Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Слова эти привели Маркиана в ярость.

– Я пощажу пока твое тело, – воскликнул он, – но знай, что если ты будешь упорствовать и не сожжешь сейчас хоть несколько зерен фимиама на алтаре Илия, я потешу взоры собравшейся толпы твоей девичьей красотой, которая должна была осчастливить юношу царской крови. Палачи! совлеките с нее одежду. Пусть ее Бог придет спасти ее от поругания!

О, святая Варвара! найду ли слова, чтобы описать смятенье твоей целомудренной души, когда ты услышала приказ неистового игемона? Опишу ли мучения, ужаснейшие, чем раны и заушения, когда грязные руки палача коснулись твоего непорочного тела и совлекли с тебя светлые одежды, и тело твое, золотое и благоуханное, обнаженное от одежд, было выставлено на поругание – жертва, уготованная Иисусу. И Маркиан, насладившись позором твоим, велел повергнуть тебя на землю, вдеть руки твои в железные узы, ноги связать ремнями и нещадно бить тебя воловьими жилами. И плоть твоя очервленилась язвами и кровью, и сладкое благоухание той крови поднялось, как облако, к небесному престолу жениха твоего Иисуса!

Когда кровь, сочившаяся из ран Варвары, залила весь пол судилища, так что скользили сапоги палачей, Маркиан приказал вынуть Варвару из уз, завернуть тело белой и нежной тканью, обложить останавливающими кровь травами и мастями и отнести в темницу.

VIII

Оставшись одна в темной и сырой темнице, Варвара всем сердцем воззвала к жениху своему Христу, и внезапно свет озарил темницу. Как бы легкое белое облако подплыло к Варваре, и из облака сошел к ней Иисус Христос в терновом венце и багрянице. Прикоснувшись перстом к ее ранам, он исцелил их, а потом стал беседовать со своей возлюбленной невестой. Лучи света исходили от его тернового венца, и от одежды его изливалось райское благоухание. Беседуя с Варварой, он незаметно стал удаляться, и, когда исчез из виду, снова тьма объяла Варвару, но она радостно славословила Бога и пела псалмы Давида. Вдруг из-за окна послышался ей тихий план, потом чей-то голос стал вторить ее молитве. Варвара подошла к окну и заглянула за железную решетку. В свете месяца она увидела, что неизвестная женщина сидела на камне перед окном. Увидев Варвару, зга женщина опустилась на колени и, подняв руки к святой Варваре, воскликнула:

– Радуйся, Варвара, невеста Христова прекрасная! Блаженна я, что удостоилась видеть, как возлюбил тебя жених небесный; к тебе, непорочной своей невесте, пришел, от ран исцелил, светлостью лица Своего неизреченно возвеселил твою душу. Радуйся, ибо капли крови твоей были слаще меда пресладкому Иисусу!

– Кто ты? Откуда ты пришла? – спросила дева.

– Меня зовут Иулиания. Я была в судилище Маркиаиа, я видела твои муки, я оставила всё и теперь пойду за тобою, чтобы разделить твои страдания и удостоиться лицезрения твоей славы в царствии небесном.

IX

Маркиан был весьма удивлен, увидев святую Варвару исцеленной от ран.

– Видишь, – сказал он, – как наши боги заботятся о тебе. Принеси же благодарственную жертву за твое чудесное исцеление.

– Иисус Христос исцелил меня, – отвечала Варвара, – и его одного славит и поет мое сердце. Вновь покрой язвами мое тело, да уподоблюсь я пречистому жениху моему, изъязвленному гвоздями на древе крестном!

Тогда Маркиан приказал обнажить святую Варвару и водить ее по городу для поругания.

Она же взывала:

– Иисус, жених мой возлюбленный, за тебя терплю позор. И с тебя, одевающего небо облаками, совлекли багряницу, и тебя водили на поругание по стогнам Иерусалима. Дай же мне до конца быть причастницей твоих мук, сподоби меня страдания на древе!

И Бог услышал молитву святой Варвары, и вот повели ее за город. И она проходила мимо дома Диоскора, и любящие ее рабыни стояли у крыльца и рыдали, видя позор госпожи своей, и посылали ей благословение. Варвара остановилась, чтобы проститься с родным домом: «Прости, тенистый сад, где мы пением священных песен встречали каждое утро и вечер! Простите, милые подруги и служанки, с которыми я проводила краткое время моего девичества в родном тереме! Прощайте, я больше вас никогда не увижу. Прощайте, мои кипарисы, розы, веселый источник, все прощайте!»

Рыдание служанок было ответом на эти слова.

В это время солнце, уже готовое зайти за вершину Ливана, озарило сад Диоскора, и три окна новой бани зажглись золотым светом.

– Хвала тебе, трисолнечная Троица! – воскликнула Варвара. – О вечное веселие! О светлая отчизна горнего Иерусалима!

Радуясь и воспевая псалмы, святая Варвара продолжала путь. Выйдя за ворота Илиополя, шествие двинулось по направлению к Ливану, сиявшему розовым снегом заоблачной вершины. Там, на склоне, среди бесплодных камней и утесов, возвышался одинокий дуб. К нему повели Варвару.

X

Соединив руки Варвары над головой, палач скрутил их веревкой и привязал к нижней ветви дуба.

О святая Варвара! Вот твой брачный вечер! Но где же пение вечернего гимна? Где сияние брачных факелов? Точат острые ножи, разжигают желтые свечи, калят клещи железные. Теми ножами обстругают твои белые ребра, опалят твои раны свечами, вырвут клещами нежную грудь! Но не устаешь ты взывать к жениху твоему, устремляя взоры на померкающие снега Ливана.

Долго длится истязание. Уже кора дуба почернела от крови, уже устали руки палачей, уже замолкли уста Варвары, и не призывает она небесного жениха.

Наконец, Маркиан приказал кончить казнь, и палач раскаленными клещами вырвал перси святой Варвары, и они упали на землю. Расходится народ. Всадники садятся на коней. Палач убирает в ящик окровавленные ножи, бритвы, клещи, стругала. Поздно. Солнце давно померкло. Розовая звезда сияет над Ливаном.

Здесь уже начинаются вседневные разговоры и шутки; там палач умывает руки и уговаривается с товарищем, где бы повеселее провести вечер. Наконец, всё пусто, и Варвара одна, привязанная к дубу.

И вот слышит она как бы далекое пение. Оно долетает с гор Ливана и приближается к ней. И вот легкие херувимы начинают парить в небе, играют незримые арфы, и вдруг всё смолкло. И в тишине как бы могучий гром сотрясает небо, молния, изламываясь от востока до запада, зажигает огнем весь мир, и Великий Царь в золотой одежде приближается к Варваре на облаке небесном, окруженный тьмами херувимов и серафимов. И раздается в небе песнь: «Свят! Свят! Свят!»

И один ангел венчает главу святой Варвары золотым венцом брачным, а другой, подняв ее отрубленные перси, возносит их ко Христу, как грозд виноградный, полный сладкого благоухания.

XI

Кто из русских не знает того невыразимого, единственного в своем роде чувства, которое охватывает душу, когда после долгого пути перед нашими глазами является дикая Печерская гора, осененная золотыми главами, украшенная зеленью святых садов, красующихся над прохладными волнами синего Днепра? Кто не осенит себя крестным знамением, кто не скажет от всего сердца: «здравствуй, колыбель Руси! Здравствуй, колыбель православия. Здравствуй, златоверхий Юнев, мать городов русских!»

Сюда, в незапамятные времена, греческая царевна Варвара, дочь Алексея Комнена, привезла драгоценное сокровище-нетленные мощи великомученицы Варвары и положила их в златоверхом Михайловском монастыре для поклонения верных.

Сюда пришел я когда-то бездомным скитальцем, и радостью наполнилось мое сердце, когда я увидел на монастырских воротах твой образ, святая Варвара. С золотой чашей предстоишь ты престолу Христову, избавляя прибегающих к тебе от внезапной смерти и источая бесчисленные исцеления. Здесь, где, окутанное благоуханным покровом, почивает твое нетленное тело, здесь незримо парит твоя святая душа, исцеляя и врачуя призывающих тебя в молитве.

Здесь, где воздух напоен душным ладаном, трудовым потом издалека пришедших богомольцев и сладким миром твоего гроба, здесь в сиянии бесчисленных свечей возносится над толпой твое тело в золотой раке, и ежедневно равноангельный инок славословит тебя, взывая:

«Радуйся, Варвара, невеста Христова прекрасная!»

1913. 6–7 сентября с. Хованское

CRURIFRAGIUM[236]236
  CRURIFRAGIUM. Книга вышла в 1908 в Москве в типографии тов. А. И. Мамонтова. Crurifragium (лат.) – «дробление костей» (голеней), что связано со сквозной темой христианства, а шире – вечной борьбы добра и зла, света и тьмы, дьявольского и божественного начал. Соловьев не скрывал, что обращение к вечным вопросам бытия прямо связано с остро современным кризисом общества после разгрома первой русской революции.
  Эпиграф (перевод) – Но теперь ваше время и власть тьмы (Лук. 22,35).


[Закрыть]

Haec est vestra et potestas tenebrarum.

Evangelium secundum Lucam, cap, XXII v.35

ПРЕДИСЛОВИЕ[237]237
  Предисловие (с. 579). Эпиграф (перевод) – «Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Иоан. 12, 31). Логос (греч.) – слово; здесь: божественное учение, высший разум. Тартар (Аид) – царство мертвых. Прозерпина (Персефона, Кора) – богиня царства мертвых, дочь Зевса и богини плодородия и земледелия Деметры, с разрешения отца похищенная Аидом. Евхаристия – таинство причастия Эроса (любви). Ville tentaculaire – город-спрут (фр.; букв, щупальцевый город). “Les villes tentaculaires” («Города-спруты») озаглавлен сборник ст-ний Э. Верхарна (1895). Эвдемонизм (от греч. eudaimonia – блаженство, счастье) – принцип этики, где главным критерием нравственности и основой морального поведения считается стремление к счастью. Наиболее полно проявился в философских учениях античного мира (Демокрит, Сократ, Аристотель). Мир мой даю вам… – слова Иисуса Христа ученикам (Иоанн. 14, 27). Филипп из Вифсаиды Галилейской – по Евангелию, третий по счету из учеников, примкнувших к Иисусу (Иоанн. 1, 43–44). Гофман Эрнест Теодор Амадей (1776–1822) – немецкий писатель-романтик, композитор, художник. Буколический сюжет – пастушеский.


[Закрыть]

Nunc judicium est mundi: nunc princeps hujus mundi ejicietur foras.

Evangelium secundum Ioannem, с. XII, я 31

I

Красота есть разумная материя. Логос овладевает материальным хаосом, проникая его собою. Так над текучестью временных явлений, как неподвижная радуга, возникает слово-представление. Слово-представление есть разум, овладевающий чувственным материалом восприятий; в нем сочетание неизменяемости априорных данных разума с богатством признаков чувственного образа. Пока разум имманентен природе, природа жива, деятельна, гармонична. Такова была она до грехопадения; такова она теперь в произведениях искусства. Художник вкушает от златоплодного древа жизни; он дает имена животным.

Разум отделяется от материи, становится ей трансцендентен. Возникает слово-понятие; возникает мир чистого познания: разум не животворит более природу, но обращается на самого себя, создавая область абстрактного мышления. Как последствие такого извращения разумной деятельности, становится возможно возникновение не-разумной материи. Разум искажается, отрешаясь от конкретного содержания; материя искажается, отрешаясь от подчинения абстрактным нормам. Это – момент грехопадения. Врата Эдема затворяются; и человек, и природа подпадают под иго проклятия.

Момент возникновения слова-представления, языка изобразительного, поэзии, есть тот момент, когда над зеленой пучиной водной, из рдяного сгустка морской пены – крови древнего хаоса – возникает роза – Анадиомена, и нетленный жемчуг росного семени нисходит в цветодевственный потир утробы Марииной.

Момент возникновения слова-понятия, языка абстрактного, науки, есть тот момент, когда мрак Тартара пленяет собиравшую весенние цветы Прозерпину и пречистая плоть Христова раздробляется на Голгофе. Ад осеняет вселенную своим скипетром. Наступают ночь, тоска и страх.

По всей земле кличет Прозерпину мать; со слезами смешано миро Магдалины.

В нашей современной жизни совершается непрерывное Распятие Красоты. Пречистое тело богини распинается гвоздями абстрактного мышления, механической культуры похоти и разврата. Опрокинуты алтари всесожжения, где столько веков жрецы прекрасного приносили искупительную жертву за грехи мира.

Но близится утро. Сладко дышат лилии Твоего кипарисного сада. Жены благовестницы текут ко святой горе Твоей Сиону. И Ты, улыбчивый, наклоняясь, шепчешь кручинной матери слова утешные: «Не рыдай: я восстану!»

II

Предлагаемая читателям книга содержит в себе произведения разнородные по форме, но связанные последовательностью раскрываемых в них символов. По всей книге проходит одна тема – пленение богини Аидом. Природа находится во власти магических сил (Алая Пантера, Чернодум). Этим силам противополагаются борцы добра, истины и красоты, герои, сражающиеся с чудовищами греха (Голубой Луч, Черный Камень, Золотой Меч). Начала пассивные, женственные становятся добровольными (Звездоглазка) или невольными (Жемчужная Головка, Апрельская Роза) жертвами магии. Изобразив символы в чистом виде, я преломляю их сквозь призму истории. Читатель, следящий за ходом моей мысли, легко узнает в теме Рима и язычества развитие темы Алой Пантеры и Чернодума; в теме христианских мучениц развитие темы Золотого Меча и Апрельской Розы. Наконец, в последнем произведении этой книги, которому я придаю значение большее, нежели всем предыдущим, изображается весенняя евхаристия

Эроса. Здесь я пытаюсь в любви, понимаемой как таинство, дать разрешение внутреннего трагизма всей книги.

В конце концов, мои основные мысли сводятся к следующему тезису: человеческой душе, подверженной магическим воздействиям злого начала, возможны три выхода: 1) сознательная жертвенность (Звездогпазка, девушка в «Веснянке»), 2) выделение себя из подверженной изменениям области эмпирического бытия в область вечного и неизменного сущего (Золотой Меч), 3) покорность безразличной среде материального бытия (Апрельская Роза). Четвертым выходом было бы сопричастие магическим силам, господство над миром через союз со злым началом. Но да идет мимо нас чаша Алой Пантеры и Чернодума.

Я не могу не сказать несколько слов об одном символе моей книги, неудавшемся в художественном отношении и более похожем на аллегорию, чем на символ. Я разумею Чернодума. Кроме общего значения, я придаю Чернодуму значение частное, поскольку Чернодум символизирует город в Верхарновском смысле, ville tentaculaire. Я прибавлю еще: город, как центр и выражение капиталистической культуры. Я пользуюсь случаем вкратце высказать, как я понимаю отношение поэтического служения к служению общественному.

Социалистические доктрины наших дней ведут борьбу с капитализмом. Но капитализм есть явление общего мирового зла. Поэт борется в мире сущего с тем же началом, с каким общественный деятель борется в мире явлений. Поэтому я решусь сказать, что поэт, поскольку он не изменяет своему назначению и не искажает смысла своей деятельности, ведет борьбу с капитализмом. И если уклонения от истинного религиозно-поэтического служения в некоторых частях нового искусства несут на себе ответственность за общественные бедствия нашего времени, то на искусстве же лежит задача, путем внутреннего очищения и возрастания, способствовать победе над капитализмом. Искусство – действенно в прямом значении этого слова; только действенность его скрыта от эмпирического наблюдения. Задача поэта в тяжелую годину народных бедствий – великая и трудная. Он должен помнить, что на его алтаре приносится постоянная жертва за его страну и народ и что Бог только тогда примет эту жертву, когда сердце его будет чисто и непорочно, когда слово его будет мощно и звучно. Долг поэта перед родиной и народом не в том, чтобы писать стихи на революционные темы, а в том, чтобы очищать родники вдохновений, ковать вечные и прекрасные формы переживаний. Уклонение от работы над формой есть уклонение от долга.

Капитализм не менее ненавистен для поэта, чем для социалиста. Я думаю – более. Итак, цели поэта и социалиста до известной степени совпадают. Но нельзя не упомянуть о том, что протест против капитализма у поэта и представителя социал-демократической доктрины вызван быть может сходными чувствами, но совершенно противоположными принципами. Если принципы социалистических доктрин обыкновенно сводимы к той или иной форме оптимизма и эвдемонизма, то началами истинного поэтического миросозерцания неизбежно являются: пессимизм и аскетизм. «Мир мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам».

Капитализм – химера нашего века. Это адское чудовище попирает всё святое и прекрасное. В его щупальцах хрустят кости наших братьев. Но золотой меч красоты жалит черного гада и наносит ему неисцелимые раны.

И среди фабричных труб, электрических конок, автомобилей, в этом визге и скрежете хаоса, зацветает нетленный сон Галилейского счастья. Вот они: кроткие старцы, стройные отроки, влекущие отягченный невод; сладкоголосые девы, с ланитами, рдеющими, как розы Сарона. Вы – чисты, потому что нищи; вы – праведны, потому что чисты; вы – угодны Христу, потому что праведны.

Наше счастье – с нами, и никто не отнимет его у нас. Сретим Его, как сретил Филипп из Вифсаиды Галилейской.

III

Для двух моих сказок я пользовался формой сказок Андерсена и Гофмана, применяя некоторые технические приемы, выработанные в наше время Валерием Брюсовым и Андреем Белым.

Поэмы вызывают вопрос о русском гексаметре, его возможности и типических особенностях. Гексаметры в поэме «Червонный потир» построены по образу гексаметров Жуковского, с их частыми enjambement и случайными заменами дактиля спондеем. Первая часть поэмы «Три девы» в метрическом отношении также не имеет иных источников, кроме Жуковского. Более удовлетворительна последняя часть «Трех дев», где отразилась метрика Гомера и Овидия.

Поэма «Червонный потир» написана мной в 1905 году. Готовя рукопись к печати, я поражен был вопиющими ошибками стиля и метра, и занялся исправлением особенно слабых стихов. Эта работа чрезмерно увлекла меня и, вместо исправления, я заново переделал отдельные места, применив к ним мои новые стихотворные приемы. Не знаю, выиграла ли от этого поэма, ибо при подновлении одних мест еще ярче выступила ветхость и негодность других. Быть может, я отложил бы печатание поэмы в отдаленное будущее, но появление в альманахах «Воздетые руки» первоначального, изобилующего грубыми метрическим ошибками (напр. пятистопные гексаметры (?!) текста), возбудило во мне желание поскорее обнародовать исправленный текст поэмы, во всяком случае свободный от формальных нарушений законов метрики. Краснея за целые страницы, я утешаю себя сознанием, что такие стихи, как:

Нежный! рано поблек, утомив вожделение нимфы,

окажутся любопытными для немногих любителей словесности, дружелюбно встретивших мои первые опыты.

На содержание поэмы «Три девы» несомненно оказала влияние идиллия Феокрита и его подражателей. Влиянием Феокрита объясняется сочетание высокого стиля с картинками бытового характера, легкими, почти игривыми, диалогами девушек. Соединение приемов буколических с сюжетом, заимствованным из Пролога, не должно удивлять читателя. Пролог возник в непосредственной связи с Византийским романом, а последний, через роман Александрийский, во многих чертах сходен с Александрийской идиллией.

Рассказ «Веснянка» явился результатом работы над стилистической проблемой, которую поставил Андрей Белый своим рассказом «Куст».

В заключение упомяну о маленьком орфографическом новшестве, которое я допустил при печатании моей книги* (В наст. изд. не воспроизводится. – Сост.). Разумению более широкое употребление буквы v, нежели принятое в современном правописании. Я ставлю v во всех словах греческого происхождения для передачи греческого звука u и в словах латинского происхождения для передачи и дифтонгового. Таким образом, в иных случаях v читается у меня за и, в других – за в. Напр.: нνмфа=нимфа, но лаνр=лавр. Ввиду немногочисленности слов греческого происхождения и их частой повторяемости, подобная орфография (заимствованная мной у Тредьяковского) никого не может затруднить серьезным образом. А мне хотелось, чтобы тень Греции, осенявшая меня при писании книги, положила свой знак и на ее внешность.

Сергей Соловьев

1907 г. 1 октября. Покров с. Дедово

СКАЗКА О СЕРЕБРЯНОЙ СВИРЕЛИ[238]238
  Сказка о Серебряной Свирели (с. 585). Серебряная Свирель – возможно, прототипом героини являлась знаменитая певица Мария Алексеевна Оленина д’Альгейм (1861–1970), поразившая своим искусством А. Белого, Соловьева, его родителей и многих других. Концерты Олениной начались в 1902. А. Белый в статье «Певица» писал: «В музыке звучат нам намеки будущего совершенства. Вот почему мы говорим, что она о будущем. В Откровении Иоанна мы имеем пророческие образы, рисующие судьбы мира. «Вострубит бо, и мертвые восстанут, и мы изменимся…» Труба архангела – эта апокалиптическая музыка – не разбудит нас к окончательному постижению мира? Музыка о будущем» (Мир искусства. 1902. № 11. С. 303). А. Белый опубликовал еще одну статью о певице – «Окно в будущее» (В. 1904. № 12. С. 1–11), в оглавлении она называлась еще значимей – «Окно в вечность», что для друзей в те годы связывалось с эсхатологическими чаяниями. Вечерня – церк. служба; малая, в сокращенном чине, совершается накануне великих праздников, перед Всенощными; великая – первая часть Всенощной до Литии. Герольд – в Западной Европе в средние века глашатай, церемониймейстер при дворах королей и крупных феодалов, распорядитель на торжествах. Голубой Луч – его прототипом был А. Белый, первый сборник которого назывался «Золото в лазури»; непреодолимой казалась в момент создания сказки и его любовь к Л. Д. Блок (у Соловьева – чародейка Алая Пантера). Черный Камень – сам Соловьев. Символична обреченность рыцаря на одиночество: в 1903 Соловьев в один день потерял отца и мать, до этого (1900) самых любимых родственников – В. С. Соловьева и Н. М. Дементьеву. Камень – Петр; в триумвирате «соловьевцев» петрово начало соотносилось с личностью Соловьева (А. Белый. Воспоминания о Блоке. М., 1995. С. 59–60).


[Закрыть]

Эллису

Мишина мама уехала за границу. Она поручила Мишу старому стихотворцу, который жил в Штатном переуже. Миша и стихотворец стали вместе жить в Штатном переуже.

Мишина комната большим окном выходила во двор. Перед самым окном росло дерево. По голым веткам прыгали черные вороны, помахивая крыльями и крича: карр! карр! В Мишиной комнате было очень светло, потому что она выходила на солнце, а во дворе много лежало белого снега.

Почти весь день Миша играл на дворе. К нему приходил мальчик с чужого двора, и они вместе катались с ледяной горки. Иногда мальчик с чужого двора бил Мишу. Тогда Миша говорил, что позовет старого стихотворца и что стихотворец накажет мальчика с чужого двора.

Обедали рано, когда только начинало смеркаться. Стихотворец выходил из кабинета в халате и туфлях. После обеда он учил Мишу и показывал ему картинки.

Потом Миша играл в солдатики, на ковре, в гостиной. Иногда старый стихотворец ходил по комнате, что-то бормоча и посмеиваясь на Мишу.

За вечерним чаем бывали вкусные булки. На ночь старый стихотворец рассказывал Мише сказку. Мише казалось, что он знал всё это прежде. В окна бились звонкие снежинки, а печь весело потрескивала. Самовар шипел на столе. Стихотворец пил много крепкого чаю с лимоном. Миша потягивал молоко из фарфоровой чашки, опуская туда сдобные булки. В десять часов стихотворец говорил: «теперь пора спать». Брал свой стакан и затворялся в кабинете.

Прошло несколько месяцев. Миша привык к старому стихотворцу, его бужам и сказкам.

Был март. Из желобов капала вода Небо стало мокрое, облака – жидкие. Стихотворец водил Мишу к вечерне. Дринь-дринь-бом, дринь-дринь-бом – позванивали колокола А вверху было голубое, нежное. Черные вороны летали под Мишиным окном, садясь на разбухшие ветки. Пахло весенними почками.

Миша стал тосковать о маме. Он сказал об этом старому стихотворцу. «Она вернется, – сказал старый стихотворец, – а чтобы ты не скучал, я придумаю тебе новую сказку». И ушел в кабинет, запахнувшись бархатным халатом. Вечером на столе появились коробка фиников и засохшая роза. Старый стихотворец сказал Мише: «Эту розу тебе прислала мама из далеких краев, а эти финики я купил тебе к чаю. Попробуй. Они вкусные». И поставил чайник на самовар. А Миша подумал: «Мама меня не забывает. Прислала мне розу. Я не буду больше плакать. Мне хорошо у старого стихотворца». И начал есть финики, отдирая их от корявых палочек.

Старый стихотворец надел медные очки на свой розовый нос и вынул из кармана тетрадку.

«Ну, слушай новую сказку», – сказал он Мише.

СКАЗКА

I

Замок доброй волшебницы стоял высоко на горе, окруженный еловым лесом. Путь к нему лежал по отвесным кручам, над бездонными пропастями. Через рвы были перекинуты подъемные мосты, подымавшиеся на ночь. Когда их опускали или подымали, герольд трубил в золотую трубу. Зашло солнце за черные ели, прогремела золотая труба, и никто уже более не может попасть в замок доброй волшебницы, если не хочет погубить себя и своего коня, сорвавшись в темную бездну, где водятся змеи и чудовища. Если выйти из замка на утренней заре и идти по лесу, то, к тому времени, когда солнце станет на средине неба, придешь к открытому морю. По дикому берегу раскиданы лачуги рыбаков, лежат опрокинутые лодки, предназначенные для осмоления, пахнет соленой водой и рыбой.

В замке жила добрая волшебница Серебряная Свирель с двумя девочками: одну звали Звездоглазка, другую – Жемчужная Головка. У волшебницы была одна особенность: всякому, кто бывал с ней, непременно делалось хорошо, весело и как-то безопасно. И если было у кого-нибудь горе или забота, – запоет Серебряная Свирель – и развеется горе и забота. Красивая была волшебница, высокая, простая и ласковая. И все-таки некоторые боялись ее: боялись ее косых глаз, постоянно менявших цвет: то они казались карими, то серыми и голубыми. Веселая была волшебница.

По весне ходили в лес. Небо сквозь ели было такое влажное и голубое. Ручьи бежали такие чистые и серебряные, Еще пахло прошлогодними прелыми листьями. Кукушка куковала грустно и задумчиво.

Серебряная Свирель садилась на гнилой березовый пенышек. Звездоглазка и Жемчужная Головка венчали ее золотые кудри хвойной короной. Все плясали, взявшись за руки, и волшебница пела песни о возвращении весны. Тогда приходил приятель Звездоглазки с тростниковой цевницей. Лукавый был приятель. Ласковый и веселый. Его звали Лесной Монашек. Когда созревали ягоды, он набирал их и на зеленом листе подносил Звездошазке, А она гладила его светлую щетину и тихо улыбалась ему. Серебряная Свирель любила Лесного Монашка, и он первый являлся поздравлять ее с наступлением весны. На зиму он уходил далеко в горы и не показывался. Звездоглазка привыкла, что он появляется вместе с весной. Вот небо засинело, пахнет фиалками: жди Лесного Монашка. И всегда одинаковый бывал он. Шли года, а у него всё такие же розовые щеки, веселые глазки и светлый пушок на подбородке. Серебряная Свирель знала, что он – не молодой и не старый, и никогда не был молодым и никогда не будет старым, а всегда останется милым Лесным Монашком, с весной приходящим в замковые владения.

То, о чем я хочу рассказать, как раз было в начале весны. Жемчужная Головка собирала фиалки, которые голубыми каплями разлились по траве, между корнями деревьев.

Заря была такая, какая бывает только ранней весной: розовый пар, мешаясь с голубым дымом, клубился над елями.

«Смотри, сестрица, – закричала Звездоглазка, – два неизвестных всадника едут за мостом. Ах, успеют ли они добраться до замка? Уже герольд подымает золотую трубу».

Звездоглазка была очень добрая, и ей жаль стало бедных всадников, во весь опор погонявших коней. Жемчужная Головка, гибкая и легкая как тигренок, побежала на холм, откуда говорила Звездоглазка.

В розовом дыму они увидели двух всадников, с быстротою ветра мчавшихся к подъемному мосту. Гулко прогремела золотая труба, вызвав отголосок в ущелье, и мост поднялся.

Передний всадник пришпорил коня, и тот свободно перепрыгнул пропасть. Второй конь не отставал от товарища. В розовом сиянии девочки различали доспехи всадников.

Передний ехал в золотом шлеме с голубыми перьями, латы на нем тоже был золотые, щит походил на солнце, сиявшее в лазурном небе. Под ним был стройный белый конь.

Доспехи второго всадника были из яркого серебра, украшенного пламенными рубинами. Над шлемом веял багряный султан. Под ним был тяжелый черный конь.

Всадники остановили коней, поравнявшись с девочками. Звездоглазка устремила на первого темный лучистый взор. Жемчужная Головка опустила ресницы и в смущении стояла, обрывая лепестки у нарванных ею фиалок.

Серебряный всадник заговорил, соскочив с седла и задерживая коня шитой уздой:

«Привет вам, добрые девочки! Вероятно, вы – царевны этого прекрасного замка, стоящего на горе, среди елового леса. Не бойтесь нас. Мы – два блуждающих рыцаря. Наше дело – избивать чудовищ и вредных зверей. Приближается ночь. В лесу и поле – холодно, туманно, неприятно. А мы устали, давно не подкрепляли себя пищей и очень нуждаемся в мирном крове и кружке доброго вина перед сном. Проводите нас к замку, который, вероятно, принадлежит вашему отцу, владельцу этих гор и долин. В награду за ваше гостеприимство мы очистим соседние ущелья и дебри от вредных гадов, отравляющих воздух и воды и обижающих добрых людей. Наши имена, быть может, вам известны. Тот, кто закован в лучезарное золото, – славный рыцарь Голубой Луч. А я известен в родных селениях под именем Черного Камня. Помогите нам, дивные царевны».

В это время из лесу раздалось пение Серебряной Свирели. Кони подняли мохнатые уши. Рыцарь Голубой Луч обратил лицо по направлению голоса, и серые таза его вспыхнули.

Волшебница показалась на опушке в своей хвойной короне.

«Кто эта прекрасная, как Вечность, женщина?» – спросил Голубой Луч.

Ему отвечала Звездоглазка:

«Это – владетельница замка, который стоит на горе. Ее зовут Серебряная Свирель. Она – добрая волшебница. Просите ее о приюте».

И Звездоглазка помогла рыцарю сойти с коня и вынула кованную золотом ногу из стремени. Голубой Луч преклонил колена перед волшебницей, восхищаясь ее дивным образом и голосом.

А Жемчужная Головка изредка метко взглядывала узкими светлыми глазами, озирая уборы коней и всадников.

«Это я вас прикликала моим пением, – сказала Серебряная Свирель. – Добро пожаловать в мой замок. Жемчужная Головка, возьми черного коня, он горяч, сестрица с ним не справится. А ты, Звездоглазка, веди белого».

И они все пошли в гору. Впереди шли девочки, держа лошадей за поводья. Голубой Луч рассказывал волшебнице приключения этого дня и благодарил за гостеприимство» а Черный Камень, немного отстав, подбирал фиалки, которые рассыпала Жемчужная Головка.

В это время наступил вечер. И над серыми башнями замка означился тонкий серп новорожденного месяца. В прозрачных и голубых далях проступали бледные звезды.

Из ворот выбежали псы и залаяли на рыцарей. Но Жемчужная Головка погрозила пальцем, и они, подбежав, стали лизать ее руку мокрыми розовыми языками.

Все вошли в ворота замка.

II

Ужин был накрыт в главной зале замка волшебницы. Эта зала стояла необитаемой уже много десятилетий. Высокие входы заканчивались наверху стрельчатыми сводами. Сквозь трещины древних стен пробивались цепкие побеги кустарника и плюща, росших по внешней стороне замка, в углублениях, где ветры нанесли глубокий слой пыли. Смоченная осенними дождями, эта пыль вскормила случайно заброшенные семена растений. Зелень свешивалась повсюду, испещренная малыми розовыми цветками. Окна, узкие и высокие, расписаны были яркими пестрыми красками. На них были изображены сцены из рыцарской жизни: много сияло золотых шлемов и голубых лат, краснели пурпуром откидные плащи с золотой оторочкой, кудрявились зеленые купы, из которых блестели плоды различного цвета.

Сегодня в первый раз Серебряная Свирель велела накрыть ужин в главной зале. Это было по случаю приезда рыцарей. В углу развели ветхий и дымный камин. В зале давно не топили, и потому было сыро и холодно.

На столе блестели высокие медные кубки. Перед Голубым Лучом волшебница поставила кубок золотого вина, а перед Черным Камнем кубок красного вина. Оба рыцаря подняли кубки и приветствовали великодушную и прекрасную владетельницу замка.

Меж тем слуги разносили большие блюда, отягченные сладким мясом жирного вепря.

После ужина Звездоглазка и Жемчужная Головка ушли спать в верхний покой, под самые зубцы замковой башни. Слуги убрали остатки обильных яств и откланялись госпоже. Черный Камень подбросил несколько полен в потухавший камин. Сырое дерево зашипело, и скоро вся зала осветилась красным дрожащим пламенем. Голубой Луч наполнил кубки и сел рядом с волшебницей поближе к камину.

Серебряная Свирель сказала:

«Волшебным даром песен, который я получила от Бога, я прикликала вас в мой пустынный замок. Осушим кубки в залог прочной дружбы. Вы – рыцари: вы должны помогать и людям и богам в бедах. Я надеюсь на вас, рыцари. Не долгое время позволено мне еще жить в моем замке. Бог велит мне лететь в иные края, услаждать священными песнями скорби страждущего мира. Но куда я полечу, – никто не может следовать за мною. Итак, я покидаю вверенных мне Звездоглазку и Жемчужную Головку. Я оставляю им мой замок, даю окружные леса и поля, всё принадлежит им, вплоть до моря, где грань моих владений. Но кругом много враждебных мне существ: гадов, богов, волшебников. Я не моту оставить девочек без верной защиты в замке. Поручаю их вам, рыцари. Клянитесь мне, что один из вас бессменно будет сторожить Звездоглазку и Жемчужную Головку, вплоть до дня, когда я сама прилечу и отрешу вас от ваших обязанностей. Клянитесь мне, рыцарь Голубой Луч и рыцарь Черный Камень!»

Рыцари поклялись, преклонили колена и поцеловали руку волшебнице.

Серебряная Свирель сказала:

«Мне неведом день моего отлета. Но я знаю, что он очень близок. Я рада, что поговорила с вами. Вы не будете скучать в замке. Наши леса богаты зверьем и дичью, воды изобилуют рыбой. Злых сил так много развелось за последнее время, что вашим золотым мечам не придется высыхать от черной крови гадин. Звездогаазка станет рассказывать вам занятные повести и заботиться, чтобы ваша жизнь текла легко и весело. Жемчужная Головка первое время будет молчалива и сурова. Но не удивляйтесь и не печальтесь. Она дика, подобно горной серне. Со временем она привыкнет к вам и перестанет дичиться».