Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

3

– Вера Сергеевна, к вам Хромов Юрий Максимович. Запускать? – голос охранника в селекторе на стене прихожей не оставлял сомнений, что господин Хромов всё равно окажется на пороге дома.

– А куда ж его денешь, пусть заходит, – вздохнула Вера Сергеевна и со значением посмотрела на Словцова: – Уж этот точно знал, где он сегодня будет ужинать, – кивнула на накрытый Лизой стол. – Честно скажу, это делегат от столичной тусовки, якобы мой поклонник. Старый друг Георгия. А вот как представить ему тебя, я придумать не успела. У тебя нет готовой легенды?

– Нет, – пожал плечами Словцов, – но, по опыту знаю, чем больше правды в таких ситуациях, тем проще завязывающиеся узлы отношений.

– Ты хоть под это теорию не подгоняй. Теперь, следует признаться, вечер пропал. Юра настоящий друг, но прямой, как лобовая танковая атака.

В это время в гостиной появился плотно сбитый, высокий мужчина, сопровождаемый шумным дыханием. Он небрежно скинул с себя кожаный плащ, сковырнул нога об ногу ботинки и, светясь широкой улыбкой, вошёл в гостиную.

– Верочка, я как бы по делам, но реально только к тебе! – огласил он, но тут же придержал коней, с подозрительным удивлением взирая на Словцова.

Обладая крупными чертами лица, он обладал и яркой мимикой, но сейчас эта мимика явно не находила себе нужного выражения:

– О! У нас гости? – сказал Юрий Максимович так, словно он был мужем Веры Сергеевны и просто задержался к ужину.

– Знакомься, это мой друг и новый работник – Словцов Павел Сергеевич. Кандидат филологических наук, – хотела продолжить «поэт», но, заметив умоляющий взгляд Павла, осеклась.

– Хромов, – протянул огромную ладонь, сверкнув парой шикарных перстней.

На всякий случай Юрий Максимович знакомился со Словцовым, как с равным, хотя было заметно – таких для него немного, а уж выше него нет никого. Словцов, как кролик удава, почувствовал легализовавшегося бандита ещё с порога.

– Словцов, – привстал Павел.

– Верочка, я голоден, как крокодил!

– Лиза, принеси ещё прибор! – попросила Вера в открытую дверь коридора.

И, что примечательно, Лиза появилась почти мгновенно, словно ждала команды за этой дверью, и буквально подалась всем телом к Хромову, сияя расположением.

– Ах, Юрий Максимович, как приятно снова видеть вас, здесь так мало стоящих, – она сделала акцент на этом слове, – людей. От большинства пахнет мазутом и нефтью…

– А от меня «Пако Рабани», – хохотнул ей навстречу Хромов, – а ты, Лизонька, всё такая же стройная кошечка. Хочешь, я выдам тебя замуж за миллионера? На фиг тебе посуду таскать?

– Да всё обещаете, Юрий Максимович, – прогнулась в талии Лиза.

– Обещаю, значит, обязательно сделаю, я хозяин своего слова.

– Да уж, хозяин, – игриво согласилась Лиза, – хотите – дадите, хотите, заберёте обратно.

– Умница! А если нальёшь мне выпить чего-нибудь позабористей, то станешь моим другом навеки. Я чего-то не по географии оделся, замёрз малость, – и пока Лиза удалилась на кухню, Хромов переключился на Словцова. – Значит, вы новый работник? В какой должности?

– Советник, – опередила растерявшегося Павла Зарайская, – советник по общим вопросам.

– Ну, в твоей системе только такой должности не было, – ухмыльнулся Юрий Максимович, потирая плющенный боксёрский нос. – И давно ты ужинаешь в обществе своих подчинённых?

– Павел Сергеевич и живёт здесь, – размеренно, томно, но весьма железно разъяснила Вера Сергеевна.

– Вот как, а говорили, ты пуленепробиваема, и стрелы амуров отскакивают от тебя, как от стального листа.

– Фу, Юра, как ты банален. Я думала, ты меня искренне уважаешь.

Хромов смутился и попытался исправиться:

– Прости, Вера, это столичные заморочки. У меня одна знакомая купила себе огромного сенбернара. Зачем? Говорит, ей не хватает человеческого тепла. Не хватает человеческого, купила себе собачье.

Хромов ехидно зыркнул на Словцова, который, будучи отстранённым от данной словесной пикировки, предпочёл заниматься содержимым своей тарелки.

– А ты, Юра, сегодня ночью в сауне тоже не собачек купал, – поддела Вера.

– Доложили, – покачал головой Хромов. – Но ты же знаешь, Вера, одно твоё слово, и я стану твоим самым верным сенбернаром. Любого, кто приблизится к тебе ближе, чем на метр, съем, – он снова выразительно посмотрел на Словцова.

Для того, наконец, нашлось, что вставить.

– Сенбернары – не охранники, сенбернары – спасатели. Большие, но очень добродушные псы. Людей откапывают из-под снега, – пояснил Павел.

В это время Лиза вынесла коньяк, и смело налила Хромову полную рюмку. Тот, не раздумывая, опрокинул её в рот, зажмурился от удовольствия и потянулся вилкой к рыбной тарелке. Закусив тонким ломтиком свежемороженой стерляди, продолжил кураж:

– Я тоже большой и добродушный. Правда, Вера? Могу откопать, что хочешь, а могу закопать, кого хочешь. А вы, Павел Сергеевич, я так понимаю, словами играете?

– Можно и так определить, – согласился Словцов.

– А как насчёт, что касается, настоящих мужских занятий?

– Юра, – попыталась остановить Хромова Вера Сергеевна, – ты опять приехал на охоту, а мне заливаешь про важные дела?

– Охота, это святое, – не без патетики заявил Юрий Максимович, – это самое состоявшееся мужское дело с первобытных времён. Ну, так как, Павел Сергеевич, насчёт того, чтобы пострелять? Доводилось хоть раз?

– Доводилось, – равнодушно ответил Словцов, – в армии.

– Ого! Да мы служили! – искренне удивился Хромов.

– Было дело…

– А я полагал, что вся интеллигенция предпочитает смотреть на армейскую службу со стороны.

– Не вся.

– Уважаю, – сам для себя решил Хромов. – Тогда тем более, отчего не порезвиться на природе? Карабин подходящий найдём, лицензия на лосей есть. Или слабо, Павел Сергеевич?

– Да не слабо, Юрий Максимович, просто пользы от меня там будет мало. Охота – это не тир, да и, честно говоря, мне не доставляет удовольствия стрелять по бессловесным тварям. По безоружным…

– Вы так изъясняетесь, Павел Сергеевич, будто вам приходилось стрелять по вооруженным, – усмехнулся Хромов.

– Приходилось, – коротко ответил Словцов, – но это было в другой жизни.

– И после этого вы решили стать кандидатом филологических наук?

– После этого я полюбил литературу. Хотя это может показаться странным.

– Мальчики, а ничего, что я тут вместе с вами сижу? – напомнила о себе Вера Сергеевна.

– Прости, золотко, – опомнился Хромов, – если я в течение пяти минут забыл преподнести тебе очередной комплимент, значит, в этой жизни что-то не так. Но ты же понимаешь, я ревную к твоему новому работнику. Он пользуется привилегиями, которых не имеет ни один из твоих поклонников. Можно, к примеру, я тоже останусь переночевать?

– Нет, – твёрдо и холодно отрезала Вера. – Юра, я давно уже всё тебе сказала. Я не выйду замуж за бизнесмена, больше не выйду, – со значением добавила она.

– Хорошо, – шумно выдохнул Хромов, наливая себе ещё рюмку, – пойду в рабочие, в дворники. Но останусь самым богатым дворником. – Сто грамм? – обратился он к Словцову, целясь из горлышка в пустую рюмку, стоявшую рядом с ним.

– Не пью, – вынужден был признаться Словцов.

– Лучше налей мне, – спасла положение Вера Сергеевна.

– С удовольствием, милая. – И снова переключился на Павла: – И всё же, Павел Сергеевич, если вы хотите почувствовать север, вам надо выехать в тайгу. Давайте завтра поутру я за вами заеду. Никто не заставит вас стрелять, можете быть наблюдателем от Гринпис. Или всё-таки слабо?

Словцову пришлось выдержать не только паузу, взятую им на раздумья, но вместе с тем испытующий взгляд Хромова. Ничего хорошего этот взгляд не обещал. «В конце концов, за такую зарплату должны быть ещё и неприятности», решил Павел, а вслух сказал:

– Поедем, Юрий Максимович.

– Но, может, кто-нибудь спросит меня?! – вскинулась Вера. – Павел Сергеевич, между прочим, мой работник и никто ему завтра выходной не предоставлял!

– Твой работник, Верочка, только что принял мужское решение, а ты сейчас пытаешься это решение у него отнять, – хитро заметил Хромов.

Зарайская заморозила Хромова синью глаз и со значением предупредила:

– Но ты, Юра, вернёшь мне Павла Сергеевича вечером в целости и невредимости. И никаких ночёвок в тайге. Он всё равно не пьёт. Завтра, в это же время он должен будет сидеть за этим столом.

– Клянусь, – процедил сквозь зубы Хромов сначала коньяк, а следом обещание.

В конце концов, подумала Вера, первый воздыхатель принесёт в столицу первую весть – крепость сдана, комендант – ботаник, Зарайская, вроде как, больше не вдова… Правда, как поведёт себя при этом сам Юра?

4

Ночью Словцова посетила целая вереница сумбурных и, на первый взгляд, бессмысленных снов. Сначала приснилась жена Маша. Она ничего не говорила, просто что-то делала по дому, словно они и не разводились. Павел во время этого сна всё пытался понять, что она делает, и никак не мог уловить. Может быть, ещё и потому, что сам себе в этот момент задавал вопрос: а ушла ли любовь, безразлична ли ему Маша? Так или иначе, но оставалось ощущение незавершенности.

И прямо во сне вдруг вспомнил, как они встретились двадцать лет назад, когда он был ещё студентом. Он вошёл в автобус и угодил на редкое по тем временам явление: в автобусе были пустые сидячие места. И как-то сразу он увидел задумчивую девушку у окна. Нет, она не была сногсшибательно красива, но в образе её любой художник, в первую очередь, заметил бы таинство женственности. Почему таинство? Потому что невозможно объяснить, кроме как на метафизическом уровне, отчего некоторые женщины обладают этим ореолом. Он настолько раскрыт и ярок, что понятен с первого взгляда, причём Словцов готов был поспорить с кем угодно: такой притягательностью обладают именно русские женщины. В мужчинах они будят не столько безумную страсть, сколько высокое чувство преклонения и нежность.

Маша смотрела в окно на неторопливый октябрьский пейзаж. Осень в том году выдалась золотой. Павел вдруг поймал себя на мысли, что, глядя на эту девушку, ему не хочется называть погоду за окном «бабьим летом». Хоть и знал молодой филолог, что тёплая солнечная осень называется бабьим летом не только в России, Украине и Белоруссии, но и в Сербии, а в Германии оно уже бабушкино, тогда как у чехов – паутинное, американцы придумали себе индейское лето, а болгары – цыганское… Одни только карпатские славяне пошли от обратного, назвав солнечную осень бабьими морозами.

Павел спросил разрешения у девушки и сел рядом. У него было всего три остановки для того, чтобы заговорить. Сколько остановок было у неё, чтобы ответить или не ответить, он не знал. И тогда он рассказал Маше про бабье лето. А потом сказал, почему ему не хочется его так называть. Маша, до тех пор безучастно смотревшая в окно, повернулась к нему вполоборота и спросила: «вы метеоролог?». И Словцов даже засмеялся, и предпочёл ответить собственными стихами:

 
Все та же роща, та же осень,
Печально золотом звеня,
Качает русские березы,
Кидает зелени огня.
 
 
Все та же ива над рекою
Ей что-то шепчет не спеша.
Все те же строчки под рукою,
Все также мечется душа.
 
 
Все то же, также, там и снова,
Все повторяется опять!..
На языке горчило слово,
И я не мог его сказать.
 

Ох уж эти поэты! Первого эффекта у женщин, а особенно у романтичных девушек они добиваются почти сразу. Достаточно после прочтения на вопрос «чьи стихи» ответить, потупив с ложной скромностью взгляд, «мои». И на просьбу «а ещё» или вопрос «правда», зарядить ещё одну лирическую обойму. Но Маша вдруг спросила:

– Какое слово? Какое слово не смогли сказать?

– Вы мне очень нравитесь, – признался Павел.

– Но в стихотворении – о другом.

– Сегодня, об этом.

И они вышли из автобуса вместе, чтобы идти плечом к плечу семнадцать лет. Двенадцать из них, как говорят русские люди, они жили душа в душу. Так что, даже излагая своё мнение по поводу чего-нибудь, дивились не только совпадению его, но и тому, что высказывали его одновременно одними и теми же словами. Порой осекались на полуслове, и начинали смеяться, потому как надобность в словах исчезала. Всё и так было ясно. Что уж там говорить о нежности и страсти, которые они испытывали друг к другу. И ещё: Маша умела ходить, как кошка, когда Павел садился за диссертацию или изменял ей со своей поэтической музой, и умела гордиться им, когда видела и слышала, как его стихи то погружаются в человеческие души, то царапают их, то заставляют сжиматься до слёз на глазах, то, наоборот, расправляться во всю небесную ширь и лететь.

Казалось бы, они прожили вместе самые трудные времена, когда их зарплаты были меньше, чем те деньги, которые способен насобирать нищий на бойком месте, или пропить богатый за один вечер в ресторане. Когда страна из самой читающей страны в мире превратилась в самую телесмотрящую и самую спивающуюся, тонущую в собственном безумии и разврате. Когда вечно мятущаяся русская интеллигенция вдруг поняла, что ей некуда и незачем больше метаться, потому как сама по себе она никому не нужна, не нужны её знания, не нужны её кулуарные разговоры о политике и философии, не нужно её глупое и безотчетное стремление к свободе, которая и стала причиной того, что её поимели, как дешёвую проститутку, и бросили голую на углу. Они пережили вместе (в основном благодаря Маше) то, что Павел чуть не утонул в захлестнувшем страну после запретов разносортном и некачественном алкоголе. В какой-то момент Павел хотел плюнуть на всю эту жалкую борьбу за выживание и хотел уехать, дабы наняться где-нибудь солдатом удачи. Горячих точек было хоть отбавляй. Но и в этом случае Маша упредила его: редкой женской мудростью и лаской удержала от безумных поступков, которые хоть и позволяют мужчинам оставаться мужчинами, но большей частью счастья и радости не приносят, как, собственно, и денег. Хорошо повоевать тогда стоило меньше, чем «разбомбить» торговый ларёк или получить один откат, занимая соответствующую должность. Но все эти социальные катаклизмы сами по себе ничто, если на другой чаше весов любовь, хотя сама по себе любовь между мужчиной и женщиной – чувство хрупкое и капризное. С годами она может превратиться в обычное чувство привязанности или шагнуть в небо, к той любви, которую принёс в этот мир Спаситель. Третьего не дано.

Евангелие Павел открыл, как многие тогда, потому что стало можно. Открыл, чтобы восполнить пробел в знаниях, которые раньше пополнял опосредованно, в лучшем случае с помощью Достоевского и Лосева, в худшем, через энциклопедию «Мифы народов мира» или «Настольную книгу атеиста». Прорвавшись через родословие Иисуса Христа у Матфея, он вдруг начал чувствовать, не понимать даже, а именно чувствовать, что верит. Происходившее с ним, несомненно, было чудом прикосновения. Разум же, набитый и тренированный многочисленными и разнообразными текстами от сказок Афанасьева до потока сознания в «Улиссе» Джойса, точно компьютер искал аналогий и не находил их, оставляя единственное решение: если эти стихи и написаны человеком, то продиктованы Богом. Вместе с верой пришло осознание собственного несовершенства, порочности, а затем раскаяния. Когда он в первый раз заплакал над страницами Евангелия, к нему подошла Маша и попросила читать вслух.

Во время крещения в Храме Михаила Архангела у него уже не было никаких сомнений, потому и привёл с собой ещё сомневающихся жену и пятнадцатилетнюю дочь Веронику. Во время таинства несколько раз чувствовал какую-то необъяснимую тяжесть, желание быстрее закончить, выйти на воздух, но когда все вместе читали Символ Веры, душа вдруг распахнулась, дышать стало легче, окружающие люди стали близкими, как родственники. И в строке «Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века», открылся вселенский глубинный смысл происходящего.

Но слишком поздним было открытие простых и светлых истин Нагорной проповеди. Не совсем верно в отношении евангельских истин говорить «поздним», ибо поздно не бывает никогда, а через веру чудеса и счастье в земном его понимании не сыплются, поздним в том смысле, что ребёнку их надо закладывать в раннем детстве, что позволит ему правильно ориентироваться в мироздании.

Мир Словцовых дал трещину в том месте, где её меньше всего ждали. Летом следующего года Вероника улетела в Америку, так как училась в новомодной школе с углублённым изучением иностранного языка и экономики. За счёт каких-то подозрительных фондов российские школьники разъезжались по разным странам, как когда-то Петровы боярские дети за умом-разумом. Своего на Руси, видимо, отродясь не хватало. Из Штатов вернулись все, кроме красавицы-доченьки Вероники. Она добровольно осталась там под патронажем каких-то странных общественных организаций, гарантирующих талантливой девочке дальнейшее обучение в США, а точнее, в связи с тем, что на неё положил глаз какой-то молодой миллионер. При этом она позвонила оттуда и полчаса втолковывала родителям, что это её решение, что не следует ограничивать её в правах… И Павел с горечью осознал, что оттуда звонит не его дочь… Даже голос казался каким-то зомбированным. Первое, что он хотел сделать, собрать деньги, полететь за океан, чтобы набить морды, кому следует, но тут вдруг на стороне Вероники выступила Маша.

– Павел, надо успокоиться, не пороть горячку, а вдруг наша девочка сможет научиться жить лучше, чем мы? Что мы дадим ей здесь?

– Дура ты! – взорвался Словцов, оскорбив жену в первый раз в жизни. – Мы ей самого главного не дали! Что мы дадим ей здесь? – передразнил, и ещё раз уверенно и осознанно повторил: – Дура ты, Маша, у тебя ребёнка украли, а ты… Ты читала, что Есенин об Америке говорил? Кнут Гамсун? Ну кого тебе ещё в пример привести?.. – и махнул в сердцах рукой.

Мир Словцовых треснул и распался на две половины. Из центра выпала соединительная часть – Вероника.

5

Снились ещё студенты, с которыми Словцов работу не закончил, оставил их на полпути к сессии. Они бегали по деканату, в котором, оказывается, можно было купить билет на самолёт в Америку, где они собирались продолжить обучение. Самого Павла Сергеевича там не было, он, словно наблюдал со стороны, откуда-то из-под потолка, но очень хотел что-нибудь им посоветовать. Типа: «Артём Васильевич Рогачёв тоже хороший преподаватель, даже лучше Словцова, потому что стихи не пишет, и они не мешают ему сосредоточиться на научной работе». Но сказать было некому, потому что все были рядом, но в то же время оставались неуловимы. Бегали за треклятыми билетами в треклятые Штаты. Сквозь всю эту нелепицу поэта посетила мысль, что он, наверное, последний внештатный сотрудник. И сам он пересекал таможню где-то в аэропорту “J.F.K.” и выпрашивал вид на жительство… у Вероники, которая почему-то была похожа на мулатку…

Последним в сумбур сновидений ворвался Хромов. «Да как же без него?», прямо во сне подумал Павел. Хромов же, снилось, ворвался в спальню и возбужденно прокричал:

– Подъём, филолог, зверьё ждёт! – прокричал так, что проснулась бы рота смертельно уставших солдат. Словцову даже показалось, что в комнате стоит всепобеждающий запах его кожаного плаща.

Павел открыл глаза и посмотрел на электронные цифры будильника на рабочем столе. Было чуть больше пяти утра. Сказывалась ранним пробуждением хоть и небольшая разница во времени. Но царящая за окном тьма отнюдь не казалась утренней. Больше всего хотелось снова закрыть глаза и забыться на неопределённыё срок, как в знаменитом стихотворении Лермонтова: «Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы…» Но через час на пороге действительно появится Хромов и начнёт подтрунивать над разнеженностью Словцова.

Полежав несколько минут с открытыми глазами, в который раз примеряя на себя новое пространство, Павел решительно встал и направился в ванную. Потом некоторое время рылся в сумках, подыскивая подходящую одежду. В результате облачился в джинсы и тёплый ирландский свитер. На цыпочках спустился вниз и зашёл на кухню. Очень хотелось кофе. Долго с тоской смотрел на мощный кухонный гарнитур, пытаясь по закрытым дверцам догадаться, где могут быть молотый или растворимый кофе, турка, сахар… Неожиданно вспыхнул свет, и на пороге появилась заспанная Лиза в прозрачном пеньюаре. Фигурка у неё была действительно точёная. Тут же вспомнилась Вера, вытаскивающая бюстгальтер из рукава футболки, отчего пришлось глубоко и несколько трагически вздохнуть. Про мужчин в этом доме забыли давно, а редкие экземпляры всерьёз не рассматриваются.

– Это моё место работы, – сказала Лиза, подразумевая вопрос.

– Не претендую, просто хотелось кофе, меня тут, по случаю, пригласили на охоту…

– Знаю. Иди, Павел Сергеевич, в гостиную, сейчас всё сделаю. Бутерброды?

– Можно, Лизанька, – в этот момент он испытал к домработнице искреннее чувство благодарности.

– Ну, прям, девятнадцатый век! Лизанька! – включила своё вечное недовольство девушка. – Щас ещё Вовка припрётся. Ему тоже, поди, кофеёв распивать захочется.

– Какой Вовка? – спросил и уже догадался Павел.

– Охранник. Вера велела ему сопровождать вас, а если потребуется, вступить в неравный бой с врагом.

– А памперсы она мне с собой велела дать?

– Это уж вы с ней…

В этот момент на кухню вышла в махровом халате сама Вера. С укором посмотрела на Лизу.

– Лиза, можно было, пожалуй, одеть что-нибудь?..

– А мне платят за то, что я тут готовлю и прибираюсь, а не за то, что одеваюсь. Я вот сейчас выпровожу господина охотника, а потом снова завалюсь спать, ненормированный рабочий день мне тоже не зачитывается.

Вера покачала головой:

– Да Бог с тобой, золотая рыбка. Но кофе я тоже буду. Мне сегодня надо пораньше.

Павел только успел сделать несколько глотков ароматного «амбассадора», когда дверь открылась без обычного доклада охранника, и на пороге появился Володя.

– Проходи сюда, Володя, присоединяйся, – пригласила Вера Сергеевна. – Лиза, ещё одну чашку! – крикнула она на кухню.

Тот скинул пуховую куртку прямо на пол и сел рядом с Павлом. Они обменялись рукопожатием.

– Как спалось? – вполголоса спросил он, но было заметно, что вопрос этот также интересует Веру, в то время как Лиза в пеньюаре нисколько не удивила Володю.

– Интересно и непривычно, – честно сказал Словцов, – что ни говори, но я себя ощущаю, словно из кинозала влез в экран, прямо в кинофильм, типа богатые что-нибудь делают… И сеанс, судя по всему, – он проводил ироничным взглядом Лизу, – дети до шестнадцати.

– Человек ко всему привыкает, – резонно заметил Володя.

– Да, – согласился Словцов, – если параллельно отвыкает от себя.

О Хромове дежурный охранник доложил десятью минутами позже. Тот ввалился в гостиную, не раздеваясь, лобызнул руку Вере, кивнул мужчинам.

– Готов? – спросил он Павла.

– Володя поедет с вами, – опередила ответ Вера. – Заодно научит вас всех стрелять.

– Вот как? – не очень обрадовался Юрий Максимович. – А массажистку нельзя с нами отправить, вдруг у кого-нибудь на номере члены затекут?

– Тебя что-то смущает? – прищурилась Вера.

– Нет, золотко, твоё слово – закон. Готов взять с собой даже Первую конную армию товарища Будённого, чтоб было кому сохатых загонять.

– Вот и чудненько, – порадовалась его уступчивости Вера.