Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Джордж Истмен смотрел в зеркало. Оттуда на него невозмутимо взирал безупречный английский джентльмен. Сорокалетний, слегка седоватый, с цепким взглядом неприсущих мужскому полу зелёных глаз и этакой непрошибаемостью в выражении лица. «Надо было выброситься из жизни, как из окна, иначе не в первый, так во второй раз или с третьей попытки выбросили бы меня», подумал на английском языке Джордж Истмен, пытаясь разглядеть собственное прошлое в собственном отражении. Отражение было беспристрастно. Он столько лет работал над этим отражением, что мог бы гордится им, его достижениями, его безупречному английскому, позволяющему легко перепрыгивать с одного лондонского диалекта на другой, отчего его легко принимали за своего в любых кругах.

– Но неужели я опоздал? – спросил себя Джордж на русском языке с лёгким акцентом и замолчал, вслушиваясь в послезвучание речи, языка, которым не пользовался принципиально в течение восьми лет.

Подданный Её Величества, гражданин Соединённого Королевства, в полностью вычеркнутом прошлом – Георгий Зарайский стоял перед зеркалом и не мог определить кого в нём больше: собственно Зарайского или Джорджа Истмена? Зато отец сразу определил. Ни Джордж Истмен, ни Георгий Зарайский не знали, как теперь относится к собственному неосмотрительному поступку. Кто бы мог подумать, что сердце отца не выдержит явления покойного сына? Не столько даже явления, сколько – нескольких слов, высказанных сыном хладнокровно и взвешенно. Столько лет репетировал эти фразы… Сердце, на которое он никогда не жаловался. Стальное сердце русского разведчика не было готово к тому, что у него сын англичанин? И пришлось уходить из подъезда, как преступник с места преступления. Это был уже второй поступок, который не давал ему покоя.

Из подъезда вышел уже точно не Георгий Зарайский, а Джордж Истмен, который хладнокровно вызвал по мобильному телефону бесполезную неотложку, а сам телефон швырнул в ближайшую урну.

Да, шесть лет назад он мог обратиться к отцу за помощью, но не было гарантии, что в конторе отца нет кротов с противоположной стороны. Вообще не было никаких гарантий, кроме одной – собственной смерти. И Георгий Зарайский предпочёл умереть, предварительно выведя львиную долю капиталов в иностранные банки и надёжно спрятав. Но Веруня-то какова? Оставшуюся треть он вновь превратила в империю. Женщина, которая никогда не интересовалась ни счетами, ни движимым-недвижимым, нырнула в бизнес, как золотая рыбка в аквариум. Нет, нырнула, может, как обычная, но быстро стала там золотой.

Незапятнанный паспорт гражданина Великобритании обошёлся Георгию дороже, чем собственные похороны. И шесть лет понадобилось, чтобы идеально легализоваться. Теперь оставалось самое простое: жениться на собственной русской жене, о которой он так и не смог забыть все эти годы. Но сейчас он вынужден был со стороны наблюдать за похоронами своего отца, точно также, как когда-то наблюдал за собственными. Свои-то ему, прости Господи, понравились…

Всё началось восемь лет назад с фотографии в деловом журнале. Листая его, Георгий замер от удивления, узрев самого себя и прекрасно понимая, что это не он. Ему не доводилось бывать на шоу двойников, но ранее он слышал, что абсолютно похожие люди, не имеющие родственных связей (во всяком случае, в этой жизни) не такая уж редкость. И был он похож на Георгия куда больше, чем Виктор Цой на Джимми Пейджа, у которых была особая манера поджимать губы во время игры на гитаре, больше, чем Вениамин Смехов на Майкла Дугласа (или наоборот). Он был готовым материалом! Встретив его на улице, друзья легко могли бы принять этого человека за господина Зарайского. Увидев своего двойника, Георгий вспомнил байки о двойниках Ленина, Сталина, Гитлера, Саддама Хусейна и мгновенно пришёл к заключению, что двойник может пригодиться. Где-то доводилось читать о Евсее Лубенском, который якобы заменял Сталина во время многих встреч и даже на трибуне Мавзолея в течение пятнадцати лет. Сходство было таким, что буфетчица случайно увидевшая двух Сталиных просто упала в обморок. В специальный особняк на окраине к нему якобы возили обильное питание, новые фильмы и девушек. Может, оттуда появилась легенда о молодых комсомолках для Сталина? Одной из самых классических легенд была легенда о вавилонском царе Набополасаре и его двойнике, которые дружно правили древним городом. Копаясь в книгах, Георгий нашёл ещё предание о хитрой жене Сирийского царя Антиоха II Лаодике. Последняя в порыве ревности отравила своего мужа, а потом пригласила во дворец городского актёра, похожего на царя. Он-то и умер уже во второй раз при всех приближённых, завещав свое царство Лаодике, а подданным беспрекословное ей подчинение. Разумеется, дальнейшая судьба актёра неизвестна. Благородное использование двойников Зарайский увидел в фильме Акиро Курасавы «Двойник». Там властитель после смертельного ранения, напротив, передаёт власть двойнику, дабы спасти единство войска и подчинённых ему земель. Можно было ещё вспомнить «наших» Лжедмитриев и целый взвод двойников Наполеона, один из которых Франсуа Эежен Робо и был похоронен на острове Святой Елены под безымянной (!) плитой. Если под ней действительно двойник, то версия с отравлением узника острова Святой Елены обретает совсем иной смысл. Обгонял Наполеона по количеству двойников только Людовик XVII, у коего их по самым скромным подсчётам было около сорока. Смертельно больного Ленина, когда он находился в Горках, встречали вдруг абсолютно здоровым в Кремле, а расстрелянную за покушение на него Фанни Каплан видели много позже среди заключённых на Соловках… Список подобных историй, легенд, подлогов весьма велик, главное – понял Георгий Михайлович, он далеко не нов в стремлении использовать в опасных ситуациях двойника. Кому-то человек в железной маске не нужен и опасен, а кому-то – как раз наоборот.

У Данте поддельщики людей маются в десятом рве восьмого круга ада… Но Данте Георгия Зарайского напугать не мог. Реальные противники были куда опаснее.

Оставалось навести справки об этом человеке и найти его. Имея деньги, это не так уж сложно. О том, что некоторые крупные бизнесмены имеют под рукой двойников, слышать ему тоже приходилось, но сталкиваться с их задачами и работой, разумеется, нет. Ибо двойник на то он и двойник, чтобы заменять основное лицо в щекотливых ситуациях.

Сбором информации о «близнеце» Георгий занимался сам, не доверив это дело даже Астахову, не подключая друзей отца. Да и особых сложностей с этим не было. Частный детектив выполнил эту работу за мизерную сумму. Георгий, получив резюме на свою копию, не удивился, когда не совпали дата, месяц и год рождения (никакой мистики, свободное творчество природы). Двойник был на два года младше его, имел совсем другое образование, а главное – материальное положение. В сущности, по сравнению с Зарайским, не имел никакого. Следующий шаг – предложить ему высокооплачиваемую работу, до нужного момента оставаясь в тени. Немного нашлось бы людей способных отказаться от должности представителя крупной фирмы за весьма высокую плату. Для отвода глаз нового работника даже отправили в провинцию заключить пару никчёмных договоров за щедрое вознаграждение. Самым сложным для Георгия Михайловича являлось сохранить тайну двойника не столько от чужих, сколько от своих, ибо не бывает тайны, если её знают два человека.

Когда Астахов доложил, что Зарайского собираются убрать, наступило время «Ч» для двойника. Вот тогда он заявился к своей копии сам, чем удивил его до лёгкого шока. Тот к тому времени уже привык жить на широкую ногу, честно отрабатывал свои часы в офисе, и ничего не предполагал о своём истинном предназначении. Георгий Михайлович попросил выручить его на недельку, дабы сам он мог съездить в одну важную поездку так, чтобы персонал не заметил его отсутствия. Важно, чтобы этого не заметила даже жена! Правда, с ней Георгий Михайлович своего двойника убедительно просил не спать, разве что принимать прощальный поцелуй по утрам, ссылаясь на высокую занятость и усталость. Не воспрещалось флиртовать с домработницей, но при полном неведении Веры Сергеевны.

Больше недели ушло на тщательную подготовку, во время которой двойник постигал азы мимики Зарайского, учился управлять голосом, запоминал фотографии и имена многочисленных родственников, подчинённых, расположение комнат и вещей в квартирах и офисах. Кроме того, следовало быть в курсе текущих дел и не подписывать договоров, наносящих ущерб общему делу. Высокое доверие Георгия Михайловича подтверждалось тем, что в подмену не были посвящены самые близкие люди и начальник охраны, а также космическим гонораром, половина которого сразу легла в карман Псевдогеоргия и помогла ему преодолеть некоторые сомнения и дискомфорт. Дальнейшее общение предполагалось в экстренных случаях по мобильному телефону. Этот телефон Зарайский выдал двойнику с копией собственного, который хранил имена и номера многочисленных друзей и партнёров. Когда Зарайский вернётся, он позвонит, и каждый займёт причитающееся ему место. Двойник не подозревал подвоха ещё и потому, что Зарайский сам страховался, снимая заключение договора между ними на камеру, чтобы в один прекрасный момент не поменяться местами навсегда и не остаться в известной по Марку Твену ситуации «Принц и нищий». Астахову же он строго-настрого запретил напоминать себе в течение десяти хотя бы дней о висящей над ним опасности.

– Помни, – науськивал он двойника, – в плохом настроении я запираюсь в кабинете, тебе это поможет не светиться лишний раз, и постарайся избегать встреч с Хромовым в эти дни, он знает меня, пожалуй, лучше, чем жена, – напутствовал будущий Джордж Истмен будущего покойного Георгия Михайловича Зарайского.

Но впоследствии Джордж Истмен долго и с обидой недоумевал, что подмены действительно никто не заметил. Ведь были какие-то пусть и мельчайшие детали, но определяющие различие между ними. Хотя в то суетное утро, когда двойник сел в обречённую машину, Георгий Зарайский не имел против этого никаких возражений.

Казалось, всё уже было позади, но внезапная смерть отца, словно разрушила какую-то стену, отделявшую Джорджа Истмена от Георгия Зарайского. Стену, которую Джордж строил в течение долгих шести лет. И кого в ней было винить – Истмена или всё же Зарайского?

Истмен прибыл в Россию не только по своим деловым интересам, он преследовал единственную цель: жениться на гражданке России – вдове господина Зарайского. Говоря проще, на своей собственной жене. И в этом его устремлении оказались значительные препятствия. Вера Сергеевна оказалась хваткой деловой дамой и смогла не только удержать, но и преумножить наследство Зарайского. Во-вторых, последнее время вокруг неё буквально вился друг детства и почти подельник Хромов. Но и тут вышел промах… Точнее, не промах, а полёт пули по наитию. На горизонте вдруг замаячил никто, кто в одночасье, как в «Интернационале» стал всем. И эта тёмная лошадка, похоже, инстинктивно чувствовала присутствие мистера Истмена. Во всяком случае, на кладбище Джордж ощутил на себе его всепроникающий взгляд. Похоже, у этого человека была совсем иная парадигма познания.

2

Неделя после похорон пролетела незаметно. После девятого дня Вера, наконец, включила мобильный телефон, и, к её удивлению, он не взорвался от скопившихся звонков и эсэмэсок. Видимо, подчинённые и партнёры отчаялись найти её за эту неделю. Сама позвонила главному бухгалтеру и Клавдии Васильевне. Всё спокойно, всё по графику, упустили пару контрактов, но это малоощутимо. Неделя, несмотря на траур, прошла под знаком безумной страсти. Странно, но любовь и смерть иногда неплохо уживаются друг с другом. Павел всё больше сидел перед экраном ноутбука.

– Я снова заболел стихами, – признался он. – Тут наткнулся у Михаила Тарковского на очень симптоматичное для меня стихотворение:

 
Я снова в этой старой мастерской,
Где помнит твои длинные ресницы
Гладь зеркала. Где светятся страницы,
К которым прикасалась ты рукой.
Здесь холодно. Меня уже давно
Не греют по ночам ни эти стены,
Ни времени пустые перемены
Ни древности священное вино.
Открою дверь и выйду налегке.
Мелькает каменистая дорога
И посох трется в жилистой руке…
Я нищий, и мое последнее добро —
Шершавый камень твоего порога,
Я об него точу свое перо.
 

Вере не удалось уговорить маму поехать с ними, чтобы немного развеяться, а заодно хоть раз посмотреть, где и как живёт её дочь.

На девять дней пришёл сбежавший по такому случаю из больницы Хромов, который хорошо знал Михаила Ивановича. Последний, как выяснилось из пьяной исповеди Юрия Максимовича, не раз спасал его от матросской тишины, возвращал ему утраченные после общения с автоинспекторами водительские права, а пару раз буквально помог избежать лишнего свинца в организме. С Павлом он стал вдруг или не вдруг подчёркнуто дружелюбен.

– Мои телохренители просили, чтобы я выписал тебе премию, Павел Сергеевич, – сообщил он.

– Не стоит, мне и так платят за то, что я существую, – грустно улыбнулся в ответ Словцов.

– Хотел бы я такую работу, особенно рядом с такой женщиной, – позавидовал Юрий Максимович.

– Нелепость, несуразность, в сущности, невозможность моего положения заставляет меня предполагать, что подобная инверсия человеческой судьбы может происходить только с какой-то особой целью, определённой свыше, и каждый неверный шаг может привести к плачевным последствиям. Хотя это всего-навсего мой бытовой сенсуализм.

– Павел Сергеевич, ты для меня, дурака, попроще скажи.

– Да всё просто: мне хорошо, но ничего хорошего я от этого не жду.

– Ну, в этом ты, Павел Сергеевич, не одинок. Я, например, тоже уже ничего не жду. Уже всё есть, – криво ухмыльнулся он, – а вот радости я от этого не испытываю. Самое лучшее, что я мог бы в жизни обрести, досталось тебе.

Павел заметно смутился. Хромов ободрил его:

– Это Верин выбор, я его уважаю. Больше чем нас с тобой вместе взятых. Сколько женщин я знал, но только одну настоящую, все остальные какие-то фантомы, призраки здешнего мира, живущие исключительно по его правилам. Да и, знаешь, большинство таких, которым трахнуться, как стакан шампанского накатить. И вроде всё при них, но не хватает чего-то главного.

– А мне, наоборот, с такими не везёт, – улыбнулся, в свою очередь, Павел, – они меня за недомерка считают, за неполноценного. Хотя, честно признаться, стихи иногда слушают со слезливой тоской в глазах, и могут дать из жалости или ради интереса: а каково это со стихотворцем?..

Перед отъездом, Павел позвонил-таки Веронике. Они встретились в итальянской пиццерии буквально в нескольких шагах от Красной Площади. Пили кофе и поначалу обменивались дежурной информацией, отвечая на вопросы типа: «Как там мама, замуж не выходит?», «Вере Сергеевна – это надолго?», «Ты точно решила продолжать обучение там?», «Вот мама не прочь бы приехать в Штаты, а ты?».

– Знаешь, мне нравится их уверенность в том, что человек творец своей судьбы, – сказала Вероника.

– Пресловутая американская мечта? Тут есть главное заблуждение: те, кто так думает, путают судьбу и карьеру, ставят между ними знак равенства.

– Пап, а ты хоть что-то пытался сделать такого, чтобы выпрыгнуть из сдавивших тебя со всех сторон обстоятельств?

– Конечно, особенно сейчас. Я действительно выпрыгнул, но это не есть делание судьбы. Человек предполагает, Бог располагает. Я тебе не рассказывал, но сейчас расскажу, хотя, может, это и не очень удачный пример. В выпускном классе я вдруг решил стать военным лётчиком. Так решил, так загорелся, что стал усиленно заниматься математикой и физикой, с которыми до этого держался на почтительном расстоянии и тренировался по два часа в день.

– Не представляю, – улыбнулась Вероника.

– Сам сейчас в это не верю, но так было. Буквально перед выпускным вечером я подрался с одноклассником по какому-то пустяковому поводу. Повод был пустяковый, драка короткая и, казалось бы, без особых последствий. Он мне расквасил нос, а дрались мы тогда до первой крови. Всё бы ничего, но, получив аттестат, я поехал проходить медицинскую комиссию в лётное училище. В нашем городе работала выездная. Я был абсолютно уверен в своём здоровье. Шёл туда именно с той уверенностью творца своей судьбы. Обрати внимание: никак не карьеры! Я мечту свою воплощал. Но рентгеновский снимок пазух носа стал для меня последней инстанцией. Меня забраковали. Искривление носовой перегородки в результате травмы. Мои заверения о том, что Маресьев летал во время войны без ног, действия на современную медкомиссию не возымели. Тогда я очень переживал, а сейчас думаю: хорошо, что всё так кончилось. Вместо бравого лётчика получился грустный филолог. Видимо, Господу Богу был нужен в то время и в том месте именно филолог, стихотворец. А ведь я приложил к тому, чтобы стать лётчиком, немало усилий.

– Это частный случай, исключение из правил. Упёртые люди добиваются своего.

– Выше головы не прыгнешь. Я, к примеру, верю, что талантливое произведение всегда пробьёт себе дорогу, но знаю сотни примеров тому, как ему не дают прохода. Тормозят, замалчивают. Раньше это делали из соображений соответствия требованиям социалистического реализма, а сейчас исходя из рыночной тусовки.

– Пап, ты хочешь, чтобы я, как и ты, стала безнадёжной брюзгой?

– Ого, вот как, оказывается, я выгляжу в твоих глазах? Это перебор, дочка. Ну, может, я внешне депрессивен, но моя депрессия носит творческий характер русской хандры, а не постоянного брюзжания тупого неудачника.

– Извини, не хотела тебя обидеть.

– Ничего. Ты просто присмотрись к тем, кого ты считаешь творцами собственной судьбы. Неужели ты не замечала на их лицах тупой самоуверенности? Они даже в гробу лежат с таким выражением лица, будто прописка в раю им уже гарантирована.

Вероника улыбнулась, представив себе сказанное отцом.

– Значит, Дэвид тебе не понравился?

Словцов некоторое время кусал губы, обдумывая ответ. И максимально от него увернулся.

– Главное, что он нравится тебе, но ещё главнее, чтобы это не было ошибкой. Ты ещё настолько молода, что разочарование может стоит очень многого. Иногда – целой жизни.

– Пап, если б была возможность вернуться в прошлое, что ты попытался бы там изменить?

– Пристрелил бы нескольких политиков, рассчитывая на то, что империя останется быть. Наивно, но честно.

– А я думала, ты скажешь о маме.

– Ника, я так её любил, что Ромео и Джульетта могут от зависти отравиться. Но, видимо, во всём нужна мера. В тот момент, когда она стала видеть во мне кого-то другого, не меня, а того, кого хотела видеть, я был не способен измениться, да и не стал бы. Теряя её, я мучался так, как мучаются в последнюю ночь приговорённые к смерти, ибо жизни без неё не мыслил. Но и тут Бог показал мне обратное.

– Я думала, – потупилась Вероника, – что вы поссорились только из-за меня.

– Поссорились – да, – согласился Павел, – но разошлись потому что, как оказалось, жили давно уже в разных мирах. И я переболел этим, как можно переболеть смертью. Один раз. Она, кстати, как раз не видела во мне делателя своей судьбы. Самое странное, что мы прожили вместе самое тяжёлое время, а когда, казалось бы, всё стало налаживаться, мне снова стали платить более-менее пристойную зарплату, когда ты уже выросла, ей потребовалось вдруг нечто большее. Больше того, на что я способен. Ну и, разумеется, я не мог принять твоего шага…

– И сейчас? Ведь ты сам сделал нечто подобное!

– Во-первых, мне сорок, во-вторых, ты в свои семнадцать сделала это раньше меня, и – не спрашивая меня, в-третьих, уж прости мне мою советскую замшелость, я не могу любить страну, которая сделала всё, чтобы моей родины не стало на карте. Ничего личного, только политика. Признаю Штаты великой державой, но на чём и ради чего держится их величие?

– Пап, там живут обычные люди, с точно такими же проблемами, как у нас. С такими же достоинствами и недостатками. И, между прочим, не все из них в восторге от того, что делает их правительство. Дэвид просил уговорить тебя приехать… А, пап?

– Я подумаю…

– Вера Сергеевна сказала, что ты был ранен, лежал в больнице. Почему даже не позвонил?

– Я выбросил свой мобильный. Да и что изменилось бы?

– Больно было?

– Когда ты уехала, было куда больнее. А тут – чепуха. Высунулся в мир богатых, и тут же схлопотал, как творец судьбы…

– Пап, ты неисправим.

– А ты?

– Вся в тебя…

Потом они долго стояли, обнявшись, на выходе из кафе. Павел, прижимая к себе дочь, вспоминал маленькую смышлёную девочку, с которой любил гулять по городу и отвечать на её бесконечные вопросы. Веронике почему-то казалось, что уезжает не она, а уезжает отец. Надолго и далеко. Почти как на войну, и она даже не знает, увидит ли его ещё раз. От таких мыслей Вероника едва сдерживала слёзы. Она вдруг испытала к отцу давно забытую детскую нежность и чувство благодарности, которое скрывала от него последние годы.

«Если Ника – богиня победы, Вероника – это победившая Вера?..», подумал Павел.