Текст книги "Царский изгнанник (Князья Голицыны)"

Автор книги: Сергей Голицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА III
ПЕРЕД СОРБОННОЙ

На другой день Серафима Ивановна, убедившись, что скромны, то есть плохи, гостиницы не всегда бывают самы дёшевы, приискала на той же набережной квартирку в три комнаты с кухней и перешла на эту квартирку с Мишей и Анисьей.

   – Я думаю, – сказала она Мише, – что до поступления в Сорбонну тебе надобно будет взять несколько приватных уроков, нынче же съездим к графу Реньо и попросим его рекомендовать нам учителей.

Миша, понимая приличия лучше своей тётки, заметил ей, что им нельзя оставаться на такой гадкой квартире, что их посетят, вероятно, и граф Реньо, и другие вельможи и что как же принять их в комнатах, где так сильно пахнет кухней.

   – Ну, не взыщут! Эти французы сами не очень тороваты: шилом бреются да дымом греются. – Мы сюда не деньги транжирить приехали: и то, легко ли, от Тулы почти тысячу рублей истратили. Теперь можно и поэкономнее пожить.

Комиссионер, посланный с запиской Серафимы Ивановны к графу Шато Реньо, возвратился со словесным ответом, что графа нет в Париже, что после бомбардировки Алжира и победы, одержанной им над пиратами (в июле 1688 года), он приезжал в Париж всего на две недели и получил от короля чин вице-адмирала и приказание отплыть со своей эскадрой в Америку.

   – Первый блин комом! – сказала Серафима Ивановна. – Ну а не знаете ли вы, – прибавила она, обращаясь к комиссионеру, – каких-нибудь учителей подешевле?..

Комиссионер назвал ей Гаспара, очень учёного, сказал он, учителя философии, теологии, обсерватории и прочих естественных наук.

   – Ну а как ему цена?

   – По дружбе со мной, он с вас возьмёт не дорого, – отвечал комиссионер.

Кроме того, Серафима Ивановна вычитала в газете имя профессора Антона Даниеля, объявляющего, что он преподаёт историю по новому методу, открытому дядей его, знаменитым историографом Франции, Гавриилом Дэниелем. Серафима Ивановна велела комиссионеру зайти, кстати, и к этому профессору.

Гаспар явился через полчаса после ухода комиссионера и сразу полюбился Серафиме Ивановне своим простым, непринуждённым обращением.

   – Что вы возьмёте с меня за обучение моего племянника? – спросила она у Гаспара, прежде чем спросить, чему он намерен обучать племянника.

   – Изволите ли видеть, сударыня, – Гаспар был гасконец и иногда путался в буквах v, f, b, d и t, употребляя одну вместо другой, – с других я беру по четыре ливра за полтора часа, а с вас, так как вы рекомендованы мне комиссионером, которого я обыкновенно употребляю для своих обширных комиссий, я готов взять половину[62]62
  Около 50 копеек.


[Закрыть]. Только уж вы не поскупитесь дать на водку нашему комиссионеру.

   – За этим мы не постоим, – отвечала Серафима Ивановна, – а по два ливра за полтора часа – это, воля ваша, слишком дорого. Возьмите для начала по одному ливру, а там мы увидим. Вы, я вижу, славный малый, и мы сойдёмся, прибавим что-нибудь...

   – Никак нельзя, мадам, уверяю вас честью, что для вас только я беру эту цену. Ну извольте, впрочем, пять су я вам ещё скину, а больше, право, не могу уступить ни лиарда.

   – Что за пять су! Уж для ровного счета назначим по полтора ливра. Это составит по ливру в час.

   – Ну уж так и быть, но честью клянусь вам, для вас только...

Миша во время этих торгов чуть не плакал, внутренне обещая себе пополнить из собственной кассы всё, что его тётка выторгует у гасконца.

   – Чему ж вы будете учить моего племянника?

   – Чему прикажете.

   – Истории, например?

   – Да ведь для истории вы послали за каким-то Дэниелем, по газете?..

   – Тот, может быть, ещё задорожится очень; может быть, мы с ним и не сойдёмся в цене... Ну географии, арифметике, философии... ведь вы, говорят, всё знаете?..

   – Всё, решительно всё!..

   – А что это за естественная наука, о которой говорил мне комиссионер?

   – Естественная наука?.. – повторил Гаспар. – Как бы вам сказать... о ней, извольте видеть, даже не совсем прилично говорить на первое знакомство с такой прелестной дамой...

   – А-а-а!!! Ну так Мише ещё рано учиться ей. А обсерватория ваша очень нужна в Сорбонне?

   – Сорбонна, – смею вам доложить, – никуда не годное заведение, а обсерватория везде нужна, она изобретена в Саксонии, на берегах реки Миссисипи...

   – Этой реки я что-то не знаю, – прервала Серафима Ивановна, хорошо помнившая уроки географии у мадам Мариво, – вот реку Миссисипи я знаю, только та не в Саксонии, а в Северной Америке, открыта она испанцами в тысяча пятьсот сорок...

   – Та не в Саксонии, а эта в Саксонии, – возразил Гаспар обиженным тоном.

   – Ну а чему учит обсерватория эта?

   – Как чему? Известно, искусному плаванию по морю или по чему угодно, – не запнувшись, отвечал Гасконец.

   – Да ведь мой племянник не будет служить в морской службе, у него, и то, родной дядя захворал от мореплавания.

   – Ну так вместо обсерватории я могу показать ему что-нибудь другое: например, фехтование. Только надо купить рапиры, маски и перчатки.

   – А дорого всё это обойдётся?

   – Меньше двухсот ливров за всё не возьмут; надо купить настоящие солингенские[63]63
  Солинген – город, известный изделиями лучших клинков в Германии.


[Закрыть] рапиры; но для вас, извольте, я, по случаю, куплю за сто пятьдесят ливров... не жалейте полутораста ливров, сударыня, зато ваш племянник, смею ручаться, будет через год фехтовать лучше всех в Париже.

   – Дорогонько, – сказала Серафима Ивановна, – но нечего делать. Вот вам шесть луидоров, завтра в одиннадцать часов буду ожидать вас на первый урок...

К вечеру явился и с большой грацией представился Даниель, молодой человек лет двадцати семи, тоже сразу понравившийся Серафиме Ивановне.

Он запросил по два ливра в час с тем, чтобы, во-первых, учить не меньше трёх часов в день, а во-вторых, чтобы Серафима Ивановна купила у него руководство к истории, стоящее двенадцать ливров.

   – На три часа в день я согласна, – отвечала Серафима Ивановна, – только я дам вам за них не шесть, а три ливра, этого довольно для такого молодого человека, как вы. А насчёт руководства, то вы запросили за него слишком дорого, я и то полтораста ливров на рапиры дала, уступите хоть что-нибудь.

   – Вы этого знаменитого руководства ни в одной книжной лавке дешевле чем за пятнадцать ливров не достанете, сударыня, и если я прошу с вас только двенадцать, то это единственно оттого, что мой дядя дал мне сто экземпляров на комиссию. Угодно вам взять их все? Я вам, пожалуй, сделаю уступку в пятнадцать процентов.

   – Куда ж мне сто экземпляров? – спросила Серафима Ивановна.

   – Вы можете повезти их в Московию и сбыть там с большой выгодой; там их у вас с руками оторвут, это руководство не что иное, как введение к иностранной истории, которую собирается написать мой знаменитый дядя.

«А что, в самом деле, – подумала Серафима Ивановна, – мысль хорошая: пятнадцать процентов не безделица, ведь это, значит, мне экземпляр с небольшим по десяти ливров обойдётся, а я могу по пяти рублей...»

   – Извольте, – сказала она вслух, – приносите мне ваши сто экземпляров, вот вам десять луидоров задатка, завтра получите остальные тридцать... Только за уроки-то, пожалуйста, уступите: назначим по четыре ливра в день.

Не ожидавший такого скорого и такого выгодного сбыта своему товару, Даниель, уложив в карман задаток, согласился на четыре ливра в день, хотя прибавил, чтоб не выказать своей радости, ни с кого в мире он никогда так дёшево не брал.

С своей стороны Серафима Ивановна была тоже очень рада своему приобретению и попросила Даниеля, если у него есть лишнее время, немножко побеседовать и, кстати, отужинать с ней.

За ужином, за которым русское хлебосольство не поскупилось на лишний стакан вина, Даниель сделался очень разговорчив.

   – Скажите мне, пожалуйста, сударыня, – спросил он, – все ли знатные дамы в России так прекрасны, так образованны и так любезны, как вы?

Серафима Ивановна не вдруг спохватилась, что отвечать на такой неожиданный комплимент.

   – Да, – сказала она, – у нас воспитанием не пренебрегают, а всё-таки же здесь люди несравненно воспитаннее, чем в России. Уж я не говорю о вас, а вот давеча был у меня Гаспар, тоже очень приятный человек... разумеется, не то, что вы...

Даниель запил комплимент стаканом бургонского, учтиво поклонился своей собеседнице и примолвил:

Ваше здоровье, сударыня.

   – Благодарю... а знакомы вы с этим Гаспаром?

   – Не имею удовольствия, сударыня... – Кто он такой?

Язык Даниеля начинал заметно тяжелеть.

   – Он, – отвечала Серафима Ивановна, – очень учёный человек: знает и мореплавание, и фехтование, и теологию; хотите я вас познакомлю с ним? Приходите завтра часу в двенадцатом, он будет здесь.

   – Утром или ночью? – спросил Даниель.

   – Разумеется, утром, кто ж по ночам фехтует?

   – С удовольствием приду... приду фехтовать, когда вам только будет угодно...

   – Что мне странно, – продолжала Серафима Ивановна, – что здешние учителя вовсе не похожи на учителей. Гаспар, например, больше похож на кавалерийского полковника, чем на педагога, а вы настоящий маркиз.

Даниель ещё раз поклонился и выпил оставшуюся в бутылке четверть стакана.

   – Аниська, а Аниська! – закричала Серафима Ивановна. – Спроси-ка у хозяина ещё бутылку ришбура. Иль не видишь, что бутылка пустая?.. Ну, поворачивайся у меня! Туда же! Еле двигается, точно кикимора какая!..

   – Какой ваш язык гармонический! – сказал Даниель. – Это ваша камеристка?.. Право, прекрасная девка! Вы говорите по-французски, барышня?

   – Начинаю, – отвечала Анисья.

   – Полноте, – прервала Серафима Ивановна, – какие вы, право, французы, даже с горничными готовы любезничать и всякую дрянь называть мадемуазель. Ну где виданы учителя с такими учтивыми, изящными манерами? Я говорю, маркиз...

   – Хотите ли, я вам признаюсь откровенно, сударыня? – сказал Даниель, прихлёбывая из вновь наполненного Анисьей стакана. – Ведь я рождён вовсе не для того, чтобы быть учителем, и кабы дядя не навязал... то есть не поручил мне своих книг, то мне бы и в голову не пришло публиковать, что преподаю историю... Сколько раз принимался я читать дядино руководство; никак дочитать не могу, тоска смертная!.. Я, собственно, рождён артистом; был первым сюже́ балета в здешней академии музыки; в детстве имел честь танцевать с королём[64]64
  Людовик XIV танцевал в балете до тридцатилетнего возраста и бывал очень доволен, когда публика ему аплодировала.


[Закрыть]; но недавно со мной случилось большое несчастие: режиссёр труппы приволокнулся за женщиной, которая мне очень нравилась...

   – Зачем мне знать всё это! – спросила Серафима Ивановна испуганным голосом.

   – Ничего, не беспокойтесь, сударыня... К слову пришлось. Эта Клара прехорошенькая, разумеется, не такая хорошенькая, как вы... Вы можете быть уверены, сударыня, что я никогда не забуду приличия и уважения, которыми я обязан такой прекрасной даме, как вы... А что Клара тоже не дурна собой, так это правда... Да что в ней! Мне бы уступить её режиссёру. Ан нет! В амбицию вломился! Ревновать начал!..

   – О! – воскликнула Серафима Ивановна.

   – Ревновать начал, – продолжал Даниель, не слушая её. – Ну и выжил меня режиссёр, и я же в дураках! Теперь, чёрт возьми, и возись с этим дурацким руководством! Впрочем, сударыня, вы, пожалуйста, не подумайте, что я когда-нибудь смел позабыть должное к вам уважение. Я хотел только сообщить вам моё горе: вы мне очень симпатичны.

«Жаль, что он такой пьяница! – подумала Серафима Ивановна. – Впрочем, все французы любят выпить, а этот когда и выпьет, то очень мил. Не то что наши, русские: как назюзюкаются, так и завалятся спать...»

   – Послушайте, пожалуйста, не говорите мне больше ни о Кларе, ни о режиссёре. А что вы были солистом в балете, то я этому очень рада. Это гораздо лучше, чем быть учителем истории. Учителя истории везде найдёшь: да вот хоть тот же Гаспар – поучит... а балетмейстеры, танцевавшие с Людовиком XIV, редки. Не возьмётесь ли вы вместо истории учить моего племянника танцевать? Кстати, и меня поучите менуэту.

   – Такой восхитительной особе, как вы, ни в чём не может быть отказа, сударыня. Прикажете сейчас же начать менуэт? Позвольте, я только допью вот этот стакан – и к вашим услугам.

   – Нет, уж лучше мы завтра поучимся, а теперь поздно; спать пора...

Допив бутылку, Даниель встал со стула и поклонился, хотя и покачиваясь немножко, однако всё-таки очень грациозно.

   – Итак, до завтра прелестная дама, – сказал он, – завтра прилечу к вам на крыльях Купидона и захвачу с собой руководство. Ещё раз поздравляю вас с полезным и выгодным приобретением...

   – Ну что, Миша? – спросила Серафима Ивановна у племянника по уходе балетмейстера. – Как ты находишь Даниеля?

   – Он, кажется, очень любезный и очень приятный человек, – отвечал Миша.

   – То-то, Миша, видишь, как я о тебе забочусь. Только вчера приехали, а нынче я уж приискала для тебя двух учителей. Да ещё каких!.. Однако в самом деле пора спать: одиннадцатый час; завтра нам надо пораньше съездить к банкиру. С этими рапирами да книгами все деньги вышли.

Банкир сообщил Серафиме Ивановне, что при дворе и в министерствах только и речи что о важном государственном перевороте, происшедшем в Московии, что первый министр отрешён от должности, царевна удалилась в монастырь...

Серафима Ивановна этим вестям не поверила, да и ему верить не советовала.

   – Я получила вчера письмо от своего доктора, из деревни, – сказала она, – он об этом ни слова не пишет, а он, верно, знал бы, всего в полутораста вёрстах от Москвы живёт. Поверьте, господин банкир, что всё это пустые выдумки и что вы ничем не рискуете, если выдадите мне сто луидоров по аккредитиву князя.

   – Да, если прикажете, я вам не только сто, а тысячу выдам, – отвечал банкир, – отрешён ли князь или занимает прежнее своё место, аккредитив его от этого не лучше и не хуже и для меня не менее обязателен.

   – Это с вашей стороны чрезвычайно деликатно, господин банкир. Так, чтоб часто не беспокоить вас, – позвольте мне получить теперь двести луидоров.

   – Извольте.

«Ну вот и выходит, что все его новости сущий вздор и что он сам им не верит, – подумала Серафима Ивановна. – Какой банкир выдал бы двести луидоров и предложил бы тысячу по простому письму отрешённого министра?»

Серафима Ивановна не знала, что политические перевороты не могли иметь никакого влияния на аккредитив князя Василия Васильевича, так как этот аккредитив был с избытком обеспечен капиталами, положенными в контору банкира и его корреспондентов.

   – Ещё, господин банкир, – сказала она, получив четыре свёртка луидоров, – я желала бы посоветоваться с вами об одном очень важном деле: двух учителей я для моего племянника уже наняла и желала бы нанять ещё двух или трёх. Там... из физики, из астрелябии и... как, бишь, её?

   – Сколько я знаю, – отвечал банкир, – князю угодно чтоб его внук был помещён в Сорбонну...

   – Правда, но он ещё не достаточно подготовлен для Сорбонны, боится экзамена.

   – Что ж, дело хорошее. Если желаете, то я попрошу заехать к вам своих профессоров, то есть тех, которые учат моего сына. Двое из них преподают в Сорбонне. А вы кого пригласили?

   – Гаспара и Даниеля.

   – О Гаспаре не слыхал... а Даниеля вы, конечно, пригласили для истории?

   – То есть... как бы вам сказать, господин банкир? И для истории, и для другого ещё. А позвольте спросить, может быть, ваши профессора большие знаменитости. Какая цена им?

   – Не дороже других, – отвечал банкир, – с меня они берут по три ливра в час, вероятно, и с вас тоже...

«Уступят, каналии, – подумала Серафима Ивановна, – а не то и Гаспар поучит; те с меня тоже по три ливра запрашивали, да я не банкир, чтоб платить такие деньги...»

Когда Серафима Ивановна и Миша возвратились домой, Гаспар уже был там и в ожидании их топал и ударял в печку, громко пристукивая ногой и ловко всякий раз попадая в кружочек, начерченный им угольком на печке.

Серафима Ивановна начала с того, что обезоружила Гаспара и освидетельствовала принесённый им товар. Осмотрев рапиры, которые обе стоили пять ливров, она хотя и не знала этого, однако осталась ими не совсем довольна.

   – Отчего они такие заржавленные? – спросила она.

   – Новые рапиры всегда с ржавчиной, – отвечал Гаспар, – а вот они оботрутся немножко и будут как серебряные.

   – Ну а отчего одна только маска и одна перчатка?

   – Покуда больше не нужно. Я могу фехтовать без маски и без перчатки. Если увижу, что молодой человек направил удар в лицо или в руку, то я всегда успею отразить его удар. Молодой человек, – обратился он к Мише, – становитесь. Защищайтесь.

Начались притоптывания носками и каблуками, стук клинков, крики. Меньше чем через десять минут Миша выбился из сил и собирался уже положить оружие, как оно вылетело у него из руки и разбилось на три куска.

   – Вот видите, сударыня, что это настоящая солингенская сталь, – сказал Гаспар с непоколебимым хладнокровием, – железо гнётся, а это изломалось.

   – Как же вы будете фехтовать теперь? – спросила Серафима Ивановна.

   – Ничего, я могу нынче и изломанной рапирой пофехтовать, а ужо я променяю её на новую, всего какие-нибудь два луидора придачи возьмут...

   – Да так с вами не напасёшься луидоров, господин Гаспар. Я думала, что, истратив полтораста ливров...

   – Извольте, сударыня, – с достоинством возразил Гаспар, – если вы даже из-за таких пустяков торгуетесь, то я готов принять... половину убытка на свой счёт.

   – Это другое дело... да и то дорого: ведь так у нас на одни рапиры по семисот ливров в месяц выйдет.

   – Зато как будет фехтовать ваш племянник! Вы это ни за что считаете, сударыня? У него громадные способности: это видно из того, как он выпадает и как парирует. Через неделю мы с ним начнём.

   – Всё это прекрасно. Только, пожалуйста, если рапиры опять будут ломаться, то вы приносите новые за свой счёт.

   – И на это согласен, сударыня. Я сделаю контракт с магазином, который будет отсылать эту бесподобную сталь в Солинген, там её будут спаивать и присылать обратно в магазин. Известно, что спаянные клинки гораздо прочнее новых. Спайка, извольте, на мой счёт, а с вас магазин возьмёт только за пересылку.

   – Ну, пересылка – куда не шла!.. А пофехтуйте-ка, Гаспар, одной рукояткой: я посмотрю. Ты не очень устал, Миша?

   – Я отдохнул, тётя, – отвечал Миша, надевая маску и перчатку.

   – Отлично! Молодец! Отдохните немножко, – неистово кричал Гаспар, забыв, что находившийся в его руке обломок не мог достать до груди его противника, не подвергая его собственного лица опасности...

Дверь отворилась настежь, и в неё вошли, один за другим, два дюжих комиссионера, неся на плечах по огромной кипе книг. Вслед за ними вошёл в комнату Дэниель.

   – Поспешил я явиться на ваш любезный зов, – сказал он, низко, классически, поклонившись три раза, – поспешил и доставил вам вашу вчерашнюю покупку. Извольте получить её... Прикажете пересчитать экземпляры? Помогите мне проверить их, мадемуазель, – прибавил Даниель, обратившись к стоящей у дверей Анисьи.

   – Нет, не надо проверять, – сказала Серафима Ивановна, – я вам так верю. Я вам, не правда ли, должна тридцать луидоров? Вот они.

   – Точно так, а комиссионерам я сам заплачу; я слишком вежлив, чтоб вводить вас в лишние издержки.

   – Прошу познакомиться с Гаспаром, о котором я вам вчера говорила, – сказала Серафима Ивановна, показывая Даниелю на фехтмейстера.

   – Очень рад. Что это у вас, рапира сломалась?

   – Да, мой молодой антагонист, он будет большой силы. А вы умеете фехтовать?

   – Как не уметь? Я мастер этого дела, попробуем, если мадам позволит.

   – Я бы с удовольствием посмотрела на таких мастеров, да теперь одной рапиры нет; а вот, Даниель, приходите завтра в это же время, Гаспар принесёт новую рапиру, и вы пофехтуете. Что вы так пристально рассматриваете этот обломок?

   – Любуюсь, – отвечал Даниель, – отличная сталь! Я в этом деле большой знаток...

   – Ну оцените... Отгадайте, сколько заплатил Гаспар за две рапиры, за маску и за перчатку... Миша, покажи перчатку мсье Даниелю.

   – Да если их купить по случаю, – отвечал Даниель, – или в знакомом магазине, где профессорам, фехтования делается значительная уступка, то их можно получить довольно дёшево... ливров за двести или за двести пятьдесят, – прибавил он к великому удивлению Гаспара, стоявшего как на иголках.

   – Он дал всего полтораста ливров. Так это не дорого?

   – Это просто даром; я сейчас готов дать семьдесят пять ливров за этот изломанный клинок, угодно вам?

   – Нет, Гаспар отошлёт его куда-то в починку...

Гаспар не долго оставался в долгу у Даниеля, он подошёл к кипам книг и, открыв один экземпляр:

   – Как! – с восторгом крикнул он. – Эта книга, так давно обещанная газетами и с таким нетерпением всеми ожидаемая, вышла наконец в свет! Скажите, ради Бога, где я могу достать её?

   – Да вот, – сказала Серафима Ивановна, – возьмите у меня; она в книжных лавках продаётся по пятнадцати ливров, и я охотно за ту же цену...

   – Мне ведь нужно не один экземпляр, а двадцать, тридцать... может быть, пятьдесят, все ученики мои, даже все знакомые, нарасхват будут брать их. И как дёшево! Всего пятнадцать ливров! Позвольте мне покуда получить хоть вот на эти сто двадцать ливров.

Гаспар вынул из кармана пять луидоров, в которых Серафима Ивановна могла бы узнать те, которые она дала ему накануне.

   – Извольте, – отвечала она, – это, значит, по пятнадцать ливров составит восемь экзепляров. Аниська, отсчитай и заверни восемь экземпляров.

Даниель поспешил на выручку своему импровизированному сообщнику:

   – Что вы делаете, сударыня, – сказал он Серафиме Ивановне, – я говорю вам, что в Московии вы получите за эти книги вдвое; видите, в каком они ходу.

   – Что же это, Даниель, – с упрёком сказал гасконец. – Что же, вы не хотите и мне дать попользоваться? Нет, уж вы, пожалуйста, не отговаривайте мадам Квашнину... Потрудитесь завернуть.

Анисья начала завёртывать отсчитанные ею экземпляры.

   – Впрочем, – сказал Гаспар, укладывая луидоры в один карман и доставая из другого карандаш и клочок бумаги, – впрочем, неделикатно было бы с моей стороны злоупотреблять добротой мадам Квашниной и лишать её такой верной и такой значительной выгоды. Лучше, Даниель, потрудитесь дать мне адрес главного склада этого несравненного произведения. Сейчас же бегу покупать его, – прибавил Гаспар, записав адрес и захватив обломки рапиры. – Сейчас же бегу, а то, пожалуй, всё раскупят... Только, пожалуйста, мадам, если на складе всё раскупили, то не откажите мне в двадцати экземплярах, хоть за двойную цену... Итак, завтра принесу новую рапиру, и мы пофехтуем...

   – Мадемуазель Анисья, – сказал Даниель по уходе Гаспара, – когда вы кланяетесь, то надо не просто нагибать голову, надо сделать реверанс. Извините, что я делаю вам замечание; как поклонник граций и профессор любимого искусства Аполлона и Муз, я не могу равнодушно видеть, когда молоденькая, хорошенькая и стройная девица кланяется, как какая-нибудь старая фламандка... Извольте делать реверанс. Смотрите на меня. Извольте наклонить голову немножко набок; вот так. Смотрите на меня, непринуждённо и грациозно...

   – Ну, Фефела, – сказала Серафима Ивановна Анисье, – пошла на кухню, открой душник, мочи нет, как салом да дымом несёт!.. Да скажи кухарке, что через два часа мы будем обедать и что Даниель обедает с нами... А вы, я вижу, неисправимы, – обратилась она к нему, – ну к чему этой дуре учиться реверансам? Лучше начните урок танцевания с моим племянником.

Начались возгласы: «Выворачивайте больше ноги», «Третья позиция», «Вот как»...

Танцы надоели Мише ещё скорее и ещё больше, чем фехтование; там, по крайней мере, его занимало, как ловко Гаспар отмахивался одним эфесом от ударов длинной рапиры, которой ему, Мише, очень хотелось сбить завитой и напудренный парик с головы своего учителя; там у Миши была цель; а от батманов и глиссад он ничего, кроме скуки и усталости, не ожидал. К тому же однажды правая нога его как-то неловко подвернулась под левую. Он споткнулся и чуть было не упал.

   – Отдохните, молодой человек, – сказал Даниель, – как видно, однако, что вы не имеете ни малейшей привычки танцевать, что никогда не учились даже... Я никак не думал, чтобы Московия так отстала от общеевропейского образования, судя по вашей восхитительной тётушке, я полагал, что образование в Московии...

   – Какое у нас там образование! – сказала Серафима Ивановна. – Медведь на медведе, даже цигарок не курят и, кроме трепака, никакого танца знать не хотят.

   – Покуда ваш племянник будет отдыхать, не угодно ли вам попробовать менуэт?

   – Давайте.

Хотя и без музыки (если не считать музыкой пения Даниеля), урок менуэта шёл как нельзя успешнее, по уверению учителя, при каждом па и при каждом реверансе повторявшего нараспев, что у него никогда ещё не было ученицы с такими гениальными способностями.

Вам бы представиться ко двору, и король... непременно начал бы опять танцевать, лишь бы только... протанцевать с такой восхитительной особой. Клянусь, при дворе ни одна дама не танцует так очаровательно, как вы.

Миша сначала с большим любопытством, а потом с большой скукой смотрел на этот урок менуэта, продолжавшийся почти два часа, то есть вплоть до обеда.

«Всё же, – думал он, – лучше смотреть на эти реверансы, чем самому делать батманы».

За обедом Даниель был так же любезен, как накануне: пил после всякого блюда за здоровье своей милой и хлебосольной хозяйки, подливал вина и ей, и Мише, уверяя их, что при дворе все дамы, все фрейлины и все дети пьют ришбур стаканами. После обеда, проглотив кофе и запив его большой рюмкой ангулемской водки (нынешнего коньяка), он хотел было показать своей ученице ещё одну фигуру из менуэта, но раздумал и ушёл, обещая ей непременно явиться на другой день, хотя, прибавил он, небезопасно для его сердца танцевать слишком часто с такой очаровательной ученицей.

Чем больше продолжались уроки танцев и фехтования, тем меньше нравились они Мише, но зато тем больше втягивалась в них Серафима Ивановна. Чтобы наконец избавиться от них, Миша прибегнул к хитрости, которая и удалась ему как нельзя лучше: на одном приёме он так ловко споткнулся, что вскрикнул от боли, тут же захромал и попросил у тётки позволения отложить урок до другого дня. На другой день Миша объявил, что опухоль в щиколотке прибавилась, и лечившая его Анисья подтвердила это. Серафима Ивановна осмотрела вывихнутую щиколотку и нашла, что действительно опухоль прибавилась. Миша прохромал две недели с лишком, но тем не менее уроки продолжались всякий день; оба учителя решили, что наглядное учение тоже может принести пользу.

Мастерские и спорные удары фехтовальщиков подвергались суду Серафимы Ивановны, которая, любуясь обоими, долго не могла решить, который из них фехтовал лучше. Гаспар был физически сильнее Даниеля и имел большую, чем он, привычку к рапире; зато Даниель был ловчее, проворнее, увёртливее Гаспара; был, имел, как говорят французы, ноги неутомимые, иногда в то самое мгновение, как, казалось бы, рапира Гаспара должна неминуемо ударить в середину груди его противника, танцмейстер сделает прыжок в сторону, и рапира во всю свою длину вытянется в пустое пространство.

Серафима Ивановна всегда с удовольствием присутствовала при этих упражнениях и при всяком удачном ударе рапиры поощряла победителя громкими рукоплесканиями.

Но скоро поощрения эти показались недостаточными фехтующим.

   – Мы почти одинаковой силы, – сказал Гаспар Дэниелю, – и не разорим друг друга, если заинтересуем нашу игру. Положим по луидору на удар.

   – Извольте.

В продолжение получасового фехтования Даниель тронул Гаспара пять раз, а сам был тронут только два.

   – Видно, на доку наткнулся я, – сказал Гаспар недовольным тоном, отдавая победителю три луидора, – вы скрываете ваше искусство, да вы и не по правилам фехтуете, если правду сказать: в фехтовальной зале вам бы не позволили делать такие антраша, ведь это не балет какой-нибудь...

В следующий раз посчастливилось Гаспару: он выиграл с танцмейстера пять луидоров один за другим. Даниель отдал их без малейшего ропота, как следует такому благородному игроку, как он. Серафима Ивановна открыто симпатизировала ему и была очень недовольна превосходством Гаспара.

   – Я нынче не в ударе, – сказал ей Даниель, томно на неё глядя, – я очень устал; всю ночь грезил о недосягаемом блаженстве. Но, впрочем, мы попробуем ещё один выпад. А вы, дамы, подержите за меня что-нибудь на счастие.

   – Угодно тоже по луидору на удар? – спросил Гаспар.

   – Хорошо, только фехтуйте осторожнее, Даниель. Вы слишком горячо атакуете и пренебрегаете часто защитой.

Счастие опять переменилось, Даниель меньше чем в четверть часа отыграл свои пять луидоров и выиграл, кроме того, ещё три. Серафима Ивановна выиграла, следовательно, восемь и, получая их, хотела дать половину выигрыша Даниелю.

   – За кого вы меня принимаете, сударыня? – гордо сказал Даниель. – Я ваш рыцарь. Сражаясь за вас, я непобедим. За что ж вы меня оскорбляете?! Нет! Не такой монетой желал бы я, чтобы вы расплатились со мной.

Уж не в первый раз намекал Даниель Серафиме Ивановне об этой монете; он намекал о ней и глазами, и словами, и даже жестами во время уроков танцевания: то он пожмёт ручку своей ученице, то поправит ей ножку, недостаточно вывернувшуюся в третью позицию, то подержит за талию во время неправильно делаемого реверанса. Миша смотрел на эти проделки как на необходимые принадлежности менуэта и в частых беседах своих с Анисьей не мог нахвалиться честности Даниеля, который за такую ничтожную плату (по два ливра в день) так добросовестно занимается со своей ученицей иногда по три, а иногда и по четыре часа сряду. Анисья догадывалась о причине этой добросовестности, но не считала нужным разочаровывать своего милого принца. Заметив, что после первых трёх-четырёх уроков менуэта Серафима Ивановна начала давать ей разные поручения, совершенно ненужные, но требующие много времени, Анисья, как только являлся Даниель, уходила к хозяйке дома, с кото-, рой подружилась с первых дней приезда. Умственные способности Анисьи, всегда восприимчивые, ещё больше развились от путешествия, от бесед с Чальдини, от уроков с Мишей и от посещений хозяев и их соседей. К немалому удивлению и тех и других, по-французски Анисья говорила почти так же бегло, как они сами, а читала беглее и писала несравненно правильнее, чем они. Пять или шесть романов, составлявшие всю библиотеку хозяина дома, да бальзаковские диссертации о литературе и о государе читала и перечитывала она с большим удовольствием. Миша и не подозревал таких успехов в своей бывшей ученице. Законодательство Франции, очень её интересовавшее, она изучала настолько, чтобы знать, что впредь, лично за себя, ей нечего бояться вспышек своей причудливой помещицы; она это уже и прежде знала от Чальдини, и если к Серафиме Ивановне она ещё продолжала сохранять прежние подобострастно-угодливые отношения, то это ради своей бедной, чахоточной Анюты, живущей хотя и в тридесятом царстве, но всё-таки же находящейся в прямой и непреодолимой зависимости от государыни боярышни...