Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

 
По-русски кучер фразы сыпет…
Здесь морем воздух напоен,
Здесь веют Греция, Египет,
Здесь о смешении племен
Гласит трактирчик Серапида;
Здесь итальянец бойче с вида,
Черней, грязнее и наглей.
Ветрила дальних кораблей
Несутся к Искии лиловой.
В окошках – лава и коралл;
В толпе базарной пестр и ал
На девушке черноголовой
Роскошно рдеющий платок.
Здесь не Европа, а Восток.
 
 
Отель, и грязный, и пустынный,
Нас принял под холодный кров.
В окошко лезут апельсины…
Оливковых, корявых дров
Унылый угль в камине тлеет…
Но море дышит, море млеет!
Какою ласковостью полн
Простор лазурных, южных волн.
А в залах светлого музея
Какой веселой наготой,
В улыбке солнца золотой,
Смеется Дафнис и, робея,
Прижал к устам живой тростник,
Сатира пылкий ученик.
 
 
Здесь откровенней и наглее
Смеются нагота и страсть,
И папской скромности затея
Здесь всякую теряет власть:
Представлен фавн козлобородый
Таким, как был он от природы…
Но что могу сравнить с тобой,
Из гроба вырванный судьбой
Нетленный, дивный прах Помпеи?
Какой творец создать умел
Воздушный рой прозрачных тел
С окраской розы и лилеи?
Весь этот легкий, нежный дым
Неподражаем, несравним.
 
 
Мы ехали долиной чахлой,
Манили Байи издали.
Был серый день. Весною пахло,
И розовели миндали.
Дышали мы парами серы
Во тьме Нероновой пещеры.
Вот край, где жил Тримальхион,
Здесь задавал пирушку он
Неприхотливым горожанам,
Здесь цвел изысканный разврат
В тени восточных бань. У врат
Виднелась надпись: cave canem,
И собирался мелкий люд
Отведать крох с богатых блюд.
 
 
Где все служили богу чрева,
На лодке, в буре грозовой,
Суда Господнего и гнева
Явился вестник роковой.
Причалил к брегу Путеола,
Весь полный грозного глагола,
Согбенный, хилый иудей.
С толпою преданных людей
Он дальше, к Риму, путь направил.
В стране отравленных паров,
Разврата, неги и пиров,
Как тень, прошел апостол Павел,
Пронзив преступные сердца
Предвестьем близкого конца.
 
 
Ужасный край! Здесь Божьей кары
На всё наложена печать:
И дым бурлящий Сольфатары,
И серая, глухая гладь
Как бы подземного Аверна,
И воды в глубине пещерной,
И ложе древней жрицы Кум —
Всё ужасом волнует ум.
Как эта зыбкая трясина
Над морем лавы огневой,
Таков удел наш роковой,
И неминуема кончина.
Но сей апостольский язык
Сынам греха казался дик.
 
 
Теперь здесь глухо и пустынно:
Невдалеке от адских стран,
На бреге озера Lucrino,
Стоит безлюдный ресторан,
Морскими устрицами славный.
Здесь житель Рима своенравный
Будил уснувший аппетит.
Я не таков: меня тошнит
От устриц, вспрыснутых лимоном:
Одной довольно будет мне…
Когда я отдал дань вполне
Вину и кумским макаронам,
Меня мой гид – злодей, вампир! —
Лишил пятидесяти лир.
 
 
О, как был сладок путь обратный!
Уж звезды южные взошли,
Чуть веял ветер ароматный
Он волн, сребрившихся вдали.
И, в ласковых лучах белея,
Как девушка, Парфенопея
Дремала нежным сном весны.
Какие к ней слетели сны,
К подруге страстной, вечно-юной,
Поэтов древних и царей?
Не помнит ли она тех дней,
Когда всю ночь звенели струны
И легкий ветер лодки нес,
Увитые цепями роз?
 

 
Который раз, как пустомеля,
Я детство вывожу на свет:
Вот я в отеле Cocumella,
Где мне исполнилось шесть лет.
Тогда здесь много проще было,
Беднее, но зато как мило!
Был глуше апельсинный сад,
Свежа, как первый виноград,
Была шалунья Генриэтта,
Хозяина Гарджуло дочь;
Уста – как кровь, глаза – как ночь
Меня уже пленяло это:
Я как-то персик утаил
И Генриэтте подарил.
 
 
Она смеялась очень звонко,
И я обиделся: она
Меня считала за ребенка,
Ей страсть моя была смешна!
Свиданья миг мне был бы дорог.
А впрочем: ей теперь за сорок:
Меньшой из братьев пансион
Теперь содержит, да и он
Не слишком молод. Вот когда бы
Была у Генриэтты дочь,
Такая же, как мать, точь-в-точь!
Да нет такой. Один лишь слабый
Винченцо, старый метрдотель,
Остался верен мне досель,
 
 
Да тот же сад, да то же море!
И волны так же, как тогда,
С грудями скал угрюмо споря,
Не отдыхают никогда.
И так же мертвые лимоны
В траве сгнивают потаенно,
Распространяя аромат,
И, бесконечные, висят
Плоды, как слитки золотые.
Низводит к морю ряд пещер:
Их камень выдолблен и сер,
И вторят своды их пустые
Мои шаги, как в оны дни,
Когда я бегал в их тени.
 
 
Мне памятна пещера эта!
Она мне кажется теперь
Жильем страдальца Филоктета,
Куда лишь только дикий зверь
Заглядывал и, не смолкая,
И день, и ночь ревела стая
Бесчисленных, зеленых волн,
И редко приставал к ней челн,
Бегущий к Греции счастливой.
Впервые здесь мой детский сон
Бывал взволнован и смущен
Мечтою страстной и стыдливой:
Сорренто! средь твоих пещер
Впервые мне предстал Гомер.
 
 
И к эллинскому баснословью
Припали жадные уста
С каким восторгом и любовью!
Киприды нежной красота
Меня как сладко волновала!
Казалось, море навевало
О ней пленительный рассказ,
И лиру взял я в первый раз.
Стихи без рифмы и без смысла
Я начал няне диктовать.
Молчал отец, хвалила мать
С улыбкою довольно кислой…
Я и тогда не унывал,
Как и теперь не жду похвал.
 

 
На целый день извозчик нанят.
Как счастлив я! Уже давно
Меня к себе Помпея тянет,
Как тянет пьяницу вино.
Полями катится коляска…
Как в жизнь ворвавшаяся сказка,
Покрыта пеплом и золой,
Уже Помпея предо мной.
Два-три отеля с рестораном,
А дальше – смерть. Всё тихо вкруг.
Везувий замер и потух,
И над бездейственным вулканом
Сияет голубая твердь,
Спокойно озаряя смерть.
 
 
Смотря на гидов без улыбки,
Вхожу в холодный ресторан:
Пиликают плаксиво скрипки
Для развлеченья англичан.
Отдавши время макаронам
И везувийским благовонным
Вином – подобием чернил —
Заливши их, в страну могил
Иду, отпугивая гидов.
Сначала захожу в музей,
Где, в муках скорчившись, как змей,
И телом всем страданье выдав,
Мертвец, засыпанный золой,
Лежит столетья, как живой.
 
 
Здесь всё померкло, всё ослепло,
Всё искалечила судьба,
Везде – зола и груды пепла,
Везде – разрытые гроба.
И тут же – ясность древних линий,
И беломраморный триклиний,
Цветник и чистый водоем.
За храмом – храм, за домом – дом.
Вот светлое жилище Веттий
С игровой живописью стен;
Соблазном дышит древний тлен…
В изяществе, во всем расцвете
Греха, и юношей, и дев
Постиг внезапно Божий гнев.
 
 
С какой изысканностью люди
Здесь услаждали плоть свою,
Весь разум изощряя в блуде.
На крайней гибели краю
Они всю жизнь одели в розы:
Везде двусмысленные позы,
Везде объятья страстных пар
И рядом с храмом – лупанар.
О, ядовит твой пепел смрадный,
Он трупным ядом напоен,
Помпея! Пляска голых жен,
Лозой увитых виноградной,
Нас опьяняет и теперь,
В нас древний пробудился зверь.
 
 
Закройте древние могилы,
Не подымайте мертвецов!
Уже зараза охватила
Европу с четырех концов.
Помпея вся могильным ядом
Отравлена… а тут же, рядом
С развратным домом для рабов,
Белеет улица гробов.
Здесь кипарисы в небе синем
Чернеют, навевая мир.
Помпея спит, окончив пир
И кубок выронив. Покинем
С улыбкой грустной на устах
Ее прелестный, грешный прах.
 

 
Куда ведет меня мой путь нагорный?
Тропинки след уже давно исчез,
Но я иду, моей мечте покорный.
 
 
Святых олив внизу сереет лес,
И льется на безветренные долы
Сияние серебряных небес.
 
 
Колокола вдали жужжат, как пчелы,
Со всех сторон верхи Умбрийских гор
Сияют, как небесные престолы.
 
 
На них спускался ангелов собор,
К Бернарду здесь сошла Святая Дева,
А там Христос объятия простер
 
 
Франциску с окровавленного древа
И навсегда прожег его ступни.
Я на горе. Направо и налево,
 
 
Пустынные, в оливковой тени,
Лежат долины Умбрии священной;
Такие же, как в золотые дни,
 
 
Когда Франциск, Христов бедняк смиренный,
Здесь проходил с толпой учеников
И зрел Христа, коленопреклоненный.
 
 
Здесь воздух полн молитвами веков,
И кажутся волнами фимиама
Серебряные стаи облаков.
 
 
На башню я взошел. Пред взором прямо
Перуджия мерцала на заре.
Я преклонил колена, как средь храма.
 
 
Бледнела твердь в лучистом серебре,
И ночь, холмы безмолвием овеяв,
Меня застигла на святой горе.
 
 
Как древний сын плененных иудеев,
Я вспомнил мой любимый Богом край,
Мой Радонеж, Звенигород, Дивеев —
 
 
Родных скитов в лесах цветущий рай.
Моя родная, дальняя Россия,
Здесь за тебя мне помолиться дай.
 
 
Бесчисленные главы золотые
Уже меня зовут издалека,
Чтоб встретить Пасхи празднества святые.
 
 
В златистые одета облака,
Вся Умбрия, как ангел в светлой ризе,
И так же, как в далекие века,
 
 
Вечерний звон несется из Ассизи.
 

 
Salut donc, Albion, vieille reine des ondes!
Salut, aigle des czars qui planes sur deux mondes!
Gloire a nos fleurs de lys, dont l’eclat est si beau!
……………………………………………………………………..
Je te retrouve, Autriche! – Oui, la voila, e’est elle!
Non pas ici, mais la, – dans la flotte infidele.
Parmi les rangs chretiens en vain on te cherchera.
Nous surprenons, honteuse et la tete penchee,
Ton aigle au double front cachee
Sous les crinieres d’un pacha!
C’est bien ta place, Autriche!
 

Victor Hugo

 
России гибель и позор
Готовя в самоупоеньи,
Как царь Навуходоносор,
Небесное долготерпенье
Ты долго, долго истощал…
Кичась и чванясь, ты держал
В оцепенении полмира
И думал: всех отдать пора
На прихоть прусского мундира,
На злобу венского двора.
 
 
С кичливым братом заодно
Поднялся дряхлый Франц-Иосиф:
Делить Россию решено,
И, всей Европе вызов бросив,
Ты русских кроткий мир отверг.
И вот, смотри: под Кенигсберг
Идут бесчисленные рати,
За миллионом миллион,
Отмстить за кровь славянских братий —
И новый пал Наполеон.
 
 
Смотри: с британских островов,
Французским пушкам дружно вторя,
Могучей Англии сынов,
Царей бушующего моря,
Отплыл неодолимый флот —
Российских берегов оплот.
Он по морям и бухтам рыщет,
Ловя немецкие суда.
Гранаты рвутся, пули свищут,
И как кладбища – города.
 
 
На прах бесчисленных могил
Струится кровь потоком свежим…
Что ж! Истощай звериный пыл
И торжествуй над павшим Льежем!
Возмездья день уж недалек:
За то, что ты весь мир обрек
На казнь безжалостным железом,
От Божьей ты падешь руки.
Уж по своим родным Вогезам
Идут французские полки.
 
 
К кому за помощью придешь?
К чьей мирной пристани причалишь?
Все помнят жен и старцев дрожь,
Залитый польской кровью Калиш
И осквернение церквей.
Пруссак безбожный, на детей
Ты поднимаешь меч кровавый,
На пастыря у алтаря,
И мрачною пятнаешь славой
Полубезумного царя.
 
 
Смотри, Вильгельм, какой поток
На твой цветущий край нахлынул,
Когда весь Север и Восток
Наш царь к твоим пределам двинул.
Какая даль, какая ширь!
Украйну, Польшу и Сибирь,
Хребты Кавказа и Алтая
Твой дерзкий голос разбудил.
Гремя, волнуясь и блистая,
Идут полки несметных сил.
 
 
Ты знаешь ли, германский край,
Всю силу веры православной,
Когда наш кроткий Николай,
С толпой епископов державной,
Среди святынь Кремля простерт,
Смиренным благочестьем горд,
Подобясь предкам богомольным,
Когда годину торжества
Справляет звоном колокольным
Золотоглавая Москва?
 
 
А ты, озлобленный старик,
Хладеющий у двери гроба,
Быть может, наконец, постиг,
Куда неблагодарность, злоба
Ведут твой гибнущий народ?
Уж день свободы настает
Для страждущей Червонной Руси.
О, бедный мой, казнимый край,
Мужайся в роковом искусе
И славу предков оправдай.
 

1914. 15 августа с. Дедово

 
Моя Волынь! ты осенью одета
В златое пламя лип,
Веселый труд шумит в полях с рассвета
И молотилок скрип.
 
 
Твои поля цвели, грозы не чаяв,
На рубеже двух стран,
Как белый замок, высился
Почаев – Защита христиан.
 
 
И что теперь? Оторванный от дела,
Семью оставил жнец,
Не лист осин, а кровь людей одела
Всю землю в багрянец.
 
 
Молчат твои поруганные храмы,
Безмолвие в полях.
Рыдает перед Девой Остробрамы,
Прощаясь с жизнью, лях.
 
 
Моя Волынь, и над тобой нависла
Железная рука…
Но край отцов, наследье Осмомысла,
Манит издалека.
 
 
Восстань, Волынь! под гром музыки трубной,
Проснулись наконец
И древний Луцк, и – слава Польши – Дубно,
И горный Кременец.
 
 
И от высот Почаевской твердыни,
Благословляя рать
На бой с врагом поруганной святыни,
Сияет Божья Мать.
 
 
Готовые принять с небесной выси
Кровавые венцы,
Склонились Анастасий, Дионисий,
Святые чернецы.
 
 
Молитвой их закованы, как в латы,
Славянские полки:
Уж Божий ангел гонит за Карпаты
Австрийские штыки.
 
 
Но если ты «Австрийского Иуду»
Не победишь в борьбе,
Моя Волынь, я вечно плакать буду,
Родная, о тебе.
 

 
Царь, римских цезарей наследивший венец,
Предначертал пути священного союза
С тобою, Англия! Ты наша, наконец,
Британцев строгая и девственная муза.
 
 
Страна, где целый год ненастье и туман,
Мы о тебе давно мечтали на Востоке;
Твой остров – ярмарка для европейских стран,
Но девы нежные твои голубооки.
 
 
Страна приморская, где каждый город – порт;
Где дым фабричных труб встает в дали дождливой,
В тени твоих аббатств, и Кембридж, и Оксфорд
Цветут науками для юности счастливой.
 
 
В твоих горах досель Мак-Айвор и Стюарт
Блуждают на конях при свете ночи лунной,
И славу прошлого поет шотландский бард,
Под елью древнею, на арфе тихострунной.
 
 
Народ единственный, ты величаво горд
Стихами Байрона, Мильтона и Шекспира.
Как пять веков назад, твой благородный лорд
Гремит в парламенте, решая судьбы мира.
 
 
Перед Европою железный свой кулак
Германский канцлер сжал, и дрогнули народы…
Но прав и вольности держал священный стяг
Рукою крепкою твой Гладстон, друг свободы.
 
 
Народ, которому и право, и закон
Впитались в плоть и кровь, ты любишь нашу славу
И роскошь наших служб, в мерцании икон,
По византийскому свершаемых уставу.
 
 
Добро пожаловать! Когда наш общий враг
Подъял кровавый меч Германии на горе,
Мы помним времена, когда британский флаг,
При криках чаек плыл в пустынном Белом морс.
 
 
Перикл Британии, великий Грэй, твой дед[223]223
  Здесь слово «дед» употреблено в смысле «предок». Так же употреблено это слово Жуковским: «Он за край, где жили деды, веледушно пролил кровь» («Торжество победителей»). Подразумевается сэр Ричард Грей, являвшийся ко двору Ивана IV, вместе с Джорджем Киллинворсом и Ченслэром (Примеч. С.М. Соловьева).


[Закрыть]
Явился с Ченслером в Кремлевские твердыни;
Твой голос – нам родной. Идем путем побед
Во имя вольности, закона и святыни!
 

 
Стольный град Червонной Руси,
В многовековом искусе,
Как в огне, перегоря,
Ты всё ждал, чтоб из-за Збруча
Подошли, к тебе, как туча,
Рати Белого Царя.
 
 
От Москвы золотоглавой
Царь к наследью Ярослава
Длань победную простер:
Вняв мольбе русинов слезной,
Русь идет грозой железной
Ко хребтам Угорских гор.
 
 
Здравствуй, край обетованный!
Смолкнет гром тревоги бранной,
И блеснут над тьмой могил
Главы греческого храма.
Здравствуй, край, где – бич Ислама —
Ладил с Римом Даниил.
 
 
Львов, цвети, не зная страха
Перед хитрой злобой ляха
И Цесарскаго двора,
С их кичением безбожным…
Стало близким и возможным
Невозможное вчера.
 
 
Львов, для радости пасхальной
Твой народ многострадальный,
От Карпат до Кременца,
Собери под стяг державный,
Звоном Пасхи православной
Торжествуя без конца.
 

 
Пятнадцатый в ряду своем,
Отцу монахов соименный,
О, наконец, звучит, как гром,
Твой голос властный, вдохновенный!
Забудь старинную вражду:
Когда Европа вся в аду,
Не время для церковных споров.
Безмолвье мрачное покинь,
Громя рушителей соборов
И осквернителей святынь.
 
 
Готовь безжалостный эдикт,
Грозя бушующим стихиям,
И пусть исправит Бенедикт
Ошибки, сделанные Пием.
Пусть поразит твой приговор
Двусмысленный австрийский двор —
Игрушку Пруссии коварной.
Перед германским палачом
Замкни навек порог алтарный
Святым, апостольским ключом.
 
 
Во прахе Реймс, и Нотредам
Едва избег руки тирана.
Ты дашь ли пьяным пруссакам
Поджечь святыни Латерана?
Пустеет Цесарский престол,
Но высоко парит орел
Над нашею Москвой верховной —
Священной Византии стяг.
О, Рим апостольский, церковный
Нам общий угрожает враг.
 
 
Наследник древних, славных пап,
Твой пастырь, кардинал Рамполла,
В борьбе возвышенной ослаб
Против австрийского престола.
Он веру русскую любил,
И Веною унижен был,
Уже приблизившись в тиаре.
Остыл вражды старинной пыл:
Ведь гордый Лев и Керулларий
Не встанут из своих могил!
 
 
Сними же роковой эдикт
С престола пленного Софии!
Тебе, державный Бенедикт,
Протянет руку Царь России.
Верны преданиям святым,
Обнимутся Москва и Рим —
Два златоглавых великана.
Пора, сверши завет любви
И отлученьем Ватикана
Преступников останови.
 

 
Неужель, истомясь непосильной борьбою,
Ты не сгонишь врага с заповедных Вогез?
О, Франция, Франция! что же с тобою,
Иль изверилась ты в справедливость небес?
 
 
Вспомни, Франция, вспомни священные были:
Как британцы топтали родные поля,
Как бежали они пред сиянием лилий,
Как пастушка на трон возвела короля.
 
 
Пусть германец подходит к кремлю Орлеана,
Пусть разрушен твой Реймс неустанной пальбой, —
Веруй, Франция, веруй: твоя Иоанна
Не забыла тебя, неизменно с тобой.
 
 
Пусть поля твои красны от сечи кровавой,
Пусть и ночью и днем не смолкает пальба…
Пред свободным Парижем, свободной Варшавой
Разлетелась, как ветер, врагов похвальба.
 
 
Напряги, напряги же последние силы,
О, прекрасная Франция, дочь королей!
Будет горек германцам расплат за могилы,
За кровавую жатву французских полей.
 
 
Подыми же на север усталые очи,
Оглянись на далекий восток и воспрянь:
От кавказских хребтов и от стран полуночи
Миллионы полков ополчились на брань.
 
 
Чтоб Европе напомнить о правде и мире,
Подымается Русь, как один исполин;
Как река в половодье, всё шире и шире
Разливаясь, дошла до венгерских долин.
 
 
С ней и крест всепобедный, и меч Михаилов.
Удивляет весь мир доблесть русских солдат…
Пал старинный наш Львов, и проходит Брусилов
Далеко, за хребты неприступных Карпат.
 
 
И британцев воинственных, дружных с Нептуном,
С каждым днем вырастает бесчисленный флот,
И трепещет германец пред громом чугунным,
Покорившим брега Атлантических вод.
 
 
Потерпи же, о, Франция! Два исполина
Отомстят за твой Реймс и за кровь твоих ран,
И раздавит Европа кичливость Берлина,
И Европу спасет ополченье славян.
 

 
И ты, несчастный, поднялся
И ищешь гибели упрямо.
Знать, прогневила небеса
Кичливость дряхлого Ислама.
 
 
Устала от тебя земля,
Расслабленный дракон! Уж время
Орлу московского Кремля
С Царьграда снять лихое бремя.
 
 
Удар в отплату за удар:
Россию, по веленью Бога,
Освободила от татар
Наследница Палеолога.
 
 
Теперь подымет русский царь
Священный стяг – за Византию,
Отмстит поруганный алтарь,
Восставит падшую Софию.
 
 
Не лгут преданья старины,
Не лжет провидящее сердце:
Предсказан ход святой войны
В истлевших книгах староверца.
 
 
К осуществлению близка
Давно взлелеянная дума:
Уж встали русские войска
Перед твердыней Арзерума.
 
 
София, процветет твой храм
В бывалой красоте и блеске,
И вновь овеет фимиам
Твои мозаики и фрески.
 
 
Наступит вожделенный мир
Для всех и, поздно или рано,
Мы вступим с пением стихир
В заветный храм Юстиниана.
 

 
Промчались в вагоне рекрутском
Солдаты… Рассеявши тьму,
Багровое солнце над Луцком
Пылает в морозном дыму.
 
 
Глубоким засыпанный снегом,
Застыл и безмолвствует Стырь,
Забыв, как австриец набегом
Мутил его синюю ширь.
 
 
Волыни любимому сыну
Что Польши и Австрии гнев?
Здесь, путь заградив Гедимину,
Свой город отстаивал Лев.
 
 
Красавец Волыни, ты спишь ли?
Проснись! луч рассвета блеснул…
Опять загремел в Перемышле
Железного приступа гул.
 

1915. Январь. Между Луцком и Ковелем

 
1
 
 
Покрыла белая зима
Однообразные равнины…
Белеет твой собор с вершины
Уединенного холма.
 
 
Но вместо тишины обычной
Здесь лагерный не молкнет гам,
И пестрый люд разноязычный
Снует по грязным площадям.
 
 
Издревле русская земля,
Ты – прошлого живая книга!
Здесь Русь освобождал от ига
Меч Даниила короля.
 
 
Теперь его священный прах
Почиет в глубине собора,
Когда отстаивает лях
Свой край от рабства и позора.
 
 
Темнеет сумрачный костел,
Толпою полн многострадальной,
А с высоты, овеяв дол
Какой-то тишиной Пасхальной,
 
 
Сияет древний русский храм,
Как голубь Ноева ковчега,
И Холм восходит к облакам,
В покрове девственного снега.
 
 
2
 
 
О, две извечною враждой
Разъединенные стихии!
Уже связует Дух Святой
Судьбины Польши и России.
 
 
Здесь, где почиет Даниил,
Короной римскою венчанный,
Готов свершиться мир желанный
Двух вечных, равноправных сил.
 
 
Ужель вам враждовать до гроба?
И Девы Пресвятой алтарь
Не восстановит мир, что встарь
Разрушила людская злоба?
 

 
Сквозь лес готических колонн,
Горе, над мраком вознесенный,
Огнем лампады озарен,
Сияет чистый лик Мадонны.
 
 
Там, ко всему земному мертв,
Сложив молитвенно ладони,
Перед престолом распростерт
Священник в розовой фелони.
 
 
Мерцанье золота и бронз
Чуть озаряет тьму густую…
Поет орган, и юный ксенз
Возносит чашу золотую.
 
 
Всё смолкло. Кажется, весь мир
Развеялся, как облак дыма…
Лишь высоко взнесен потир
Под звуки музыки незримой.
 
 
То – отзвук неземных гармоний.
Им внемлет, с нежностью в очах,
С Христом-младенцем на руках
И с ветвью лилии, – Антоний.
 
 
А в нежно-бледной вышине,
Как в гроздьях вянущей сирени,
Приветно улыбаясь мне,
Клубятся ангельские тени.
 
 
А там, где гуще жуткий мрак,
Над миром чувственным и дольным,
Как верной пристани маяк,
Сияет взорам богомольным
 
 
Цветистых стекол дальний рай,
Суля покой душе усталой,
И, как зари сиянье алой,
Зовет земной покинуть край.
 
 
О, если б взвиться к небесам
Движением бесплотных крылий…
Как полн сырой и темный храм
Дыханьем ладана и лилий!
 

 
Тебя железная судьба.
Казнила жребием тяжелым,
И не смолкают по костелам
Рыданья женщин и мольба.
 
 
Отцы и сыновья-подростки
Все – в бранном поле, и за них
Лепечет мать молитвы стих
У Ченстоховской Матки Бозки.
 
 
О, злополучная страна,
О, верная Пречистой Деве!
Ты вновь от риз обнажена
И распинаема на древе.
 
 
Кто истязуем так бывал
Касаньем к незажившей ране?
Но сам Христос тебя избрал
Причастницей своих страданий.
 
 
Взирай на кровь Его Страстей,
На пригвождаемые руки…
Ему поведай скорбь и муки
Твоих истерзанных детей.
 
 
Ведь скоро ясно будет всем,
Что кровь твоя – как жертва в храме,
Что вновь Рахиль рыдает в Раме
И озарился Вифлеем.
 
 
Насыщен голод духа злого
Твоими мертвыми детьми…
Прости же нам грехи былого
И нас, как братьев, приими.