Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

 
Искушенья злобы и гордыни
Ты отверг от юношеских дней;
Легкий воздух Оптиной Пустыни
Веет в келье радостной твоей.
 
 
В ней не чуешь тягостного плена:
Благовоньем лилий напоен
Тесный дом, и образ Гермогена
День и ночь лампадой озарен.
 
 
Как завидна вольная неволя
Светлой кельи, где любовь и мир,
Где келейником племянник Лёля
В праздники готовит скромный пир.
 
 
Голуби шумят в ветвях березы.
Ты поешь, присевши за рояль:
«Милость мира». Нежно пахнут розы,
И монаху прежних дней не жаль.
 
 
Покорили черные одежды
Волю плоти. Ты в слезах всю ночь
Молишься, не опуская вежды;
Духи тьмы бегут в смятенье прочь.
 
 
Как монах в пещере Фиваиды,
Ты с Христом беседуешь в ночи…
Научи меня прощать обиды,
За врагов молиться научи.
 
 
Просвети наукою бесстрастья
Темный дух мой… Помнишь, как со мной
Светел шел ты утром от причастья,
Укрепленный пищей неземной!
 
 
В вышине синело небо мая,
Еще пуст был монастырский двор,
Голубей взвилась над нами стая,
Уносясь в сияющий простор.
 
 
И душа рвалась лететь за ними…
О, навеки будь благословен
И меня молитвами твоими
Не оставь, смиренный Гермоген.
 

 
В ужасный день, под стон февральской вьюги,
Неистово шумевшей средь могил,
Твою гробницу на краю Калуги
Я посетил.
 
 
Но я не помню грустного погоста,
И верю в твой сияющий возврат,
Алкавший посвященья в анагноста,
Мой тихий брат.
 
 
Для Церкви нет ни тления, ни гроба:
Два инока, покинув дом родной,
Пустынею теперь идем мы оба
В полдневный зной.
 
 
Далек наш путь: кувшин последний выпит,
Засох язык, изранены ступни…
Но в глубь пустынь уводит нас Египет,
Как в оны дни.
 
 
Нам даст ночлег святой отец пустынник,
Для мглы пещер презревший грешный свет,
И пальма пыльная уронит финик
Нам на обед.
 
 
Когда ж тоска по радостям и миру
Охватит нас и вспыхнет страстный зной,
Пречистой Деве мы поем стихиру,
Лишь Ей одной.
 
 
Она одна – наставница монахов,
Мы к ней взываем: и во сне, и въявь,
Пречистая, от помыслов и страхов
Избавь, избавь.
 
 
И мы придем к Ее садам цветущим,
Где навсегда Она воздвигла трон,
Где иноки поют по райским кущам
Горы Афон.
 
 
Где райским изумрудом дышит море,
Где гнезда келий вьются по скалам,
И где Она, в лазурном омофоре,
Сквозь фимиам,
 
 
Плывущие благословляет лодки,
И вся сияет в тверди голубой…
Мой милый брат, горе, сжимая четки,
Идем с тобой!
 
 
Молитвой и постом противясь змию,
Свершаем мы, паломники святынь,
Наш путь из киновии в киновию
В песках пустынь.
 

21 мая 1914. Дедово

 
Я много слышал о тебе рассказов
Пред тем, как рай твой тихий посетил,
Обитель, где Алеша Карамазов
У ног святого старца опочил.
 
 
Кончался знойный день. Прохладой росной
В окно вагона веяло. Уже
Кругом толпились девственные сосны,
Как стражи на священном рубеже.
 
 
Обитель – благодати неоскудной
Сквозь все века сияющий сосуд —
В твоей тиши, глубокой, непробудной,
Как крины непорочные, цветут,
 
 
В священной изощренные науке,
Святые старцы, белые, как лен.
Закалены колена их и руки,
Их ясных глаз не омрачает сон.
 
 
Синеет твердь, благоухают розы,
Обедни здесь, как райские пиры…
Молитва Иисусова и слезы
Венчают все небесные дары.
 
 
Приди, кто богоданные одежды
Растлил грехом и почернел, как труп…
И для тебя горит елей надежды,
Не бойся обнажить смердящий струп.
 
 
Наука здесь духовная исстари
Насаждена. С крылечек, у ворот,
Два старца, Феодосий и Нектарий,
Не устают благословлять народ.
 
 
И храм всегда раскрыт гостеприимный
Не молкнет в нем Давидова псалтирь.
Прими мои молитвенные гимны,
Цветущий скит и белый монастырь,
 
 
Где я сложил грехов тяжелых бремя…
О, ночь молитв, над соснами заря,
Заутрени таинственное время,
Кафизмы и мерцанье алтаря!
 
 
Читает чтец уныло и негромко,
Уж двери, окна в голубых тенях,
И, голову склонивши на котомку,
Народ уснул на белых ступенях…
 
 
Святой отец, покрыт мирскою пылью,
К тебе пришел я. Кротко осеня
Мою главу святой епитрахилью,
Ты отрешил от прошлого меня.
 
 
Былая радость, горе, зимы, весны,
Всё – только сон. Дороги нет назад…
А всё шумят таинственные сосны…
Кто скажет мне, о чем они шумят?
 

 
Присядем у раскрытого окна
И отдохнем от плаванья. Уж вечер
Озолотил остийские сады,
И Тибр блестит вдали… Дай руку мне.
В года твои дорога не легка,
А море было бурно… Отдохнем:
Рука с рукой, и голова моя,
Склонясь к твоим слабеющим коленям.
Покоится, а сердце предвкушает
Последний упоительный покой,
Нас ожидающий на лоне Бога.
Я долго плыл по жизненному морю,
Обуреваем волнами греха
И ветром злым ученья манихеев,
Но ты была мой кормчий неусыпный,
И привела разбитую ладью
К надежной пристани, и сам Амвросий
Твое дитя заблудшее приял,
И я на брег стал твердою ногою:
Тот берег был крещения купель
И благодать святая Иисуса.
 
 
О, сколько слез ночами ты лила,
Когда я шел путями преисподней,
И, омраченный сумраком греха,
Не видел солнца истины Христовой,
И забывал Христа святое имя,
Которое младенцем восприял
С твоим млеком, из этой милой груди
Ты плакала, ты чахла; а меж тем
Я утопал средь пиршеств Карфагена,
И баснями языческих певцов
Питал мой стыд, и в поисках похвал
Пленял толпу искусными речами,
И тешил плоть на ложе вожделений,
И – ученик безбожных манихеев, —
К ужасному готовясь посвященью,
Служил стихиям немощного мира…
Какие муки ты перенесла,
То знает Бог один. Но под конец
Сказал тебе епископ, мудрый старец,
Которого о мне ты умоляла:
«Покойна будь. Иди. Сын слез таких
Не может до конца погибнуть». Вскоре
Я прибыл, как учитель красноречья,
В Медиолан прекрасный. И однажды,
Когда скитался я по площадям,
Объят тоской, томим палящей жаждой
Вернуться вновь в объятья Иисуса
И увлекаем от его объятий
Видений адских стаей сладострастной,
Услышал я божественное пенье,
И завернул в собор, и там увидел
Амвросия, божественного мужа:
Потир, пылавший кровию Христовой,
Он возносил, простершись в алтаре.
И всё внезапно предо мной смешалось:
Я видел только огненный потир,
Кипевший алой кровью Иисуса,
А вкруг него витали херувимы,
Не в силах видеть таинства любви,
Закрыв глаза смятенными крылами!
И я в слезах ушел в церковный сад
И там упал в смоковничной тени,
В тени греха, как оный Нафанаил,
И ждал, молясь. И легкою стопой
По саду шел, не подымая глаз,
Амвросий, кончивший служенье. Я,
Схватив края его священной ризы,
Его молил принять меня в свой дом.
И он меня, под сению греха
Простертого, рукою властной вывел
В сияние Христовой благодати.
Но вновь я был в отчаяньи простерт,
Молясь в слезах, язвим грехом, под тенью
Смоковницы. И голос я услышал,
Звеневший из далекого окна,
Как бы напев незримой райской лиры:
«Возьми, читай!» И я раскрыл писанье
И утонул проснувшимся умом
В премудрости божественного Павла.
 
 
Так жизнь моя проходит предо мной
В вечерний час, когда зари сиянье
Ложится на синеющие горы,
Стихает шум и вечер наступивший
Зовет к молитве верных Церкви чад.
О, мать, взгляни: как обещанье рая,
Вдали сияет небо золотое.
Твои глаза, ослабшие от слез,
Уж видят мира горнего сиянье,
Который для меня еще закрыт
Покровом тяжким этой грубой плоти.
Я – весь в тени, а ты озарена,
И, кажется, уж улететь готова
В отчизну светлых душ. О, погоди:
Не оставляй меня в долине скорби,
Веди, как прежде, сына слез твоих,
Чтоб не ослаб на узком я пути,
Не изнемог под бременем Христовым…
Но знает Бог, когда тебя призвать,
И если в том Его святая воля,
Чтоб новым искушеньем посетить
Смиренного и грешного раба,
Его да будет воля. Наша жизнь —
Не в этой бедной плоти, а в Христе.
 

19 мая 1914. Дедово

 
Я навсегда с тобой, о, мой отец духовный,
С тех пор, как я тебя в пустыне отыскал,
Где ни источника, ни зелени дубровной,
А лишь горячие уступы желтых скал.
 
 
Здесь будет лень мою будить твой голос гневный,
Здесь я постом залью страстей греховный пыл,
В пустыне жаждущей, где пост сорокадневный
Свершил Спаситель наш и искушаем был.
 
 
О, помоги в борьбе с желанием и ленью,
Когда в полдневный час палящие лучи
Разгорячают плоть. Святому псалмопенью,
Труду, бесстрастию и бденью научи.
 
 
Мне слаще царских яств засохшие маслины,
Заплесневевший хлеб, глоток речной воды…
Я буду целый день плести твои корзины
И разделять твои смиренные труды.
 
 
Когда же уязвит стрекало вожделений
Бунтующую плоть, я припаду главой
На эти слабые, иссохшие колени,
С твоей молитвою сливая голос мой.
 
 
Несется издали рыканье злого зверя,
Из глубины долин ползет вечерний мрак,
Всё небо – в золоте, как райское преддверье…
Но козни новые готовит вечный враг.
 
 
Как манит, сладкий сон! возникли перед взором
Роскошные плоды, зовущие тела…
Отец, спаси меня! останови укором,
Коснись десницею горящего чела.
 
 
Бледнеют хоры звезд. Минула ночь искуса.
Мечами ангелы рассеивают тьму.
Молитвой утренней мы славим Иисуса,
Вершины скал – в лучах и в розовом дыму.
 
 
Пустыня расцвела благоуханным крином,
Пред алтарем небес туман – как фимиам,
И вторит горлица на дереве пустынном
И гимнам ангелов, и утренним псалмам.
 

 
Товарищ юности, я жду тебя
На берегах Ириса благодатных,
Где годы нашей золотой весны
Текли в трудах и мирном песнопенье.
Хоть покосился мой убогий дом,
Но те же вкруг долины и холмы,
Покрытые обильным виноградом,
И так же голуби в саду воркуют
И плещут белоснежными крылами…
Сестра Макрина так же за работой
Поет псалмы Давидовы, и нам
Лишь одного тебя недостает.
Что ты замолк? Святую тишину,
Подобно горлице пустыннолюбной,
Ты возлюбил от самых первых лет.
Как счастлив ты, укрывшись навсегда
От клеветы и зависти врагов
И от коварной дружбы. Но покинь
Твою пустыню и приди ко мне.
Уж я не тот: тяжелые недуги
Мне говорят о радостном конце,
И частая сверкает седина
В седеющих кудрях сестры Макрины.
В вечерний час, за скромною трапезой,
Вспомянем прошлое: дни первой дружбы,
Связавшей нас на площади Афин,
Где нас любили эллинские музы,
Особенно тебя: в твоих руках
Воскресла ионическая лира.
Ты помнишь ли, как жадно пили мы
Сладчайший мед премудрого Платона
И как пленил нас пылкий Демосфен?
О, суета! о, молодость! Иная
Пришла пора, и к Ливии священной
Направил я смиренные стопы
И навестил пустынные пещеры,
Обители отшельников святых,
И, вдохновен высоким их примером,
Сложил в уме монашеский устав
И начал брань с желаниями плоти,
Жестокую, мучительную брань.
О, как меня в свои ловили сети
И сладкий сон, крылатый соблазнитель,
И жажда яств, и пламенное жало
Неистового плотского греха!
Но я мертвил на камне раскаленном,
Под солнцем изнуряющим пустыни,
Враждебной плоти немощный сосуд,
И очищал скудель Святого Духа,
И горницу достойную готовил,
Дабы принять таинственного гостя —
Спасителя святую плоть и кровь, —
Пока меня с благословеньем авва
Не отпустил служить Господней Церкви.
Настало время рукоположенья:
Я помню миг таинственный, когда
Евсевий, надо мной скрестивши руки,
Молился, чтоб спустилась на меня
Святого Духа благодать… и вдруг,
Как солнца луч, как гром, по сводам храма
Промчалось слово жданное: «Достоин»,
И клир его трикраты повторил.
Увидел ясно я сквозь фимиам:
В сияньи солнца голубь белокрылый
Над головой моею воспарил,
И сердца вдруг коснулась благодать,
И внутренность моя затрепетала…
Иным предстал передо мною мир,
Когда из храма вышел я: о Боге
Вещали мне напевы диких птиц,
О нем цветы шептали полевые
И гимн Ему стенанием валов
Смятенно пело море голубое.
Весь мир тогда лежал передо мной
Раскрытою божественною книгой,
Которую читал я без труда,
И пело сердце, как псалом Давида.
Благодаренье Богу! лишь одно
Меня теперь гнетет воспоминанье:
В моих мечтах проходит, как живой
Товарищ наш, несчастный Юлиан,
Который стал игрушкой Сатаны
И осквернил нечестием престол,
Восстановив служение богам,
Стремясь вернуть на ветхие пути
Нас, возрожденных кровию Христовой.
Ты был всегда к нему несправедлив,
Сознай свою ошибку. Светлый дух
Горел в покойном Кесаре: когда бы
Он верен был святой Христовой Церкви,
Пришли бы золотые времена;
Но соблазнил коварный обольститель
Безумца Юлиана, и возмездьем
Ему была парфянская стрела.
Господь его рассудит… Бури вновь
Теперь волнуют Церковь: нечестивый
Валент поносит Господа Христа,
Его равняя с тварями земными
И отлучив от света Отчей славы.
Но мы стоим на страже православья:
Бич ариан, святитель Афанасий,
С епископом святого града Рима,
Блюдущим ключ апостола Петра.
Я жду тебя. Обсудим сообща
Церковные дела. Как твой отец,
И ты цветешь маслиной плодовитой;
Как дикий крин, возросший средь пустыни,
Ты далеко благоухаешь Церкви
И песнями, и вышним богословьем.
Нам твой совет необходим. А кстати
Вспомянем юность, ночи посвятим
Молитве и святому песнопенью,
За всё, за всё Творца благодаря
И к новому пути готовясь. Бог
Меня зовет: я чувствую призыв
И в песне ветра, и в звенящем крике
Небесных птиц, а вянущая плоть,
И костный лом, и шум в ушах, – всё шепчет
«Окончен труд, сбирайся в дальний путь».
 

 
Морской прилив бурлив и шумен,
Корабль пристал к святой горе…
Благослови меня, святой отец игумен,
Отплыть на утренней заре.
Я больше не приду к кафизмам и седальнам,
Не буду с вами жечь кадильный фимиам.
Корабль мой поплывет к моей России дальным
И вожделенным берегам.
 
 
Отец, возлюбленные братья,
Афон сокроется из глаз,
Но всё я буду к вам стремить мои объятья,
В молитве призывая вас.
Забуду ль бдения и долгий глад в пещере,
Где я провел года и, умиленья поли,
Один рыдал в ночи, внимая через двери
Торжественное пенье волн.
 
 
Придет день радости всемирной —
Сияющий полиелей.
Наш храм, как райский сад, благоухает смирной;
В венках серебряных лилей
Сверкают образа. Мы горним ликам вторим.
На миг покинешь храм… трава еще в росе,
А солнце красное над неподвижным морем
Плывет в торжественной красе.
 
 
Поста осеннего отрада,
Когда ступени алтаря
Покрыты золотом и кровью винограда,
И мы Небесного Царя
Уж зрим в сиянии над облачным Фавором!
Забуду ли тебя, Афонских гор престол?
Ты, осеняемый пречистым омофором,
Подобно лилии процвел.
 
 
Здесь греческой, священной веры
Я тайны горние постиг,
И их перенесу в Печерские пещеры,
Афонских старцев ученик.
Я научу мой край и подвигам суровым,
И песням ангельским, и бденьям всенощным,
И кельи зацветут по берегам Днепровым,
По берегам моим родным.
 
 
Я рад тебе, дорожный посох,
Тебе, дорожная сума!
Уж первые лучи играют на утесах,
Рассеялась ночная тьма.
Молитесь, братия, чтоб Киев мой державный
Возрос и отразил восточные орды,
Чтоб укрепили мощь России православной
Монахов темные труды.
 

 
Благочестивый, скромный, светлокудрый,
Ты юношей пришел к нам в дом, чтоб мудрой
Латинской грамоте меня учить. Тогда
Уже заметил я, что ты любил всегда
Примеры приводить Священного Писанья;
Ты весел был и прост, исполнен состраданья
К больным и беднякам. Любил я примечать
И девства строгого прекрасную печать,
И свежесть юности в твоем лице румяном.
Учитель ласковый, ты схож был с Иоанном,
В изображении умбрийских мастеров.
Когда же я солгал, ты сделался суров,
А я горел в огне раскаянья и горя,
В твоем насмешливом и прозорливом взоре
Читая приговор. Познав огонь стыда,
Уж больше пред тобой не лгал я никогда.
Промчалось много лет, и вот над милым прахом
Нежданно я узрел тебя иеромонахом,
Под черным клобуком, с кадильницей златой.
Уже двенадцать лет прошло со встречи той,
И вот я посетил Белев, где всей округе
Известен ты, как врач, духовные недуги
Целящий силою Христовою. И вновь
Соединила нас старинная любовь,
Как двадцать лет назад, над мудростью латыни…
О, не забуду вас, Белевские святыни,
И светлую Оку, и монастырский сад,
Где уверял монах, что я – твой младший брат…
С высоким посохом, в одежде белоснежной,
Ты шел меж цветников, приветливый и нежный,
И цвел обширный сад, возделанный тобой.
Был стол накрыт для нас под твердью голубой,
Средь вольной зелени, разросшейся и дикой,
И блюдо ждало нас с душистой земляникой.
Роскошным вечером пошли мы вместе в храм,
К субботней всенощной: свершалась служба там
Порядком медленным, как служат на Афоне.
Ходили дьяконы с ковчегом благовоний,
И храм благоухал, как райский вертоград.
Когда ж на литию ты шел из Царских Врат,
С благоговеньем все склонились на колени.
Никто не чувствовал усталости и лени,
Хоть служба отошла в двенадцатом часу.
А пустынь тихая, за городом, в лесу, —
Вот райский уголок! Там спят святые мощи,
Целебный студенец в тени сосновой рощи
Врачует немощных. Там из подземных недр
Журчат источники, и зеленеет кедр,
И сосны зыблются, и пахнут нежно туи;
Везде безмолвие, и ледяные струи,
И сумрак сладостный, и влажный, черный мох…
Вот пристань мирная от всех земных тревог!
Златой Италии средь знойной Тульской степи
Роскошный островок! Как в сумрачном вертепе,
Иль в погребе сыром, в подземной церкви мы,
И фрески дивные глядят из полутьмы,
Молитва сладостна на камне отсырелом…
Отец архимандрит! Когда к твоим пределам
Опять направлю путь? Пора, давно пора
Обняться с паствою игумена Петра
В холмах смеющихся уютного Белева.
Воспоминания далекого былого
Опять подымутся, как в голубом дыму!
Я помню, как, пронзив годов грядущих тьму,
Ты вдруг промолвил мне, смотря с улыбкой ясной:
«Зачем о будущем тревожиться напрасно,
Когда последние приходят времена,
Антихрист близится». И полдня тишина,
И небо ясное над ясною Окою, —
Все омрачилось вдруг предсмертною тоскою.
 

 
Когда я был на рубеже двух жизней,
Услышав зов: «всё прошлое покинь»,
К тебе я путь направил, как к отчизне,
Моя Волынь.
 
 
И ты надежд моих не обманула:
Я сбросил бремя северных цепей,
Всё прошлое в просторе потонуло
Твоих степей.
 
 
Моя Волынь! где маки вдоль дороги
Горят, как кровь, и, уходя в простор,
Вздымаются волнистые отроги
Карпатских гор!
 
 
Где дикий лес напевов полон птичьих
И любит горлица заветный дуб…
Привольный край воинственных лесничих,
Как ты мне люб.
 
 
Питомцы гордые лесов и воли,
Они – такие же, как были встарь:
Всем даст приют, предложит хлеба-соли
Волынский царь.
 
 
Лесничий чужд бездействия и лени,
Весь день по дебрям рыщет он густым,
В его дому висят рога оленей,
Убитых им.
 
 
И сладок сон его под шкурой лисьей,
В глухом лесу, где видел он не раз,
Как в темноте сверкает желтой рыси
Коварный глаз.
 
 
Привет мой вам, лесничие Волыни!
Я в ваших семьях принят был, как свой,
Я к вам всегда из северной пустыни
Лечу душой.
 
 
Я привязался к вашим лицам грубым,
Я ваш, друзья! Мне кажется: уже
Я вновь у вас, под заповедным дубом,
На рубеже
 
 
Лесов Волынских. К Австрии недальной
Я устремляю взоры: предо мной
С горы открылся замок феодальный,
Где жил, больной,
 
 
Великий Петр в дни Прутского похода…
Люблю тебя, как благодатный рай,
О, колыбель славянского народа,
Волынский край!
 
 
На юг, на юг бегут мои дороги,
Где, полные израильских письмен,
Оплакивают славу синагоги
Былых времен.
 
 
Где гордый лях клянет свои оковы,
Где чуждый ветер дует от Карпат,
И дремлет Кременец средневековый,
Горами сжат.
 
 
Волынский край, где я нашел, не чаяв,
И путь, и жизнь! где на горе крутой
Таинственно белеющий Почаев,
Как страж святой,
 
 
Хранит рубеж России вожделенной,
Пречистою спасаемый от бед,
Где навсегда стопы Ее нетленной
Сияет след.
 

22 января 1914, Москва

 
И ты, сестра Венеции пустынной,
О, Падуя, лазурна и бела.
Здесь был очаг учености старинной,
Здесь живописью церковь зацвела.
 
 
Забуду ль храм Madonna del Arena,
Который весь – одна утеха глаз,
Где приняли молитвенные стены
Суровые цвета этрусских ваз?
 
 
Святая кисть ученика Франциска,
Сурового, как Дант! Никто, как ты,
Не подошел к евангелию близко,
Постигнув тайну горней красоты.
 
 
Доступное лишь оку серафима
Ты передал. Вот ангелов полет,
Вот чистый поцелуй Иоакима
И Анна, ждущая небесный плод.
 
 
Христос пришел благовестить Тоскане:
Он путь свершает на простом осле,
Монах пирует в Галилейской Кане
И пальмы зеленеют на скале.
 
 
Вот даль ночная в синеве безбрежной,
И – белый весь – на камне гробовом,
Как голубь, восседает ангел нежный,
Накрывши гроб сияющим крылом.
 
 
Сияньем Иисусовой могилы
Рассеяна предутренняя тьма…
Какой союз кипящей жизнью силы
И девственного, строгого ума!
 
 
Здесь крылья, возносящие от праха,
И свет любви. О, если бы зацвел
Весь этот рай тосканского монаха
В смиренных храмах наших бедных сел!
 

 
Ты, после Джотто, мне милее всех других,
Беноццо Гоццоли. В созданиях твоих
Вся церковь римская рисуется так живо!
Причалил Августин к Италии счастливой,
Питомец риторов, любимец пылких дев.
Прошло немного дней и, к миру охладев,
Возжаждав Господа душою воспаленной,
Он над писанием склонился умиленный,
И на руку его поникла голова.
Посланья Павловы, небесные слова,
Читает жадно он и слышит: Tolle! lege!
Простите, риторы, и ласки жен, и неги,
И смрадный Карфаген! А дева перед ним
Стоит премудрая, светла, как херувим.
Перстами нежными на книгу указуя,
И плачет Августин. Безмолвием чаруя,
Вдали задумчивый чернеет кипарис,
И розы в цветнике, алея, разрослись…
Так, осеняемый зеленокудрой фигой,
Изображен монах, склонившийся над книгой!
Но вот мечта твоя теплее и нежней,
И перед нами рай невозвратимых дней,
Когда всё расцвело под проповедь Франциска,
И небеса к земле опять казались близко,
И Бога славили Умбрийские холмы.
Везде прошел Франциск. Не убоясь чалмы,
С крестом явился он пред грозным Саладином.
В Ареццо он пришел, и перед ним единым
В смятеньи улетел свирепый полк бесов.
Воспоминания мучительных часов,
Когда страдал Господь, ко древу пригвожденный,
Не умирали в нем. Душою умиленной
Он язвы Господа перед собою зрел.
И ангел пламенный снопом лучистых стрел
Пронзил его стопы и бледные ладони.
И кровью алою и полной благовоний
Сочилась блеклая, истерзанная плоть,
До дня, когда его к себе призвал Господь.
О, фрески пышные, краса дворца Рикарди,
Где звезды золота горят на леопарде,
И звери дикие, и птицы, как в раю,
В одну сливаются послушную семью
И мчатся с магами к вертепу Вифлеема.
Здесь кистью создана обширная поэма,
И вся история проходит на стене.
В кафтане парчевом, на снеговом коне,
Лоренцо Медичи, в красе женообразной,
Проносится, блеща короною алмазной.
В червонном золоте от головы до ног
И подбоченившись, сидит Палеолог,
Владыка царственной и дряхлой Византии.
Уже на трон его обрушились стихии,
И он с Флоренцией готов вступить в союз,
Где уж давно очаг наук и древних муз,
И теплится елей пред статуей Платона.
Промчалися цари… и се: лучи Сиона,
Восторгом неземным воспламенился дух!
Внимает ангелам задумчивый пастух,
Рукою опершись на посох из маслины…
А дальше райские, лазурные долины,
И хоры ангелов, полураскрыв уста,
В вертепе Девою рожденного Христа
Встречают песнями, и славят в горних кущах,
Под кипарисами, средь алых роз цветущих.