Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

3

Они встретились в метро с тщательным соблюдением конспирации. Сначала вошли в разные вагоны, потом вышли на одной станции, затем перешли на другую линию, постоянно проверяясь: нет ли хвоста, и только потом вошли в один вагон. В последний.

– Вообще-то я не прихожу на личные встречи, если бы не мой долг, – сухо сказал Справедливый, – да и зачем эти шпионские игры?

– За мной запросто может наблюдать эфэсбэ, – ответил Джордж Истмен, – поэтому мутная вода никому из нас не помешает. Ты не выполнил свою часть договора.

– Форс-мажорные обязательства… Я не виноват, что в нашем деле появляются Александры Матросовы.

– Можно было сделать второй выстрел.

– Нельзя, меня бы сразу вычислили. У меня есть свои правила работы. И ещё: вы нарушили правила. Зачем нужен был глупый залп в аэропорту? Уж там-то точно работал не профи.

– Я заплач уза неудачную работу на севере. А в аэропорту… Ну да – не профи… во всяком случае не снайпер, но тоже неплохой стрелок. Просто я не люблю, когда мои планы не выполняются. Итак, я заплач у…

Справедливый выдержал паузу, вглядываясь во мрак тоннеля за окном.

– Для того чтобы я остался должен? – наконец сказал он. – Вы полагаете, что все и вся работают и живут исключительно ради денег?

– А вы работаете по какому-то другому поводу?

– Когда я работаю по вашим коллегам или политикам, я совмещаю приятное с полезным, – бесцветно, но твёрдо сказал Справедливый.

Мистер Истмен посчитал, что неуместное в деловом разговоре лирическое отступление затянулось, и снова вернулся к задаче:

– Ориентиры меняются.

– Да, но не меняются мои правила. Я не работаю с невиновными. Ни при каких обстоятельствах.

– Знаю я, что ты справедливый. Потому и обращаюсь, что не хочу иметь дело с теми, у кого принципов нет. Человек из ниоткуда хочет взять всё, включая мою жену.

– У Джорджа Истмена нет жены, – напомнил Справедливый.

– А ты не должен Джорджу Истмену, ты должен Георгию Зарайскому.

Некоторое время они молчали, переваривая и взвешивая каждый свою часть аргументов и правил. Затем мистер Истмен посчитал, что его собеседнику нечего противопоставить озвученным доводам и, направляясь к выходу, обронил в приказном тоне:

– Информация упадёт на электронный ящик в Интернете.

Справедливый проводил его ничего не выражающим взглядом и снова стал смотреть в окно.

4

Войдя в кабинет после долгого отсутствия, Вера Сергеевна впервые за всё время почувствовала себя не в своей тарелке. И даже заботливая Клавдия Васильевна с её доскональным отчётом, терпким кофе и экстрасенсорной предупредительностью не вернули её в знакомую колею. Почти пропуская мимо ушей щебетанье секретарши, Вера задумчиво смотрела в окно, пытаясь определить, что же она здесь делает? Что делала все эти годы? Была ли жизнь, которую она считала своей жизнью, собственно, её жизнью? Жизнью Веры Зарайской? Или это было неукоснительным выполнением неписанных норм и правил, которые следует считать обстоятельствами и событиями жизни? Для чего была эта стремительная и беспощадная гонка за прибылью? Для того чтобы оставаться на какой-то из ступеней социальной лестницы и пользоваться определённым для этой ступени комфортом? Но комфорт этот теряется и размазывается в бесконечной суете, ворохе входящих-исходящих бумаг, трезвоне-пиликанье телефонов, нервотрёпке с налоговыми органами, штурмах тендерных комиссий, подкупе чиновников, в мелких и крупных подлостях недобросовестных партнёров и конкурентов, а главное – в какой-то особенно беспросветной тупости нового общественного устройства, когда даже его самые рьяные апологеты не знают чего ждать от завтрашнего дня. Нет, частная собственность это вовсе не плохо, если только человек не становится личной собственностью своей частной собственности. Маммона не требовал денежных подношений, ибо сам был деньгами, он высасывал мозг и душу. Вера знала, современному бизнесмену нельзя ни о чём таком думать, во всяком случае, долго, иначе он перестанет им быть. Просто выпадет из системы. «Бессмысленность любого накопления», вспомнилась философская тирада Павла. «В моём случае – бессмысленность вдвойне, нет детей, оставить некому». Вера глубоко вздохнула и, наконец, заметила, что Клавдия Васильевна замолчала и смотрит на неё настроженно-вопросительно.

– Что-то случилось, Вера Сергеевна?

– Это было давно, я просто вспомнила, – растерянно улыбнулась Вера. – Вот что, Клавдия Васильевна, пусть главбух и экономист подготовят мне отчет за первый квартал, даже в сыром виде, и соедините меня с президентом Ханты-Мансийского банка. Скажете, Зарайская по личному вопросу.

– Ясно.

Когда Клавдия Васильевна была уже на пороге, Вера остановила её неожиданным вопросом:

– Клавдия Васильевна, если б вам пришлось выбирать: любовь или деньги, что бы вы выбрали?

Секретарша замерла, не в силах осознать серьёзность и глубину вопроса, а главное – его своевременность. Но постепенно лёгкий испуг на её лице сменился грустью.

– Вера Сергеевна, мне проще, у меня ни того, ни другого никогда не было, – напомнила она. – Но если б выбор был, я, конечно же, выбрала бы любовь. Может, это и неправильно, просто потому, что я не ощущала веса денег, но когда тебе далеко за сорок, а ты одна… Вам-то, Верочка Сергеевна, грех жаловаться, с вашими внешними данными вы мужиков можете поротно строить.

– Мне не надо поротно, мне, как и всем нормальным бабам, надо одного, настоящего и любящего, – призналась ей в ответ Вера. – Богатые тоже плачут, Клавдия Васильевна, хоть это и банально. А я богатой стала благодаря двум свидетельствам: свидетельству о браке и свидетельству о смерти. Какой-нибудь дурочке, ахающей над гламурными журналами, моя судьба покажется счастливым лотерейным билетом. А мне… Мне кажется, я потеряла всё в обмен на бизнес…

– Вы изменились за эти дни. Очень заметно.

– Нет, Клавдия Васильевна, я просто вспомнила, какой я была. Может быть, какая я есть.

– Я тебе скажу, какая ты есть! – в кабинет без приглашения, бесцеремонно потеснив Клавдию Васильевну, ввалилась Лена Солянова.

Вера только покачала головой.

– Ты даже не пригласила меня на похороны! – продолжала атаку подруга.

– Похороны – не свадьба, чтобы на них приглашать. Могла и сама прилететь.

– Да я вчера только узнала! Хромову дозвонилась. Твой-то мобильник мёртвый. Как он умер? Что произошло?

– Да никто толком не знает. Сердечный приступ в подъезде…

– По его сердцу можно было Куранты сверять… А ты, подруга, и на свадьбу не пригласишь. Я ей, понимаешь, мужика нашла, а она теперь меня по боку!

– Лена, кончай трындить… Я ещё сама ничего не знаю. Да и говоришь ты так, будто у меня в одном месте так чесалось, что без мужика – ну никуда.

– Тем более, я тебе не просто мужика нашла, человека! – со значением подчеркнула Солянова.

– Век не забуду, – отмахнулась Зарайская.

– Ладно, Вер, ну скажи, что у вас складывается?

– Ничего. Он пишет, я вот тоже на работу вышла. Правда, такое ощущение, что не на свою. Плюс к тому – охота на Хромова, какая-то несуразная, нелепая смерть Михаила Ивановича, странный запой Словцова…

– Он всё-таки алкоголик! Витя так и сказал мне: если мужик не пьёт, значит, алкаш. Но это не значит, что плохой мужик.

– Да запой странный, он также резко остановился, как и начал. Я даже не заметила, пил ли он на поминках, а теперь снова отказывается, нос воротит, будто не пил никогда.

– Вера, а самое-то главное!? Ну?

– Лена, у тебя самое главное – постель? Стихи он читает в постели, устраивает?

– Круто! До, во время или после?

– Вместо!

– Зарайская, ты меня не дразни! Я про любовь, а ты мне про фигалогию. Скажи просто, тебе с ним хорошо?

– Да, мне с ним хорошо. Довольна?

– А мне-то чё довольной быть, я с ним не пробовала.

– Я щас Виктору позвоню, настучу про твой нездоровый интерес.

– Мама, я лётчика люблю, – пропела-хихикнула Солянова. – Звони, может, хоть приревнует для разнообразия.

– Лен, а теперь сосредоточься, и ответь мне, как подруга, только очень серьёзно. Без ерничанья твоего вечного.

– Ну? – максимально настроилась Лена, выдавливая на лицо серьёзность.

– Я хочу всё бросить, весь этот холдинг долбанный, всю эту возню вокруг бесконечного деланья денег: товар – деньги – товар штрих…

– И что? В шалаш?

– Ну не совсем, но куда-нибудь, где потише и поскромнее… Понимаешь, я точно знаю, мне всё равно придётся выбирать, либо деньги, либо он.

– А ты уверена, что он – это навсегда?

– Сейчас это не имеет значения. Дело в том, что после встречи с Павлом поменялось что-то внутри меня. Как если б у планеты в одночасье поменялись полюса…

– Верка – ты больна!

– Согласна. Если любовь можно считать формой заболевания. Лен, я полюбила, может, в первый раз в жизни.

– А он – во второй? – с сомнением сказала Солянова.

– Да пойми ты, это неважно! Я люблю – и этого достаточно.

Лена смотрела на подругу с тревогой и восхищением.

– Вер, вот даже сейчас я тебе завидую! Вижу, соберись твой Словцов завтра на Марс, ты напросишься с ним. А меня Солянов даже на кукурузнике не смог уговорить полетать.

– Ну это потому что ты залетела ещё до этого, – улыбнулась Вера, – и тебе полёты в это время были противопоказаны.

– Точно, я даже на солёные огурцы смотреть не могла…

– Вера Сергеевна, Дмитрий Александрович на линии! – сообщил селектор голосом Клавдии Васильевны.

Вера рванула телефонную трубку к уху, взглядом давая Елене понять: не мешай, молчи.

– Слушаю тебя, Вера Сергеевна? – мягким баритоном пропела трубка.

– Здравствуй, Дима, как твои дела?

– Великолепно, спасибо. Пока ещё не у прокурора. У тебя как?

– По-разному… Найдёшь для меня полчаса?

– Для тебя – хоть вечность. Давай завтра, часиков в одиннадцать, устроит?

– Устроит. Спасибо.

– Да не за что. Жду тебя.

– До свидания.

– Ага. До свидания.

Вера положила трубку и долго смотрела на неё, словно таким образом можно было передать мысли, или наоборот заранее считать ответ на интересующий вопрос.

– Вер, по тебе вижу, что ты что-то задумала.

– А ты не видь, пожалуйста, живи, как обычно, очень тебя прошу. Это важно, Лен. Ладно?

– Вер, да я ради тебя могу год с дурацкой улыбкой на лице ходить!

– Вот и походи пару недель, хорошо?

– Хорошо. Но если вздумаешь слить свой холдинг, меня не бросай?

– Лен, о чём ты?

5

Иногда всё хочется остановить. Именно остановить. Начать, наверное, нужно с планеты. Фига ли она так безотчётно крутится? День-ночь, день-ночь, месяц-год, жизнь-смерть… И где тот Фауст, который должен прокричать: остановись мгновение, ты прекрасно!? Ибо «свистят они, как пули у виска»…

Когда Павел садился писать, неожиданный восторг творчества мог резко смениться необъяснимым раздражением на всё. Даже на вращение Земли. Но сейчас он хотел остановить время не столько из-за пробуксовки сюжетных линий романа, сколько из-за неопределённости в отношении самого себя. Он спускался вниз, садился перед плазменным экраном телевизора и смотрел, как наступает Апокалипсис. Земля и без Словцова вращалась как-то не так. В Европе уже в конце марта стояла аномальная жара, то тут, то там происходили наводнения, по всему свету просыпались вулканы, на побережья обрушивались цунами, по Америке очередью шли торнадо. И все сюжеты о природных катаклизмах тут же сменялись бреднями об экономическом развитии, удвоении ВВП, расширении ВТО, саммитах большой восьмёрки, расширении ЕЭС и НАТО на восток… Словом, прогресс не замечал своих убийственных шагов по планете.

Лиза присела рядом на диван и также обречённо посмотрела на экран.

– Конец Света? – спросила она, читая его состояние.

– Похоже, – отвечал Павел.

– Вот наступит Конец Света, а у меня так и не было счастья. Я одна. Скажи мне, Павел Сергеевич, в чём такая разница между мной и Верой?

– Лиза, ты прекрасна, как безупречная конфетка. И тебя хочется съесть всю и сразу. А Вера? Когда находишься рядом с Верой, конфеток не хочется. А хочется просто быть рядом с ней.

– И как стать такой, как она? Что ещё нужно? Изнутри светиться?

– Не знаю, это внутреннее. Чисто женское. Метафизика. Исследованию и объяснению не поддаётся.

– Всё правильно, как посмотрит на меня мужик, я сразу вижу – трахнуть хочет, аж из штанов выпрыгивает. Но потом у него рожа, будто он шоколада объелся, а ему ещё чего-то должна.

– Лиза, не бери в голову. Всё у тебя будет. Просто ты всю жизнь охотилась за богатыми принцами, а богатые принцами последнее время не бывают. Так, торгаши, бандиты, аферисты… Чего ж ты от них хочешь? Ведь ты бы не пошла замуж за нищего студента, который сочинял бы тебе стихи?

– Теперь? Теперь пошла бы…

Вечером Вера застала Павла в заторможенном состоянии над ворохом бумаг. Часть из них была беспощадно изорвана на клочки, экран ноутбука дремал, находясь в спящем режиме. Павел был где-то глубоко внутри себя, но явление Веры мгновенно вернуло его на поверхность.

– Я сегодня крутил со всех сторон сюжет. Не стал бы тебе говорить, но ты уже начала читать, нарушив определённые правила. Это как к беременной приставать с УЗИ. Дай посмотреть…

– Па, ты же сам разрешил?

– Да нет, милая, я не в претензии. Просто, сведя концы с концами, увязав всё, я вдруг пришёл к неожиданному выводу. Тебя он может шокировать. Но если писать роман или снимать фильм, то сюжет может в этом случае повернуться только так и никак иначе. Это, как чутьё. Впрочем, ты фаталистка, тебе и без меня это понятно. Хороший читатель всегда знает, чем кончится плохой детектив. Я сегодня написал концовку романа, опустив промежуточные главы. Просто вдруг повеяло какой-то непреодолимой сентиментальностью, я написал концовку и понял, что такой она не будет никогда, потому что не может быть…

Вера взяла со стола часть разорванного листа и начала читать. Павел умолк. «… Пляж небольшого городка. Солнце гасло, медленно погружаясь в морскую гладь горизонта, и розовые всполохи на небе писали обещание завтрашнего дня. Они стояли на опустевшем берегу в обнимку, провожая солнце. За их спинами тихо шумел листвой искалеченный людьми рай. Они ничего не ждали, потому что у них было всё. В недалёкой церквушке ударил колокол, созывая мирян на вечернюю службу…»

– Что тебе здесь не нравится? – спросила Вера, с недоумением отрываясь от обрывка.

– Слащаво. Как в женском любовном романе.

– Не знаю, я таких не читала…

– Дело не только в этом. Сейчас я тебе задам вопрос, от которого ты можешь впасть в ступор, но постарайся… Даже не знаю…

– Какой вопрос?

– Какое место в твоей жизни будет занимать купленный по объявлению, как крепостной, Павел Словцов, если окажется, что Георгий Зарайский жив?

Вера действительно впала в ступор. Она с испугом пыталась постигнуть суть вопроса.

– Паш, ты отдаешь себе отчёт?

– Нет, себе нет, я отдаю его тебе. – Он достал из-под вороха листов фотографию в рамке. – Извини, что похозяйничал в твоей спальне. Это он?

– Он.

– Тогда мистический фатализм складывающегося сюжета заключается в том, что этого человека я видел в свой первый день в Ханты-Мансийске в компании Егорыча. Правда, говорил он исключительно на английском языке. Как две капли воды… Только нынешняя капля немного состарилась…

– Павел, это просто какое-то совпадение, бывают же похожие люди. – Вера не могла выйти из заторможенного состояния.

– Бывают. Но если принять мою версию, то станет понятно, кто и почему стрелял в Хромова. Я из-за тебя тоже взялся бы за оружие. Самое смешное, что пуля, отправленная Хромову, в сущности, попала по назначению. – Он потёр место ранения на плече. – Мою версию может подтвердить только моя смерть, – невесело закончил Павел.

– У тебя богатое воображение… Но я видела своими глазами, как он, именно он садился в машину, я видела, что от неё осталось… От всех от них. Павел, этого не может быть.

– Напротив, всё невероятное в какой-то момент легко становится банальным.

– Прошло восемь лет!

– Которые нужны были ему, чтобы вжиться в лицо другого человека. Привыкнуть к новому имени. В конце концов, стать гражданином другого государства…

– Если это возможно… Если это правда… То я мстила… Я мстила, Павел… Что теперь делать? – Вера опустилась на кровать, закрыв лицо ладонями.

– Ждать. Он придёт. Обязательно придёт. Он вернулся из-за тебя. Но, скорее всего, вернётся, когда не будет меня.

Вера машинально подняла с пола ещё один обрывок романа, прочитала одну из строчек и вдруг холодно, почти зло возмутилась.

– Почему вы, писатели, так склонны к трагедии! Кому нужны ваши плохие концовки? Что? В жизни всё так плохо?! Вы буквально мочите своих героев, оставляя читателя в таком расположении духа, что лучше бы он не брался за ваши книги. А он, между прочим, деньги за неё заплатил. Такое чувство, что вас всех обидели в детстве, или вы по Фрейду обиженные. Вот Пушкин, не мог, что ли, закончить «Евгения Онегина» счастливой любовью?

– Это не тот пример, – тихо возразил Словцов, – Татьяна действительно не могла перешагнуть нравы того времени, а писал роман не Казанова. Не Боккаччо даже.

– Ну а вам-то, современным инженерам человеческих душ, кроме Ромео и Джульетты ничего на ум не приходит?

– Я потому и порвал, что мне не нравится. Слащавого киселя не хочется, но и болотная тина надоела. Нужна здоровая ирония…

– Надо же, – не могла успокоится Вера и прочитала фразу, – «пуля вошла в его сердце со стороны спины, а из её сердца вышла там, где грудь расходится прописной кириллической буквой «л». Ну, надо же.

– Да я вообще не мог… Хреново у меня с этой анатомией. Он её со спины обнимал, они на море смотрели… Одной пулей – обоих… Хоть и драма, но всё равно кисель… Мыльная опера! Вот и порвал. Зачем читаешь?

– Ты их лучше отрави, меньше анатомии будет. Буква эль… Филолог-патологоанатом!

Вера вдруг успокоилась и погрузилась в какие-то свои мысли. Павел тоже умолк, собирая и комкая разорванные листы, чтоб не раздражали Веру своим похоронным видом.

– А сцена у моря мне понравилась… А ты – пулю… – снова заговорила Вера, но уже спокойно. – Если б Зарайский был жив, в меня он стрелять бы не стал. Я почему-то уверена.

– Нельзя отождествлять автора и лирического героя. Там – не мы, – кивнул Павел на скомканный ворох бумаг.

– Там – немы… – соединила слоги Вера, придавая иной смысл, – они не могут возразить своему творцу, а мы? Он нас пишет? Или мы уже написаны? И как ни дрыгайся, точка уже стоит? Ты, Павел, моделируешь ситуации своих героев. Говоришь, нельзя отождествлять, я не отождествляю, я подразумеваю. И ты подразумевал…

– Сотни писателей стоят перед стеной сюжета, как перед стеной плача. А тут… Не воспользоваться таким подарком? Но наш собственный сюжет сейчас зависит только от одного человека – от тебя. Твое единственное слово – и я исчезаю из твоей жизни раз и навсегда, как бы больно мне не было. Без утешительных призов и компенсаций. А ты возвращаешься к покойному, но законному мужу.

– Ты хоть слышишь, что ты говоришь? – сквозь туман бессмысленности перед глазами спросила Вера.

– Слышу и даже отдаю себе отчёт.

– Знаешь, я хотела уехать. С тобой. Хоть на край света. Жить тихо и скромно. Я полагала, что мы оба занимаем сейчас не своё место. Уж я – точно. Нас не может быть в данное время в данных обстоятельствах в данном пространстве. И я хотела подыскать нам свободное место под солнцем, как бы банально это не звучало. Посмотри на меня: ну какая я бизнес-леди? Я просто смогла перепрыгнуть саму себя, чтобы занять несоответствующую себе нишу. Думая, что удерживаюсь где-то наверху социума, в действительности я пребывала на дне.

– Над не…

– Не смешно. Твоё появление заставило меня остановиться. Ещё немного – и я превратилась бы в загнанную лошадь. Я смогла оглядеться по сторонам и вдруг поняла, что почти весь наш народ похож сейчас именно на табун. Табун, который несётся неведомо куда, главное – чтобы травка была под копытами. День ото дня он редеет, но каждого в отдельности занимает только один вопрос – что он будет иметь завтра. Не в вечности, а завтра. Когда ты вошёл в мой кабинет, ты мне представился инопланетянином. В твоих глазах не было этой всепоедающей суеты! Ты, говоря образно, сидел где-то на холме, и смотрел, как внизу проносится табун, в глазах твоих была ирония, потому что ты знал, впереди – пропасть.

– Так масштабно я не мыслил, – признался Павел.

– Но чувствовал!

– Да, что-то такое было.

– И глядя на тебя, я вдруг подумала: вот человек, который может утром выйти из дома и увидеть небо! Остановиться на крыльце и увидеть! Другие в это время уже будут нестись, ради обманчивого шелеста купюр, которых никогда не бывает столько, сколько нужно для счастья. Потому что счастье не в деньгах и не в их количестве, как перефразирует дурацкая шутка. Я… – Вера осеклась, утратив напор мысли. – Я не знаю, что такое счастье.

– А я однажды задумался: а был ли счастлив на этой земле Сам Бог? Был ли счастлив на этой Земле Христос? Произнесено ли хоть раз в четырех Евангелиях слово счастье? Прости меня, Господи, что мерой своей вторгаюсь в Промысл твой… И всё же… В Библии «счастье» – это одно из самых редких слов! В ветхозаветной Книге Премудрости Иисуса, сына Сирахова, я прочел следующее: Во дни счастья бывает забвение о несчастье, и во дни несчастья не вспомнится о счастье… А в неканонической книге Иудифи сказано: И доколе не согрешили пред Богом своим, счастье было с ними, потому что с ними Бог, ненавидящий неправду. – Павел взял паузу, чтоб Вера поняла, о каких высотах он говорит. – Счастье – от словосочетания сей час. То есть – только временно! На сей час можно быть счастливым, но уже через минуту всё может быть по-другому. Поэтому, гнаться за счастьем, то же самое, что гнаться за материальным достатком, о котором ты говорила.

– И что остаётся?

– Остаётся – любовь. При этом никто ею не обделён. Поэтому и есть понятие «несчастная любовь». К ней чаще всего относят любовь неразделённую. Но ведь есть ещё любовь к детям, к родителям, к родному дому, или, как говорил классик: к отеческим гробам… И опять же: любовь ко всему человечеству, выраженная любовью Христа.

– Па, – Вера вдруг взяла его руки в свои, останавливая его философский поток, – а можно мне мою маленькую любовь к тебе? Можно?

– В притчах Соломона сказано: Кто изгоняет добрую жену, тот изгоняет счастье… – вспомнил ещё одну цитату Павел.

– Мне сейчас кажется, что до этого времени, я не знала, что это такое… любовь.

– А Зарайский?

– Это было что-то другое. Какое-то удобное совместное существование, которое на тот момент меня устраивало. Устраивало, потому что Георгий умел так всё обставить. А твоя Маша?

Павел, ни секунды не задумываясь, ответил:

– Я любил Машу. Я уже говорил тебе об этом. Любил безумно. И, видимо, переборщил. Честное слово, даже в этом нужна мера. А Маша? Маша посчитала безмерную любовь слабостью. Этаким не свойственным настоящему мужчине чувством. И постепенно начала его отторгать, доведя этот процесс до полного запрета.

– Глупая… – не выдержала Вера.

– Загадка женской логики как раз в том, – улыбнулся Павел, – что двух абсолютно одинаковых женских логик не бывает. Но про себя я могу сказать ещё круче. Большинство людей, подводя итог какого-либо этапа своей жизни, говорят: я сделал то-то и то-то, добился того-то, короче, я не зря коптил это небо. А я сегодня твёрдо могу сказать: я неправильно прожил свою жизнь от начала до сегодняшнего дня. Наверное, лучшим уделом для меня был бы монастырь, но когда я родился, рассказывали не о Христе, а о Ленине.

– Выходит, я тоже одна из твоих ошибок? – насторожилась Вера.

– Нет, ты одна из моих находок. Когда я шёл на встречу с тобой, я играл случаем, в итоге – случай сыграл мной. Если я говорю, что прожил жизнь неправильно, а это, поверь мне, нелегко говорить, а ещё сложнее осознавать, то имею в виду только себя. Но это вовсе не значит, что в моей жизни не было ничего радостного и светлого. Это значит, что я чаще принимал неправильные решения, выбирая пути и поступки, в том числе отношение к тем дарам, которые давал мне Господь.

Какое-то время они молчали. Теперь уже Павел взял руки Веры в свои руки, чтобы приложить их к губам.

– Счастье – это сейчас, – тихо повторил Павел в её ладони, – сейчас я счастлив. Помнишь, мы как-то говорили о бессмысленности любого накопления?

– Помню, конечно.

– Знаешь, кто первым натолкнул меня на мысль об этом?

– ?

– Федя из четвёртого класса…

– ???

– Один из моих студентов принёс мне распечатку с интересного сайта «Дети пишут Богу». Когда я читал, то изумлялся детской мудрости, смеялся над несуразностями и нелепостями, над наивностью, но, в целом, был потрясён. И понял, что не всякий взрослый ответит на их вопросы. Так вот, Федя из четвёртого класса написал Богу следующее: Ну вот, смотри, мы учимся, учимся, а зачем нам так страдать, если мы всё равно умрем, и знания наши пропадут.

– Действительно – удивительно. Устами ребёнка глаголет истина? Знания пропадут… А любовь? Любовь останется?

– Я не могу даже предполагать, но каким-то метафизическим чутьём чувствую, что любовь должна сохраняться выше времени и пространства. Но только одна, если мы говорим о любви мужчины и женщины. Та, самая главная в жизни человека. А какая из них главная, определит только смерть. Может статься, что всё окажется самообманом или банальным прелюбодеянием с точки зрения высшей справедливости. Ведь восстанем же мы в День Страшного Суда в новом теле. Все: и живые и мёртвые…

– Словцов, я ещё живая, – устало сказала Вера, – и я хочу совсем немного. Особенно сейчас.

– ?

– Может, тебе это покажется смешным, но сейчас я хочу, чтобы меня унесли в мою спальню, уложили на кровать, укрыли пледом… А я свернусь калачиком и постараюсь забыть обо всём, обо всём. Зарайский, кстати, не знаю почему, никогда не носил меня на руках.

– Я попробую…