Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

2

Вера вернулась в офис после обеда, по-прежнему пребывая в неком отвлеченном от внешней суеты состоянии, делающем современного человека беззащитным даже перед мелкими неприятностями и уж тем более перед серьёзными или непонятными. Именно последние ждали Веру на пороге своего кабинета. Клавдия Васильевна встретила её как всегда с папкой ожидающих рассмотрения бумаг.

– Будете сейчас смотреть, Вера Сергеевна? Есть срочные.

– Хорошо, через три минуты. Ваши бумаги и горячий кофе. Потом Астахова пригласите.

– Бумаги ваши, а не мои, – буркнула Клавдия Васильевна.

– Согласна, – улыбнулась Зарайская, – бумаги мои, но кофе – ваш, а пить его буду я, знобит как-то.

Пять минут спустя Клавдия Васильевна подавала ей один за другим листы, комментируя:

– Это – налоговая, это – счёт коммунальщиков, это – запрос из правительства округа на финансирование очередного фестиваля…

– Мы ж на биатлон давали?

– Ну не давайте, что ответить?

– Пока ничего. Я узнаю, кто ещё на это проклюнется, и чего от нас ждут. Ссориться с властью не в наших правилах.

Последним был лист факса, который Клавдия Васильевна явно придерживала. Заметив это, Вера нервно поторопила:

– Ну что там у вас? Клавдия Васильевна, не томите.

– Да, в общем-то, глупость какая-то. Пришёл факс на приёмную. Не представились. Непонятно откуда. Но, думаю, не мне, потому как я счастлива в виртуальном браке, – наигранно гордо сказала Клавдия Васильевна и положила бумагу перед Верой Сергеевной.

Жирный крупный шрифт на листе кратко предупреждал: НЕ ВЫХОДИ ЗАМУЖ.

– Это что?! – утратила свою привычную медлительность и томность Вера.

– Вы меня спрашиваете?

– М-да… И когда это пришло? – так же резко наступила фаза ступора.

– Часов в десять утра.

– Мы с Хромовым ещё в кафе сидели, значит, не он. Дурацкая шутка какая-то?

– Это вы, Вера Сергеевна, с Астаховым посоветуйтесь, может и не шутка дурацкая, а опасное предупреждение, – резонно заметила секретарь.

– Скажете, Клавдия Васильевна.

– А поэта вашего скоро выпишут? – не очень тонко намекнула Клавдия Васильевна.

– Скоро, но он не мой. Зовите Астахова.

Андрей Михайлович не заставил себя долго ждать. Вера же решила начать с факса и сунула ему в руки лист. Тот повертел его и профессионально отметил, что обратный номер в любом случае должен был пропечататься.

– Вероятно, можно всё уже узнать, откуда его послали, хотя вряд ли это что-то даст, потому как его мог отправить по просьбе за рубль любой бомж с любого почтового отделения. Кто у нас ещё, кроме Хромова, в поклонниках, может, конкуренты его? Знали ведь, что он сюда полетел.

– Да все, кроме него, крест на мне поставили, – задумчиво ответила Вера. – Я видела в аэропорту Справедливого, сидела с ним за одним столом. Он, оказывается, знаком с нашим Володей.

– Вот..! – не сдержался Астахов в эмоциях, но нецензурщину сжал между зубами.

– Ага, и пил с Хромовым. И одним рейсом полетел с ним обратно. Он же отсидеться хотел?

– Не знаю, Вера Сергеевна, он мне, как вы понимаете, не отчитывается. Он вообще никому, кроме себя, не отчитывается. Может, улеглось у него там всё?..

– Михалыч, – прервала ход мысли Астахова Вера, – у меня какое-то нехорошее предчувствие.

Астахов пристально взглянул на Зарайскую, словно оценивал серьёзность и вескость сказанного.

– Если б я был последовательным апологетом марксизма-ленинизма, то ответил бы основательной отповедью о предрассудках, определил бы бытиё сознанием и порекомендовал успокоительное в средних дозах. Но я даже в те времена не был верным ленинцем, и у меня у самого порой третий глаз открывается, и, часто бывает, чутьё не подводит.

– А что ты сам думаешь о том выстреле на охоте?

– Следов ноль, а тут я привык верить фактам. Хотите, усилим бдительность, охрану?

– Не знаю, Андрей Михалыч, тебе виднее. Может, попробуешь узнать зачем прилетал Справедливый?

– Тем самым мы нарушим вашу с ним конвенцию, – напомнил Астахов, – но если есть приказ, я его выполняю.

– Нет, не надо, до сих пор у нас всё было честно. И вот что, Словцов просил, чтобы следователь этот – Сергей Петрович поменьше его донимал. Это реально?

– Реально. Хотя парень честный служака.

– Поэт наш взялся за прозу жизни, – глядя мимо начальника охраны, сказала Вера Сергеевна.

3

Вернувшись в особняк, Павел первым делом подключил ноутбук к принтеру и распечатал то, что ему удалось написать за эти дни. Писать он мог по-разному: карандашом, ручкой, на машинке, на компьютере, на обрывке газеты, но считывать предпочитал только печатный вариант. Так ему легче открывались собственные огрехи в тексте. Считывал он написанное как раз до обеда, потом Лиза позвала его в гостиную, где весьма доброжелательно потчевала супом из красной рыбы и грибными тефтелями, рецепт приготовления которых узнала этим же утром по телевизору. Готовила она отменно, и Павел не преминул сказать об этом.

– На ужин будет тоже самое, – предупредила Лиза. – Вера-то бизнес-ланчи поедает на работе, нет, чтобы домой приехать. Вот и получается, что я впустую готовлю, а обед на ужин остаётся.

Но Вера в этот день приехала. Видимо, из-за того, что выписался из больницы Павел. Торопливо, рассказывая что-то на ходу, переодевалась, сбросив в спальне костюм, снова, как фокусник, вытащила бюстгальтер из рукава футболки, и Словцов поймал себя на мысли, что ему хочется её обнять. Не по каким-то эротическим соображениям, а потому что следовало остановить мгновение. Даже быстрые движения Веры оставались плавными, но в те мгновения, когда она замирала, выбирая либо направление, либо ход мыслей, она была особенно прекрасна.

– Опять забыла, – поймала Вера его взгляд, комкая в руках бюстгальтер.

– Да всё нормально, – поспешил успокоить её Павел, – тебе это движение просто к лицу. Этакая непринуждённость красивой женщины.

– Красивой? Ты действительно так считаешь? Я думала, меня работа уже стёрла, порвала, как Тузик грелку. Мне ведь порой некогда накладывать скрабы на проблемные места и валяться под масками.

– Тебе и нужды нет, – честно и просто ответил Словцов, – бывает у человека талант от Бога, бывает у женщины – красота. Она, конечно, мир не спасёт, но одного мужчину может. Зато остальные умрут от зависти.

– Паш, – вдруг забыла об уговоре Вера, и он аж поморщился, – извини… Ты меня что, дразнишь, или начал ухаживать?

– Я всегда говорю женщине то, что о ней думаю, кроме тех случаев, когда лучше молчать.

– Ну вот, теперь я слышу привычную иронию господина Словцова. О! А это то, что я думаю? – остановилась она перед пачкой листов на журнальном столике.

– Да, подбивал там кое-что…

– И ты назвал свой роман «Над не»? Странно, хоть и оригинально.

– Это из-за отсутствия собственных мыслей. Берёшь пьесу пролетарского классика, переставляешь в её названии одну букву и получаешь собственное.

– Хм, а Горький, между прочим, ничего бы не потерял, если б назвал так свою пьесу, даже выиграл бы. Ведь получается над отрицанием. Ещё какие у тебя параллели. Надеюсь, ты не ассоциируешь меня с Василисой Костылевой?

– А себя с Лукой, – продолжил Павел. – Да упаси Бог, хоть от каких аналогий. Я жутко в школе не любил две пьесы: чеховского «Дядю Ваню» и горьковское «Дно». Горький опустил людей ниже нижнего. Они ведь не столько находятся на дне социальном, сколько на дне собственном, собственного сознания, души, если у неё есть дно. И единственная задача Горького заставить читателя выпучить глаза на всё это. На что мне ему хочется прокричать словами его собственного героя Сатина «Эх, испортил песню, дур-рак!».

– Я что-то еле припоминаю из школьной программы… С трудом.

– Вот-вот. У нас школьную программу разрабатывают, что тогда, что сейчас те, кому, видимо, поставлена задача: сделать всё, чтобы наши школьники возненавидели русскую классическую литературу.

– Чего ж ты зацепился… За дно?

– Из-за сходства. Сходство в невозможности существования в определённых условиях, на дне самих себя, над «не» самих себя. Из чего складывается это «не», заставляющее человека перечеркивать самого себя? Но над «не» можно плыть, можно даже лететь, как над гнездом кукушки, а на дне, можно только сучить ножками и ручками, теряя последний запас воздуха. Кроме того, читателю придётся стать водолазом. Сейчас, кстати, снова вошло в моду писать о социальном дне, о бомжах и проститутках, сутенерах и прочем. Только вот заняты этим не пролетарские писатели, не буревестники, а типичные буржуйчики, которые неплохо на этом зарабатывают. Они придумали воров и убийц больше, чем их есть на самом деле. Горький, если б понюхал нашего дна, пожалуй, в срочном порядке начал бы писать пьесу «Всплытие». Но предпочёл бы остаться на перископной глубине, потому как на поверхности у нас тоже плавает нетонущая органика… Совпадение ещё и в том, что герои пьесы Горького одиноки. Но Горький неверно оценивает роль и суть одиночества. Одиночество – это и есть главный двигатель цивилизации.

– Вот как?

– Попробую объяснить просто и доходчиво. Даже в первобытном обществе одиночество перед дикой природой заставляет людей сбиваться в стаи. Одиночество заставляет человека искать свою вторую половину. Одиночество заставляет человека совершать все мыслимые и немыслимые поступки ради того, чтобы преодолеть одиночество, но сам человек в этом процессе только попадает из одной фазы одиночества в другую. Даже обретая семью, друзей и детей, человек может оставаться одиноким. Это и есть другая фаза. Зайдя в тупик одиночества, человек может отчаяться. К примеру, начать топить своё одиночество в спиртном. Отчего кончают с собой миллионеры, чего о них так не понимают бедняки и нищие, пролетарии всех стран? По их мнению, такой суицид сумасшествие. С жиру бесятся.

– Но тогда как быть с монахами? Особенно – схимниками, которые предпочитают одиночество?

– Это люди, которые знают, где единственно верный выход от одиночества. Он называется – присутствие Бога. Где бы они ни были, в пустыне, в тайге, они ощущают присутствие Бога и стремятся к Главному Собеседнику.

– Выходит, любовь между людьми, между мужчиной и женщиной теряет смысл? Она – не панацея от одиночества.

– Да, она лекарство, как и всё временное. Принял таблетку, голова перестала болеть, но если не устранить причину боли, она заболит снова. Но! Если любовь переходит на новую ступень, ведь она развивается, как и сам человек, то вместе с этим, она преодолевает одиночество. Это называется умение делить с человеком, со своим возлюбленным одиночество. Не радость и печаль, хотя и это немаловажно, а именно – одиночество. Ведь изначально Бог создал Еву из ребра Адама именно для этой цели, чтобы не было ему в этом мире одиноко. Читайте Библию, там ответы!

– Как всё просто и сложно одновременно. – Вера подошла к пачке листов. – Я могу почитать?

– Ты? Да. В сущности, я пишу это для тебя и только для тебя. Должен же я как-то оправдывать своё существование в твоём доме, а заодно свою зарплату.

– Тебя это волнует так сильно?

– А ты как думаешь? Если тебе понравится эта жуткая смесь реальности, воображения, причём, не только моего, но и твоего, то я буду пытаться продолжать этот текст до тех пор, пока он не станет романом. Прости, но за отправную точку я взял твоё объявление и свои размышлизмы о судьбах поэтов, как самых бесполезных существ в условиях прогрессирующей каиновой цивилизации. Правнуки Ноя всё же вынесли часть его печати из ковчега. А это как медленный яд. Твоё объявление – это кнопка, она нажата, ракета вылетела из шахты, но у неё нет цели. Ты нажимала кнопку, не думая о последствиях…

– М-да… И уже есть один раненый. Как твоё плечо?

– Если мне придётся до конца жизни работать грузчиком, то можно считать меня вполне здоровым. Доктор сказал теперь интенсивно разрабатывать порванные пулей связки. Так что, если ты не возражаешь, я порой буду кувыркаться на твоих тренажёрах наверху.

– Не возражаю, но слабо представляю тебя с гантелями или в тренажёрном зале. А можно мне посмотреть на… эту рану? Я никогда не видела огнестрельных ранений вблизи.

– В фазе заживания, – добавил Павел и, как ни в чём ни бывало, подыгрывая её движению фокусника (бюстгальтер – рукав), скинул футболку.

Вера от неожиданности замерла, рассматривая его вполне даже приличный торс. Павел в этот момент оторвал марлю, державшуюся на пластыре, дабы продемонстрировать затягивающуюся рану.

– Такая маленькая, – удивилась Вера.

– Во-во, а шуму сколько?

– Знаешь, а я думала, ты такой щупленький…

– Ну уж совсем-то меня анемировать не стоит.

Они стояли так близко, что, казалось, вот-вот обнимутся. И, пожалуй, обоим этого хотелось.

– И что, в твоём романе будет маленькая столица большой Югры?

– Будет. И большая столица большой России…

– Главный герой будешь ты?

– Нет, это будет моё альтер эго. Этакая параллельная реальность.

– А когда тебе надоест, или ты посчитаешь себя несовпадающим с этим миром, ты опять выбросишься из него с парашютом? И твоё одиночество будет длиться?

– Да, – честно признался Словцов. – Парадокс в том, что я изначально не совпадал с этим миром, но что-то меня в нём удерживает. Но и твоё одиночество будет длиться.

– И мы не сможем его преодолеть?

– Главный смысл, вселенский смысл одиночества – научиться любить людей, как Бог. Как Христос, который, уже будучи распятым, просил простить своих мучителей. Человек, который умеет любить людей, не знает одиночества. Человек, который умеет любить людей, любит Бога. И Бог отвечает ему взаимностью.

– Твоя жена не смогла разделить с тобой твоё одиночество?

– Скорее, я не смог. Она была в моём мире, а я ни разу не ступил в пределы её мира. На бытовом философском уровне это называется эгоизм. По-русски – яканье. Но, извини, об этом я меньше всего хочу говорить. За много лет во мне выработалось одно правило: никогда не говорить с одной женщиной про другую, тем более, никогда их не сравнивать.

– Одна просьба, когда захочешь уехать, предупреди меня.

– Обещаю.

– И ещё: если бы я вдруг решилась бросить всё, как ты, ты бы взял меня с собой?

Павел почувствовал, как нечто толкнулось в сердце, какая-то мощная волна окатила его с головы до ног. Он едва не вздрогнул.

– Возьму. Ведь, получается, ты поймёшь бессмысленность накопления и бесконечного зарабатывания, – улыбнулся он.

– И не застрелюсь, как миллионер.

– Вера Сергеевна, вы обедать, в конце концов, будете? Микроволновка уже по второму разу всё сварила. – В гостиную с кухни вошла раздраженная Лиза.

4

Утром Вера проснулась со странным и приятным чувством обновления. Ей впервые за долгое время было абсолютно всё равно, что сегодня будет происходить на работе. В ванной комнате она долго смотрела на себя в зеркало и так, не спеша, собиралась, что охраннику на воротах пришлось два раза напоминать ей: подошла машина. «Эти точности, весь этот ритуал придумала я сама? Зачем? – спросила себя, садясь на заднее сиденье «Лексуса». – Хорошо Словцову, он вырвался из этого беличьего колеса…» Какое-то важное решение назревало даже не в разуме, где-то в душе, но она только пыталась уловить его, попробовать на вкус.

Перед сном она читала кусок романа, написанный Словцовым, в то время сам он долбил по клавишам ноутбука, как из пулемёта, где-то наверху. Альтер эго Словцова, то бишь главный герой, разложил по главам их отношения именно так, как они складывались. Сначала складывалось впечатление, что автор пишет роман в модном ныне стиле “non-fiction”. Некоторые совпадения, пророчески увиденные Павлом, её почему-то не удивили. То, что главная героиня возьмёт для чтения рукопись, это уж почти по-булгаковски, это само собой разумеется. Хотя откуда ему было знать, что Хромов летел домой пьяным в ноль? Сама Вера ему об этом не рассказывала. Но так поступил бы каждый второй мужчина на планете, снимая стресс. Особенно, если у него есть к этому предрасположенность. Больше всего её удивила сентенция про телевизор. Звучала она так: если мужчина и женщина не смотрят друг с другом телевизор, значит, они влюблены друг в друга. Объяснялось всё просто: значит, есть что-то волнующее их в себе самих больше, чем мощные чары колдовского ящика. И тут же в памяти отмотала обратно последние дни. Она действительно не смотрела телевизор ни с Павлом, ни в те дни, когда он был в больнице, хотя до этого обязательно следила за вечерними новостями или могла сунуть в дивиди-плейер какую-нибудь голливудскую стряпню, номинированную в этом году на «Оскар».

Ну, хорошо, это тонкое наблюдение поэта. Женщину от телевизора, если она не последняя дура, могут оттащить любовь, книга и собственный ребёнок. Попробуй попросить у Лизы кофе, если она смотрит в это время любимый сериал. Этот кофе будет заряжен такой отрицательной энергией, что выпивший его в некотором роде хлебнёт изрядную порцию яда. Но было ещё одно размышление-предсказание, которое Веру напугало: в больнице главный герой, рассуждая о летающих над землёй пулях и их траекториях, приходит к заключению, что если пуля предполагалась Хромову, то обязательно будет пуля и для Словцова. А случайная пуля иногда выбирает точнее, чем рассчитывает тот, кто её выпустил, или тот, кто её заказал. Всё это прозвучало со страниц в одном тоне с нехорошими предчувствиями и опасениями Веры. И настолько явно, что захотелось войти сейчас в его спальню и сказать: бросай всё, поехали отсюда! Или: я давно одна, мне страшно, мне ни к чему даже эта внешне богатая жизнь, я перестаю видеть в ней смысл. И вдруг приходит озарение: то же самое, только в мужском роде может повторить ей Словцов. С той разницей, что он уже решился на весьма оригинальный и почти отчаянный поступок. Он попытался парить над «не». Какое-то время она пробовала это желание на вкус, пытаясь понять, чего в нём больше, желания преодолеть собственное одиночество или рождающегося чувства к Павлу?

В конце текста она прочитала всё то самое, что он сказал ей об одиночестве, определяя его движущей силой вселенной. Всё, кроме одной фразы, в которой сам Словцов задавался вопросом: а не создал ли всех нас Господь, чтобы избежать одиночества? Собственного. И стали мы плодиться и размножаться и досаждать Создателю неблагодарностью, потому что не умели ценить ни любви, ни одиночества, считая лекарством от последнего даже Интернет, виртуальный мир. Наверное, компьютер считает Интернет богом, потому что упрямо пишет это слово с большой буквы, в то время как слово Бог он готов писать с любой. Даже компьютер жаждет подключения к сети, чтобы избежать одиночества. Мы настолько созданы по образу и подобию, что готовы поделиться своими антропометрическими характеристиками не только с собаками, но и грудой микросхем и железа. И это тоже признак одиночества. Признак слепоты. Экраном телевизора или экраном компьютера мы загораживаемся от Создателя. Но не можем загородиться от одиночества. «Вначале было Слово», начал свою Благую Весть любимый ученик Христа. «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Посредством слова человек преодолевает одиночество. Посредством Слова человек преодолевает себя, преодолевает смерть… И потом вдруг неожиданно Словцов бросает свою мысль и задаётся вопросом: писатель сыплет словами, поэт играет ими филигранно… Раз они так нуждаются в словах – они самые одинокие люди? Или они играют в богов? Оставшиеся после них слова не есть преодоление смерти, потому что их можно собрать и сжечь, засунуть в компьютер и стереть, просто забыть! В романе Брэдбери пожарные специально сжигают книги, у Воннегута люди просто перестают читать, кто из них больший фантаст, если последний пишет правду? Слова, предложения, рассказы, стихи, романы можно не прочитать, можно забыть, можно сжечь. Можно, если они не записаны на небе.

В офисе она даже не удивилась, получив от Клавдии Васильевны факс с тем же текстом, что и вчера. Надо рассказать об этом Павлу, подумала она, если он уже в каком-то виде не смоделировал эту ситуацию. Она ещё и ещё раз прокручивала в сознании события последних дней и даже – лет: одиночество, работа на износ, снова одиночество. Даже находясь среди людей, которым могла доверять, Вера оставалась одинокой. Она ни разу не просила в эти годы ни о чём Господа Бога. Но она ни разу не поблагодарила Его, словно не за что. Наверное, её глупое объявление, эта игра в фатум, превратилось в молитву сразу для двух человек. «Вера – имя ко многому обязывающее», – вспомнила она строчку словцовского романа. По христианской традиции напрашивается продолжить: Надежда, Любовь. Словцов же на обратной стороне листа карандашом оставил набросок стихотворения.

 
Если вдруг ты заставишь меня
Верить в то, что любовь преходяща,
Станет город, как мёртвая чаща,
А костёр, как рисунок огня.
Станет ветер и будет стоять,
Не толкая унылое небо,
Был я здесь или, может быть, не был,
Мне уже никогда не понять.
Пушкин в руки перо не возьмёт,
Не коснётся холста Боттичелли,
И в системе бесполых значений
Нерождённый Петрарка умрёт.
И пройдёт самый глупый парад:
Натюрморт, аппетит и карьера,
Вместо музыки будет фанера,
Вместо образа – чёрный квадрат.
Поколениям счет завершая
По замшелым могильным холмам,
Вырвет сердце от горя Адам,
Ибо ребра ему не мешают.
Пей же Евину хитрость и стать!
Эту жизнь без любви не приемлю.
Для чего нас сослали на Землю
Без тебя не дано мне понять.
 

Ещё она вместе с бессонницей вынесла из прошедшей ночи твёрдую уверенность: Павел, не просто играющий ироничную пьесу интеллектуал, а талантливый человек, находящийся в перманентном состоянии боли.

Вера вызвала Астахова. Кивнула ему на факс. Он безнадёжно покрутил его в руках.

– Завтра, наверное, ещё один придёт.

– Это что, психическая атака? – задалась вопросом Вера Сергеевна.

– Факс был из Москвы, вчера удалось установить. Вполне может, что и хромовские так шутят по его же приказу.

– Глупость какая-то. Михалыч, я вообще-то тебя позвала не для этого. Мой кабинет твоим ведомством не прослушивается? – как будто такой вопрос был вообще возможен, всё же спросила Вера.

– Нет. Сто процентов. Вообще никем.

– Тогда я хочу тебе задать очень важный вопрос. Мне нужен честный ответ человека, которому я целиком и полностью доверяю. – Вера сделала нужную в таком месте паузу. – Скажи, если я вдруг решу исчезнуть, ну просто раствориться в этом безумном мире, насколько это возможно? Сможешь ли ты мне помочь?

– Придётся ответить банально: в этом мире за деньги возможно очень многое. И на меня, Вера Сергеевна, вы можете положиться… Да что я говорю, сами знаете. Но по-настоящему исчезнуть можно только без денег. Во всяком случае, три четверти вашего состояния должны быть на плаву. А какой смысл исчезать без денег?

– Михалыч, у меня есть тайны, в которые не посвящён даже ты. На плаву у меня и так далеко не всё. Было бы неосмотрительно глупо не страховаться в наше время.

– Это я подозревал. Но даже тайные вклады надо по-умному отвести от удара.

– За это не беспокойся, для таких операций существуют честные банкиры. Если я тебя попрошу всё организовать, ты поможешь?

– Два раза меня просить не надо… Правда, в этом маленьком городке исчезнуть практически невозможно, поэтому лучше это имитировать в Москве или где подальше. Потому как, если исчезнет человек вашего размаха, тут будут рыть до самой вечной мерзлоты. Так что – Москва. Этому Вавилону всё равно. Или Урюпинск… Или заграница какая. Вам всё же стоит почаще ездить в столицу, хоть вы этого не любите.

– Как скажешь. – На минуту Вера задумалась, но всё же решилась сказать. – Для тебя я тоже сделаю всё, чтоб тебе до конца жизни уже не пришлось нигде и никому служить.

– Догадываюсь, – благодарно улыбнулся Астахов, – но служить я привык, как дышать.

– Дальше будет уже твоё дело.

– А вот моё дело, это интересно, давно мечтал открыть свой клуб единоборств.

– Тебе и карты в руки. И спасибо…

– Не за что…