Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

6

Утром следующего дня, прибыв в офис, Вера первым делом вызвала к себе Астахова. Разговор предстоял сложный, и она попросила Клавдию Васильевну принести кофе и оградить кабинет от любых звонков и посетителей. Андрей Михайлович показался ей уставшим, как будто в чём-то разочарованным. Они сели в кресла у маленького столика, Вера предложила коньяк, но Астахов отказался.

– Михалыч, – начала тогда Вера, – возможно, то, что я сейчас скажу, покажется тебе бредом…

Вера остановилась, Астахов терпеливо ждал. В какой-то мере Вера в этот момент собиралась вручить Андрею Михайловичу свою судьбу. Она ещё раз взвесила всё внутри себя, и поняла, что за восемь лет начальник охраны показал себя, как безупречный работник, даже больше, как настоящий друг. Она обязательно советовалась с ним не только в вопросах безопасности, но и в отношении заключения сомнительных договоров. Теперь же ставка была много выше.

– Михалыч, что бы ты сказал, если б Георгий оказался жив?

Лицо Астахова оставалось усталым, ничего не выражающим. Он вздохнул и потянулся к чашке кофе.

– Я привык в этой жизни ничему не удивляться. Какие новости, Вера Сергеевна?

– Никаких. В том-то и дело, что никаких. Словцов утверждает, что видел Зарайского и ни где-нибудь, а здесь, в городе. Подозревает, что видел его и на кладбище, когда хоронили Михаила Ивановича. Во всяком случае, очень похожего человека. Очень… Он целую теорию придумал по этому поводу. В таком случае и появление Справедливого получает совсем другое объяснение. Писательское чутьё или больное воображение? Что скажешь?

– Будем проверять. Если он видел кого-то очень похожего здесь, значит, его можно найти и высветить…

– Меня волнует другое, Михалыч, – остановила служебное рвение Вера, – если вдруг, это окажется… Если он жив, хотя мы с тобой оба видели, что осталось от джипа… Я из окна видела, как он садился в машину…

– А меня в то утро зачем-то попросил догнать его уже на трассе… – теперь уже с подозрением вспоминал начальник охраны. – Вообще, я бы сначала подумал что-нибудь на Словцова, подумал бы, что он преследует какую-то собственную цель, но у меня тоже есть профессиональная интуиция. И она мне даже не подсказывает, она мне кричит: этот парень типичный ботаник! Его главное отличие от нас в том, что он не от мира сего.

– Андрей Михалыч, тебя с Георгием связывает много большее, чем со мной, – наконец заговорила о главном Вера, – и если… Что мне ждать? Я уже не та, что была восемь лет назад. В общем, сейчас я даже не хочу его возвращения. Всё уже выплакано, всё бурьяном поросло…

– И появился Словцов, – закончил мысль Астахов, даже если Вера не хотела об этом говорить.

– И появился Павел.

– Меня с Георгием Михайловичем связывали честные трудовые отношения. С его отцом – да, там большее. Но мои трудовые отношения прекратились, когда я застал на дороге обгорелый остов джипа. А если он жив, даже раньше: когда он перестал доверять мне.

– Каким образом он мог остаться жив?

– Самым простым. Посадить в машину кого-то вместо себя. Кого-то очень похожего. Старый, как этот мир, приём. Мы же не проводили никаких экспертиз. Да и какие экспертизы в братской могиле.

– Но утром я сама закрыла за ним дверь! Хотела поехать с ним, но в последний момент передумала.

– Бог отвёл.

– Да нет, он сказал, что сейчас я ему буду только мешать.

Они замолчали, каждый по-своему вспоминая то роковое утро. Вера же так и не услышала ответ на свой главный вопрос. Но Астахов её опередил.

– Вера Сергеевна, как бы там ни было, я на твоей стороне. Я умею ценить доверие, и я помню, откуда у меня есть всё, что у меня есть. Мне начать отрабатывать версию Словцова?

– Спасибо, Михалыч, – облегченно вздохнула Вера, – у меня есть ещё некоторые планы, ими я поделюсь позже. И вообще… поделюсь. Как там в Библии? Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому в рай? Надо у Зарайского спросить, где он восемь лет был. А как со Справедливым?

– Вот здесь расклад непредсказуемый, как и сам Справедливый. Одно знаю точно, он в долгу у Георгия. А мы – у него… Мне надо подумать. Очень хорошо надо подумать.

– Ты выглядишь усталым.

– Да, признаю. Бывают такие моменты, когда просто жить устаёшь.

– Тогда мы в этом совпадаем. Пора на пенсию.

Астахов впервые за весь разговор улыбнулся и, посчитав, что тема исчерпана, встал и направился к двери. На пороге он остановился и вдруг спросил:

– Вера Сергеевна, вы чувствуете себя Джульеттой?

– О чём ты?

– О сюжете, – и шагнул за порог.

– Тут Отелло из гроба встаёт, а он о Джульетте, – пробормотала вслед Вера.

Без двадцати одиннадцать Вера отправилась в Ханты-Мансийский банк на встречу с Мизгулиным. Здание банка на улице Мира было не только одним из самых солидных, но, пожалуй, самым красивым. Со стороны оно напоминало рубку океанского лайнера или авианосца. Скорее – авианосца, а улица, в этом случае, превращалась во взлётную полосу.

Дмитрий Александрович встретил её на пороге кабинета. Крупный, подчёркнуто добродушный, с распростёртыми объятьями (мягким баритоном: «Верочка, сто лет не виделись»), он вселял утраченную вчера уверенность. Он вообще был похож на человека, которому без опасения можно доверить не только деньги, но и какие-то секреты. Во всяком случае, за годы делового общения, она ни разу в нём не усомнилась. Усадил её не в кабинете, а на просторной веранде – крытом тонированным стеклом балконе, с которого открывался неплохой вид на «взлётную полосу» улицы Мира. В центре стоял небольшой столик, сервированный для чайной церемонии.

– Как дела? Как жизнь? Кофе, чай?

– И коньяк тоже!

– Вот как! Отлично! В середине дня согрешить можно, если с красивой женщиной. Ты стала ещё прекраснее со времени нашей последней встречи. Вера, если красота спасёт мир, то она будет непременно твоя.

– Дима, – отмахнулась от комплиментов Вера, – если мир и спасёт красота, то явно не моя.

– Это сейчас была философия или поэзия? Вер, я слышал, ты стала проявлять интерес к поэзии? – игриво улыбнулся Мизгулин. – Извини, если это тайна, город маленький…

– Уже не тайна, – вздохнула Вера, – но я по другому поводу.

– Просто я сталкивался со стихами Паши Словцова. Мы с ним вместе учились в литинституте.

– А он, кстати, когда узнал, что я иду к тебе, просил передать привет, – сообщила Вера.

– Спасибо. Эх! Когда ж это было?! – лишь на секунду предался он налёту воспоминаний. – Каким ветром его сюда занесло?

– Можешь не верить, но по объявлению в газете. Вот уж не думала, что ты, Дим, находишь время для поэзии.

– Ну, так все думают, – обезоруживающе улыбнулся Дмитрий Александрович, – вот живём рядом, дела вершим большие и малые, а ничего друг о друге не знаем.

Он вдруг встал и направился в кабинет, вернулся через пару минут, держа в руках две книги.

– Вот, Вер, это тебе. И ему. На память. Передашь от меня привет. Это последнее, что у меня вышло. Бросишь на полку, – небрежно кивнул он на книги, – что у тебя стряслось-то?

– Спасибо, – Вера только мельком взглянула на обложки. – Дим, ты единственный, к кому я могу обратиться.

– О! Это мне льстит! Если я единственный, к кому может обратиться красивая умная женщина. И не бедная! Это значит у меня самого всё в порядке!

– Спасибо за все комплименты оптом. – Вера собралась с мыслями. – Сразу скажу, что не собираюсь делать ничего противозаконного. Чтобы тебе было понятней, сделаю такую оговорку: всё надоело, хочу отдохнуть, хочу поменять многое в своей жизни. В общем… – он снова задумалась, подбирая правильные слова, – часть активов мне хотелось бы оставить в личном потреблении… Как заработанный пенсионный фонд. Ну а часть пусть остается в бизнесе. Холдинг продолжает функционировать. Но моя часть должна уйти вместе со мной…

Дмитрий Александрович изучающе посмотрел на Веру.

– Ты знаешь, это не совсем то, чем я занимаюсь… – Ещё раз прицелился взглядом, но потом заговорил спокойно и также уверенно: – Но твоему «горю» помочь можно. Как раз недавно я встречался в Москве со своим старым другом, который мог бы тебе оказать ряд услуг. Сейчас, посмотрю координаты.

Он вышел с балкона, порылся в визитницах на рабочем столе, нашел нужную и с ней вернулся на веранду.

– Вот, тот, кто тебе нужен. Можешь рассказать ему всё, как доктору, потому как в нашем деле главное – точный диагноз.

– В сущности, Дим, никакого криминала, я просто не хочу, чтобы меня потом по этому следу нашли. И враги… И друзья…

– Вера, для нас желание клиента – закон. Особенно, если оно, собственно, не противоречит этому самому закону. А холдинг? Или мой вопрос неуместен?

– Ему найдётся хозяин… – Вера на секунду задумалась… – я потом дам распоряжения. Дима, я, правда, могу на тебя рассчитывать?

– Всегда! Давай ещё по рюмочке, а то твой угнетённо-грустный вид заставляет меня думать о том, что в жизни произошло что-то непоправимое. Вера, улыбнись ты, всё будет хорошо!

– Мне бы твои оптимизм и энергию, – действительно улыбнулась Вера.

– Лучше сердце обрадовать чашей вина, Чем скорбеть и былые хвалить времена, Трезвый ум налагает на душу оковы: Опьянев, разрывает оковы она, – процитировал Дмитрий Александрович, разливая коньяк, и добавил: – Хайям.

– В последний раз мне озвучивал Хайяма абсолютно пьяный Словцов. До этого он лечил его виршами двух юных гурий.

– Алкоголик, который цитирует Хайяма – не алкоголик, а сознательный пьяница, имеющий под своим пристрастием философскую основу. Контакты у тебя есть, можешь расслабиться.

Вера продолжала в задумчивости крутить между пальцев полученную визитку.

– Не переживай, – уловил её сомнение Дмитрий Александрович. – Конечный результат я проконтролирую. Если тебя это, конечно, успокоит.

– Успокоит.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Справедливого Джордж Истмен решил оставить на возможный десерт. Сделать заключительный выстрел никогда не поздно. Главное было напомнить ему, кто его вытащил сначала из кавказской мясорубки, а затем из рук военной прокуратуры, которая внесла его в список козлов отпущения, вкупе с ещё несколькими офицерами, которых судили якобы за убийство мирных жителей. Андрей Буянов, прозванный в крайне узких столичных кругах Справедливым, сделанное ему добро помнил, как присягу. Но для нынешней работы нужен был совсем другой человек. Таким был ближайший помощник и почти друг мистера Истмена Колин Уайт – бывший сотрудник MI6, великий мастер интриги, ловкач, абсолютно беспринципный, способный выжить не только без воды в пустыне, но и без скафандра в космическом вакууме. Человек этот обладал, с одной стороны, выдавленной на лицо внешностью рыжего английского джентльмена, с другой – повадками и манерами корсаров, которые, по всей видимости, были у него в роду. Именно поэтому он был Истмену «почти друг», ибо настоящим другом не мог быть никому. С тех пор, как его уволили за какой-то провал в Ираке (то ли не нашёл оружие массового поражения, то ли не туда подбросил его элементы, отчего их вообще не нашли, то ли подбросил их там, где русская разведка нашла и приватизировала их раньше, чем туда припёрлись представители ООН), он ненавидел чиновников правительства Её Величества и всех русских оптом, за исключением одного – Джорджа Истмена, которого русским не считал, хотя в своё время сам справлял ему документы. Колин Уайт гордился своим дальним родством с Верноном Келлом, который стоял у истоков Secret Intelligence Service, и имел широкие связи в самых разных слоях общества и в самых разных концах света. Для Истмена он выполнял всяческие щепетильные поручения и, опять же, был у него в долгу, как и его русский коллега Буянов. Но, в отличие от Справедливого, Уайт питал к Истмену некоторые чувства, даже большие, чем он мог бы питать к родственникам, которых у него не было. С Джорджем его сближала такая форма целеустремлённости, каковая не стесняется ни в каких средствах, а также циничное презрение к обществу, его призрачному публичному гуманизму и демократической морали. Особой отличительной чертой Уайта было умение на ходу изобретать ругательства на все случаи жизни.

– Джордж! Убрать человека – это так просто, что скучно. Вот если сделать так, чтобы он сам убрался, это уже достойно моей профессии. Но более всего мне непонятно, зачем тебе русская жена? Это что – мания? Я бы мог подстелить под тебя достойную леди из престижного англосаксонского рода. Они, конечно, никудышные домохозяйки, но между ног у них Виндзорский дворец! Твоему тауэру там скучно не будет!

– Колин, – отмахнулся Истмен, – есть необъяснимые, с прагматичной точки зрения, стремления.

– Только не говори мне про загадочную русскую душу. Знаю я. Это когда русский выпивает литр водки, а потом ему хочется одно из двух: либо весь мир уничтожить, либо весь мир обнять.

– Ты недалёк от истины в каком-то отдельно взятом случае, но весьма упрощаешь. Широта русской души действительно не понятна европейцу, но русскому, который хочет выжить в современном мире, она доставляет больше проблем.

– Я всё время забываю, что ты у нас коренной специалист, – криво ухмыльнулся Уайт.

– А я уже совсем забыл, – поставил точку Истмен. – Так какие у тебя предложения? Когда ты ехидно улыбаешься, значит, в голове у тебя уже есть уникальная подлость, Колин.

– Собственно, ничего особенного, сюжет позаимствован в дюжине мыльных опер. Хочешь уничтожить соперника – дискредитируй его в глазах объекта обожания. Банально, но срабатывает надежно, как яд кураре, который не берёт только индейцев яномами, живущих на берегу Амазонки. Сделаем из него банального альфонса. У меня ещё остались запасы некоторых нужных препаратов.

– В доме охрана, не подобраться. И что ты ему, в глотку вливать будешь силой? В чай подсыплешь?

– Джордж, это уже дело техники. Не можешь дома, сделай в магазине. Мне кажется, сейчас в России можно купить всё. Я же тебе показывал кадры, где русская армия продаёт оружие своим врагам!

– Как будто в Великобритании такого нет, – скривился Истмен, будто ему было обидно за Россию.

– Всё верно. В этом и вся гнилая прелесть свободы и демократии. Русские догоняют цивилизованный мир, но делают это также неистово, как свои революции.

– Да хрен с ней, с цивилизацией, меня сейчас больше интересует мой частный вопрос. Кого ты планируешь подложить к нему в постель?

– В доме две женщины, – хитро улыбнулся Уайт, – а это всегда соперницы, даже если они сами об этом ничего не знают.

– Чёрт! Вторая, между прочим, тоже не пустое место, а мать моего ребёнка!

– Джордж, тогда определись, на ком ты хочешь жениться! В конце концов, у тебя должны быть элементарные знания психологии, Тауэр в зад Фрейду! Разделяй и властвуй! Неужели ты не помнишь? Двух сразу не получится, а по одной – бери и пользуйся. Пусть они тебе друг на друга жалуются…

– Ну и сволочь ты, Колин, – улыбнулся Истмен.

– А то! Специально учился.

– Делай, как знаешь. Надеюсь на твою профессиональную гнусность.

– Джордж, ты же знаешь, я, если надо, папу римского подставлю, – расплылся в ответной улыбке Уайт, но потом вдруг задумчиво прикусил губу: – Хотя… русские настолько непредсказуемы…

2

– Где ты был допоздна? – тревожно спросила Вера, когда усталый и задумчивый Словцов вошёл в гостиную.

– Вспоминал своё ремесло, встречался со студентами. Можно и мне чай? – попросил он у женщин, которые сидели перед экраном телевизора.

Они вскочили и ринулись на кухню. После двух-трех шагов остановились и внимательно посмотрели друг на друга с какой-то ироничной ревностью. Затем Вера с улыбкой села на место, а Лиза с видом победительницы направилась к плите. Павел, впрочем, почти не заметил этой мизансцены.

– Познакомился с руководителем местного отделения Союза писателей, – продолжил он, – маленький такой, сухой… Николай Иванович. Принял меня хорошо. Спросил, чего у нас там – в центрах. А я говорю – ничего. Умирает поэзия, или умирают её. Я даже написал нечто типа рифмованного протеста:

 
Поэзия не хочет умирать,
Хотя её издатели хоронят,
И тикает, как Господа хронометр,
И пробует с рождения кричать.
 
 
В поэзию стреляли уж не раз,
Топили и подушкою душили,
Травили газами и ядом, или
Дубиной колотили, рифмой масс,
 
 
И гнали прочь с родимой стороны
Партийными проклятьями и матом,
Но всяк поэт рождается солдатом
И, как Кутузов, ждет своей зимы.
______
 
 
Пусть гонят муз на Беломорканал…
Пусть на Москву идут или на Питер,
Поэтому и отравился Гитлер,
Что Пушкина он с детства не читал.
 
 
Неужто вы не поняли никак,
Что чтоб остаться  русским русский гений
Откажется от нобелевских премий,
Как это сделал Боря Пастернак!
 
 
Пусть мистер и синьор, и герр и хер
Любой: – оглы иль, может быть,  – ака
В щелчке затвора грозного АК
Услышит стих Рубцова, например.
 
 
И помнит, что случается со всеми,
Кто посягнул, на русскую строку.
А тех, кто изнутри блажит врагу,
По морде бьет разгневанный Есенин!
 

– Хорошо, – оценила Вера.

– Ничего хорошего. Кому сейчас нужна поэзия? Студенты-филологи читать не хотят. Еле программу тянут. Телевизор заменил нам всё. Поэт в России больше пьёт, чем поэт. – Перефразировал Павел, потом задумался: – А дом писателей в Ханты-Мансийске шикарный. С камином для камерных встреч. О! А это что? – обратил внимание на книгу на столе.

– Стихи президента банка. Для тебя от Дмитрия Мизгулина.

– Ну-ка, чем он теперь… промышляет…

Павел открыл сборник и начал вчитываться. В наступившей тишине Лиза принесла чай и бутерброды.

– Стихи. Настоящие. Традиционные. Чистые и проникновенные. – Признал через несколько минут Словцов. – Удивительно. Вот и пример того, что нынче настоящего поэта просто не услышать. У него-то это откуда, если у него всё так сложилось? – вгляделся Павел в строфы на очередной странице. – Хотя – откуда мне знать… Знаешь, Вер, если стихи написаны так, как это сделал бы ты сам, умей это, значит, они настоящие. Даже народные. – И он прочитал то, за которое зацепился взгляд:

 
Этот вечер не тронут прогрессом.
Вдалеке от полуночных стран
Дым печной расстелился над лесом,
Заклубился над полем туман.
 
 
Что за участь дана человеку —
Вдалеке от вселенской тоски
Без печали к ушедшему веку
Память прошлого рвать на куски.
 
 
Кто мы, где мы, зачем и откуда?
Все бежим и бежим в никуда,
Ожидая пощады и чуда,
Мы без боя сдаем города.
 
 
Жизнь прошла ради денег и славы,
Слишком поздно смотреть на часы.
Уронили высокие травы
Изумрудные капли росы.
 

– Жизнь еще не прошла… Я, во всяком случае, на это надеюсь, – грустно улыбнулась Вера.

– Реально, – согласилась Лиза, – вы, поэты, тоску нагоняете.

– И поэтому в России принято в поэтов стрелять, – ухмыльнулся Павел.

– Тебя же не убили, – возразила Вера.

– Это потому, что я плохой поэт. Гениев сразу – наповал. Русская забава такая. Правда, в ней любят участвовать иностранцы. Приезжают, как на сафари. Русские дефки энд стрельба по поэтам, – исковеркал акцентом последнюю фразу Словцов.

– Ну вот, опять чернуха, – скуксилась Лиза. – А ко мне сегодня иностранец клинья подбивал! Я в «Гостиный двор» за продуктами ездила, там он на меня и запал. Представляете, корзинку с продуктами за мной таскал!

– Так уж и иностранец? – усомнилась Вера.

– Стопудово! Я ведь не последняя сельская дурочка, акцента, кстати, у него почти нет. Едва-едва. Можно, скорее, за дефект речи принять. Манер тоже никаких, точнее – одна: пришел, увидел, захотел – возьму. Но не на ту напал. Я ему корзинку доверила, болтала, думала, он заплатит за меня. Ни фига! Англичанин или еврей, наверное.

– Еврей-то бы заплатил, – ухмыльнулся Павел, – скорее, англичанин.

– И как звали твоего ухажера, и куда он делся? – поинтересовалась Вера.

– Блин! Имя такое… Острое… Ну это я потом поняла, а сначала мне показалось, что он не представился, а назвался чей он… Это… Колин! Во, Колин! Я еще переспросила: чей? Он говорит: ничей, сам по себе, и при этом странно так на меня покосился. Точно я у него тайны выведываю. На кассе я ему время дала, притормозила, думаю, достанет сейчас свои фунты-мунты – портмоне или виза-гоулд, а он потолок взглядом чешет. Я расплатилась, в пакеты все загрузила – и на стоянку. Он меня до тачки проводил, всё телефончик выспрашивал. Я ему: манеры, говорю, у вас на стадии формирования, вот когда сформируются, встретимся снова у кассы.

– А он? – в голос спросили Павел и Вера.

– Раскланялся так чинно, почти по протоколу заявил, мол, сожалеет, что такая красивая девушка, как я, являюсь неприступной крепостью и штурмом меня не взять, а на осаду у него нет времени. А я ему: белого флага у нас отродясь не было, а красный мы всей страной выбросили. А он: с вашей стороны остроумно, а со стороны страны – глупо и не осмотрительно, в нормальных странах меняют не флаги, а тех, кто их подпирает. На том и расстались.

– Упустила своё счастье, – с иронией констатировала Вера.

– Да, такое счастье, – с презрением отмахнулась Лиза, – думают за сотку «мартини» и шуршанье «зелени» можно русскую женщину в постель затащить…

– Неужели нет?

– Ну, разве что дуру молодую, – вспомнила себя и не стала этого скрывать Лиза. – А сейчас мне, к примеру, с ноги по холеной морде заехать хотелось. Я нутром чую, не любят они нас, боятся, а потому не любят.

– Не все, – заметил Павел, – а уж женщин наших они… ну, если не любят, то разницу со своими эмансипированными куклами чуют. Опять же, есть масса известных примеров, когда русская женщина становилась любимой женой что миллионера, что художника, что поэта.

– Этот был явно – ни первое, ни второе, ни, тем более, третье. Так – клерк какой-то. Взгляд у него цепкий. Рыжий, опять же. А у меня на рыжих аллергия.

– Главное, Лиза, на тебя по-прежнему западают, – подвела итог Вера.

– На меня западают, а за вас, Вера Сергеевна, под пули пойдут, – съязвила Лиза, покосившись на Словцова.

– Пойдут, – задумчиво подтвердил Павел.

– Давайте чего-нибудь на дивиди глянем? По-семейному? – предложила Лиза.

– А почему нет? – вопросительно согласилась Вера. – Сто лет ничего не смотрела.

– Я тут как раз пиратские новинки прикупила. Качество, может, и не очень, зато цена…

– Интересно, начнут ли выпускать пиратские книги? – озадачился Павел.

– Уже выпускают. Левые переводы. Мне предлагали участвовать в этом бизнесе, но я отказалась.

– Из чувства справедливости?

– Нет, из меркантильного чувства, прибыль ничтожная.