Текст книги "Собрание Стихотворений"

Автор книги: Сергей Соловьев

 
Охотник задержал нетерпеливый бег,
Внезапно позабыв о луке и олене.
Суля усталому пленительный ночлег,
Богиня ждет его на ложе томной лени.
 
 
Под поцелуями горят ее колени,
Как роза нежные и белые, как снег;
Струится с пояса источник вожделений,
Лобзаний золотых и потаенных нег.
 
 
Свивая с круглых плеч пурпуровую ризу,
Киприда падает в объятия Анхизу,
Ее обвившему, как цепкая лоза.
 
 
И плача от любви, с безумными мольбами,
Он жмет ее уста горящими губами,
Ее дыханье пьет и смотрит ей в глаза.
 

Посв. А. М. Кожебаткину

 
На золотом песке, у волн, в тени лавровой,
Две нимфы, белые, как снег, с отливом роз,
Сложили бережно прозрачные покровы
И гребни вынули из золотистых кос.
 
 
Климена нежная с Агавой чернобровой
Поплыли, обогнув береговой утес,
И ветер далеко веселый смех разнес,
Ему отозвались прибрежные дубровы.
 
 
И целый час слышны удары, крик и плеск.
Но солнце низится, умерив зной и блеск,
И девы стройные, подобные лилеям,
 
 
Выходят на песок, который так горяч,
Что им обжег ступни. Они играют в мяч,
Натершись розовым, блистательным елеем.
 

 
О, как завистливо любуются тобой
Подруги страстные, когда из медной урны
Ты ножки белые полощешь над рекой,
Или плывешь, смеясь, по глади вод лазурной.
 
 
Подруга первых игр и шалостей твоих,
Сама невольно я тобой любуюсь, Хлоя,
И, видя отроков, шепчу: кому из них
В удел достанется блаженство золотое?
 
 
Но я заметила, что ты с недавних пор
Вся изменилась вдруг. Как будто утомленья
И неги женственной исполнен детский взор,
Пылает на щеках румянец вожделенья.
 
 
Открой всю правду мне. Головкою к плечу
Склонись, обвив меня цветущими руками.
И грудь жемчужную и плечи я хочу
Осыпать черными, змеистыми кудрями.
 
 
Ах! что бы Дафнис дал, чтобы ласкать, как я,
Две груди, чистые, как белые голубки,
Шептать: «Я твой, я твой! О Хлоя, ты – моя!»
Целуя сладкие и розовые губки.
 
 
Признайся, уж не раз с ним целовалась ты,
И перси нежные его губами смяты…
Ах, и меня зажгли желанья и мечты,
Которыми с тех пор горишь и млеешь вся ты.
 
 
Смотри, из тростников сверкает чей-то глаз…
То зритель наших игр и сторож наш прилежный,
Неистовый сатир. Уж он не в первый раз
Улегся в заросли, любуясь нимфой нежной.
 
 
Ему пятнадцать лет. Он весел и умен,
Хотя курнос и толст. Венком увенчан хвойным,
И – бедный бог – себя, хотя давно влюблен,
Твоих желанных ласк считает недостойным.
 
 
Пойди, и с мальчиком хоть малость пошали.
Принес он яблоко и грушу в дар богине,
И молча на тебя любуется вдали,
От солнца жгучего укрывшись в вязкой тине.
 
 
Для слуха робких дев приятен дикий крик
Сатира, сытого восторгом сладострастья.
Лесному отроку отдай себя на миг,
Чтоб задыхался он и хохотал от счастья.
 

 
Хлоя

Дафнис! Дафнис! где пропали козы?
Серый волк козу мою возьмет.
 
 
Дафнис

Губки дай мне вместо этой розы,
Дай мне грудь за яблоко и мед!
 
 
Хлоя

Засмеют меня подруги-нимфы,
Подсмотревши нас из-за куста.
 
 
Дафнис

В поле сладко рдеют гиакинфы,
Слаще рдеют Хлоины уста.
 
 
Хлоя

Поцелуи, как цветы, срывая,
Ты корней цветку не оборви.
 
 
Дафнис

Хлоя! Хлоя! – роза полевая —
Долго ль будешь бегать от любви?
 
 
Хлоя

Погоди, пока созреют лозы,
Виноградник ранний не разрушь.
 
 
Дафнис

Ах! уста твои душистей розы,
Груди слаще яблоков и груш.
 
 
Хлоя

Ах, отстань! мне надоели ласки,
Нас увидеть может кто-нибудь.
 
 
Дафнис

Отчего так томны эти глазки,
Отчего заволновалась грудь?
 
 
Хлоя

Отчего я так тебе желанна,
Отчего я млею, вся дрожа?
 
 
Дафнис

Отчего ты так благоуханна,
Так бела, румяна и свежа?
 
 
Хлоя

Полно, голубь, ворковать с голубкой!
Дафнис, будет! захватило дух!
 
 

Дафнис

Как хорош над вздернутою губкой
Чуть заметный серебристый пух!
 
 
Хлоя

Дафнис, Дафнис, перестань, не трогай
Мне пора, давно пора домой.
 
 
Дафнис

Хлоя, к матери вернувшись строгой,
Поцелуи с жарких щечек смой.
 
 
Хлоя

Растрепались кудри без повязки.
На, целуй! сюда идут. Бегу.
 
 
Дафнис

Вытри, Хлоя, маленькие глазки,
Чтоб не выдать игры на лугу.
 

 
Твое лицо – запечатленный сад,
Где утренняя роза розовеет.
От лепестков полураскрытых веет,
Маня пчелу, медовый аромат.
 
 
И я пришел в цветущий вертоград,
Где райский плод сквозь зелени краснеет.
Ах, знал ли я, что для меня созреет
Румяных уст мускатный виноград?
 
 
Твои глаза впивая взором жадным
И ими пьян, как соком виноградным,
Припав к груди, я пью душистый вздох,
 
 
Забыв о всем волнующемся мире.
В твоих губах, как в розовом потире,
Вино любви и лучезарный бог.
 

 
Подруги вводят с песней брачной
Тебя в сияющий чертог;
В одежде, легкой и прозрачной,
Ты медлишь перейти порог.
 
 
Смирясь пред мукой неизбежной,
С ресниц стряхаешь капли слез,
И с головы снимаешь нежной
Венок из ароматных роз.
 
 
Идешь, как жертва на закланье,
Не смея мне в глаза взглянуть,
Но подступившее желанье
Волнует девственную грудь.
 
 
Припав к тебе с лобзаньем жадным,
Я в спальню ввел тебя, как в храм,
И чашу с соком виноградным
Приблизил к рдеющим губам.
 
 
И лен венчального наряда
Упал потоком легких струй,
Дыханьем роз и винограда
Был полон брачный поцелуй.
 
 
Твоими взорами лелеем,
Взирая гордо и светло,
Я умастил тебе елеем
И грудь, и кудри, и чело.
 
 
И, сердцем всем и всею кровью
Невесту чистую любя,
Я наклонился к изголовью,
Назвав по имени тебя.
 
 
И, не боясь грядущей муки,
Вся – закипавшая гроза —
Ты медленно раскрыла руки
И вскрикнула, закрыв глаза.
 
 
Четой блаженной и бессильной
Нашла нас юная заря,
И мускус был, как дым кадильный,
Благоухавший с алтаря.
 

 
Глазки смеются твои, как зелено-лазурное море,
Искрятся солнцем любви, млеют желанием нет.
Ножки тверже твои незрелых кистей винограда,
Трижды вкруг них обвились красных сандалий ремни.
Пышны широкие бедра под легкою белою тканью,
Мягче они творога, если коснуться рукой.
Груди твои притаились, как две белокрылых голубки,
Юные груди твои, пламенных ждущие губ.
Сладко, прильнувши губами, наполнить их томным волненьем,
Слаще губами припасть к алым, как роза, губам.
Милая, только зачем в золотые часы поцелуев
Яблоко с медом вкушать, розой касаться до губ?
Слаще, душистей не будешь, голубка, от меда и розы:
В каждом лобзанье твоем – яблоко, роза и мед.
 

 
Ты еще нежным была и не знающим страсти младенцем
В дни, когда отроку мне муза вручила свирель.
Помнишь веселие игр у источника, милого нимфам,
Помнишь, любила играть ты со свирелью моей?
Полый цикутовый ствол приложив к розовеющим губкам,
Ты повторяла за мной первые песни мои.
Вместе укрывшись в тени, мы читали стихи Каллимаха
И собирали вдвоем в вашем саду виноград.
Зорким оком прозрел ученик лучезарного Феба,
Сколько таится в тебе чар Афродиты златой.
Светлые глазки твои не видали тринадцати весен,
Как полотно подняла рано созревшая грудь.
Ах! простите навеки, невинные детские игры,
Только увижу тебя, в сердце томленье и боль.
Годы промчались, и ты полюбила алтарь Мельпомены,
Крики влюбленной толпы, красный звенящий тимпан.
Цинтия, долго ли будешь бесстрастною жрицею музы:
Холодны ласки богов, ими ль наполнится жизнь?
Счастие в жизни одно: небольшой, но прочный достаток,
Вечно горящий очаг, ложе, где спишь не один.
Тот охотнее дом посещают мудрые музы,
Где хозяйственна мать, в люльке играет дитя.
Мне не даром тебя указала сама Афродита,
Знаю, что только с тобой жизнь моя будет красна.
Что за нежность в тебе и какая умеренность в чувстве!
Чуткая к голосу муз, ты не боишься труда.
Любишь курения, розы, вино, вавилонские ткани,
Но и расчетлива ты, и бережлива, как мать.
Нет, не даром тобой пленяется старый философ,
Зная природу вещей, ведая тайны богов.
Боги тот дом охранят, где ты будешь цветущей хозяйкой,
Будут в нем мясо и хлеб, и не иссякнет елей.
Кто переступит порог благовонной девической спальни?
Кто разделит с тобой ложе, трапёзу и жизнь?
Если сделаюсь я, о боги, этим счастливцем,
Вам обещаю заклать лучшего в стаде быка.
 

 
Цинтия, тише целуйся, а то услышат рабыни
И донести поспешат матери строгой твоей.
Глупая, сладости больше в безмолвных, долгах лобзаньях:
Звонко целует дитя няню и милую мать.
Ты же позволь мне, зажав меж губами верхнюю губку,
Медленно пить аромат девственно-свежего рта.
Сладко слегка шевелить губами алые губки,
Так сбирает пчела с розы мед золотой.
Что за уста у тебя, моя девочка! Тайны лобзаний
В них заключаются все, как у богини любви.
Раз целовавши тебя, целовать не захочешь другую:
Все пред твоими уста – как перед розой полынь.
Цинтия, снова? Шалунья! Наверно достигли до сада
Звуки лобзаний твоих. Ах, ты погубишь меня.
 

 
Увы, боюсь я праздника Сатурналий:
Верна ли другу Цинтия в этом шуме,
Когда под утро, средь молодежи Рима,
Она венчает кудри цветущей розой,
Пьяна весельем и золотым Фалерном?
Не побледнели б щеки от долгих бдений,
Не оскорбил бы грубый начальник цирка
Нескромной лаской плечи плясуньи милой!
Не мажь так часто губки сирийской мазью:
От притираний губки утратят сладость,
А эти губки слаще вина и меда.
Ах, поскорей бы кончился этот праздник,
И мы собрались у очага родного,
Чтоб грызть орехи и целоваться тихо,
Когда задремлет бабушка над вязаньем!
 

 
Слаще нектара поцелуй Неэры,
Весь он дышит души росой душистой,
Миром нардовым, тмином, киннамоном,
Медом, что собирают с гор Гимета
Или с розы Кекропа медуницы,
И, замкнув непорочным воском сота,
Мед слагают в плетеную корзину.
Если много мне дашь твоих лобзаний,
Получу я внезапно дар бессмертья
И богов наслажусь нетленным пиром.
Но, молю, не дари такого дара,
Иль богинею стань со мной, Неэра.
Не хочу без тебя богов трапезы,
Даже если бы золотое царство,
Как Юпитеру, мне вручили боги.
 

 
Ich bin bei dir; du seist auch noch so ferne
Du bist mir nah!
Die Sonne sinkt, bald leuchten mir die Sterne.
O, warst du da!
 

Goethe

 
Под яблоней я плачу и тоскую,
Зову тебя, дышу тобой одной,
И белые цветы, склонясь, целую
В пустом саду, печальною весной.
 
 
Не заменит их легкое лобзанье
Цветущих уст и нежной груди зной.
Где вы, мечты роскошного свиданья,
В пустом саду, печальною весной?
 
 
К твоим губам, как к розовому раю,
Вотще тянусь, безумный и больной…
Кто так страдал, как я теперь страдаю
В пустом саду, печальною весной?
 

 
Я лежу, зачарованный сном,
В небе – влажная, синяя даль.
Гиацинт ли расцвел за окном,
Голубеет ли нежный февраль?
 
 
Только сердце готово зацвесть,
Только песня трепещет, звеня…
Кто принес мне весеннюю весть,
Что ты вечно любила меня?
 
 
В небе – трепет лазоревых струй,
Где-то снега февральского хруст…
Чую полный весны поцелуй
Так мучительно розовых уст.
 

 
Ты порвала семьи святые узы,
И бросилась в избытке первых сил,
Куда тебя звала улыбка музы
И юности неукротимый пыл.
 
 
И я тогда покинул дом мой сирый
И за тобой в чертоги суеты
Пришел, как встарь, с твоей любимой лирой:
Я мог дышать лишь только там, где ты.
 
 
И чуждая до этих пор стихия
Откликнулась на зов моей струны,
И стали мы по-новому родные,
Еще родней, чем были в дни весны.
 
 
Но не забудь родимые чертоги,
Где ты цвела, когда была дитя,
Где вечный мир, и мраморные боги
Тебя всё ждут, задумчиво грустя.
 
 
Потух очаг без попеченья милой,
И одинок в Элизии пустом
Печальный друг, кого ты так любила,
Хоть только раз ему призналась в том.
 
 
Но нависают тучи грозовые…
Приди, молю, в осиротелый храм,
Где жду тебя, чтоб снова, как впервые,
Молитвенно припасть к твоим губам.
 

 
Я тебя не беспокою?
Ты не сердишься на ласки?
Или друга жаль,
Что, обняв меня рукою,
Ты задумчивые глазки
Устремила в даль.
 
 
Всё, что сердце мне томило,
Все сомненья отлетели,
Ясно впереди.
Голова моя почила,
Словно в зыбкой колыбели,
На твоей груди.
 

 
Померкло театральное крыльцо.
У фонаря потухшего мелькнуло
Последнее актерское лицо.
Тебя всё нет… Ужели обманула?
 
 
Но ты идешь, последняя из всех.
Как ты опять прекрасна нестерпимо!
Как чудно обрамляет черный мех
Твое лицо, горящее от грима!
 
 
Какая ты сегодня? Ты полна
Беспечных ласк и детского задора,
Или опять устала и больна,
И нет огня в зеленой влаге взора?
 
 
Прости меня, но ждал я целый день,
И возроптал душой неблагодарной…
О, если б хоть какая-нибудь тень
В твоей душе, как солнце, лучезарной!
 

 
Твое лицо, разгорячась от краски,
Душистей и нежней.
Родная, отдохни. Как полон ласки
Послушный бег саней.
 
 
Забудь толпу, шумящую, чужую,
Где ты пленяла всех.
Ведь мы – вдвоем, и робко я целую
Твой милый, черный мех.
 
 
Но ты уйдешь, и вновь во мгле морозной
Один останусь я…
Когда поймешь, что не идти нам розно,
О чудная моя?
 

 
Моя обетованная земля,
Где медленно и равномерно
От белых стен вечернего Влахерна
Несется благовест на тихие поля!
 
 
Там, там порог обетованный,
Там розой юности украшенный чертог…
Туда приду, и у любимых ног
С последнею мольбой поникну бездыханный.
 

Miser Catulle, desinas ineptire

Et quod vides perisse perditum ducas.

Catullus. VIII

 
I
 
 
Ты помнишь, как, в последних числах мая,
Явились мы в твой радостный Эдем,
За юных дев бокалы подымая,
Смеясь всему и счастливые всем,
У светлых вод, в лугах земного рая,
Стряхая пыль задач и теорем?
Окончив алгебры экзамен тяжкий,
Гордился я студенческой фуражкой.
 
 
Подругами другими заняты
Казались мы. Но за игрой наивной
«Donne moi la rose» сказала томно ты,
И голос твой, звенящий и призывный,
Во мне зажег неясные мечты:
Заметил я движенья ножки дивной,
Румяный зной ребяческой щеки
И губок розовые лепестки.
 
 
Еще дитя, ты годы обманула,
Все лепестки спешила развернуть:
Мои глаза невольно притянула
Цветущая младенческая грудь,
И что-то сладко сердце мне кольнуло,
В него влились предчувствие и жуть,
И я стоял перед тобой влюбленный,
Впивая взор, весенний и зеленый.
 
 
Ах, как боялся я, что оскорблю
Тебя моей любовью. Шли недели,
А я не смел сказать тебе: «люблю»,
Не смел сознать, что я уж близко к цели
И что пора причалить кораблю.
Но строгие октавы надоели:
Милей твой метр, изысканный Кузмин,
Воспевший булку, Палатин и тмин.
 
 
II
 
 
Сердце бьется, сердце радо!
Как под тенью винограда
Вкусен кофе поутру!
Знаю, все б узнать желали,
Я в кого влюблен, в тебя ли,
Или в старшую сестру?
 
 
Завели опять шарманку,
Что влюблен я в гувернантку,
А она совсем глупа:
В дело спиритизм пустила,
Думает, что всех пленила,
Даже твоего papa.
 
 
Впрочем, на руку мне это.
Захвативши томик Фета,
Огибаю огород.
Утра час и тих, и сладок.
Ну как меж клубничных грядок
Платье красное мелькнет?
 
 
Угрожаем близким гробом,
Старый пес с отвисшим зобом
Чуть идет, клонимый сном.
Очарованные мысли
Спят, как тучи, что повисли
Над березовым холмом.
 
 
Отчего ж из-за березы
Мне в лицо дохнули розы?
Ты проходишь, взор склоня…
Неумытая, из спальни,
Ты уж бегала к купальне…
Как белеет простыня!
 
 
III
 
 
Ночь осенняя полна разлуки
И невинной полудетской ласки.
Пожимаю маленькие руки,
Всматриваюсь в узенькие глазки.
 
 
Сердца моего биенье слушай,
Лучше слов оно тебе расскажет…
Вот и ваш балкон под дикой грушей,
Скоро спать моя малютка ляжет.
 
 
Нет, любви моей ничем не выдам,
Нет, ничем тебя не оскорблю я,
И прощаюсь с равнодушным видом
И не добиваюсь поцелуя.
 
 
Будет он когда или не будет?
Губ твоих вкушу ли аромата?
Или девочка моя забудет,
Как поэт любил ее когда-то?
 
 
Нет, я верю, этого не будет,
Бог меня так больно не обидит.
Кто тебя – ах! – кто, как я, полюбит
И моя малютка это видит.
 
 
Всё, что в сердце есть горячей ласки,
Вам одним, глаза моей голубки,
Узкие, бессмысленные глазки,
Маленькие розовые губки.
 
 
И один я на скамейке круглой,
Небо черное горит звездами.
Вот звезда скатилась и потухла
Над безмолвными, поблекшими садами.
 
 
Лишь ручей лепечет под горою,
Как бывало майскими ночами,
Только сердце мое, полное тобою,
Всё исходит плачем и стихами.
 
 
Только встанет солнце, я уеду,
Много дав на чай милой прислуге:
Как и нынче, все придут к обеду,
И ты вспомнишь об отсутствующем друге.
 
 
Звезды падают, и льются слезы…
Не усну я, вспоминая об отъезде.
К утру белые померзнут розы…
Холодно сияние созвездий.
 
 
IV
 
 
Его ты любишь и любима.
Глядишь с улыбкой херувима,
И все тобой умилены,
Да, он хорош: высокий, стройный,
Вполне, вполне тебя достойный,
Вы так прекрасно влюблены!
 
 
В избытке собственного счастья,
Ты внемлешь с ласкою участья
Напев моих влюбленных строф.
С какой улыбкою змеиной
Сказала мне твоя кузина:
«Оставьте: ей не до стихов».
 
 
Мне, право, ничего не надо…
О, что за горькая отрада:
При свете тусклого огня
До утра плакать в кабинете
О том, что не было на свете
Певца, несчастнее меня.
 

 
I
 
 
Я прихожу сюда, как верный пилигрим:
Ты, город первых золотых видений,
Путем блаженных мук и горьких упоений
Мне сделался опять любимым и родным.
 
 
Как полюбил веселые мосты я,
И снег, сверкающий на солнце февраля,
И влажную лазурь, и главы золотые,
И стены ветхие Кремля.
 
 
И путь вдвоем, в полночный час, в пролетке,
Улыбок и очей безмолвный разговор…
Безлюдны улицы, железные решетки
Одели окна банков и контор.
 
 
О, путь изученный и слишком, слишком краткий,
Когда в сердцах растет восторженная жуть,
Головка на плечо склоняется украдкой,
И отдается вся взволнованная грудь.
 
 
Я пью с твоих ресниц младенческие слезы,
Покуда мы вдвоем, и переулок пуст;
И аромат измятой розы
Сливается с дыханьем милых уст.
 
 
II
 
 
Один я в тихом кабинете,
Шумит за окнами вода.
Возможно ли уснуть, когда
Еще не смыли слезы эти
Душистых губ твоих следа?
 
 
Шуми, вода! Я спать не стану.
Но миг любви уже далек,
Спадает с розы лепесток,
И сладко мне тревожить рану,
Целуя вянущий цветок.
 
 
Хочу обнять твои колени
И вылить, вылить без следа
Огонь, скрываемый года…
Греми, роскошный гром весенний,
Шуми, безумная вода!
 
 
III
 
 
Порхали звезды снеговые,
Прохожим шапки серебря.
Юдин над волнами Москвы я
Скитался ночью ноября.
 
 
И я склонился на перила
Уединенного моста,
Где волны плакали уныло
У облетевшего куста.
 
 
И думал я, безумья полный,
Всё той же мукою томим:
О, если б кануть в эти волны
Под небом, черным и пустым.
 
 
Ведь не осталось больше силы,
Чтобы бороться вновь и вновь…
Усни на дне речной могилы,
Печальная моя любовь!
 
 
Но умирал порыв бесплодный,
И вся душа моя тогда
Была угрюмой и холодной,
Как эта черная вода.
 
 
IV
 
 
Ее всё нет. Она обманет.
Моленьям горьким не внемля.
Уж вечер голубой туманит
Дворцы и купола Кремля.
 
 
Я подавляю приступ жгучий
Внезапно закипевших слез,
А подо мною мост гремучий
Шумит и гнется от колес.
 
 
Мальчишка на углу голодный
Прохожим продает цветки,
Уж веет сыростью холодной
От померкающей реки.
 
 
К чему букеты из сирени
Тебе, мой светлый майский день?
Ведь в этой кофточке весенней
Ты вся – как белая сирень.
 
 
Ты улыбнешься ль, взявши розу,
Простишь мне муки и любовь?
Или опять таит угрозу
Твоя нахмуренная бровь?
 
 
Нет, ты добра, как ангел Божий,
Ты мне простишь мой страстный бред,
Мою тоску… Но отчего же
Тебя всё нет, тебя всё нет?
 
 
V
 
 
Ты не пришла, и за город спешу я,
В больной груди удерживая плач.
Найдем ли мы хоть миг для поцелуя
Среди садов и многолюдных дач?
 
 
Иль не сужден мне поцелуй прощальный,
И мы с тобой простимся посреди
Чужих людей, и пред разлукой дальной
Я не прижму тебя к истерзанной груди?
 
 
Так вот конец любви такой горячей!
Так вот венец таких прекрасных грез!
Все ночи сохнуть в непрерывном плаче,
Встречать зарю средь бешенства и слез!
 
 
О, только б раз коснуться губок милых!
Последнего желанья побороть
Я не могу, я больше ждать не в силах…
Спаси меня, спаси меня, Господь!
 
 
VI
 
 
Удалось мне быть твоим соседом,
И шепнул тебе словцо исподтишка я.
Ты со мною рядом за обедом
Молчаливая и грустная какая!
 
 
Если б, если б хоть одну минутку
Нам проститься люди не мешали,
И обнять я мог мою малютку,
Что на кресле киснет в теплой шали.
 
 
Отчего ты, милая, надулась?
Иль меня стыдишься при народе?
Только дедушке приветно улыбнулась,
Старичку, одетому по моде.
Но добился я желанной ласки,
И утешил сердце хоть немножко.
А у милой сон смыкает глазки,
И в углу она воркует с кошкой.
 
 
VII
 
 
Я вижу вас опять, знакомые места
Веселых праздников, однообразных буден.
Уж наступил июль. Москва давно пуста,
И сам Кузнецкий Мост притих и стал безлюден.
 
 
Как это всё иным казалось в феврале:
И Вольф, и Теодор, и Шанкс, и Дациаро,
И ты, свидетель тайн, наперсник мой Ралле,
Кого не в первый раз поет моя кифара.
 
 
Я замедляю шаг, в невольном забытье:
У памятника, здесь, на месте этом самом…
Но, овладев собой, иду к Готье,
Где в самый зной свежо и пахнет книжным хламом.
 
 
Вот Мельпомены храм, где царствует фон-Боль,
А там – исчадие последних, модных вкусов —
Как новый Вавилон, воздвигся Метрополь,
Исконный твой очаг, великолепный Брюсов.
 
 
Учитель и поэт! я верю в наш союз,
Тебя поет мой стих и славит благодарно:
Ты покорил себе иноплеменных муз,
И медь Пентадия, и вольный стих Верхарна.
 
 
Но дальше, дальше в путь. Как душно и тепло!
Вот и Мясницкая. Здесь каждый дом – поэма,
Здесь всё мне дорого: и эта надпись Пло,
И царственный почтамт, и угол у Эйнема.
 
 
Где ты теперь, богиня этих мест?
Встают, как наяву, в моих бессонных грезах
Твой взор задумчивый и твой пластичный жест,
Пушистое боа и шляпа в мелких розах.
 
 
Ты примешь ли опять влюбленные стихи,
Которые от всех я так ревниво прячу,
И марципанные конфеты, и духи,
И розы алые, и жизнь мою в придачу?