Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

2

 
     – Как случилось, как же так случилось!
     Наше солнце в море завалилось.
     Вспомню поле Косово и плачу,
     Перед Богом слез своих не прячу.
     Кто-то предал, ад и пламень лютый!
     В спину солнца нож вонзил погнутый.
     Кто нас предал, жги его лют пламень!
     Знает только Бог и Черный камень.
     И наутро над былой державой
     Вместо солнца нож взошел кровавый.
     Наше сердце на куски разбито,
     Наше зренье стало триочито:
     Туфлю Папы смотрит одним оком,
     Магомета смотрит другим оком,
     Третьим оком – Русию святую,
     Что стоит от Бога одесную…
     Бог высоко, Русия далеко,
     Ноет рана старая жестоко.
     В белом свете все перевернулось,
     Русия от Бога отвернулась.
     В синем небе над родной державой
     Вместо солнца всходит нож кровавый.
     Я пойду взойду на Черну гору
     И все сердце выплачу простору.
     Буду плакать и молиться долго,
     Может, голос мой дойдет до Бога.
     Боже милый плюнет в очи серба,
     Его душу заберет на небо.
 

Когда Павел закончил читать это стихотворение, последняя строчка действительно полетела в густо усыпанное звёздами небо над Адриатикой. Туда, где пребывал сейчас поэт, написавший «Сербскую песню».

– Это Юрий Кузнецов, – сказала неожиданно для Словцова Станка и на его немой вопрос ответила: – Мы его знаем. Знаем и это стихотворение. Я когда-то преподавала русский язык, сейчас мало кто хочет его учить. Все учат английский. Я знаю и тот, и другой, знаю ещё немного итальянский, но русский – самый поэтичный.

– А сербский? – И сам же вспомнил прочитанное когда-то у незнакомого поэта:

 
      Учил я сербский стих.
      Как сербские слова тверды.
      Как мало гласных в них.
 
 
      Но как в бою они звучат,
      Тогда лишь ты поймешь,
      Когда в штыки идет отряд,
      По-сербскому – «на нож».
 
 
      Я понял трудный их язык,
      Народа дух открыв,
      Язык разящий точно штык:
      Срб. Смрт. Крв.
 

– Да, это язык народа, который всё время воевал за свою свободу, – сказал Станко, в глазах которого замерли не смевшие выпасть слёзы.

– История России – это тоже постоянная война, – добавил Павел, – а последние сто лет мы воюем сами с собой…

– И мы… Что важно для русской души, то важно и для сербской, говорил преподобный Иустин, – заметил Станко.

 
– В пучине племя русских, сербов —
От Колымы и до Бояны,
От Книна до Петровой тверди
Край освященный – рана в ране!
Без Радонежского, без Саввы
Возвыситься нам как над мукой?
И накануне Крестной Славы
Прошу: Лука, будь нам порукой!
 

– это Зоран Костич, на русском, – пояснил Павел. – А ещё недавно я читал новые стихи Радована Караджича…

– О нём теперь бояться говорить, – грустно сообщила Станка.

– Не поймают, – хитр оулыбнулся Станко. – Таких воинов теперь мало. Даже у нас.

 
– Стоит надеть военные башмаки,
Что словно свирепые псы,
Крепки и мощны
Ждут тебя на пороге,
Тут же помимо воли своей,
Ты снимешь ружьё со стены
И отправишься в свой путь
По разбитой дороге,
 

– это всё что я помню из этой книги.

Павел попытался напрячь память, но безуспешно.

– Вы знаете так много стихов наизусть, – признала Санка.

– Раньше знал много. Профессиональное. А теперь начал забывать. Не время для стихов – что ли?

– Если не будет времени для стихов и песен, значит – народ умер, – веско сказал Станко.

– А если везде, в каждой стране, в каждом городе будет одинаковый вид из окна, значит – умерло человечество, – подумала о чём-то своём Вера.

– Где-то под Белградом на белогвардейском кладбище похоронен мой двоюродный прадед, – вспомнил Павел. – Символично звучит: белогвардеец под Белградом.

– Там есть и красноармейцы, но много позже… – вставила Станка.

– Выпьем за них, – предложил Станко, – у меня давно не было разговора по душам.

Утерев ладонью густые седые гусарские усы, он вдруг затянул:

 
Тамо далеко, далеко од мора,
Тамо је село моје, тамо је Србија.
 

И уже на повторе второй строки песню подхватил пронзительный детский голос из соседнего сада.

 
Тамо далеко, где цвета лимун жут,
Тамо је српској војсци, једини био пут.
 

Станка, которая сначала слушала, тоже запела, но не в унисон, а в терцию:

 
О зар је морала доћ, та тужна несрећна ноћ
Када си драгане мој, отишао у крвави бој.
 

И вот уже, казалось, поёт всё побережье. Павел и Вера слушали, затаив дыхание, как многоголосно, наливаясь единой грустью и волей, звучит славная сербская песня.

 
Тамо далеко, где цвета бели крин,
Тамо су живот дали, заједно отац и син.
Тамо где хладна протиче Морава,
Тамо ми икона оста, тамо је моја слава.
О зар је морала доћ, та тужна несрећна ноћ
Када си драгане мој, отишао у крвави бој.
Тамо где Тимок поздравља Вељков-град,
Тамо ми спалише цркву, у којој венчах се млад.
Без отаџбине, на Крфу живех ја,
Али сам клицао увек, живела Србија!
 

«Живела Сербия», – унеслось в бездонное ночное небо, и наступила звонкая, как взмах сабли, тишина. Притихли даже цикады в садах. И Павел вдруг с грустью подумал: а могут ли так ныне запеть в русской деревне?.. Вспомнят ли слова народной песни?

3

«Она что, не могла позволить себе курорт подороже?», изумился Колин Уайт, заселяясь в двухэтажную гостиницу, напоминающую больше постоялый двор с шумным трактиром. Так, прямо напротив рецепции располагался кабак с деревянной резной мебелью, висящими из-под потолка кусками «пшута», и, главное, какими-то цыганскими музыкантами, которые начинали играть то ли славянские, то ли цыганские песни, как только Уайт появлялся. Хуже того, когда он отправился осмотреть местность, они вместе со всей своей духовой медью и барабанами двинулись за ним, играя не что-нибудь, а тему нашествия из седьмой симфонии Шостаковича. Потом играли переделанный на какой-то издевательский манер «Полёт валькирий», и почти постоянно продолжали горланить свои песни.

– Джордж! Я не могу тут работать! Я еду к тебе на Святой Стефан! Что? Меня преследует какой-то цыганский ансамбль. Я не знаю, как от него отделаться? Дать денег?

Сунув телефон в карман, он повернулся к музыкантам, которые неподалёку остановились выпить ракии из огромной стеклянной бутыли. Каждый делал помногу глотков, но бутыль весьма быстро шла по кругу. Стоило Уайту подойти к ним, она механически оказалась в его руках, и он чуть, было, не отхлебнул из неё, но вовремя опомнился.

– Вот! – с просветлённым лицом объявил он. – Деньги! – протягивая купюру в пятьсот евро.

— Money ! – обрадовался главный музыкант, скрупулёзно осматривая купюру. Потом продемонстрировал её всем и вдохновенно крикнул: — Money !

Музыканты тут же схватили инструменты и заиграли что-то ужасно знакомое, но опять же на свой цыганско-славянский манер. Но когда главный хриплым баритоном запел, Уайт с ужасом узнал, что он только что заказал одноимённую песню “Pink Floyd”.

- Money, get way… — пел главный . — Money – it’s gas…

Раздосадованный Уайт с ненавистью взирал на происходящее. Наконец ему пришла другая мысль: первая – достать из кошелька родные фунты, вторая – говорить на русском.

– Вот! Это не мани, это настоящие английские фунты! Разумеете? Вот – это вам! Всем молчать и стоять смирно! Ясно!

– Яволь! – подобострастно рявкнул старший, вытягиваясь по команде смирно, но, получив деньги, стал и эти купюры подробно просматривать на солнечном свету, под одобрительный ропот своих коллег. Уайт криво ухмыльнулся и пошёл своей дорогой. Но стоило ему сделать несколько шагов, как за спиной заунывно зазвучало: “ God , save the Queen ” в стиле похоронного марша. Колин замер на месте, не решаясь повернуться. Пусть лабают, что хотят, лишь бы не шли по пятам. Сделал снова несколько шагов. Музыка изменилась, плавно перейдя в “ Thank you for the music ” из репертуара знаменитого шведского квартета.

– Я уеду из этой гостиницы! Это фарс какой-то! – орал в трубку Уайт, жалуясь Истмену.

– Справедливый там живёт?

– Там! Здесь! Но я могу наблюдать за ним из другого места.

– Колин, сезон ещё не начался, и они просто выжимают из немногочисленных туристов всё, что можно. Относись к этому спокойнее.

– Хорошо тебе давать советы из пятикомнатного покоя с видом на море, а у меня какой-то коровник за окном!

– Колин, осталось немного, потерпи. Расслабимся, отдохнём.

Несколько успокоило Уайта событие, свидетелем которого он стал на следующий день. Цыганский джаз-банд окружил в холле справедливого, добиваясь от него – какой инструмент он носит в лаковом кофре. «Ствол!», испугался сначала Уайт. Но Справедливый спокойно расстегнул замки и открыл на общее обозрение… саксофон. «Ах да, албанцы должны привезти нам стволы одновременно», вспомнил Уайт и тут же удивился предусмотрительности Справедливого, которого теперь никто не будет спрашивать, что он таскает в кофре. Надо и для себя придумать что-нибудь подобное. Другое дело, что музыканты тут же предложили сыграть какую-нибудь пьесу, и Уайт даже чуть согнулся, как будто его пнули между ног. Теперь, полагал он, снайпер вынужден будет сочинять неправдоподобные нелепицы для чего ему саксофон. Но Справедливый вдруг сел на табурет в окружении галдящих цыган и начал выдувать знакомую тему. Постепенно она стала обрастать сопровождением, и в итоге хоть и не очень складно, но зазвучала пьеса из известного фильма «Arizona Dream». «С ума сойти», – подумал Уайт, торопливо удаляясь, пока музыканты не заставили его стучать в какие-нибудь литавры, потому как ничего другого ему нельзя было доверить.

Вечером, когда он вернулся в гостиницу, портье заговорщическим тоном спросил его:

– Мистер Уайт, сэр, сегодня самое время заказать девушку в номер.

– Зачем девушку? Почему самое время?

– Девушку? – искренне изумился портье. – Потому что у нас не принято заказывать мальчиков. Самое время, потому что сегодня это можно сделать в полцены!

– Сегодня?

– Да, сегодня! В полцены! Все иностранцы хотят попробовать горячих сербок. Медь с молоком! Метр восемьдесят! И наши девушки очень цивилизованные! Оч-чень! Англичанки, простите сэр, белые, угловатые и носатые. А эти… О! – портье похотливо облизнулся. – У них каждая складочка загорела!

Уайт вдруг поймал себя на мысли, что действительно представляет себе упругое загорелое тело, пришлось даже встряхнуться и решительно заявить:

– Я отдыхаю, в том числе от женщин. Понимаете?

– Анденстенд, андестенд… – задумчиво потянул портье. – Но у местных жителей может сложиться о вас неправильное впечатление. Ну… что вы обходитесь своими руками или вообще…

– Что вообще? Мне наплевать, что подумают обо мне местные жители. Я приперся сюда в апреле, чтобы не видеть толпы туристов и дышать морским воздухом. Я заплатил за это!

– Разумеется, сэр. Никаких проблем, сэр. Но сегодня вполцены, сэр… – портье представлял собой весьма жалкий вид, как будто у него отобрали последний кусок хлеба.

Уайт остановился в раздумьях, и, немного погодя, принял решение:

– Ладно, присылайте свою… вполцены…

Он успел сбросить только ветровку и хлебнуть минеральной воды, как в дверь постучали.

– Войдите! – небрежно скомандовал англичанин и через секунду оторопел.

В комнату вошла, если можно употребить в буквальном смысле это слово, действительно прекрасная загорелая девушка, но на костылях! Она была одноногой. Под лёгким сарафаном угадывалось великолепное тело, «стойкая» грудь с клубничными вершинами, но не было одной ноги чуть выше колена.

– В чём дело? – изумился шпион.

– Это я. Меня зовут Вишня. Я вполцены, потому что мне надо раскидывать не две ноги, а всего одну.

– А… Э… О… Какого чёрта!? Это издевательство?

– Нет, сэр. Всем надо жить и работать. Я очень хорошо работаю. До попадания натовской бомбы в наш дом я работала моделью. Но взрыв изуродовал мою ногу.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт!

– Не стоит так волноваться. Я цивилизованная. Видите, – она кивнула на свой обрубок, – как меня приласкала цивилизация. Говорят, что английские лётчики даже написали на бомбе поздравление для Вишни: «С Пасхой Христовой»! Весёлые ребята, правда?

– Идиоты! – вынужден был признать Уайт. – Вообще-то я не помышлял о сексе даже с двуногой… Думал, дам ей задание погладить мои вещи.

– Для этого в гостинице есть Бранка. А мне на одной ноге неудобно. Хотя я могу стоять, как стойкий оловянный солдатик. – И тут Вишня браво отбросила костыли и, оставшись на одной ноге, спустила с плеч лямки сарафана, отчего он вуалью скользнул к единственной ступне.

Несомненно, до ранения это была удивительной красоты девушка.

– Чёрт! – ещё раз выругался Колин Уайт, который не знал, что ему делать и даже позабыл, что никогда не повторяется в ругательствах. А он редко не знал, как поступить в той или иной ситуации. – Обычно девушки приносят с собой презервативы… – несмело попытался выкрутиться шпион.

– Вот, – сказала она, – вытаскивая упаковку из-под лямки стрингов. – Вполцены… Одна нога здесь, другая – там! Никто не может так далеко откинуть ногу, как я!

– One-legged berry cherry…

4

Джерджи объявился на следующий день. Он прислал смс-сообщение и назначил встречу в Будве в полдень. Уайту пришлось нанимать единственное и раритетное такси в посёлке – кабриолет, сделанный из «Москвича-412», да ещё покрашенного в броский ярко-жёлтый цвет. Успокаивало одно, Павел и Вера тоже катались на этом динозавре советского автопрома и, похоже, их это искренне забавляло. Значит, никто не будет воспринимать его поездку, как деловую. Сам таксист и владелец авто – Лука – называл своё четырехколесное чудо promenade limousine, и брал за пару часов катания вдоль «ядрански пут» ни много ни мало сто евро. Столько же он нагло запросил с Уайта, но тот торговаться не стал, а попросил Луку подождать его в городе, чтобы с ним же вернуться.

Джерджи ждал его в кафе, уже заказав две чашки кофе. Он знал, Уайт никогда не опаздывает, поэтому не опасался, что кофе остынет. Одетый в джинсовый костюм, с сигаретой в зубах он напоминал беспечного хиппи, прожигающего время. Когда Уайт сел напротив него, он не преминул съязвить:

– Колин, даже на берегу Адриатики, ты не снимаешь темный костюм. Ты смотрел «Люди в черном», Колин?

– Смотрел, Джерджи, смотрел. Более того, я сказал Томми Ли Джонсу, что вторая часть полное дерьмо!

– Ты знаешь Томми Ли Джонса?

– Лучше, чем тебя. Чем порадуешь?

Джерджи ногой перепихнул под столом спортивную сумку в сторону Уайта. Тот, расстегнув молнию, молча заглянул внутрь: две снайперки и «беретта» с глушителем.

– Сколько?

– Десять тысяч евро, – не моргнув глазом, ответил албанец.

У выдержанного Уайта подпрыгнули брови:

– Это в два раза дороже, чем стоит!

– Хорошо, я увезу заказ обратно. Мне пришлось вытащить эти игрушки из партии для Косово. Поэтому в стоимость входят неустойка и другие накладные расходы.

– Ладно, – отмахнулся Уайт, доставая чековую книжку. – Когда вы все тут навоюетесь?

– А мы с черногорцами не воюем, а торгуем. С ними бессмысленно воевать, как и с нами. Они такие же как мы. Упрямые. А вот чек, Колин, оставь себе, мне нужны наличные.

– Ты что, не доверяешь?

– Доверяю, но сегодня нужны наличные.

– У тебя не будет проблем с обналичиванием этого чека. Не один банкомат не даст мне такую сумму.

– Да, – согласился Джерджи, – ты прав. Тут во всех банкоматах может не оказаться такой суммы. Ладно, выписывай чек, но на пятьсот евро больше, я не рассчитывал тратить время на такую чепуху.

– Чёртов албанец! Тебе бы с евреями торговаться. Игрушки, надеюсь, качественные?

– В масле ещё. Но пристреляны, как ты и просил. – Джерджи внимательно посмотрел на чек и, удовлетворённо хмыкнув, сунул его в нагрудный карман джинсовой куртки. – Приятно работать с тобой, Колин.

– Не могу тебе ответить такой же любезностью, Джерджи.

– О! Я забыл, что ты джентльмен, и если тебе приходится наживаться на войне, ты восемь раз в день моешь руки.

– Деньги не пахнут, сказал император Веспассиан, когда вводил налог на уборные.

– А я, кстати, планирую открыть бизнес с биотуалетами, – поделился Джерджи.

– Тротил и наркотики там будут вместе с туалетной бумагой?

– Надо об этом подумать, – вдохновился идеей албанец.

Когда Колин с грохотом закрыл за собой дверь развальни-кабриолета, Лука, бросив взгляд на сумку в его руках, невозмутимо спросил:

– Купили наркотики или оружие?

– ? – нахмурил брови Уайт.

– Ну вы же взяли эту сумку у албанца, значит, купили либо то, либо другое.

– Бог мой! Что за удивительная страна?!

– Черногория. Мы запах оружейного масла чуем лучше, чем запах сливовицы и вкусного обеда. Не переживайте, я не побегу в полицейский участок.

– Сколько? – устало спросил Уайт.

– Сто евро.

– Окей.

Но самое удивительное ожидало британца, когда он вошёл в гостиницу. У стойки бара и за столиками галдела толпа людей, одетых в немецкую форму времён Второй мировой. На столах, помимо напитков и закуски, лежали автоматы MP-38 и немецкие карабины. Галдёж стоял, как на сербском, так и на немецком.

– Что это за ряженые? – спросил раздражённо у портье Уайт.

– Это, сэр, кино. Будут снимать кино. Немцы воюют с югославскими партизанами. Красивый бой. Партизаны победят. Я тоже буду участвовать в массовой сцене. Не хотите открыть второй фронт? – улыбнулся портье.

– Что? – не понял шутки Уайт. – Я должен отдохнуть, они долго будут шуметь?

– Я попрошу их быть тише, сэр. Скажу, чтобы вас никто не беспокоил. До июня тысяча девятьсот сорок четвертого года. Черчилль ведь хотел открыть второй фронт на Балканах. Так что можете отдыхать спокойно, сэр.

– Да уж, а то пришлёте очередную проститутку в инвалидном кресле, – недовольно пробурчал Уайт, поднимаясь на второй этаж по скрипучей деревянной лестнице.

Из номера он позвонил Истмену.

– Джордж, сумасшедший дом продолжается. Тут намериваются снимать кино, батальные сцены.

– Справедливому это не помешает, а тебе?

– Ночью я подготовлю позиции, и для тебя – тоже, – оставил без внимания колкость друга Уайт.

– Хорошо.

– Ты любишь провожать закат?

– Да.

– А я нет.

– Почему?

– В глаза слепит, целиться неудобно, – открытым текстом заявил Уайт и отключился.

5

Солнце действительно нещадно слепило, расплываясь оранжевым маревом над западными вершинами гор. И всё же Уайт профессионально выбрал обе позиции. Позиция Справедливого была на скалистом уступе полусотней метров ниже. Причем находящегося ещё выше Уайта он мог только чувствовать, если у него было то самое звериное чутьё, о котором упоминал Джордж. Кусок дикого пляжа, куда каждый вечер приходили Павел и Вера, был, как на ладони. К нему, оставляя позиции в стороне, спускались с двух сторон две тропинки. На противоположной стороне тоже был удобный схрон, но он был только один. И был почти напротив верхнего, что могло открыть второго стрелка. Сам пляж целиком просматривался со склона, вдоль которого тянулся Адриатический тракт – «Ядрански пут». Истмен проедет мимо на машине, любуясь достопримечательностями. Потом, когда найдут тела Павла и Веры, он будет уже далеко.

Устроившись удобнее, Уайт наслаждался шепотом природы. Что-что, а красота была здесь необыкновенная. Дотянуть бы ещё до её уровня ненавязчивый черногорский сервис, и можно приехать сюда коротать годы на пенсии. Если, конечно, дядя Сэм не вздумает начать отсюда новую мировую заварушку, как уже было когда-то в Сараево.

Справедливый появился минут за двадцать до времени «Ч». Откопал в камнях завёрнутую в тряпьё винтовку, неторопливо проверил прицел. Кто его знает – про чутьё, но воля и нервы у него были железные. В какой-то момент Уайт испугался. Справедливый лёг на спину и внимательно осмотрелся по сторонам. Так, что британцу показалось, он засёк его позицию. Но тот вернулся в исходное положение.

«Чёрт! Такой день! Такое спокойствие и умиротворение, а тут…», Колина Уайта охватила странная сентиментальность. Вот уже появились Павел и Вера, остановились в метре у кромки моря. Павел, как обычно (так он делал уже несколько дней подряд), обнял Веру со стороны спины. Они стояли, о чём-то шептались, наблюдая за горизонтом, а Справедливый начинал целиться. По договору он должен был поразить обе цели одной пулей. У Джорджа была нездоровая фантазия, в сущности, бзик по этому поводу.

Где-то за спиной, в Будве ударил колокол.

6

– Помнишь, как там? – спросил Павел. И сам продолжил: – Солнце гасло, медленно погружаясь в морскую гладь горизонта, и розовые всполохи на небе писали обещание завтрашнего дня. Они стояли на опустевшем берегу в обнимку, провожая солнце. За их спинами тихо шумел листвой искалеченный людьми рай. Они ничего не ждали, потому что у них было всё. В недалёкой церквушке ударил колокол, созывая мирян на вечернюю службу…

– Помню, – подтвердила Вера, – пуля вошла в его сердце со стороны спины, а из её сердца вышла там, где грудь расходится прописной кириллической буквой «л».

Павел нежно нашёл рукой это место.

– Не трогай, собьёшь пластырь, что-нибудь не так пойдёт, и тогда в нас будут стрелять по-настоящему. Па, это больно, когда эти пластыри взорвутся?

– Немного. Чуть меньше, чем умереть.

– Перестань, – Вера едва сдержала смех и страх.

– Падай красиво… Кровь будет видно с обеих сторон.

Благовест ударил в пятый раз….

– Готова?

За спиной прозвучал хлопок выстрела, одновременно с ним ударил колокол, приклеенная на пластырь пиротехника разлетелась на части, заливая кровью тела Павла и Веры. Дальше оставалось только красиво упасть.