб.

– Странное у нашего высшего света обыкновение встречаться в кромешной тьме.

– Не бурчи, ты на работе.

– Спасибо за напоминание. А до вечера я могу погулять по Красной площади, по старой Москве, по Арбату?

– Эх, Паш, – нарушила она конвенцию об имени, – с каким удовольствием я бы прогулялась с тобой?!

– Маша, когда не знала, как уменьшительно-ласкательно называть меня, то переняла манеру дочери, они обе звали меня просто – Па.

– Па, как в танце. Получается Павел и папа вместе.

– Точно. А я, пока летел, решил, что героям моего романа лучше уехать отсюда, куда подальше.

Вера остановилась. Пристально посмотрела Павлу в глаза.

– Ты, случайно, мысли не читаешь?

– Нет, просто мы с тобой, если можно так выразиться, вибрируем в одном физико-биологическом ритме. По-идиотски, конечно, звучит, но упрощённо – именно так. А ты что, хочешь предложить мне уехать куда-нибудь на конец географии?

– Не знаю, – честно призналась Вера. – С твоим появлением я перестала знать, чего я хочу в обозримом будущем. Мне почему-то не видится светлое безбрежное счастье. Я, пожалуй, могу твёрдо сказать только о настоящем, мне не хочется, чтобы ты уходил, уезжал, исчезал.

– Вер, ты меня на улице подобрала, я всё равно буду чувствовать, и знать это. Просто – случайный изгиб судьбы.

– Ты же сам не веришь, что он случайный?

– Не верю, но так принято считать. А вообще, я постоянно ловлю себя на мысли, что всё, так или иначе, вращается вокруг твоего имени, верю – не верю. Игра такая есть детская. В результате выигрывает тот, кто больше и лучше наврёт. Мы с тобой обманываем сами себя, но есть кто-то, кто хочет обмануть нас обоих.

– Кто?

– Не знаю, но обязательно есть. Может, тот, кто шлёт тебе факсы.

– Ну, только не Хромов.

– Нет, конечно, Хромов предсказуем, как голодный первобытный охотник.

Разговор пришлось прервать, потому что они попали в густую гребёнку таксистов, вычёсывающую из толпы пассажиров клиентов и простофиль. Казалось бы, Вере Сергеевне должно было быть наплевать, с кем и за сколько ехать, но она шла сквозь их наглые зазывания, высоко подняв голову. Да и приставали в основном к Павлу, которому действительно было всё равно. «Такси, такси», – шептали они своё заклинание со всех сторон.

– Ты их что, по маркам машин будешь выбирать? Или по физиономиям?

– Я этих рвачей вообще выбирать не буду, в космос слетать дешевле, чем пользоваться их услугами, – обрубила, будто помнила, когда последний раз ездила на такси, – мы поедем вон с тем пожилым человеком, – Вера указала взглядом на седого крепкого мужчину лет шестидесяти пяти, стоявшего особняком чуть в стороне и не проявлявшего к пассажирам никакого внимания.

Увидев Веру, он заулыбался, пошёл навстречу, поцеловал её, потом бросил резкий оценивающий взгляд на Словцова. Павел буквально почувствовал, как его прошили рентгеном. «У этого дяди некий профессиональный взгляд», решил он.

– Михаил Иванович Зарайский, – представила Вера, – отец Георгия, генерал в отставке.

«Во как», получил подтверждение своим догадкам Павел и протянул руку.

– Словцов Павел Сергеевич, сержант запаса, – представился он.

– Вольно, сержант, – усмехнулся Зарайский, отвечая на рукопожатие, потом повернулся к Вере и объявил ей: – Я рад за тебя, особенно рад, что он не из сальных богатеев.

– Михал Иваныч! – смутилась Вера. – Я же ещё и слова вам не сказала!

– А мне и не надо ничего говорить, я и так всё вижу, я же радуюсь за тебя, искренне.

– Михаил Иванович генерал этого… как его… Гэрэу, – пояснила Словцову Вера.

«Вот откуда хорошие стартовые возможности для сына», уяснил Павел.

Машиной, в которую пригласил их Зарайский-старший, оказался прошедший евроремонт ЗИС 115, сталинский ампир автомобилестроения. Павел одобрительно покачал головой, осматривая боевого генеральского коня.

– Наш ответ Чемберлену, – подмигнул ему Михаил Иванович, – терпеть не могу все эти современные приплюснутые тачки. Тачки – они, чтобы песок в лагере таскать. А это – машина.

– Согласен, – подтвердил Павел. Ему тоже нравилась основательность ЗИСа.

– Вера, правда, немало вложила в его вторую жизнь, зато приятно посмотреть в лицо владельца «Ламборджини», когда мы его делаем на трассе.

– А делает?

– Ну, во всяком случае, тягаться может. Не в моём возрасте в догонялки играть. Уж если только достанут сильно. Вера, куда тебя везти, где нынче остановишься?

– Павлу интересен будет центр. Пробки, конечно, но я сама с удовольствием подышу исторической Москвой. На Арбат, Михаил Иванович.

Даже на Каширском шоссе ощущалась плотность движения. Теснота эта после таёжных просторов настораживала, даже немного пугала. Ипподромный ритм жизни, называл такую суету Словцов. Мегаполис, как и положено, напоминал муравейник, кричал и мигал рекламами, укрывался от глаз Божьих смогом и всё же дышал наступающей весной.

– А кто у нас Павел? – спросил генерал.

– Поэт, – опередила Словцова Вера.

– Настоящий?

Павел пожал плечами. Но всё же сказал.

– Слишком громкое слово. Мы обычно уворачиваемся от таких лобовых вопросов, предпочитая более широкое по смыслу и менее обязывающее по значению – «литератор».

– Если настоящий, значит, без денег и без цели, – сказал как будто самому себе Михаил Иванович.

– Так точно, товарищ генерал, – согласился без обид Павел, хотя о цели можно было бы поспорить.

– А это вовсе не означает плохо, – опять же самому себе заметил Михаил Иванович. – Хотя, чем ярче поэт, тем лучшая он мишень, не так ли? С лёгкой усталостью от людской суеты и бессмысленности? – повернулся он вдруг к Павлу.

– Угу, – вновь честно согласился Павел, и продолжил:

 
Никому из нас не жить повторно.
Мысли о бессмертьи —
суета.
Миг однажды грянет,
за которым —
ослепительная темнота…
Из того, что довелось мне
сделать,
Выдохнуть случайно
довелось,
может, наберется строчек
десять…
Хорошо бы,
если б набралось.
 

– Это не Словцов! – определила Вера.

– Это поздний, практически предсмертный Рождественский. Мне не хотелось бы написать когда-нибудь нечто подобное.

– Я слышал, он умирал тяжело – от опухоли головного мозга, – вспомнил генерал.

– А я просто выбросился в окно, – равнодушно ответил Словцов. – У Рождественского была страшная беда, куда страшнее опухоли, он умирал атеистом. Ну а какое может быть творчество без присутствия в нём Творца? У Рождественского много боли. Много в последних стихах. Но и труба над адом там есть.

– А в окно – это как? – игриво хмуря брови, вылавливал информацию Зарайский.

– Михал Иваныч, это допрос? – предупредительно спросила Вера.

– Веруня, ты же знаешь, я по другой части, я выведываю! – усмехнулся генерал. – Ну, и, вроде как, на правах отца, – более смущённо добавил он. – Если ты против, я умолкаю. Хотя нет, мне интересно, как вы познакомились? У вас же не может быть точек соприкосновения! Только не говори, Вера, что ты нашла время для посещения поэтического вечера, коих сейчас и не бывает почти.

– Мы познакомились по объявлению, – спокойно ответила Вера.

– О, дожили, – нахмурился Михаил Иванович.

– А мишенью Павел уже был, тут вы угадали, недавно ему извлекли из плеча пулю.

– Несчастный случай на охоте, – поморщился от возможных предположений генерала Павел и решил их упредить.

– Ну, значит, стреляный воробей.

Дом, к которому подрулил Михаил Иванович, преодолев шлагбаум охраны, судя по всему, был построен ещё в начале двадцатого века, а, может, и раньше. Его окружал литой чугунный забор выше человеческого роста, старые липы и клёны. Павел бегло огляделся и сразу почувствовал, что здесь находится особый микрокосм Москвы, в нём сквозило затаённое дыхание истории. «Сивцев Вражек», прочитал он табличку.

– Вид из окна, – выразил он своё первое впечатление, понятное только Вере.

– Я думаю, вы нас посетите? – спросил, как потребовал, Зарайский. – Мы же тут недалеко. Я тоже живу в интересном доме, – добавил он для Павла, – старая номенклатурная постройка, сталинский модерн.

– Обязательно посетим, куда ж я денусь, – пообещала Вера, чмокнула Михаила Ивановича в щёчку и направилась к подъезду.

Генерал, между тем, придержал Павла за локоток, опять разрезал на куски его своим профессиональным взглядом и спросил:

– Ты будешь беречь и любить нашу девочку? Она у нас одна. Но я давно не видел, чтоб её прекрасные глаза сияли таким интересом к жизни. Знаешь, до этого она была какая-то искусственная…

– Михаил Иванович, пока что бережёт меня она. Я обязательно вам расскажу, как я докатился до такой жизни, но в том, что мы с Верой встретились, есть высший Промысл. Я сам ещё не до конца верю, что это со мной. Но она прекрасна и удивительна. – Павел зачарованно посмотрел вслед Вере. – Надеюсь, – продолжил он, не отводя глаз, – вы не будете мне сейчас читать нотацию и обещать стереть меня в порошок, если я причиню ей боль или обижу? Я и так это понял, ещё в аэропорту.

Михаил Иванович поменял лицо с обстоятельного, на улыбчивое:

– Дерзай, парень, я б тебя в аналитический отдел взял, если б встретил в своё время.

– Похоже, я в подобном работаю сейчас. У Веры Сергеевны Зарайской.