Текст книги "Вид из окна"

Автор книги: Сергей Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

5

После рассказа Павла Хромов погрузился в угрюмую задумчивость. Никто ему не мешал. Единственное, что он делал, машинально крутил в руках бокал, из которого несколько минут назад выпил коньяк. Пашка с тоской смотрел на початую бутылку, но боялся нарушить возникшую тишину, Егорыч смотрел в стол, Словцов на Юрия Максимовича. Прошло несколько минут, когда Хромов не своим, глухим, сдавленным голосом спросил:

– За что он в меня стрелял?

– За Веру, – тут же включился Павел.

– За Веру… Правоверный, блин, – ругнулся Хромов.

– Выходит, – продолжил Словцов, – и мне по заслугам досталось. Но, полагаю, это не последняя моя пуля.

– С тобой мы квиты, поэт, по одной пуле имеем. Я сейчас умную мысль скажу, ты не удивляйся. Я не только бабло считать умею и конкурентов устранять… – Хромов внимательно посмотрел на Павла. – Вся твоя история невероятна, но, чем более невероятна, тем больше похожа на правду. Я на его могиле поклялся отомстить его убийцам. Вера меня и в этом опередила. А, выходит, мы с ней оба… Мимо кассы. – Он снова замолчал, оценивая собственное внутреннее состояние, и определив, сделал вывод: – Так хреново, что даже выпить не хочется…

– А я бы вот… – начал, было, Паша, и Егорыч понимающе плеснул ему в рюмку.

– Только не усердствуй, а то вместо пророчеств будешь галлюны рассказывать, – предупредил геолог.

– Мы с ним жили в одном дворе, – продолжил Хромов, – и я помогал ему драться за его имя.

– За имя? – переспросил Егорыч.

– Ну да, он терпеть не мог, когда его называли Жориком, и требовал, чтобы звали Георгием. Тех, кто не соглашался или подтрунивал над ним – мы били. А я в душе всё равно его Жориком считал. Жорик – он и на Арбате и в Африке Жорик. Но он из себя сделал-таки Георгия Михайловича. Пути-дорожки разошлись, когда он поступил в МГИМО, а я еле отмазался от первой ходки, пришлось вместо зоны выбирать казарму. Снова столкнулись, когда начался передел-беспредел собственности. Кто успел – тот и съел. В одной упряжке – столько лет… Михал Иванович – идеальная крыша… Ну и братва своя не лыком шита… Я ему столько раз задницу прикрывал!.. Может, он не русский? Еврей какой? Что в нём русского, раз он так поступил?

– Отец у него нормальный русский генерал был, – вставил Словцов.

– Да уж… Михал Иваныч… На таких империи держатся… Ты мне вот что скажи, Павел, ты же мне не просто так эсэмэски слал? У тебя план какой-то есть?

– Пока только отдельные мысли. Да и, боюсь, как бы не опередили меня. Самое главное, чего, в этом случае, желает Вера. Вот этого, после всего, что произошло, я не знаю.

– Нет, у меня в башке не укладывается! – то и дело заводился Хромов. – Уж если с чего начинать – у него наследник по Москве без родителей болтается! На это ему наплевать! А ты, Павел, если подумать, два раза ему рога наставил!

– Покойникам, – напомнил Словцов, – рога не наставляют. К тому же второй раз, я полагаю, был инсценирован самим господином… как его там?

– Мыльная опера, – вставил Егорыч.

Паша тем временем снова потянулся к бутылке и, обрадовавшись, что никто не обратил на это внимания, быстренько наполнил рюмку и выпил. Выждав немного, тут же повторил операцию.

– Паша, это не эликсир жизни, – попытался урезонить его Егорыч.

– Зато великолепное обезболивающее, – парировал Паша. – Не переживайте, я не буйный, могу только уснуть.

– Да, – согласился Словцов, – надо выспаться. В любом случае, утро вечера мудренее.

– А я бы щас его поискал, – не унимался Хромов.

– А он сидит и ждёт? Да и под каким именем его искать? – высказал сомнение Словцов. – А, главное, для чего?

– Репу ему развалить! По-дружески, от всей души! В конце концов и из конца в конец, в этом городе не так много иностранцев. Гостиницы прошерстить…

– Не факт, что администраторы с улыбкой предоставят нужную информацию. Напоминаю, в этом городе милиция и сервис взяток не берут, – сообщил Егорыч.

– И он вполне может снимать квартиру, – предположил Словцов.

Пашка, зевая, добавил свою экстрасенсорную информацию:

– Кто вам сказал, что они будут вас ждать?

– Они? – хором спросили остальные.

– Ну да, во всяком случае, их никак не меньше двух. Плюс те, кого они наняли.

– Щас объявлю общую тревогу, – схватился Хромов за мобильник, – братва на стратегических бомбардировщиках сюда прилетит.

– Зачем сюда? – удивился Паша, под сурдинку наливая себе новую дозу. – Надо как раз в сторону НАТО лететь. А это чревато третьей мировой войной.

– Какая третья? – поморщился Словцов. – У нас ещё первая не закончилась. Давайте не будем суетиться.

– Всё, надо спать! – принял за всех решение Егорыч.

– Да у тебя здесь всего две кушетки, – заметил Хромов.

– Есть ещё надувной матрас… Большой…

– Оставаться здесь небезопасно, – из каких-то своих соображений заявил Пашка, – но мне здесь нравится, – он с явным вожделением посмотрел на бутылки со спиртным.

– Павел, ты это, ты всё-таки разъясни товарищам – чего ты замутить хочешь?

– Утром, – согласился Павел, который вдруг почувствовал нешуточную усталость.

– Ага, утром, – передразнил Юрий Максимович, – мне знаешь сколько выпить надо, чтобы уснуть?

– Ну, тогда не будем рассусоливать, – поторопил Егорыч, наливая в рюмки коньяк.

– Да, не следует… – поддержал Паша.

6

Утро, возможно, и было мудрее, но явно не тянуло на доброе. К стуку в головах добавился назойливый стук в дверь. Явно кулаком. Словцов согнулся, сев на надувном матрасе, и осмотрелся. Рядом поднялся Егорыч. Московские гости еле подавали признаки жизни на спальных местах первого класса. Хромов пробурчал что-то, не открывая глаз, посылая всех и вся намного дальше общепринятого. Во всяком случае букв там было значительно больше трёх, а место было указано с художественно описанной точностью.

Павел отхлебнул минералки из пластиковой бутылки и передал её Егорычу с вопросительным взглядом: кому открывать? Егорыч выпил остатки и, кряхтя, побрел в прихожую, продолжая начатую Хромовым тираду.

– Ну кто ж такой настырный? – задавал он вопрос замку, который не открылся с первого раза.

На пороге стояли два милиционера: старлей и сержант.

– Есть хозяин? – спросил старлей.

– Я, – признался Егорыч.

– Храните на чердаке свои вещи?

– Нет, туда соседи старый хлам складывают. А я здесь живу не так уж часто, больше на буровых.

– У вас кто-нибудь жил в последние дни из ваших знакомых?

– Я жил, – подал вдруг голос Пашка.

Словцов и проснувшийся Хромов посмотрели на него с удивлением, на что он моргнул обоими подпухшими глазами: мол, так надо.

– А ваши вещи на чердаке есть? – спросил старлей, без разрешения войдя в комнату.

– Э-э-э… – будто вспоминая, потянул Пашка, – бутылки с записками.

– С записками?

– Ну да.

– С какими записками? – прищурился милиционер.

– Ну… стихи там разные. Блок, Шекспир, Заболоцкий… Слыхали о таких? Читать-то, конечно, не читали, но, полагаю, слышали.

– Читал, на чердаке, – ухмыльнулся старлей. – И к чему вам это?

– Хобби… Нравится мне так. А что, запрещено?

– Нет… А ещё ваши вещи там есть?

– Если я скажу, что нет, вы поверите? – Пашка уже подошёл к столу, плеснув себе в рюмку остатки коньяка и стремительно выпил.

– Злоупотребляете? – спросил сержант, который всё это время молчал.

– Добро употребляю, – ответил, отдышавшись, Пашка.

– А в чём дело-то? – включился Хромов.

– Вы – кто? – вопросом на вопрос ответил старлей. – Документы давайте посмотрим.

– У вас что – ордер? – спросил Егорыч.

– Хуже, документы давайте. И без резких движений, – предупредил сержант.

– Твою мать… – выругался Егорыч, доставая паспорт из куртки, которая висела в прихожей.

Вслед за ним паспорта стали извлекать остальные.

– Они вам кто? – спросил сталей Егорыча, изучая документы.

– Друзья.

– Где трудитесь, Павел Сергеевич? – спросил Словцова старлей.

– Советник президента «Траст-Холдинга», – спокойно ответил Словцов.

– А регистрация?

– Документы оформляют…

– Вы? Из Москвы? – глянул исподлобья на сурового Хромова милиционер.

– Из неё… Тема какая, лепи давай, чё тянуть?

– Когда прибыли?

– Вчера.

– Билет есть?

– Есть.

– Да вы успокойтесь, Юрий Максимович, никто же вам руки не заламывает.

– Ага, у кого свои лишние – пусть попробует.

Старлей оставил его наглость без внимания и перешёл к Пашке.

– Павел Леонидович. Ага. И давно здесь живёте? Работаете?

– Инвалид умственного труда, живу несколько дней, работать мне вредно, – отрапортовал Пашка.

– Бутылки, значит, ваши?

– М-да, я вот очень люблю полные, – Пашка скрутил с очередной пробку, вновь себе наливая, – а пустые ненавижу, потому заполняю их духовным опытом человечества.

– А как насчёт снайперских винтовок? – осторожно спросил старлей.

– Никак. У меня на службе был другой профиль. Нейролептонное оружие. Знакомо вам?

– Так или иначе, вам придётся проехать с нами. И остальным тоже, до выяснения.

Егорыч тут же стал дозваниваться до кого-то по сотовому. Пашка же скептически посмотрел на милиционеров и снова себе налил.

– Вам часто приходилось арестовывать кавалеров ордена Ленина? – спросил он.

– Чего? – не понял сержант.

– Шутите? – усмехнулся старлей.

– Отчего же, – Пашка достал из внутреннего кармана потёртого пиджака маленькую красную книжечку.

Хромов, увидев её, присвистнул. Словцов поменялся в лице. Старлей изучив содержимое спокойно заметил:

– Это ничего пока не меняет.

– А это? – Егорыч протянул ему мобильный.

– Кто там? – спросил старлей.

– Узнаете.

– Старший лейтенант Бусыгин. Слушаю… – Он тут же стал заметно напряжённей. – Да, я понял, но есть серьёзные обстоятельства. Товарищ полковник, я всё понимаю… был сигнал. Там… Да… Там огнестрельное оружие. Это не шутки. Надо всё проверить. Да, насчёт Василия Егоровича понял. Понял, товарищ полковник. Хорошо, доложу.

Отключив трубку, старлей протянул её Егорычу, окинул оценивающим взглядом всю компанию.

– Вам, – сказал он Пашке, – всё равно придётся проехать с нами. Надеюсь, ненадолго. А вы, Василий Егорович, как думаете, кто из соседей испытывает к вам неприязнь?

– Таких нет, это точно, – твёрдо заявил Егорыч.

– Тем не менее… Подумайте.

– Тут и думать нечего.

– Н-ну… ладно. Агафонушкин, ствол где? – обратился он к сержанту.

– В прихожей.

– Бери всё. И бутылки тоже. В машину.

Хромов остановил его на выходе из комнаты.

– Слышь, ты этого парня не обижай, – кивнул он на Пашку. – Да, и ему через каждые полчаса надо пятьдесят грамм. Это как обезболивающее. Понимаешь?

– Н-ну…

– Гну. Пусть он возьмёт с собой вон ту бутылку коньяка. А вот ещё деньги, если ему что-то понадобиться. – Юрий Максимович достал из бумажника пятитысячную купюру так, как достают червонец. – Будь так добр, – притворно нежно попросил он, – купи ему все, что он попросит. Я в долгу не останусь.

– Да ладно, – смутился старлей, принимая деньги, – разберёмся во всём. Там уже следователь ждёт. Толковый.

– Ерышов поди? – предположил Словцов.

– Точно, – подтвердил сержант, – знакомый?

– Да друг почти…

Когда милиционеры вышли, Егорыч задумчиво спросил:

– Что это было? Вот тебе и утро вечера мудренее…

Хромов со знанием дела ответил:

– Подстава… Ствол – это не хухры-мухры… Откуда он здесь взялся?

– Да ствол на чердаке можно и дедушке Мазаю приписать! – возразил Егорыч.

– Можно, если только он не стрелял в кого-нибудь из нас, – предположил Словцов.

– Здесь, короче, тереться не безопасно, – Юрий Максимович явно нервничал, – чем мы ответим? Что ты, в конце концов, придумал, Павел?

– Ничего нового, всё уже давно придумано до нас. Ответим любовью…

– Че-ем? – изумился Хромов.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Как бы не ругали российскую милицию и прокуратуру, работают там нормальные ребята. Просто им присуща на уровне менталитета известная каждому халатность. Потому и рассыпается часто большинство дел в руках умелых и жадных до денег адвокатов. В первые годы работы опера и следователи – романтики. В средних званиях (от старлея до майора) – это социально незащищенные люди, которым государство платит меньше, чем уборщице служебных помещений в банке или менеджеру средней руки. Поэтому прозревшие от такой несправедливости уходят, другие – пьют горькую, а третьи врастают в систему ржавыми болтами, скреплённые с нею не по резьбе, а на вездесущем клею «пофигизма» и маразма, царящего в ней от общей безысходности. Продажные, конечно, тоже встречаются, но это те, у кого не убивали друзей или те, кто вообще оказался под этими погонами с единственной целью – карьера. Плоха ли, хороша ли система, но если из неё когда-нибудь выпадут все болты, она простоит ещё несколько минут за счёт ржавого налёта и непременно рухнет, погребая под собой потребителей-обывателей, которые недавно поплёвывали с пренебрежением в сторону стражей порядка. И опять будут вопить журналисты и гуманисты: ах, надо было платить милиции, врачам и учителям. Но это будет уже в другой, какой-то иной системе, если ей вообще суждено сложиться. Но в итоге начнут платить ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы она едва стояла и не рухнула при первом дуновении ветра. Но и та система будет заставлять, к примеру, свои болты вращаться не по резьбе и говорить вместо «осуждённые» – ос ужденные.

Сергей Петрович Ерышов находился как раз в фазе перехода из второй стадии в третью, и уже крепко подумывал: соскочить ему с системной резьбы или забить на всё по примеру старших товарищей. Такие, как он, работали ещё хорошо, но лишь для того, чтобы самим себе доказывать – всё предыдущее было не напрасно, а профессионализм – не пропьешь, не разбазаришь. Когда он встречался в больнице со Словцовым, он ещё испытывал служебное рвение, но сейчас, беседуя в своём кабинете с Пашей, работал, скорее, по инерции. Единственное удовольствие, в котором он себе не отказывал – подёргивать собеседника за поводок, не для того чтобы упиваться властью, а дабы ощущать постоянно необходимое в такой работе преимущество. Возможно подобное испытывают шахматисты, загоняя партнёра в угол. Но в этот день как-то не складывалось. С утра его «достал» начальник безопасности «Траст-Холдинга» Астахов, который, по всей видимости, имел кое-какие сведения о покушении на Хромова и случайной (ли?) пуле в Словцова. За этого «глухаря» Ерышова стабильно шпыняло начальство. А тут Астахов со своими «катренами от Нострадамуса», намёками на руку из заграницы и необходимостью подключить к этому делу ФСБ, как будто ему самому это не под силу. Ерышов не любил «ходить вокруг да около», Астахов же ничего толком не сказал, оставив после себя больше вопросов, чем ответов. И тут ещё объявился новый задержанный: инвалид и кавалер ордена Ленина Павел Леонидович Валгин, изъяснявшийся куда более туманно, чем Астахов, но в одном с ним направлении, отчего возникало чувство, что поют они либо по одним нотам, либо действительно где-то рядом конец ниточки, за которую надо потянуть. Определив в Паше «ботаника» и алкоголика, Сергей Петрович сразу понял, что никакого отношения к снайперскому оружию он не имеет, но, с другой стороны, связь с этим стволом была единственной возможностью его задерживать. Не за бутылки же со стихами и коньяком?!

– Значит, вы об этой винтовке ничего не знаете?

– Сказать, что совсем ничего, гражданин следователь, значит – соврать, – кривлялся Пашка, – но, с другой стороны, мои инфернальные знания только осложнят вашу работу.

– За что вы получили орден Ленина на закате социализма?

– За то, что работал над прибором, который любит ковыряться в человеческих мозгах так же, как и вы.

– Итак, что вы можете сообщить о винтовке?

– Из неё, разумеется, стреляли. Стреляли в человека. Не знаю, насколько удачно, а подбросили на чердак, чтобы опорочить имя честного человека.

– Ваше?

– Да кому я нужен! Ваш наряд просто прихватил меня, потому что им нужно было кого-то прихватить вслед за стволом, который выстрелил в предыдущем акте пьесы.

– Где он выстрелил, проверит баллистическая экспертиза. А вот вас зачем сюда принесло?

– Товарищ попросил. Нужна была экспертная оценка… э-э-э… спиртных напитков продаваемых на рынках севера.

– Дегустировали?

– Да… Не покладая рук, не давая продыха больному организму.

– За это орден Ленина не дадут.

– А его теперь вообще ни за что не дадут.

– Кто проживал в квартире Егора Васильевича, кроме вас?

– Никто.

– А что делали там Словцов и Хромов?

– Зашли… Продегустировать…

– С утра?

– С утра, утренний алкоголь очень полезен. Промывает сосуды.

Сергей Петрович чувствовал, что теряет связь с «клиентом», более того, осознавал, что находится где-то рядом с истиной, но уловить её не может. А Павел Леонидович продолжал его огорошивать.

– Вот вы, гражданин следователь, собираетесь увольняться из органов. Не надо… Вы ничего не умеете лучше…

– Это не ваше дело! – вспылил Ерышов.

– Конечно, не моё, но вы дослужитесь до весьма высоких званий, а если уйдёте, останетесь серым «никем», может, даже и став более обеспеченным человеком. Кроме того, вы же так и не раскрыли главного преступления – того, что случилось много лет назад? Вы так и не знаете, что произошло на рыбалке, когда ваш отец провалился под лёд?

– Бросьте мне этот фрейдизм, я мечтал ловить преступников ещё до того, как с отцом случилось несчастье. И вы говорите так, будто знаете, что там произошло.

– Почти, – спокойно заявил Пашка. – Ему просто не оказали помощь. Сознательно или из трусости, вот этого я сказать не могу…

– Да я это и без вас подозревал…

– В главном я прав, этот вопрос мучает вас всю жизнь.

Сергей Петрович ещё внимательнее посмотрел на допрашиваемого. Поймал себя на мысли, что к этому человеку, несмотря на застоявшийся запах алкоголя, нельзя испытывать неприязни. Да и не было у него особых оснований держать его в КПЗ и донимать допросами с пристрастием. Но был ещё один вопрос:

– Скажите, Павел Леонидович, как вы считаете: Хромов и Словцов друзья?

– Настолько, насколько могут быть друзьями уважающие друг друга соперники.

– А соперничают они из-за Веры Сергеевны, – сам для себя сделал вывод Сергей Петрович.

– И стрелять они друг в друга не станут, – продолжил его мысль Пашка.

– Значит, есть кто-то третий…

– Но вам его уже не достать.

– Почему?

– Ну, скажем так: все знают, где находится Березовский, но его зачем-то объявляют в федеральный розыск, как будто никто не знает, где он.

– М-да… Вы хотите сказать?..

– Не более – чем я сказал.

– Разумеется, мне придётся вас отпустить. Куда подадитесь?

– А мне вот Юрий Максимович телефончик свой, визиточку в карман сунул, чтобы я ненароком не потерялся.

– Мне можно с ним поговорить?

– Только если он сам того пожелает. Такой человек, знаете ли, весомый…

Сергей Петрович ещё раз внимательно посмотрел на собеседника, подавляя в себе желание, задать ему несколько не относящихся к делу вопросов и, таким образом, перейти из разряда ведущих в разряд ведомых. Проще говоря, перестать быть хозяином положения. Рассматривая Валгина, он ловил себя на мысли, что не знай он его год рождения, никогда не определил бы его возраст. Пашка и Пашка – такое у него выражение лица…

– Не уходите с вашей трудной работы, – вдруг чуть ли не попросил Паша, – честных и добросовестных людей так здесь не хватает…

– Я подумаю, – ответил Сергей Петрович и, немного погодя, добавил: – А дело я спихну в Москву. В конце концов, всё дерьмо по стране оттуда растекается и туда же стекается.

– Разумно, – оценил решение Паша.

2

– При чём здесь «Ромео и Джульетта»? – не унимался Хромов, пытаясь разрезать кусок тушеной оленины в ресторане «Югра», куда вся компания зашла пообедать.

– Юра, всё просто, если я разъясню дальше, то это значит, что я целиком вам доверяюсь. Вы становитесь людьми, от которых целиком будет зависеть жизнь моя и жизнь Веры, если она, конечно, того захочет.

– А вы ещё не помирились! – напомнил Хромов.

– Пусть пока так и будет, это выигранное время. Пусть все так думают, а главное те – кто устроил мне порноспектакль с моим участием.

– Хорошо ещё педиков тебе не подсунули, – хохотнул Хромов.

– Тьфу! – чуть не подавился Егорыч.

Словцова откровенно передёрнуло от плеча до плеча:

– Умеешь ты, Юрий Максимович, аппетит подбодрить.

– Да тут жрать не хрен! Раньше готовили, а сейчас греют. Во, – кивнул Хромов в зал, – сколько народу нагрели! Ну а ты, Павел, раз сказал «а», не тяни, пора переходить к «бэ». За себя я ручаюсь, мамой клянусь, Вера мне дороже всего на свете. И уж если ты ей так вдруг стал нужен, значит, что-то в тебе есть. Я ей ещё раньше тебя пообещал.

Павел вопросительно поглядел на Егорыча. Тот торжественно, точно мусульманин во время намаза, провёл ладонями по лицу и бороде:

– Могила… Жутко люблю участвовать в таких мероприятиях.

Словцов ещё несколько мгновений выждал, оценивая готовность собеседников. Хромову же не терпелось:

– Ну, не томи… Щас Пашку менты сюда подвезут, я уже договорился.

– А он и так обо всём догадается, – сказал Павел, – но, в принципе, всё просто. Для того чтобы выжить, или хотя бы жить спокойно, мы должны умереть. Оба. Умереть наверняка, со всеми вытекающими последствиями и соответствующими надгробиями.

– Так это! – осенило Юрия Максимовича. – Получается, сделать то же самое, что Жорик сделал?!

– Ну да.

– Но при чём здесь Ромео и Джульетта?

– Да притом, что Зарайский отправил вместо себя на тот свет двойника. У меня нет никакого желания, чтобы кто-то умер вместо меня. Поэтому надо умереть самим и остаться в тоже время живыми.

– Круто, – признал Егорыч.

– Кино, – призадумался Хромов.

– Я позавчера вечером в храме был, – вспомнил Павел. – Не то, чтобы я хотел спросить у Бога, отчего со мной всё так в жизни произошло и происходит, а, наверное, у самого себя перед лицом Бога спросить хотел. Но когда зашёл внутрь, удивился: шла служба, и было очень много людей. И такое чувство, будто я на чужой праздник попал. Там совсем другие люди! Не те, что на улицах. Всё в них другое: взгляд, речь, движения. Поют вместе с ангелами. И вспомнилось вдруг из Библии: много званых да мало избранных. Так вот что мне Господь показал: я увидел избранных! И такая на их лицах отрешённость от этого суетливого, гадящего под себя мира, такое терпение, что мне стало невыносимо стыдно. Я даже осмотрел себя со всех сторон, не притащил ли я на себе что-либо в храм грязное, неподобающее, а смотреть надо было внутрь, в душу.

Павел некоторое время помолчал, молчали и собеседники. Потом заговорил Хромов.

– Я когда Жору похоронил, тоже в храм пошёл, чтоб всё, как положено: отпевание заказал, этот, как его, сорокоуст… За упокой… И тоже у меня было чувство, будто я совсем в другой мир пришёл. Сначала было душно, уйти хотелось поскорее, казалось, всё со всех сторон давит, и, казалось, будто сама смерть где-то рядом, а жизнь там – за воротами церкви. Кипит, движется. Я с первого раза даже не выдержал, вышел на улицу, отдышался. А тут подходит ко мне поп, и спрашивает: вижу, говорит, тяжело вам. Я ему честно признался: мол, там всё напоминает о смерти. А он говорит спокойно так: напоминает, конечно, но жизнь именно там. Вечная жизнь… И я потом снова в храм зашёл и уже совсем по-другому себя чувствовал. Спокойно как-то… И как будто камень с души упал. А потом ехал домой и думал, и на всю голову заболел, но никак не мог понять, как может быть жизнь вечной. А дома, только не смейтесь, я детскую Библию прочитал. Детскую!.. И когда про Христа читать начал, вся душа у меня наизнанку вывернулась. Вдруг стало за всю свою жизнь стыдно. Так стыдно, что, думал, слезами умоюсь. Смешно?! – насторожился Юрий Максимович.

– Чё ж тут смешного? – ответил Егорыч.

– Вот, рассказал, и как будто голый перед вами… – пояснил Хромов.

– А я, – начал Егорыч, – когда жена ушла, стал горькую пить. Уж не помню, сколько не просыхал. В больную-то душу хорошо льётся да вот не лечит. Совершенно честно полагал, что мне в этом мире хуже всех. И такое у меня перманентное состояние запоя было, что я и на буровых и дома постоянно в состоянии опьянения находился. Так, знаете, не падал, работал себе, косились на меня, конечно, но с обязанностями худо-бедно справлялся. Да и терпели, потому как с кем не бывает? Однажды на новое пятно надо было ехать по воде. Перед «метеором» час у меня был. Я бродил по Самарово, грамм сто, разумеется, в кафе «Иртыш» принял. Оно тогда как раз напротив Покровского храма стояло. Кафе – развальня такая с вечно пригоревшим пловом на все случаи голода. Вышел оттуда с изжогой, дорогу перешёл. А перед храмом увидел инвалидную коляску. Паренёк в ней лет двенадцати сидит. Прямо перед ступенями в храм. Я подошёл, помог ему, в храм закатил. Воскресенский-то тогда ещё только начинали строить. Поэтому основные службы в Самарово проходили. И в тот день отец Сергий служил – большой, кстати, подвижник. Закатил я паренька в храм и всё: не знаю, куда руки деть. Народ: «Господи, помилуй» и крестится. И паренёк мой крестится. И у меня рука – сама собой… И смотрю я на этого мальчугана в инвалидной коляске, а у него никакой тоски в глазах, а, наоборот, прояснение какое-то. А я, здоровый мужик, на жизнь жалуюсь… Ох и противен я сам себе стал. Потом мне, когда уже в город вернулся, отец Сергий пояснил, что совесть – это глас Божий в человеке. И если человек его слышит, значит, не всё ещё потеряно.

Нависшую после этого тишину нарушил появившийся Паша:

– Все исповедовались? – то ли в шутку, то ли в серьёз спросил он, но никто не обиделся.

– Ну как там, во внутренних органах? – осведомился Хромов.

– Дела идут. Могу отметить, что местная милиция, куда как нежнее, чем столичная. И самое главное, денег с меня не трясли.

– Ну садись, есть будешь?

– И пить тоже. Часа два уже маковой росинки в горле не было.

– Мы тут вообще-то всухую сидим, – заметил Словцов.

– А у меня строгие медицинские показания, – пояснил Паша.

– Девушка! – позвал официантку Егорыч. – Грамм двести «Русского стандарта», пожалуйста.

– Павел, – вернулся к теме Хромов, – ну а с Верой ты что думаешь?

– Мне кажется, что как только она будет меня видеть, у неё перед глазами будет эта безобразная сцена. И как бы она ко мне не относилась, она ещё долго будет стоять между нами. Может, всегда.

– Стоп, – отрезал Хромов, – если родиться заново, этого уже быть не должно.

– Но прежде она должна согласиться умереть, – логично завершил Павел. – Ни просто так, а вместе со мной.

– Если бы меня кто-нибудь любил, я бы попробовал сражаться за жизнь. Я бы за жизнь ни на жизнь, а на смерть сражался! – заявил Пашка, гипнотизируя принесённый графинчик с водкой. – А сейчас я воюю с синдромом отмены. Но недолго, – и торопливо налил.

– Егорыч, – обратился Словцов, – от тебя мне нужна помощь следующего плана. Нужна прописка. Регистрация. Потому что за границу я без неё не ходок.

– Не вопрос. Хоть у меня дома, хоть на любой буровой. Связи у меня есть – пропишем. Да и вообще – у нас сто таджиков и пятьдесят азербайджанцев на один квадратный метр прописываются, а уж одного поэта как-нибудь зарегистрируем.

– Но это надо быстро!

– Завтра, – спокойно заверил Егорыч.

– Я вообще зарылся бы где-нибудь в глухомани…

– Да на любой законсервированной буровой, сторожем тебя устрою. Экзотика – по самое не могу!

– Спасибо, это когда вздумаю написать книгу. Юра, – переключился Павел, – можешь помочь с выездом за рубеж.

– Деньги, виза – не вопрос, – с достоинством ответил Хромов. – Даже кое-где блатхаты у меня есть. Ткни в место на карте.

– И ещё… Вера всё равно должна с ним встретиться, этому не надо препятствовать.

– Сначала с ним должен встретиться я! – мгновенно вскипел Хромов.

– После всего… Только после всего, – поспешил успокоить его Павел. – Да и чем может закончиться ваша встреча?

– Не знаю, – хмуро ответил Юрий Максимович, – но испытываю ба-альшое желание посмотреть ему в глаза…

– Никто из нас не знает, какие обстоятельства заставили его так поступить, – заметил Егорыч.

– Ну почему же не знает? – усомнился Паша.

– Я знаю, – вздохнул Хромов. – Но жену и лучшего друга… – Он нервно скомкал салфетку. – Нельзя было так с нами! А уж Михал Иваныча…

– Юр, ты поговоришь с Верой? – переключил его Словцов.

– Не вопрос… Кто у меня ещё теперь есть?

– Вообще-то, она знает, как всё должно быть… – задумчиво сказал Словцов.