Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

 
За окном блестят поляны
При серебряном серпе.
Опустелые диваны…
Я – один в моем купе.
 
 
Где ты, счастье? где ты, горе?
Где друзья и где враги?
Там, за дверью, в коридоре
Чьи-то мерные шаги.
 
 
Где ты, жизни сон тяжелый?
Отчего бегу, куда?
Пролетают мимо села,
Города.
 
 
Задремал в вагоне душном.
Стены давят, словно гроб.
Гаснет в сумраке воздушном
Искр мгновенных яркий сноп.
 
 
Мчится поезд с легким треском.
В край далекий повлекло…
Лунный серп холодным блеском
Ударяет о стекло.
 
 
Озаренные диваны
В отделенье без огня.
Как родные, чемоданы
С полки смотрят на меня.
 

 
Берег, дикий и песчаный,
Волн пространство голубое;
Шум немолчный, неустанный
Набежавшего прибоя.
 
 
Чайка белая взлетела,
Закружилась, и упала,
И исчезла в пене белой
Набегающего вала.
 
 
Взволновавшаяся пена,
Разбиваясь, исчезает;
Но из бездны неизменно
Ропот новый возникает.
 
 
Берег, дикий и песчаный,
Волн пространство голубое;
Шум немолчный, неустанный
Набежавшего прибоя.
 

 
«Горе мне душу томит,
Скучно мне в келье дощатой.
Плотно обставлен наш скит
Елей стеною зубчатой.
 
 
В кельях душистой смолой,
Маслом и ладаном пахнет.
Тяжко мне жить, молодой:
Жизнь моя девичья чахнет.
 
 
Сестры протяжно поют,
Платья убоги и грубы.
Взглянешь кругом: лишь встают
Келий дубовые срубы.
 
 
Пахнет, синеет весна.
Голос кукушечий слышен.
Иль я лицом не красна?
Стан мой – не строен, не пышен?
 
 
В горы пойду погулять
(Вся истомилась я за год),
Песни попеть, посбирать
Диких цветочков и ягод».
 
 
С криком над тихой рекой
Носится вольная птица.
Сходит по горке крутой,
В белом платочке, белица.
 
 
Полны глаза ее слез…
Белые речки извивы,
Тонкие прутья берез,
Дымно-прозрачные ивы.
 
 
С горки неслышно скользя,
Тихо минует тропинку,
К алым губам поднеся
Хилую травку – былинку.
 
 
Плачет она, и платок
Сжала дрожащая ручка.
Камень летит из-под ног…
На небе – серая тучка.
 

 
Мой фонарь затеплен. Где ты?
В небе – таянье светил.
Сладким именем Джульеты
Я бужу покой могил.
 
 
Путь мой верен. Вот ограда.
Места нет мольбам, слезам.
Ты со мною, стклянка яда —
Исцеляющий бальзам.
 
 
Поцелуям, ласкам, вздохам
Говорю «прости». С тобой
Лягу я под черным мохом
Зарастающей плитой.
 
 
Вижу лик – снегов бескровней.
В волосах увял венок.
Перед образом, в часовне,
Рдеет красный огонек.
 
 
Жизни тягостные цепи
Что мешает мне совлечь?
Никого – в фамильном склепе,
У бедра – мой верный меч.
 
 
Помню вечер первой встречи;
Ряд высоких, длинных зал,
Зеркала, портреты, свечи —
Беззаботный, шумный бал.
 
 
Помню бешеные пляски,
Музыку с высоких хор.
Из-под черной полумаски
Незнакомый, нежный взор.
 
 
Шпаги, пестрые камзолы,
Прелесть игр на все лады.
Шум разгульный, шум веселый.
В вазах – красные плоды.
 
 
«На рассвете, на рассвете
Дверь балкона отвори!»
Над садами Калулетти
Первый робкий луч зари.
 
 
>>
 
 
Жду: вот раскроются двери балкона;
Светится милой окно в вышине.
Там, далеко, за садами, Верона
Спит в голубой тишине.
 
 
О, дорогая, прости. Слышу: в поле
Жавронок трелью о дне возвестил.
Нет, не могу оставаться я доле;
Тает сиянье светил.
 
 
– О, погоди: нет, не жавронок это:
Мирно полнощный поет соловей.
Сонно в полях. Далеко до рассвета.
Страх свой напрасный развей.
 
 
Ты ль это, ты ль на холодном граните?
Ты ль, чьи уста были так горячи!
Плавно на кудрей златистые нити
Льются лампады лучи.
 
 
Вот он, в холодном, стеклянном сосуде
Мутный, страданья кончающий яд.
Грудью к твоей припадаю я груди,
Холодом смерти объят.
 

…над этой сладкой прозой…

В. Брюсов

 
Малый и старый
Сошлися у липки.
Кружатся пары
Под пение скрипки
 
 
Старые, трубки куря,
Пиво баварское пили.
Там зажигала заря
Церкви готической шпили.
 
 
Девушке нравится парень один:
Щечки зардели, и смотрит в передник.
Парень – соседнего фермера сын,
С виду хорош и богатый наследник.
 
 
Нравится Генриху пухлая Минна,
Только ее выбирает для пляски.
Робко прильнула к нему, и невинно
Смотрят на юношу синие глазки.
 
 
Слышится смех, болтовня, комплименты…
Блещет помада на черных усах.
Желтые, алые, синие ленты
Прыгают в русых и черных косах.
 
 
Что за красавицы! сочные губки,
Щечки – что розы и вздернутый нос!
Старые курят задумчиво трубки,
Пьют, обсуждая серьезный вопрос.
 
 
Парни танцуют умело и браво;
Кружатся, вертятся – целый их полк.
Девушки носятся влево и вправо,
Только шуршит, развевается шелк.
 
 
Малый и старый
Сошлися у липки.
Кружатся пары
Под пение скрипки.
 

 
Старая картина
В тонах потухших
Сюжет нарисован классический:
Под листвой,
Не живой,
Как бы металлической,
Темно-зеленых древес,
В душевной борьбе роковой,
На мраморной, гладкой скамейке сидит Геркулес.
В женственной прелести всей,
У ног его – Афродита.
В золоте пояс ее, в жемчугах, изумруде.
Вуалью прозрачных кисей
Нежное тело повито.
Чашами круглыми высятся полные груди.
 
 
Тело богини, цветка полевого стройнее и гибче ты,
Над красками дивными немощны долгие лета.
Желтые кудри богини – всё так же рассыпчаты,
Белы, как встарь, жемчуговые зерна браслета.
Жизнию дышат потусклые краски холста.
Правда, прошло по нем время, кой-где отверстьем пятная…
Но красота
Юной богини для смертного зрима.
В волосах роскошных – цветная Диадима.
Полураскрыты уста.
 
 
Сладкое шепчет герою могучему слово.
На ногу мощную юноши нежно ступила нога.
Слезою перловой
Под розовым ухом сияет серьга.
Глаза – изумрудно-янтарные,
Речей убийствен мед.
Лепечет ласки коварные…
А сзади сверкают дворцы лучезарные
И пенный журчит бодомет.
Из белого мрамора лестница
Ведет в роскошный покой.
Гибкою рукой,
Белеющей резко на коже героя, коричневой, смуглой,
Прелестница
Розан дает ему круглый.
 
 
Она – порока эмблема.
Против женщины первой,
С горгоной на стали шлема,
Стоит сурово Минерва.
Черты лица ее – строги,
И дышат мудростью взоры.
В даль Геркулеса она призывает и кажет властительным пальцем
Кремнистые, скудные горы.
Бесплодные всходят отроги,
Без травки, без рощи,
Одною украшены пальмой тощей.
Туда
Велит Геркулесу идти неустанным скитальцем.
Путем лишений, труда
Герою следовать надо:
Всходить на обрывистый склон.
Там, на вершине, из мраморно-белых колонн
Гордо стоит колоннада.
 
 
Раздумия полн Геркулес.
Напряжение видно в чертах величавых.
Блестит запутанный лес
Волос, умащенных, курчавых.
Хочет решение он оттянуть проволочкой,
Минуты выбора тяжки.
Плащ с золотой оторочкой,
Конец багряной хламиды,
Накрыл железные ляжки,
Упав с коленей Киприды.
Тело громадное вздули упругие мускулы.
Как бесконечно ласкаете взоры вы,
Краски картины потусклые
Бледным и сумрачным тоном.
О, лепестки этой розы фарфоровой
С полураскрытым бутоном.
 

 
В небо синее глядит
Темный конус кипариса.
Старый жертвенник стоит
Бога Диониса.
 
 
Замкнут сад стеной сырой.
Влажный сумрак и прохлада.
Только там и здесь порой
Промелькнет дриада.
 
 
Где лесные божества
Потешались на свирелях,
Всё умолкло, и трава
Прорастает в щелях.
 
 
Долетел ручья напев
Из-за мраморной колонны.
Остро пахнут, перепрев,
Мертвые лимоны.
 
 
Скоро ночь большую тень
На алтарь накинет.
Тишина. Горячий день
Понемногу стынет.
 
 
Люди здесь молились встарь
У подножья кипариса.
Это – брошенный алтарь
Бога Диониса.
 

 
Нет, не забыть мне Ривьеры;
Детских годов,
Свежих садов
Сердцу родной Бордигеры.
 
 
Помню я горные склоны…
Как по утрам
Я по горам
Шел собирать анемоны.
 
 
Желтая вьется дорога.
Вот фиалок ковер,
Разбегается взор:
Как душисты, как много их, много
 
 
Помню, как виды далеки, как широки
С берегов
И богов
Первые помню уроки.
 
 
Бордигера! Ты – матери нежное лоно —
Первых дней колыбель —
Тихий отель
Лазерона!
 

 
Вы – две иконы в храме моей души:
Слепец безумный, ярый Мунэ Сюлли
И ты, весенняя улыбка,
Нимфа Ионии, Айседора.
 
 
Я помню толпы, павшие с плачем ниц,
С масличной ветвью, возле колонн дворца.
О, что вам, дети? что вам, дети,
Племя несчастное старца Кадма?
 
 
Склонилось солнце, кровель верхи златя.
Страдальцу шепчет девушек легкий хор:
Поверь улыбчивой надежде,
Кто была матерь твоя, младенец?
 
 
Не Аполлон ли, розоланитных нимф
Любовник тайный, зачал тебя, дитя,
И нимфы грудью сладкомлечной
Был ты взлелеян в глухой дубраве?
 
 
Нет, брось Надежды! отцеубийца – ты,
На Кифероне твой отзовется стон:
Кто осквернил преступным браком
Матери, матери вдовье ложе?
 
 
Ты с воплем вежды кованым бьешь ремнем,
И червленеет кровью слепой зрачок.
Ты пресмыкаешься во прахе,
Зверь, уязвленный стрелою Рока.
 
 
Но что остудит яростных мук костер?
Ах! кто осушит раны горячей кровь?
Прохладный ветр любви дочерней:
Посохом старцу – плечо Исмены.
 
 
Я помню пляску нимфы Диркейских струй
О, Айседора, рощ Эриманфских цвет!
В покрове из цветов весенних
Ты устремлялась к родному солнцу!
 
 
То резвым фавном, ствол приложив к губам,
Топтала стебли диких, лесных цветов;
То, наклоняясь к белой влаге,
Изнемогала в истоме сладкой.
 
 
То, позабывши шелест родных дубрав,
Хитоном красным нежную скрывши грудь,
Сменяла ты напев свирельный
Новыми гимнами арф небесных.
 
 
Ты заменяла родины злачный луг
Садами кринов и золотых плодов,
И полевые розы Мосха
Райскою лилией Фра Беато.
 
 
То нисходила в бледный загробный мир,
Чаруя лирой страждущий хор теней.
Услышь мой голос, Евридика,
Голос любви за печальным Орком!
 
 
Вы – две иконы в храме моей души.
Вы – два фиала горьких и сладких грез:
Вы дали пить мне на Голгофе
Оцет Софокла и мед Гомера.
 

 
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком Латинской музы голос
И я люблю Парнасские цветы.
 

Пушкин

 
Бог Эрот, ярясь на Феба,
Вольный лет в эфире мча,
Две стрелы свергает с неба,
Изострив и наточа.
 
 
Феб томится в страстном плене:
Грудь ему насквозь прожгла
Острым жалом вожделений
Златоствольная стрела.
 
 
Ранит Дафны грудь невинной,
Леденящая сердца,
Та другая, с сердцевиной
Из тяжелого свинца.
 
 
И Эрот, отмстив обиды,
Возвратился в небеса.
Феба нимфы Пенеиды
Жжет расцветшая краса.
 
 
Где журчит ручей прозрачный,
Весь в серебряной пыли,
Дафны, вольной и безбрачной,
Дни веселые текли.
 
 
В брак уж вступить побуждал ее местный обычай,
Но в неприступных лесах укрываться любила одна;
Мужа чуждалась, звериною тешась добычей,
Словно Диана, для страстной любви холодна.
 
 
Дафна скитаться любила в лесистой тени молчаливой,
Всем женихам, что искали ее, отказав.
Русые кудри, что прядью вились прихотливой,
В косу простую сплетала, повязкой связав.
 
 
Шепчет ей Делий: «О Дафна! под деревом сядем!
Внемли молениям страстным, и легкий покров распусти.
Гребнем злаченым по этим распущенным прядям
Дай провести!»
 
 
Нимфа бесстрастная тщетно ему прекословит…
Стройные члены раскинув меж трав и корней,
Он ей любуется, дышит в лицо ей, и ловит
Кудри златистые – шелковых нитей нежней.
 
 
Хвалит взоры – звезд лучистей
(Как от уст глаза отвлечь?);
Нежны руки, пальцы, кисти,
Белизна открытых плеч.
 
 
Очи гневом заблестели,
Скрылась в мир лесных теней,
И язвимый страстью Делий
С воплем бросился за ней.
 
 
Не мирящийся с разлукой,
Он проносится средь чащ,
– Светозарный, сребролукий, —
И по ветру вьется плащ.
 
 
«Нимфа, постой! Как от льва убегают олени,
Агнцы от волка, как голубь летит от орла,
Что ты бежишь, спотыкаясь и раня колени,
Будто из лука стрела?
 
 
Нимфа, постой! Доверяясь тропинкам неверным,
Что ты бежишь, не внимая призывам любви?
Ноги безвинные острым и жалящим терном
Не рви!
 
 
Знаешь ли, кто за тобою бежит? Я – не горный,
Грубый пастух, стерегущий родные стада.
Знала бы, кто я, наверно ногою проворной
Ты б не бежала тогда!
 
 
Знай: мне Юпитер – отец; я – пророчества дивного дара
Бог, и властитель я творческих грез.
В Дельфах мне служат, покорны мне Кларос, Патара
И Тенедос.
 
 
Стрелы мои беспощадны: неведом им промах;
Только стрела твоя стрел моих грозных верней!
Рана томит меня: я среди трав, мне знакомых,
Сам врачеванья владыка, спасенья не вижу от ней».
 
 
Дафна, робко розовея,
Всё бежит скорей, скорей,
И, ее покровом вея,
Ветер треплет прядь кудрей.
 
 
Мчится нимфа в ствольной дали,
В зыбкой лиственной тени.
Позолоченных сандалий
Рвутся крепкие ремни.
 
 
«Нимфа, стой, велик, могуч я,
Быстробежный Аполлон!»
Мнутся травы, гнутся сучья,
Эхо вторит гул и звон.
 
 
Зов люби его бессилен
Дафна, розы розовей,
Мчится ветром меж извилин
Диких троп, во мгле ветвей.
 
 
Он нагнал, и Дафна слышит,
Как дыханье горячо,
И под ним стыдливо пышет
Обнаженное плечо.
 
 
Речь его – упорней, гневней…
Дафна смотрит перед ней
Волны катит старец древний,
Пенноблещущий Пеней.
 
 
И взмолилась: «о, родитель!
Ты – всевластен, ты – велик.
Будь же дочери спаситель
Измени злосчастный лик».
 
 
Смолкла, и стала невинного агнца покорней.
Тело ее цепенеет, и груди оделись корой.
Резвые ноги впиваются в землю, как корни.
Руки становятся сучьями, кудри – зеленой листвой.
 
 
Складки одежды твердеют, становятся глаже;
Зеленошумной вершиной замкнулись уста.
Вся изменилася Дафна, но та же,
Прежняя в ней красота.
 
 
Любит ее и такой Аполлон, и, как члены,
Гибкие сучья обвив, слышит сердца любимого бой.
И поцелуи горячие напечатлены
Им на коре, для ответных лобзаний немой.
 
 
«Будешь отныне цвести без скончаний,
Будешь в моих извиваться кудрях,
Будешь на цитре, на звонком колчане,
Знаком победы на гордых царях.
 
 
Я примиряюсь с враждебною долей
Дафна, цвети же могучей, пышней,
И на вожде, что войдет в Капитолий,
Ярким победы венком зеленей!
 
 
Как мои кудри нетленно хранимы,
Так свой зеленый убор сохрани;
Вечно цвети: и в холодные зимы,
И в беспощадные летние дни».
 
 
Кончил Пеан; и, ему отвечая,
Лавр колыхаться вершиною стал,
И, молодыми ветвями качая,
Что-то шептал.
 

 
У стен Вавилона
Раскинулись гущи веселых садов.
Лазурное лоно
Белеет от парусных, быстрых судов.
На пристань товары
Слагают купцы,
И высится старый
Воинственный город, и блещут дворцы.
 
 
И шумом торговли
С утра многолюдная гавань полна.
Колонны и кровли
Уходят в лазурь, и синеет волна,
Корабль мореходный
В чужую страну
Бежит, и холодный,
Резвящийся ветер вздувает волну.
 
 
В обителях смежных
Два сердца в едино любовью слиты:
Меж юношей нежных
Пирам, заслуживший венок красоты,
И Фисба, востока
Затмившая дев.
Но грянул жестоко
На юных влюбленных родительский гнев.
 
 
Любовь невозможно
Залить беспощадным запретом отца.
Сокрыто, тревожно
Всё жарче, как угли, горели сердца.
Восторгом любовным
Питались огни.
И знаком условным
Немую беседу водили они.
 
 
Отверстьем отмечен
Был камень стены, разделявшей чету.
Изъян – не замечен
Никем при постройке. Немую плиту
Лобзаньем горячим
Влюбленные жгли,
И лаской, и плачем
Друг с другом сквозь стену сноситься могли.
 
 
И часто бесплодно
Здесь шепчутся жалобы страстной четы,
И поочередно
С отверстьем смыкаются жадные рты.
И ласки шептали
Далеким губам,
И тихо роптали,
Покорными быть не желая судьбам.
 
 
«Зачем ты разделом
Завистливо стала меж нами, стена?
О, если всем телом
Сопрячься не будет нам радость дана,
Молю о немногом,
Молю, – не ревнуй —
Чтоб сладким обжегом
Хоть раз на устах прозвучал поцелуй!»
 
 
Смешалися тени,
И мрак зачернел, одноцветен и густ.
И тихие пени
Умолкли, и вздохи посыпались с уст.
Всё с тою же жаждой
Им надо уйти.
И в трещину каждый
С лобзанием бросил рыданье: «прости!»
 
 
Аврора на мысах
Рассыпала искры. Туман поднялся.
В сиянии высох
Зеленый, сребрящийся луг, и роса
Исчезла с растений.
Лучом золотым
Развеялись тени.
Созвездья погасли одно за другим.
 
 
На месте условном
Сошлись, и, сначала судьбу упрекнув,
Во мраке безмолвном
Решают, впервые родных обманув,
Явиться сюда же,
Покинув дома.
Над зоркостью стражей
Победу ночная воспразднует тьма!
 
 
И ласкам их нежным
Зеленое ложе под лунным лучом,
Под деревом, смежным
С серебряным, сонно бегущим ключом.
Здесь вкусят едино
Блаженство они,
Где статуя Нина
Белеет из мрака в древесной тени.
 
 
На водное ложе
Склонился пылающий солнечный день.
Из моря того же
Вечерняя встала холодная тень.
И Фисба, покровом
Окутав лицо,
К заветным дубровам
Пошла, повернувши дверное кольцо.
 
 
Согласно условью,
Под деревом села, и видит: ворча,
С дымящимся кровью,
Рыкающим зевом ко влаге ключа
Приходит напиться,
С тяжелым хвостом,
Громадная львица.
И Фисба скрывается в гроте пустом.
 
 
Во время испуга
Упал с ее тела, развившись, покров.
И львица – подруга
Владыки обильных зверями дубров —
На тонком покрове,
Попавшемся ей,
Оставила крови
Багровые капли и знаки когтей.
 
 
Без думы, без страха,
Выходит влюбленный, не чуя беды.
Дорожного праха
Краснеют слои, и от зверя следы
Заметны, и страшен
Пираму их вид.
И, кровью окрашен,
Покров неожиданно взоры язвит.
 
 
«Пускай же мы оба
Единою ночью погибнем! Но ты
Не гроба, не гроба
Достойна в расцвете твоей красоты
Я ж гибну виновным,
Твой день загубя,
На месте условном,
Безумец! – заране не ждавший тебя!
 
 
С веселостью злою
Преступника тело изгложете вы,
Под этой скалою
Живущие, царственно-грозные львы,
И рявкая зычно,
И члены дробя.
Лишь робким прилично
Бессильно хотеть уничтожить себя!»
 
 
И милые ткани
Слагает под зыбкою тенью листа.
И слез и лобзаний
Мешает дары, и кровавит уста.
И с тихой беседой
Упавши на ткань,
Он шепчет: «отведай
И крови моей добровольную дань!»
 
 
Схватил к пояснице
Привешенный меч, и вонзил острием
Под грудь, и ресницы
Смежились, и кровь закипела ручьем,
Обильно осыпав
Багряной росой
Растенья, и, выпав,
Железною меч засверкал полосой.
 
 
И кровь не иначе
Из раны забила, дымясь и кипя,
Струею горячей,
Как, возле отверстия трубки, шипя,
В стремлении яром
Вода закипит,
И мощным ударом
Воздушные волны сечет и кропит.
 
 
И исчерна-красны
От крови на дереве стали плоды,
Где умер прекрасный
Пирам. Но, в неведенье новой беды,
Влюбленная дева
Спешит под навес
Условного древа,
Хоть страх с ее сердца не вовсе исчез.
 
 
Плодов перемены
Рождают сомненье в ее голове.
Кровавые члены,
В предсмертном биенье простерты в траве,
Увидела – горю
Поверить невмочь.
Подобная морю
В безветрие, стала, отпрянувши прочь.
 
 
Но миг, и узнала
Пирама – единую сердца любовь.
И вдруг застонала,
И слезы закапали в жаркую кровь.
Младенца живее,
Коснулись до губ,
И, кудри развея,
Сдавила руками немеющий труп.
 
 
И с горестью жгучей
Вскричала: «Пирам, отзовись, отзовись!
Пирам! что за случай
Расторг нас с тобою? Пирам! подымись!
Но нет! ты не дышишь – бедная я!
Пирам, ты не слышишь,
Что Фисба тебя называет твоя?»
 
 
При имени милом
Глаза, отягченные смертным концом,
Он поднял, с унылым,
Блуждающим взором, и веским свинцом
Сомкнулися вежды,
Зрачки отягча.
И Фисба одежды
Узнала свои и ножны без меча.
 
 
Без страха, без дрожи,
Сказала: «ты был доброволен в крови.
Во мне для того же
Достаточно силы, довольно любви!
Судьба наша – та же:
И смертью самой,
Могилою даже
Пирам от меня не отторгнется мой!
 
 
Вас, нашему благу
Мешавших отцов, я молю об одном:
Пусть с милым я лягу
В единой гробнице, под тем же холмом.
А дерево это
Убийства следы
Пусть носит, и цвета
Печального, темного станут плоды».
 
 
Сказала и прямо
Упала вперед, чтобы грудью налечь
На кровью Пирама
Дымящийся, теплый, язвительный меч!
И темно-пурпурна
Плодов кожура,
И общая урна
Прияла два тела – останки костра.
 

Эллису

 
Сорвавшись с лесистого горного склона,
Разрушив преграды скалистых камней,
По дну плодородного, злачного лона
Темнейской долины струится Пеней.
 
 
Забрызганы пеной деревьев вершины,
Далече дубравы журчаньем полны,
И черпают белые нимфы в кувшины
Кристальную влагу прыгучей волны.
 
 
В пещеру Пенея – глубоко в утесах —
Стекаются реки окрестных полей
И белые нимфы, в рассыпчатых косах
Колебля короны болотных лилей.
 
 
Приходит Сперхей, по лугам побережным
Взлелеявший тополь и темный акант,
Старик Апидан с Энипеем мятежным,
И мирный в теченье Анфриз, и Эант.
 
 
Стекаются реки, бегут отовсюда,
Пока, утомившись в блужданье пустом,
Не ввергнется в море вспененная груда,
Пока не растают хребет за хребтом.
 
 
Инах удалился в скалистые недра,
Чтоб милую Ио оплакать свою.
Он слезы струит беспрерывно и щедро,
И множит слезами речную струю.
 
 
Не знает отец, озаряет ли Делий
Любимую дочь, на земле, средь живых.
Иль скрылася Ио в лугу асфоделей,
Причастная сонму теней гробовых.
 
 
Давно уже девушке те же и те же
Впивались мечтанья в полунощный сон,
И кто-то, лаская словами и нежа,
Шептал, проникая в ее Парфенон:
 
 
«Покорствуй, о Ио, великой Киприде!
Иль девственность хочешь бессрочно беречь?
Довольно! из робости девичьей выйди,
И слушай внимательно сладкую речь.
 
 
Счастливая дева! ты телом пригожа,
И Зевс вожделеньем пылает к тебе.
Дитя! не отвергни Зевесова ложа,
Безумно противиться дивной судьбе.
 
 
О робкая! что тебе в жребии девы!
Приди, всепобедной Киприде служа,
Туда, где Инаха шумящие хлевы,
Где в полдень трава – глубока и свежа.
 
 
Там, в час, когда солнце пылает в зените,
Ты тело объятиям Зевса вручи.
И взор истомленного бога насыти,
И в пламенных ласках его опочий».
 
 
Полдневное солнце палило жестоко,
Манила прохлада зеленых древес.
И к Ио, от отчего шедшей потока,
Такие слова обращает Зевес:
 
 
«О дева, достойная Зевсова ложа!
Приветно ответь на приветную речь.
О, как ты прекрасна! из смертных кого же
Достойно с тобою в объятье сопречь?
 
 
Где сумрак древесный прохладней, безмолвней,
Войди, нас не тронет покорный мне зверь.
Я – бог скиптроносный, владыка я молний.
Постой! не беги! и признанью поверь!»
 
 
Но девушка мчится проворнее серны.
Последние силы напрягши, собрав,
Минует зеленые пастбища Лерны
И темные тропы Лиркейских дубрав.
 
 
Но бог, опаляемый яростью жгучей,
Окрестности спрятал в тумане седом,
И нимфу, объятую черною тучей,
Схватил, торжествуя над первым стыдом.
 
 
И Гера глядит с золотого престола.
Внизу, сквозь клубящийся, черный покров
Не видит она ни дубравы, ни дола,
Затянутых мраком сгущенных паров.
 
 
Богиня привыкла к коварным изменам;
Зажглось подозренье: наверное, вновь
Зевес, надсмеявшись над ней и Гименом,
С какой-нибудь нимфою делит любовь.
 
 
И, пользуясь властно божественным правом,
Богиня туманы свивает к ногам.
Велит просиять омраченным дубравам,
Велит озариться потусклым лугам.
 
 
Любовник предвидит позор неизбежный.
Он знает, что Гера ревниво-строга,
И делает Ио телицею снежной:
Из белого лба вырастают рога.
 
 
Но в образе этом пленительна даже
Злосчастная жертва Зевесовых чар.
И ревность богини, и ярость – всё та же:
Она обращенную требует в дар.
 
 
И Ио, исполнена горя и страха,
К любимым, родным убегает краям,
Где катятся синие волны Инаха,
Где рощи сбегают к веселым струям.
 
 
Вот тихий, прозрачный залив, окруженный
Зеленой толпой молодых тростников.
Но Ио, увидя себя отраженной,
Подьемлет неистовый, горестный рев.
 
 
Напрасно печальные, робкие взгляды
Бросает она на отца и сестер.
Не знают ее ни Инах, ни наяды,
Игравшие с нею во впадинах гор.
 
 
В ответ на ее непонятные ласки
Они собирают цветы с берегов.
Сплетаются из трав благовонные связки,
Чтоб ими украсить изгибы рогов.
 
 
Но нимфы подруги не чувствуют прежней,
И Ио бежит от родимой реки;
Без цели блуждает она, и безбрежней
Пред ней открывается море тоски.
 
 
Ее засыпает колючая вьюга
На крайних пределах холодных морей,
Сжигают пески раскаленного юга,
Безжалостно хлещет ненастный Борей.
 
 
«Ночь морозная сменила
Солнца яростного зной.
Под луною струи Нила
Отливают белизной.
 
 
Где я – жертва Геры грозной —
Где окончу горький путь?
Воздух, ясный и морозный,
Жадно я вбираю в грудь.
 
 
Спит песок охолоделый,
Блещет сонная струя.
Я минула все пределы,
Я минула все края.
 
 
Погоняема кручиной,
Крайний север я прошла,
Где нависла над пучиной
Прометеева скала.
 
 
Я не знаю, ранний гроб ли,
Избавленье ли найду?
Бога скованного вопли
Провещали мне в бреду;
 
 
Провещали бесконечный
Горьких бед, блужданий ряд.
Карой злой, бесчеловечной
Боги смертного карят.
 
 
Как мгновенно, как немного
Укрываясь от наяд,
В вожделенных ласках бога
Я любви вкусила яд.
 
 
И теперь – несчастный повод
Гнева матери богов —
Я бегу, и едкий овод
Мчится вслед моих шагов.
 
 
Сжалься, Зевс! твое объятье,
Чрево мне обременя,
В жертву вечного проклятья
Грозно предало меня.
 
 
Зверем бешеным блуждая,
Плод священный я несу.
Неужели никогда я
Не верну мою красу?
 
 
Для твоих объятий нежных
Возврати лилейность ног!
Дай мне пару грудей снежных,
Золотых кудрей венок.
 
 
И на мшистом изумруде,
В мгле зеленого куста,
Я прижму к обильной груди
Сына Зевсова уста.
 
 
Зевс! не презри дочь Инаха!
Зевс! супругу пожалей,
Изнемогшую от страха
Средь Египетских полей».