Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

 
Прими меня, родной, убогий храм,
Где я искал и находил спасенье.
Куда ребенком бегал по утрам
 
 
К заутрене, в святое воскресенье.
Все в доме спят. Я тихо выйду вон,
Взволнован весь, и полон опасенья,
 
 
Не опоздать бы. На призывный звон
Спешу чрез лес, весенний и зеленый.
Крестясь, всхожу на сумрачный амвон,
 
 
Едва лучом янтарным окропленный.
Глядят в окно и шепчут меж собой,
Прильнув к стеклу, березы, липы, клены.
 
 
Иконостас с золоченой резьбой
Давно потуск. Как небеса синея,
Венчает своды купол голубой.
 
 
Мерцают свечи, кротко пламенея
Колеблющимся желтым язычком.
Истлевшая, тяжелая Минея
 
 
На клиросе лежит перед дьячком,
И староста обходит по приделам,
Звеня о блюдо медным пятачком.
 
 
Растаял ладан. В дыме переделом
Блистает медь закрытых царских врат;
Алтарь сияет радостным пределом,
 
 
Где нет скорбей: сомнений и утрат.
Мой старый храм! Как сердцу вожделенен
В твой темный рай замедленный возврат!
 
 
Всё то, чем мир для сердца многоценен
Я приношу к ступеням алтаря,
И мой восторг, как золото, нетленен
 
 
Моей весны ненастная заря!
Как быстро ты достигла половины,
Огнями зол, бушуя и горя.
 
 
Как с высей гор бегущие лавины,
Так громы бед гремели надо мной.
Но детство вдруг, с улыбкою невинной,
 
 
Как весть, как зов отчизны неземной,
Ко мне сошло из чистых поднебесий,
Чтоб утолить кровавой язвы зной.
 
 
В душе поет, поет «Христос воскресе»,
И предо мною, как забытый сон,
Алтарь, врата в задернутой завесе,
– Сквозь золото краснеющий виссон.
 

 
Хоть я с тобой беседовал немного,
Но мне твои запомнились черты,
Смиренная служительница Бога!
 
 
Ясна душой, весь мир любила ты:
Твои таза так ласково смотрели
На небеса, деревья, на цветы,
 
 
В родных лугах расцветшие в апреле.
Когда, прозябший, зеленел листок,
Когда лучи что день теплее грели,
 
 
И под окном разлившийся поток
Бежал, шумел, блистая в мутной пене,
Синела даль, и искрился восток, —
 
 
Бывало, ты на ветхие ступени
Присядешь, рада солнышку весны,
На жребий свой без жалобы, без пени;
 
 
А небеса – прозрачны и ясны,
И облаков блуждающие лодки
По ним бегут, как золотые сны.
 
 
Я помню лик твой, старческий и кроткий,
И белизну смиренного чепца.
Ты мать была для всякого сиротки:
 
 
И из гнезда упавшего птенца,
И бедную ободранную кошку,
У твоего бродящую крыльца,
 
 
Равно жалела. К твоему окошку
Все бедняки окрестных деревень
Протаптывали верную дорожку.
 
 
В раю теперь твоя святая тень.
Как твердо ты твоей служила вере,
Полна любви Христовой. В летний день,
 
 
Бывало, стукну я у низкой двери,
И в бедный дом войду. Как ангел ты;
Вокруг ютятся страждущие звери,
 
 
Горят лампадки, и цветут цветы,
И ты – живой символ долготерпенья —
Струишь на всех сиянье доброты.
 
 
Среди страстей окружного кипенья
Ты пребыла младенчески чиста.
Вся жизнь твоя – молитвенное пенье;
 
 
Ты – фимиам перед лицом Христа.
Твоя весна текла под сводом храма,
В горниле бед, молитвы и поста;
 
 
И горькой жизни тягостная драма
Спокойною зарей завершена.
Ты умерла, как облак фимиама;
 
 
Над гробом – мир, покой и тишина.
И каждый год трава могилы малой
Родной любви слезой орошена.
 
 
Над насыпью, вовеки не увялый,
Цветет венок из полевых цветов.
Фиалка синяя и розан алый
 
 
Сквозь изумруд березовых листов
Благоухают вечерами мая.
И дремлет ряд разрушенных крестов,
 
 
Словам небес задумчиво внимая.
 

В багрец и в золото одетые леса.

Пушкин

 
Вот в лесу золотошумном
Глохнут мертвые тропы.
Гулко бьют по твердым гумнам
Однозвучные цепы.
 
 
В переливах изумруда
Блещет, зыбко рябь струя,
Гладь расплавленного пруда —
Голубая чешуя.
 
 
Ветер дунет. Воду тронет,
Пошевелит стрекозу.
Золотистую уронит,
Грустно, дерево – слезу.
 
 
Небывалою усладой
Полон я. Не шелестя,
Пролетай и в волны падай,
Лист – отцветшее дитя!
 
 
Что-то как-то миновало.
Где-то кончилась гроза.
Без преград, без покрывала
Вечность смотрит мне в глаза.
 
 
Кто-то властный рек: довольно.
Усмирившись и внемля,
Вновь безлюдна, безглагольна,
Вновь молитвенна земля.
 
 
Круг полей – свободней, шире.
В бесконечность убежа,
Тлеет в пламенной порфире
Леса дальняя межа.
 
 
В этом кротком позлащенье,
В вещем шорохе листвы,
Извещенье возвращенья
Жаркой майской синевы.
 
 
Смерть с рожденьем – вечно то же,
Как начало и конец.
Осень, шествуй, в чащах множа
Искрометный багрянец!
 
 
Возрастающим сверканьем
Жажду сердца утоли!
Лес, пускай мы вместе канем
В смерть роскошную земли.
 
 
Нежит матовая краска
Отвердевшего листа.
С детства ведомая ласка
В дальнем небе разлита.
 
 
В синем блеске мысли стынут…
Иль из книги бытия
Возраст отроческий вынут,
Или вновь младенец я?
 

 
В чаще лесной густодебренной
Лег я в колючей траве.
На небе облак серебряный
Тихо плывет в синеве.
 
 
Полно, душа! не измеривай
Тягость грядущего дня.
Тень от зеленого дерева
Ласково лижет меня.
 
 
Миг совершенного отдыха.
Где-то затеряна цель.
Теплого синего воздуха
Греет меня колыбель.
 

 
Солнце блестит на заржавленном жёлобе
Утро – морознее; даль – необъятней.
В небе безоблачном белые голуби
Вьются над ветхой моей голубятней.
 
 
Ярко, светло, и свободнее дышится.
О, этот вольный полет голубиный!
В небе далеком, холодном колышутся
Красные кисти созревшей рябины.
 
 
Снова становишься мира невольником…
Дыма взвиваются сизые клубы.
Там журавлей, что летят треугольником,
Зычно раздались призывные трубы.
 

 
Холодны зори, и осень победнее.
Желтых лесов опустелые сени…
Ночью холодною роза последняя
Дышит и слушает ветер осенний.
 
 
Чахлый кустарник, без устали зыблемый…
Гибель предчувствуя, стонут дубравы,
Стонут, Взывают: погибли, погибли мы!
В тусклом сиянии – серые травы.
 
 
Носятся дымные тучи несметные,
Саваном призрачным месяц облекши.
Мира усталого жалоба тщетная…
Радости память, бесследно протекшей.
 

 
Сладостно мир умирает.
Здесь, на балконе пустом,
Ветер холодный играет
Мертвым листом.
 
 
Лес – неподвижен и мутен,
Серая мша – над рекой.
Призрак любви… он – минутен!
Вечен вселенной покой.
 
 
Жизни, стремлений не нужно.
Вечер. Синё и темно.
Ветер, что с жалобой вьюжной
Бьешься в пустое окно?
 

 
Падают сгнившие желуди.
Поле готово отцвестъ.
Ветер о снеге и холоде
Начал ненастную весть.
 
 
Влагой наполнено до края
Белое небо вверху;
Зелень – беспомощно мокрая,
Листья желтеют на мху.
 
 
Ветер, довольно! суровую,
Бурную силу ослабь!
Пруда поверхность свинцовую
Морщит ненастная рябь.
 

 
Истомился я долгою мукой,
Но душа не вконец сожжена.
Убаюкай меня, убаюкай,
Голубых вечеров тишина!
 
 
Я тихонько иду по оврагу,
И с лазурью роднится душа.
Под ногою от каждого шагу
Просыпаются листья, шурша.
 
 
Нет, весеннего счастья не надо!
Сердце, вечер с покорностью встреть,
Чтоб в безмолвье опавшего сада,
Как заря, на заре, умереть.
 

 
Еще за ночь с оранжевого клена
Упало несколько листков,
Холодная лазурь – прозрачна, углубленна
Без туч и облаков.
 
 
Дорогу преградя, с березы ветка свисла,
В осенней золотой парче.
Ты шла; и зыблилось, и пело коромысло
На девственном плече.
 
 
Вот пруд заискрился, и золотой, и синий,
Волнами жидкого свинца.
Коснулся тихий луч, скользнувши по рябине,
До твоего лица.
 
 
И для меня слились в священную прощальность
И ты, и облетавший лес,
И переливы струй, и голубая дальность
Безоблачных небес.
 

 
Сохнут дорожные рытвины,
Кротким лучом осиянны,
Выси – лазурно-молитвенны;
Травы лугов – безуханны,
 
 
Осень бесстрастною ласкою
Сердце ласкает влюбленно.
Над опустелой терраскою —
Шелест златистого клена.
 
 
Чем эта ясность безбурная,
Чем этот вечер заслужен?
Небо – такое лазурное,
Облак – так нежно жемчужен.
 
 
Радость лазурной невинности
В душу вливается свыше
В этой священной пустынности,
В блеске осенних-затиший.
 
 
Вижу у пруда заглохшего
В золоте рдяную кисть я:
С дерева, грустно засохшего,
На воду сыпятся листья.
 
 
Небо – омытей, увлаженней.
Лес не шелохнет верхушки.
Дров серебристые сажени
Сложены вдоль по опушке.
 
 
Греются – бедные – спилены —
В ласке святых поднебесий.
Троп озлащенных извилины
В мертвом теряются лесе.
 
 
Лейся же, ласка целящая!
Мир безболезненно вянет.
Осень, забвенье сулящая,
Осень меня не обманет.
 

Jours de travail! seuls jours ou j’ai vecu!

A. Musset

 
По тебе не рыщут флаги,
Ты не носишь корабли.
Ты лелеешь в синей влаге
Юных нимф моей земли.
 
 
Волны резвы, волны быстры,
И сверкуч студеный вал.
Золотое имя Истры
Кто тебе, родная, дал!
 
 
Словно радуясь свободе
От разрушенного льда,
В дни весенних половодий
Как гремит твоя вода!
 
 
И, взревев, как зверь огромный,
Мирно катишься потом
Там, где Павловск многохолмный
Блещет пламенным крестом.
 
 
Огороды огибая,
Холмы кругом сплетя,
Золотая, голубая,
Ты смеешься как дитя.
 
 
То струишься гордо, плавно,
То взволнуешься, и вновь —
Своевольна, своенравна,
Словно девичья любовь!
 
 
Ты трепещешь, мечешь искры,
Завиваешься кольцом;
И глядится в лоно Истры
Нимфа с розовым лицом.
 
 
Отливаешься червонцем,
И в кристалле синих струй
Ослепителен под солнцем
Блеск серебряных чешуй.
 
 
Но, от буйств уставши диких,
Ты в зерцале отдала
И обителей великих
Золотые купола.
 
 
Истра! Богом ты хранима.
Знак тебе священный дан:
Возле рощ Иерусалима
Ты зовешься Иордан.
 

 
1
 
 
Ты, Брюсов, не был бы унижен
Среди поэзии царей,
И к ямбу Пушкина приближен
Твой новоявленный хорей.
 
 
Я женской, медленной цезуре
Послушным был рабом, и вот
Твоих созвучий ярой бури
Меня схватил водоворот.
 
 
То вещим магом, то ученым,
Ты встал: безжалостно греметь.
В твоем стихе озолоченном
Звенит Виргилиева медь.
 
 
Твой стих, что конь, в кипящей злобе
Уздою сдержанный едва,
И как удары мелкой дроби —
Твои короткие слова.
 
 
Чредой подъемов и падений
Твой стих бежит, как вал в реке.
Ты замыкаешь вихрь видений
В одной стремительной строке.
 
 
Ты тлеющего манускрипта
Разжечь угасший дух сумел.
Поешь ты о богах Египта,
Как будто их когда-то зрел.
 
 
Равно ко всем явленьям чуток,
Передаешь в напевах ты
И ласки грешных проституток,
И чистых мучениц мечты.
 
 
Всегда иной, всегда притворный,
Ты созерцаешь снег вершин,
Вдыхая чистый воздух горный,
Сам – в тине илистых низин.
 
 
2
 
 
Ты, Валерий, Пушкина лиру поднял.
Долго в прахе звонкая лира тлела.
В пальцах ловких вновь рассыпает лира
Сладкие звуки.
 
 
Дал ты метко в речи созвучной образ
В шлеме медном воина Рима. Равен
Стиль искусный медному звону речи
Римских поэтов.
 
 
Ты Эллады нежные понял песни.
Ты рисуешь девы стыдливой ласки.
Песни льются Аттики синим небом,
Медом Гимета.
 
 
Властно, крепко стих с меднозвонной рифмой
Ты чеканишь; образы – ярки; краски —
Сочны, свежи; цельною жизнью строфы
Полные дышат.
 
 
Вечно, вечно памятны будут, Брюсов,
Всем поэтам сон Ариадны нежной,
В мире мертвых стоны Орфея; вечны
Вопли Медеи!
 
 
3. В ОТВЕТ НА «ОЗИМЯ»
 
 
Прах, вспоенный влагой снега, Режет гения соха.
Звука Пушкинского нега!
Пушкин – альфа, ты – омега
В книге русского стиха.
 
 
4. В ОТВЕТ НА «СТЕФАНОС»
 
 
Нет, наших песен не иссякла
Когда-то мощная струя:
В тебе поэзии Геракла
Встречают русские края.
 
 
Эллада, вновь из праха вырой
Кумиров мертвых телеса;
Воскрес Орфей с волшебной лирой,
Чтоб двигать камни и леса.
 
 
Но жребий царственный поэта
Язвящим тернием остер:
Тебя зовет вторая Эта
И очистительный костер.
 
 
Свиваясь, сохнут листья лавра
В пожаре яростных страстей,
И ядовитый плащ кентавра
Сжигает тело до костей.
 
 
Но – полубог – ты прянул в небо,
И нектар, сладкий и густой,
Тебе улыбчивая Геба
Подносит в чаше золотой.
 

Старинный лозунг «Sanctus amor».

А. Белый

 
Нет, недаром мы с тобой
Время долгое без сна
Зимней ночью голубой
Проводили у окна.
 
 
Помню, помню странно вдруг
Измененные черты,
Как, заслышав голос вьюг,
Притаился ты.
 
 
Свет лампады из угла
Таял на лице.
За окном луна взошла
В трепетном кольце.
 
 
Этой ночью голубой
Будем вместе ждать зарю.
Этот лозунг за тобой
Вещим сердцем повторю.
 

Если ж умершие смертные память теряют в Аиде,

Буду я помнить и там моего благородного друга!

Ноm.Il. XXII, 389–390

 
Тебе привет мой с бедных, болотных мхов,
Где топи вяжет первый осенний лед,
Я шлю на дальнюю чужбину —
Родины ласку и ласку друга.
 
 
Пустеют, глохнут рощ золотых дворцы,
Ароматичен мертвый, истлевший лист.
Сверкает сталью пруд студеный —
Рыб омертвелых глухая урна.
 
 
Услышь мой голос в пышном раю искусств,
Патрокл мой кроткий, мой дорогой Орест,
С времен беспомощного детства
Брат мне по сердцу и брат по лире.
 
 
Давно уж муза черных твоих кудрей
Венчала россыпь гроздьями чермных роз,
Когда некрепкими перстами
До золотых я коснулся вервий.
 
 
Согласно жили наших богини лир:
В один вплетались запечатленный хор
Твоя роскошная царица
С бедною музой моей деревни.
 
 
Почто развел нас неумолимый Рок?
Святой оракул вновь не постиг Парис:
Ладья фригийская проникла
К Спарте святой, в тростники Эврота.
 
 
Ах! сколько сирых всплачется матерей
И овдовелых сколько воскликнет жен:
О, если б, красная Елена,
Ты не срывала фиалок Иды!
 
 
Кому оплакать наш злополучный рок?
И твой Менетий прежде тебя угас,
У струй скамандровых Фетида
Плакать не будет о милом сыне.
 
 
Но цвесть весною будет мой дикий сад,
Кусты прозябнут, что насадил отец,
И снова яблони-невесты
Грудь нам овеют душистым снегом.
 
 
И настежь окна синей весне открыв,
Я буду гостя с чаяньем тихим ждать,
И первых жаворонков трели
Будут мне вестью о дальнем друге.
 

 
Ты говорил, а я тебе внимал.
Элладу ты явил в словах немногих:
И тишину ее холмов отлогих,
И рощ, где фавн под дубом задремал.
 
 
Когда б ты знал, как в сердце принимал
Я благостную нежность линий строгих.
Ты оживил напевы козлоногих
И спящих нимф, в тени, без покрывал.
 
 
И понял я, что там безвластно горе,
Что там пойму я все без дум и слов,
Где ласково соединяет море
 
 
Брега мостом фиалковых валов,
В которых отразился свод лазурный,
Где реет тень сестры над братской урной.
 

 
Эринний грозных горький, безлирный вопль
Затмил внезапно дня твоего закат;
Как древле старица Гекуба,
Урны несла ты с любезным пеплом.
 
 
Но не подрезан Скейский высокий дуб,
И синь как прежде твой заповедный Ксанф,
И веют в древней, дикой роще
Тень Поликсены и тень Кассандры.
 
 
С каменьев храма стерта родная кровь;
Ахейской меди смолк смертоносный гул.
Целят твое больное сердце
Тихие лиры, полей свирели.
 
 
Благоуханен жизни твоей отцвет,
Как зыбколистных лип золотой хитон,
И свежи девственные розы
В древнем раю твоего наследства.
 
 
Твоей осенней, давней печали тишь
Лелеет чутко вешний младенца смех,
И при тебе цветет пышнее
Рдяный румянец веселой нимфы.
 

 
Обет не ложен: царства любви ключарь
Тебя помазал тайн расточать дары,
И на твоих одежд ометы
Пала воня золотого мира.
 
 
Кого наведал полночью Никодим,
И кто под древом Нафанаила зрел?
Он возложил тебе на рамо
Крест страстотерпный и вожделенный.
 
 
Давно скудеет древний Петра алтарь,
И не увидит гордый, безумный мир
На сединах твоих маститых
Розы и терния Аарона.
 
 
Глушит молитвы пышных блудниц кимвал,
Над прахом храмов черный возник Содом,
И полн фиал святого гнева
Сирых слезами, младенцев кровью.
 
 
Блюди же втайне Симона древний ключ,
Который выпал из оскверненных рук.
Да облегчит ярем любови
В гору спасенья раба воззвавший!
 

 
Мой друг, единый из немногих
Еще не отнятых судьбой!
В родных полях, в полях убогих
Мы снова встретились с тобой.
 
 
Был майский вечер. Быстро тая,
Тускнела красная гряда.
Над темным парком золотая
Горела трепетно звезда.
 
 
Ты помнишь трав благоуханье,
Зарю в теченье ночи всей
И на рассвете трепыханье
Золотоперых карасей?
 
 
С удой, над аиром зеленым,
Ты, как сейчас, в глазах стоишь.
Ползет туман; субботним звоном
Полна задумчивая тишь.
 
 
Идя родною Комарихой,
Ты песню вольную запел.
Дышала зелень; вечер тихий
Благоуханьями кипел.
 
 
Твоя душа всегда уныла,
Тебе в глаза глядится тьма;
И мне угрозы затаила
Уже нависшая зима.
 
 
Но будет май, и мы воскреснем.
Тогда на родину причаль,
Чтоб вместе слиться нашим песням
В одну старинную печаль.
 

 
1
 
 
Вспомни о нашем последнем свидании,
Под небом печальным Зеленеющей Дании,
Где разносятся чайки рыдания,
Споря с оркестром купальным.
 
 
Вечером дали
Станут неверней, туманней.
В окнах рояли
Нежно сольются с словами простого романса
О ранней
Смерти влюбленного Ганса.
В Дании горе
Станет прозрачней и тише:
Между зеленых каштанов сверкает так ласково море;
Мягко звонят колокольни и высятся острые крыши.
 
 
Вечером сядь под плакучей, развесистой ивой,
И Андерсена
Вспомнишь рассказ ты тоскливый —
О том, как измена Бедного, доброго Ганса убила.
Под ивой,
Там, где ребенком он с нею бывал на свидании,
Да, под зеленою ивой задумчивой Дании
Бедного парня могила.
 
 
Дания!
Помнит ли ныне твое вечно серое море
Про всемирное, вечное горе,
Про глухие страдания
Принца печального, в черном берете, со шпагой?
Или уснуло оно, погребенное влагой
Волн, что сереют и в небо уходят, спокойные?
Всё неподвижно; пестреют домов черепицы,
В лазури плескаются флаги,
Льются оркестра созвучия стройные,
И проносятся серые птицы.
Да, но когда океан свою даль затуманит,
Смолкнет тревога докучная жизни вседневной,
Образ печального принца под месяцем встанет —
Призрак тоскующий, жаждущий мести и гневный.
 
 
Да, золотые предания
Ты сохранила, страна безысходной неволи!
Небо неясное, воздух больных меланхолий —
Зеленая Дания!
 
 
2
 
 
Помнишь ночь? Зари дрожало пламя,
Летний день и холодел, и гас.
По дороге пыльной, меж полями,
Дребезжал наш ветхий тарантас.
 
 
Ветер выл, холодный и зловещий;
Над болотом зыблился туман.
Там, в задке, позвякивали вещи,
Кувыркался серый чемодан.
 
 
Помнишь, как «должно быть, опоздали»,
Выехав из леса, ты сказал.
Перед нами в темно-синей дали
Огоньком едва мерцал вокзал.
 
 
И, со всех сторон объятый мраком,
Озаряя сумрачный простор,
В вышине надежным, верным знаком
Загорелся грустный семафор.
 
 
Помнишь, как в вагоне полутемном
Мы предались неземной мечте.
Жизни смысл таинственно-огромным
Представал в вагонной темноте.
 
 
И стучали яростно колеса,
И баюкал равномерный звук…
И к нестройным голосам хаоса
Чутко ты прислушивался, друг.
 
 
Этот миг не может быть случаен…
Помнишь, как, перелезая рвы,
Ночью мы скитались у окраин
Тьмой огней мерцающей Москвы?
 
 
Этой ночью, светлой и прощальной,
Наш союз навеки заключен.
И, премудрый, строгий и печальный,
Ты в душе моей запечатлен.
 

 
Всё улыбается светло Вам:
Цвести природа начала;
Кружится в сумраке еловом,
Над мохом, первая пчела.
Шумят разлившиеся воды,
И на закате хороводы
Тревожат песнью сон дерев.
Под звонкий смех веселых дев
Летают легкие качели.
Под искрометной синевой
Светлеет ярко зелень хвой,
И Primavera Ботичелли,
Под говор птичьих голосов,
Скользит меж нимф, в глуши лесов.
 
 
И, терем льда разбив хрустальный,
Ревет ручей, как дикий скимн;
И шум воды, и звон пасхальный
Сливают звуки в общий гимн.
И гром воды, и пенье меди —
Всё, все вещает о победе,
И грудь земли открыла всем
Восторгов праздничный эдем.
Гуляет ветер вольно, шумно
Над первой зеленью листов.
В короне полевых цветов,
В объятья милого Вертумна
Помона юная спешит;
И ветер травами шуршит.
 
 
В саду вечернем, благовонном,
Поет скрипучее ведро.
И солнце прячет, внемля звонам,
Багрянозлатное ядро.
Поля овеял сумрак мирный
И – светоч области эфирной —
Один, на синеве густой,
Выходит Геспер золотой,
И соловей – любовник томный —
Когда забрезжила звезда,
Поет, порхнувши из гнезда,
Над сонным прудом, в роще темной.
Цветы – священный фимиам,
И звезды – клир, и роща – храм.
 

Виктору Гофману

 
1
 
 
И этих лет я с сердца не сотру:
Воспоминания тем явственней, чем старе.
Как помню я прогулки поутру
И радость игр на Зубовском бульваре!
Я ростом был тогда почти что клоп,
Но помню яркость первых созерцаний,
Как я испуганно порою жался к няне,
Увидев желтый, деревянный гроб…
Как я всегда любил весну в Москве:
Побег ручьев, детей веселых визги
И одуванчики в густой траве,
Как золота расплавленного брызги.
Пролеток яростно грохочет колесо;
Листы берез благоуханно клейки.
Ребенок катит желтое серсо,
Болтают няни, сидя на скамейке.
Вот мальчуган, одетый как матрос,
Прошел с зеленым, глянцевитым шаром.
И небеса синеют над бульваром,
И ветер шелестит вершинами берез.
Лужайки, влажным светом залитые,
Костюмов свежих разноцветный драп,
И девочек головки золотые,
И ленты их весенних, легких шляп!
 
 
Порой случалось забрести на рынок,
Где пахли рыб обмерзлые хвосты.
Там находил я пищу для мечты
Средь грубо размалеванных картинок,
Повешенных в порядке вдоль стены.
Меня пугала тел греховных груда,
Летящих в бездну ада, и Иуда
На огненных коленях сатаны.
Я помню вывеску с надтреснутою буквой,
Капусты запах, грязные столы,
И кадки, мерзлою наполненные клюквой,
И много мокрой, красной пастилы.
 
 
Как я любил осматривать киоски,
Читать названия дешевых книг,
И в колокола нежном отголоске
Подслушивать знакомый мне язык.
Я меж Остоженкою и Арбатом вырос,
И помню в смутном, детском полусне
Приходский храм, и полный певчих клирос,
Иконостас, сияющий в огне.
Я помню тихий Штатный переулок
И в небе знаки первые весны:
Просохли камни, шум пролеток гулок,
И облаков бегут причудливые сны.
Как ярки трав зеленые побеги!
Всё омывается волнами янтаря…
И гаснет память о недавнем снеге,
И гаснет медленно вечерняя заря.
 
 
2
 
 
Веселый вечер майский. Все от жара
Выходят отдохнуть, садятся у крыльца,
И грохот музыки доносится е бульвара…
Меж листьями горят отливы багреца.
Вкруг храма белого, в пыли, уснули скверы,
На клумбах зыблются спаленные цветы,
И еще дышит зной от каменной плиты.
Роями вывелись на улицах гетеры.
И, тросточкой махая, кавалеры
Им шепчут на ухо развратные слова.
Бульвар стоит теперь, и густ, и пылен…
Уже детьми истоптана трава,
И против шалунов городовой бессилен.
Всегда знакомых встретишь в этот час.
На пыльном небе звездочка мерцает,
И где-то мертвый вспыхивает газ…
И незаметно ночь горячий день сменяет.
А в переулках, у Москвы-реки,
Фабричные толпятся, дети, бабы…
Здесь замирает гул пролеток слабый;
Отражены в воде, мерцают огоньки;
А запад меркнет, тусклый и кровавый.
В сиянии лучистых, крупных звезд
Блестят Кремля золоченые главы
И обрисованный узором четким крест.
Далеко сад раскинулся тенистый,
А там, за ним – несметные огни.
Приятно сесть под деревом, в тени,
Где веет ветер чистый.
 
 
Люблю Никольскую полночною порой;
Здесь экипажей шум и заглушен, и ровен;
Люблю я двери запертых часовен
И огонек лампадки золотой.
Я, шляпу сняв, крещусь благоговейно…
Вдруг – белый свет из верхнего окна,
И вижу вывеску нарядную Феррейна,
Где до утра не знают сна.
Закрыты окна лавки синодальной.
Вот у дверей, затворенных пока,
Молебна ждет народ многострадальный:
В нем вера в чудо глубока.
 
 
О, ночи синие! притихший гул пролеток!
Душа, восторг невыразимый пей.
Луна, скиталица заоблачных степей,
О, как твой взор – и благостен и кроток!