Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

 
I
 
 
Когда уходит солнце в час заката,
Ужель навек бросает нас оно?
Ужель с тобой проститься без возврата,
Когда все вещи полны аромата
Твоих духов, пьянящих, как вино?
 
 
Могу ли оскорбить тебя укором,
Могу ль проклясть свиданья сладкий час,
Как вспомню детский капор, под которым
Блистают щеки розовым фарфором,
Горит огонь китайских узких глаз?
 
 
Ты говоришь невинно-лживым взглядом:
«Твоя, твоя: люби и не ревнуй».
Но завтра с ним тебя я встречу рядом
И тороплюсь насытить сердце ядом,
Впивая твой неверный поцелуй.
 
 
II
 
 
Тринадцать лет, небрежность детской позы,
В глазах желаний первые огни,
Шалунья ножка, губки цвета розы,
Стихи Грессэ и легкого Парни.
 
 
Игра любви тебя пленила рано,
И после бала ты не знаешь сна,
И целый день, не в силах встать с дивана,
Твердишь себе: я влюблена, больна.
 
 
Тебя увлек воспитанник Лицея,
Тот, у которого с иголочки мундир,
Но ты горда, и внемлешь, не краснея,
Речам подруг, насмешниц и задир.
 
 
Всё новых жертв алкает твой избыток:
В отставке он – вчерашний лицеист,
И полн альбом бесчисленных открыток,
Где всё один излюбленный артист.
 
 
Ища забав, ты тратишь дни без счету,
Как юный бог, не знающий забот:
Танцуешь в понедельник, а в субботу
Танцуешь вновь, танцуешь целый год.
 
 
Играй, играй, пока гроза далеко:
Ты рождена для танцев и пиров,
Играй, играй под темным небом рока,
Любимица ликующих богов.
 
 
Но иногда среди тревоги бальной
Весенний взор на мне останови,
Услышав зов, знакомый и печальный,
Всё тот же зов рыдающей любви.
 
 
III
 
 
Тебя зовут стихи мои невольно,
Когда я вновь печален и влюблен,
Когда мне так невыносимо больно…
Поговорим, приятель жизни школьной,
Шалун в отставке, милый Коридон.
 
 
Супруг! отец! развеселись хоть крошку
И строгий пост на время разреши,
Солидным мужем стал ты понемножку,
Я ж за одну хорошенькую ножку
Готов отдать спокойствие души.
 
 
Да, ты счастлив, а я в тоске унылой
Стенаньями бужу ночную тьму.
Нет, никого не назову я милой,
И если жизнь ответит мне могилой,
Я этот дар с покорностью приму
 
 
Довольно слез: всему должна быть мера.
Я лиру взял, и в сладком забытьи
Лечу на крыльях рифмы и размера.
Есть край любви – блаженная Кифера,
Туда направим легкие ладьи.
 
 
Дитя Амур нам в рог призывно трубит,
Из темных рощ стремятся пастухи…
Прочь, прочь от нас кто не горит, не любит.
Пускай любовь измучит и погубит,
Лишь ей одной молитвы и стихи.
 
 
IV
 
 
Пастухи поют в свирели
Над простором синих струй.
Первым шагом к сладкой цели
Будет робкий поцелуй.
 
 
Позабыты все угрозы,
Все мучения зимы.
Посмотри, как пышно розы
Разукрасили кормы.
 
 
Мимо нас плывут пещеры,
Гроты, рощи и поля.
Мальчик розовый Венеры
Нам смеется у руля.
 
 
V
 
 
Я был неправ, я был в сетях обмана,
Ты, как всегда, передо мной чиста.
Средь зимнего, морозного тумана
Мы вновь вдвоем, и заживает рана,
И ласковы замерзшие уста.
 
 
Колдуют чары синей, зимней сказки,
Ты в капоре – как фея детских снов;
Закрывшись муфтой и прищурив глазки,
Ты вся зовешь к желанию и ласке,
Волнуя томным запахом духов.
 
 
О, только б длилось счастье зимней ночи
Я не хочу, чтобы заря взошла…
Позволь взглянуть в возлюбленные очи,
Позволь сказать, что жить не стало мочи,
Когда ты так прекрасна и светла.
 

 
Sie horen nicht die folgende Gesange,
Die Seelen, denen ich die erste sang.
 

Goethe

 
В краю, куда во время оно,
Согласно басням старины,
Стремились на призыв Язона
Эллады лучшие сыны,
Я дни мои влачу тоскливо.
У гор, на берегу залива,
Лежит селенье Геленджик.
Коль перевесть на наш язык,
То будет «Белая невеста».
Названье это хоть куда,
Оно – как мед. Но вот беда:
Едва попал я в это место,
Я болен, мне не по себе,
И хочется писать тебе.
 
 
Покинув каменные недра,
Бегут потоки с высоты,
На склонах зеленеют кедры,
И дышат первые цветы.
Какая грусть на этих кручах,
Среди кустарников колючих
И в зеленеющей воде.
Весна печальна, как везде…
Перед пучиною бесплодной
Мне в сердце проникает жуть.
Зовешь, зовешь кого-нибудь,
И вечер падает холодный,
И ветер злой подул из гор,
И потемнел морской простор.
 
 
Эх, море, море! То ли дело
Приволье северных лугов,
Тенистый кров березы белой
Средь зеленеющих холмов.
В лазурном небе облак дальный,
Реки, студеной и кристальной,
Красноречивые струи.
О годы лучшие мои!
О драгоценное былое,
Когда я пел для вас одних,
И неуверенный мой стих,
Как птичка, щебетала Хлоя.
О розы, звезды, лунный свет,
Скамейка круглая и Фет!
 
 
Я снова полон сказкой детской,
И, бросив царственный Кавказ,
Мечта летит на Мост Кузнецкий,
Как только пробил пятый час.
Там – царь девичьих идеалов —
В высоких ботиках Качалов
Проходит у дверей Ралле
И отражается в стекле
Изысканного магазина,
Откуда льется аромат.
Здесь сделала мне шах и мат
Твоя прелестная кузина,
И пусть мой прах сгниет в земле:
Душа летит к дверям Ралле.
 
 
Она идет, звездой блистая,
Чужая дочерям земли.
Ее боа из горностая
Я быстро узнаю вдали.
Ах! свойственны лишь ей единой
И шаг, спокойный, лебединый,
Напоминающий цариц,
И из-под загнутых ресниц
Огонь очей, невинно-томных.
О если б, если бы я мог
Скорей упасть у милых ног,
Речей, и ласковых и скромных,
Впивать по капле каждый звук
И таять в ласке нежных рук.
 

 
Твое боа из горностая
Белее девственных снегов.
Моя царевна золотая,
Твое боа из горностая
Как пена, что ложится, тая,
У черноморских берегов.
Твое боа из горностая
Белее девственных снегов.
 

1910. Март, Геленджик

 
Прости сонет, небрежный и пустой:
В моих стихах зачахли, побледнели
Словечки «желтый», «золотой», в апреле
Столь дружные с влюбленною мечтой.
 
 
Мой друг, решение загадки той
Легко найти. Подумай только: мне ли
Петь золото с тех пор, как потемнели
Струи косы, когда-то золотой.
 
 
Из словаря я «зелень взоров» вывел,
Заметив, что я несколько фальшивил,
Определяя греческим «χλωρος»
 
 
Твои таза: они в отца у дочки,
В них есть лазурь и черненькие точки…
Но я был прав в сравненье уст и роз!
 

 
О если б вызвать из могилы
Твой образ, ласковый и милый,
Напевом лирным и простым!
Я вновь твои целую руки,
И годы роковой разлуки
Рассеиваются, как дым.
 
 
Я помню долгие гулянья,
Былого светлые преданья,
Дорогу, васильки, закат.
Лазурь вечерняя поблекла,
И вдалеке сверкают стекла
Зарей воспламененных хат.
 
 
Твой голос воскрешал, как лира,
Птенцов бессмертного Шекспира
Великолепные пиры.
Средь всех сиял, кипя отвагой,
Веселый принц с пером и шпагой,
Питомец неги и игры.
 
 
И, в соответствии прекрасном
С ним, гордым, своевольным, страстным,
Другой в мечтах моих вставал:
Веселый, ясный, простодушный,
Одной любви всю жизнь послушный,
Он юный ум очаровал.
 
 
Весь этот мир – твое наследство,
К нему я устремлялся с детства,
Упал в него, как в море ключ.
Ища восторгов и мучений,
Был схвачен вихрем упоений,
Но этот вихрь был слишком жгуч.
 
 
Я не боюсь судьбы грозящей,
Мне дорог меч, меня разящий,
Но я хочу в годину зла,
Упавши на твою могилу,
Поведать всё, что не под силу:
Ты всё бы, всё бы поняла!
 

1910. Август

 
Над хаосом мучительных видений,
Лучом пронзив меня обставший бред,
Ты вновь встаешь, хранящий, добрый гений
Ушедших в мглу, первоначальных лет.
 
 
Я помню дом, где всё дышало юной,
Какою-то весенней красотой,
Где светлый бог, животворящий струны,
Ко мне склонился с лирой золотой.
 
 
Из облака, воскуренного Фебом,
Двух нежных нимф я вижу издали,
Сулящих мне союз с родимым небом
И тайнами пленительной земли.
 
 
Там было всё – гармония и мера.
Для милых дев я пел о старине,
Я вызвал сонм блаженных снов Гомера,
И вняли мне с улыбкою оне.
 
 
И ныне вновь, назло громам судьбины,
Ты подаешь мне дружественный глас,
Незримо веет дух твой голубиный,
И верится: спасенья близок час.
 
 
К твоим ногам паду, всему покорный,
Забывши боль невыносимых ран.
Так бурный ключ стремится с выси горной,
Чтоб влиться весь в родимый океан.
 

1910. Август, Трубицыно

 
С каким я обращусь приветом
К тебе, счастливому, когда
Едва горит неверным светом
Моя печальная звезда?
 
 
С рожденья милый Афродите,
Ты весь – восторг и торжество,
Прекрасно ставшее в зените
Светило счастья твоего.
 
 
Мы вместе знали – еще дети —
Любовных мук блаженный пыл:
И я горел к твоей Лилете,
Но своевременно остыл.
 
 
Печально пенье струн унылых,
Когда твой угол нем и пуст.
Что встречи рифм золотокрылых
Пред встречами румяных уст?
 
 
Бесплодной страстью пламенея,
Шепчу, исполненный тоски:
Завидней розы Гименея,
Чем все лавровые венки.
 

 
О друг моей античной музы!
С родимых берегов Оки
Попутешествуй в Сиракузы,
Где ароматные венки
Из алых роз сплетает Хлоя.
Страданья моего героя
Душою чуткой раздели.
Когда примчались издали
Твои гексаметры святые
В затишье дедовских лесов,
Мне сладок был твой чистый зов,
И роем тени золотые
Слетались, ластились ко мне,
Работавшему в тишине.
 
 
Хотел бы я твой слух забавить,
Но, как ни изощряй перо,
Наш синтаксис не переплавить
В аттическое серебро.
Прости же мне ошибки в стиле,
Смешенье вымысла и были
И современные черты
Под маской древней красоты.
Ты сам – осколок древней Руси:
Тебя, о книжник-богатырь,
Родных полей вспоила ширь
В твоей эпической Тарусе,
Где луч Эллады золотит
Холмы, колодезь, тихий скит.
 
 
Я рад, страстями утомленный,
Начать осенние труды.
Уж нежно-золотые клены
Сияют в зеркале воды.
Везде – покой, простор и воля,
Безмолвен лес, пустынно поле,
Как будто в ризах золотых,
Весь мир молитвенно затих.
Синеет твердь над садом блеклым,
И рдеет дикий виноград.
И я вдвоем остаться рад
С моим божественным Софоклом,
И в злой метрический разбор
Бросаю Дионисов хор.
 

1911. Сентябрь, Дедово

 
Ты бросил вновь перун Зевеса
В мою печальную юдоль,
Могучий тигр с брегов Гангеса
И гордый северный король.
 
 
О, понял я, как долго не пил
Познанья чистого фиал,
Когда мои и кровь, и пепел
Твой разум властно осиял.
 
 
Уж соблазнявшаяся лира
Впадала в сладостный недуг,
И быстро слуги князя мира
Вокруг меня смыкали круг.
 
 
Но, движим духом Божьей воли
И торжествуя над судьбой,
Ты мне принес – рабу юдоли —
Индийский лотос голубой.
 

 
Ты, как певец Ионии прекрасной,
Воспел полки в железе и крови,
Грозу войны и мира праздник ясный,
Мечтанья дев и радости любви.
 
 
Россия всё поставила на карту:
Молчит Москва, таинственно горя,
И отдан Кремль в добычу Бонапарту,
Поруганы ступени алтаря.
 
 
Но гордый Галл поник главой победной,
Неверная звезда его вела:
О нашу степь родимую бесследно
Разбилась корсиканская скала.
 
 
Вот графский дом: он полон весь, как чаша,
Весельем юным. То-то жили встарь!
Готовы к балу Соня и Наташа,
Им мил мороз и голубой январь.
 
 
Пускай растут могила за могилой:
Опять весна, и зелен старый дуб,
Влюбленный князь спешит к невесте милой,
Но грянул гром, и он – кровавый труп.
 

 
Шумит метель. Воспоминанья бала
Прошли, как сон. Теперь уже никто
Не страшен ей. Блеснул огонь вокзала,
И перед ней военное пальто.
 
 
И хаос встал бессмысленным виденьем,
И сына он от матери отторг,
Мучительным и лживым упоеньем
Ее пьянит вакхический восторг,
 
 
Кто вызвал бездну, будет схвачен бездной
Грохочет поезд… судорога… кровь…
И челюстью раздроблена железной
Кто вся была – желанье и любовь.
 

 
Прошли года, и Ясная Поляна —
Приют его раздумий и трудов,
Как Иоанн в купели Иордана,
Он мир зовет омыться от грехов.
 
 
И возглашает он слова Нагорной
Христовой проповеди. Чист и строг,
С молитвою бросает в землю зерна,
Идет за плугом пахарь и пророк.
 
 
Но час настал, и Бог призвал пророка,
Уставшего под бременем годин,
И он бежал в пустыню. Одиноко
Он прожил жизнь, и умирал один.
 

 
Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России.
 

Пушкин

 
Я не нарушу преданность сыновью,
И за молитвой встречу грозный час.
Покойный князь учил не даром нас:
Прощай врагов, за зло плати любовью.
 
 
Я буду петь, склонившись к изголовью,
Пока огонь в лампаде не угас.
Георгий, пробудись! в последний раз
Ты моему внимаешь славословью.
 
 
Чу! стук копыт донесся и умолк.
Блеснули копья, близок Святополк…
О смертный миг, ты мною предугадан!
 
 
Над Альтою – туман. Заря сквозь тьму
Чуть брезжит. Я готов: горит мой ладан.
Безумный брат… Господь, прости ему.
 

1911

Посв. Нине К. Виноградовой

 
Пора, мой сын, покинув тихий скит,
Златой венец наследовать по праву.
Довольно крови, мрака и обид
Обрушилось на русскую державу.
 
 
Стяжав на небе ангельскую славу,
Искупленный, Димитрий мирно спит;
За эту кровь коварный иезуит
Уготовлял дорогу Владиславу.
 
 
Расправь крыло, мой голубь и орел!
Тебя зовут невеста и престол.
Встречать царя толпами вышли девы;
 
 
Шумит весна; из каждого села
Доносятся пасхальные напевы.
Над Костромой звонят колокола.
 

1911. Июнь. Дедово

Посв. Анатолию К. Виноградову

 
Наследую могущим Иоаннам,
Наследую и Ангелу-Царю.
 

Пушкин

 
Давно хочу воспеть святые были
Моей семьи: веселые пиры
В наследственном именье Коваленских
И тихие молитвы и труды
Служителя Господня Соловьева.
Его надгробный памятник стоит
В монастыре Девичьем. Незаметно
В глуши он притаился, вкруг него
Роскошные толпятся мавзолеи,
И он совсем затерян между ними.
На памятнике скромные слова:
«Здесь Михаил Васильич Соловьев
Покоится – Господний иерей.
О Господи, священици твои
Во правду облекутся». Для меня
Небесным утешеньем и надеждой
Полны святые эти словеса.
Тебя я вижу, о служитель Бога!
Я с первых дней люблю твои черты,
Которые, как слышно, были схожи
С чертами моего отца: мой прадед
Был кроткий старец, полный духом света,
И лучезарная сияла тайна
В его очах, как небо, голубых.
Я от него наследовал печать,
Где аналой, всевидящее око
Обвиты ветвию сионской пальмы.
О прадед мой, ты, облеченный в правду,
Явись ко мне, как был ты погребен,
С евангелием и крестом в деснице,
И укрепи на тяжкую борьбу
Мой слабый дух, даруй залог победы
Над, силой тьмы потомку твоему,
О предок мой, возлюбленный Христом.
 

 
Почий, как почиют святые,
До ангельских последних труб.
Восстал могучий, как Россия,
И зашумел твой гордый дуб.
 
 
Науки насаждая зерна,
Как богатырь трудился дед
В борьбе жестокой и упорной
С надменной знатью прежних лет.
 
 
В лицо царям смотря без страха,
Презревши лесть и блеск двора,
Он взял примером Мономаха
И непреклонного Петра.
 
 
Он молот взял, он поднял руку
Над горном строгого труда,
И новую ковал науку,
Не отдыхая никогда.
 
 
И труд огромный, небывалый
Стяжал заслуженный венец,
И злоба зависти усталой
Пред ним умолкла наконец.
 
 
Мой дед! прекраснее весенней
Твоя осенняя заря!
Почий от злобы и гонений,
Наставник юного царя.
 
 
Твой труд возрос, как пирамида:
Он учит вере и добру,
Жестокой правде Фукидида,
Любви к России и Петру.
 
 
В тени твоей бессмертной славы
Как сладко внуком быть твоим,
Старик суровый, величавый,
Со взором ясно-голубым.
 

 
Литовских графов гордые черты
Забвение и время не изгладит
Из памяти моей. Мне дорог ты,
О матери моей вельможный прадед.
 
 
В роскошном замке Черной Слободы,
Среди искусств, ты жил, как в неком храме,
И оглашались рощи и сады
Охотами и буйными пирами.
 
 
Книгохранилище былых времен
Вмещало всё, чем славилась Европа:
Там зрелся ряд мистических имен
И томики Овидия и Попа.
 
 
Картины обличали строгий вкус:
Водил гостей мой предок после пира
Полюбоваться группой древних муз
Иль нимфою, бегущей от сатира.
 
 
Бежали дни над Черной Слободой,
Журчал фонтан, не увядали розы,
В оранжерее персик золотой
Ни ветке зрел в крещенские морозы.
 
 
Венка Екатерины гордый лавр
Твоей главы коснулся, зеленея:
С блестящим князем полуденных Тавр
Явился ты к безбожнику Фернея.
 
 
Но средь соблазнов пышного дворца
Ты не уснул, не стал душою хладен:
Тебя влекло к познанию Творца,
До тайн природы был твой разум жаден.
 
 
И в твой дворец направлен был тогда
Велением непостижимой тайны
Блуждающий мудрец Сковорода,
Святой чудак, веселый сын Украины.
 
 
Он полон был каких-то чудных сил,
Воистину горел в нем пламень Божий,
И для него последней кельей был
Чертог великолепного вельможи.
 
 
Текла привольно жизнь Сковороды:
Как птица, он не собирал, не сеял.
Мой предок сам писал его труды,
И Божьего посланника лелеял.
 
 
С детьми играя, умер он. А там
Вослед за ним восстал пророк вселенский…
Ты ангела приял, как Авраам
В своем дому, мой предок Ковалевский
 

 
Наследник твой единственный возрос
Хозяином рязанского Версаля,
Среди амуров мраморных и роз,
В утехах деревенского сераля.
 
 
Но строгий суд духовного отца
Его смутил. Руководим Владыкой,
Он в брак вступил с вдовою кузнеца,
Рязанской бабой, темною и дикой,
Покрывши грех смирением венца.
 

 
Бабьей доли и свободы
Не заменит барский дом…
Знать, тянуло в хороводы,
Что шумели за прудом.
 
 
Верно, сердцу больно было
Вешним вечером, когда
Над полями восходила
Одинокая звезда!
 
 
Словно узник заточенный,
Ты скучала без конца
По избушке закопченной
Удалого кузнеца.
 
 
По обеду с квасом кислым,
По широкому двору,
По крыльцу, где с коромыслом
Выходила ввечеру.
 
 
О, родная, никогда бы
Стих мой не был так уныл,
Если б кровь рязанской бабы
Я глубоко не таил.
 
 
Разбуди степные звуки,
И меня заворожи
Песнью грусти и разлуки
Над безбрежным морем ржи.
 

1911. Сентябрь, Дедово

 
Ты, смелая и кроткая, со мною
В мой дикий ад сошла рука с рукою
Рай зрела в нем чудесная любовь.
 

Боратынский

 
Мчится раковина-челн
Волей волн.
Здравствуй, юная богиня.
Блещет зыбью голубой
За тобой
Волн безбрежная пустыня.
 
 
Направляя бег ладьи,
Гнут струи,
Дуют буйные зефиры.
В чуткой утренней тиши
Камыши
Звонко зыблются, как лиры.
 
 
Ты смеешься, дочь морей,
И кудрей
Золотые гиакинфы
Треплет ветра легкий смех,
И на брег
Вышли розовые нимфы.
 
 
Дунул Пан в певучий ствол,
Луг зацвел,
Зелен и гранит бесплодный.
В солнечный, лазурный день
Манит тень
Яблони золотоплодной.
 
 
Сладок богу, смертным люб
Пурпур губ
Милой девочки Венеры,
Он хмелен как виноград,
Хор дриад
Выбегает из пещеры.
 
 
Оглашают алтари
До зари
Игры, поцелуи, танцы.
Губы тянутся к губам,
По ветвям
– Розовые померанцы.
 
 
Миру дряхлому яви
Рай любви.
Лик сияет вожделенный,
Улыбаясь и грустя.
О дитя,
Ты – надежда всей вселенной.
 

Посв. В. О. Нилендеру

 
Сказав «прости» холмам веселым,
Я в ночь сошел, и правит челн
Харон, подкупленный оболом,
Средь бешенства свинцовых волн.
 
 
Нет, я не мог – любовник сирый —
Не видеть милого лица,
И в путь пошел с одною лирой —
Мечом и панцирем певца.
 
 
Огонь любви неутоленной
Не загасить. В тоске, в бреду
Влачусь к престолу Персефоны,
Последнего решенья жду.
 
 
О, пощадите возраст юный!
Ужель не очаруют Кер
Мои магические струны,
Не раз смирявшие пантер.
 
 
Затерянный в подземном мире,
Под вихрем застигийской тьмы,
Приникнув головою к лире,
Я наклонился у кормы.
 
 
И явственно встает пред взором
Заветный вечер. Чу! Напев
Гимена, возглашенный хором
Фракийских юношей и дев.
 
 
Невеста, время! Вытри слезы!
Звезда вечерняя взошла,
Курится ладан, рдеют розы,
И в факелах шипит смола.
 
 
Влеком воспоминанья силой,
Тебя, тебя я вижу… ах!
Улыбка уст и голос милый,
И миртовый венок в кудрях.
 
 
Ты вскрикнула, ты задрожала,
И встретили глаза твои
В траве раздвоенное жало —
Отравленный язык змеи.
 
 
Орфей! Орфей! все это было,
И что теперь? Пустынно мглист
Мой путь, и ветер рвет ветрило, —
Протяжный, заунывный свист.
 
 
И гложущая боль разлуки,
И всё растущая боязнь…
Один! Один! Какие муки,
Что за неслыханная казнь!
 
 
Я кличу в жажде ненасытной
Тебя, тебя, и всё слышней
Растут под ветер закоцитный
Стенанья страждущих теней.
 
 
И рвусь тебя средь них узнать я,
Но ты сокрыта темнотой:
Встречают жадные объятья
Лишь воздух, черный и пустой.
 

Посв. Э. К. Метнеру

 
Целый день в тоске бессменной
Вижу, стоя у скалы,
Как, бурля, вскипают пеной
Черно-синие валы.
 
 
Там, за далью волн и пены,
Там – отчизна: царский дом,
Многозлатные Микены,
Где я выросла с отцом.
 
 
О Атрид, о мой родимый!
Неустанна и горька
Дочери твоей любимой
Одинокая тоска.
 
 
Я ли – дочь, сестра, невеста —
Вяну бедной сиротой?
Всё мне мальчика Ореста
Снится локон золотой.
 
 
Снится: отчие седаны,
Жертвенник, и надо всем —
Мой жених на миг единый,
Ярый взор и светлый шлем.
 
 
Защитив забралом брови
И копье наперевес,
В жажде мести, в жажде крови,
Мчится в битву Ахиллес.
 
 
Враг бледнеет, враг трепещет,
Падает троянский строй,
И, как солнце, шлем твой блещет,
Мой любовник, мой герой!
 
 
Ах, победу торжествуя,
Вспомни радость брачных дней,
Вспомни сладость поцелуя
Ифигении твоей.
 
 
Я зову тебя в дуброве
Пышных и пустынных Тавр.
Глухи к жалобам любови
Нежный мирт и гордый лавр,
 
 
И не внемлет пене праздной —
Гор и побережий царь, —
Кипарис копьеобразный,
Осеняющий алтарь.
 

 
Мой светлый бог ко мне слетел из дали:
Змея вокруг жезла,
На белой шапочке и на ремнях сандалий —
Два легкие крыла.
 
 
«Довольно ты боролся с неизбежным,
Я внял твоим мольбам».
С улыбкой молвил он, поднявши палец к нежным,
Чуть розовым губам.
 
 
Рванулся я изнеможенным телом
Из цепкого узла,
А тени таяли перед сияньем белым
Волшебного жезла.
 

Посв. Марии А. Венкстерн

 
Мне на земле не остается места,
Прощай, прощай!
Мчат Эвмениды твоего Ореста
Из края в край.
 
 
Мне духи ада сердце рвут, как звери,
И наяву,
И в мутном сне. Когда, в какой пещере
Склоню главу?
 
 
Вертепа нет и не найдешь пустыни,
Где бы умолк,
Как песья стая воющих Эриний,
Воздушный полк.
 
 
Жестокий Феб меня оставил, выдав
Исчадьям тьмы.
Златые кудри, красота Атридов, —
Как снег зимы.
 
 
Румянец щек сбегает без возврата,
И нет следа
Былой красы. Но ты узнаешь брата
Всегда, всегда.
 
 
Из мест родных я пропаду без вести,
Мой след – в крови.
Сестра, святой союз любви и мести
Не разорви.
 

1912. Май