Текст книги "Поиск-90: Приключения. Фантастика"
Автор книги: Сергей Щеглов
Соавторы: Андрей Мешавкин,Леонид Бекетов,Евгений Филенко,Юрий Уральский,Юрий Попов,Владимир Киршин,Лев Докторов,Евгений Тамарченко
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
В. Киршин
НАСЧЕТ СМЕРТИ И ЧТО ТАМ ДАЛЬШЕ
Повесть
О том, что будут сложности нетехнического характера, он прекрасно знал и готовился к ним заранее. Но то ли слишком долго готовился, и они сгустились от избытка внимания, то ли они и сами по себе обладали какими-то зловещими свойствами – только однажды многочисленные сложности эти уплотнились до полной непроницаемости. Конечно, лучше было бы с самого начала пригнуться, зарыться в бюллетени Эксперимента и не отвлекаться на всякие там посторонние вопросы. Но как назовешь посторонним то, что идет изнутри? Ничего непонятно. Выходя из столовой, Август Рубин забыл отворить дверь и с громом ударился в нее всем телом. Сын за столом злорадно захихикал. Август Рубин поглядел на дверь со страхом, потом не без труда отыскал на ней ручку, долго разбирался, толкать или тянуть ее на себя, – наконец вышел. Пора было брать тайм-аут.
Уже в магнитке он почувствовал себя лучше. Слева его подпирал плечом восхитительно незнакомый сосед, справа за окошком несся восхитительно неразборчивый пейзаж. Скорость. Из вагона он вышел динамической походкой делового человека, успешно функционирующего в штатном режиме. Но это по инерции, это ненадолго. Сзади вдоль монорельса летят отставшие вопросы, они, догнав, запросто снесут ему голову с плеч – надо опять куда-нибудь рвануть. Или прикинуться растением.
Дендрарий в южной его части пересекала извилистая асфальтированная дорожка, она безмятежно плутала по пригоркам, усыпанным хвоей и шишками реликтовых сосен, по дорожке навстречу Августу Рубину вереницей шли люди. Сходить с асфальта было строжайше запрещено, а сойти хотелось: люди брели, покачиваясь и натыкаясь друг на друга, словно в нокдауне, и разминуться с ними было сложно. Они потрясенно озирались вокруг, вглядывались в небо, в кроны сосен, потом, будто для опоры, утыкались взглядом в землю, застывали по очереди над раздавленным велосипедом лягушонком. Они сильно мешали друг другу и стеснялись этого, глаза их были круглы и глупы, – Август Рубин поклялся, что духу его на сеансе «Гибели Вселенной» не будет.
И название-то ведь какое пошлое. Ну при чем тут «гибель» – всем же ясно, что речь идет об Огненной трансмутации Вселенной. Ребенок развивается, чтобы когда-нибудь умереть, разум человечества – чтобы сжечь самого себя для новых форм, но ведь это – не гибель…
Август Рубин разволновался. Сердито огибая расходящихся после сеанса зрителей, он дошел до скамейки, сел. Длиннющая скамья была свободна: ни одному из узревших «Гибель» не пришла в голову идея сесть и отдышаться на воздухе – им непременно надо было куда-то идти. Интересно все же, что им там такое показали?.. Когда они все миновали, скамейка стала понемногу заполняться – уже нормальными людьми. Но их Август Рубин уже не видел.
На груди на лавсановом гайтане висел плоский переговорник и жег кожу ожидаемым сообщением. Август Рубин первым делом сдернул его и сунул в карман. Прикрыв глаза, сделал несколько дыхательных упражнений и расстегнул манжеты. Обнажив левую руку, он отыскал на ней точку «льянь-ду» и прижал ее мизинцем, а указательный палец установил на два цуня выше по линии «фао». Опустил глаза на носок своей сандалии и так замер.
Мушка-дрозофила вертелась перед его лицом, зависала полюбоваться своим отражением в неподвижном зрачке; комары садились на него просто передохнуть, как на дерево… Текла река Времени…
Жаждущий гармонии да будет последователен: Августу Рубину, если уж на то пошло, следовало закинуть свой переговорник подальше в кусты. Но он не сделал этого – значит, не очень жаждал. В кармане дилинькнуло, и далекий мальчишеский голос запищал: «Августа Рубина – Ростик Рубин! Августа Рубина – Ростик Рубин! Алё!..»
Дрозофила в испуге шарахнулась в сторону, комар удивился и всадил в потеплевшую щеку свое жало. Август Рубин вздохнул, поглядел туманно направо и налево на соседей по скамейке и снял «козу» с оголенного предплечья. Полез в карман, выудил оттуда свою электронную ладанку и, убавив громкость, приложил к уху:
– Ну? Чего орешь?
– Басом, беда! Дом сгорел! – ликовал в ухе сын.
– А ремень – цел? – штатно среагировал отец.
– Ремень первым загорелся, басом!
– Ну ладно, короче, что там? – нахмурился Август Рубин.
– Да это… Шефу твоему опять худо. Велел позвать… Что молчишь? Алё!
– Ладно, еду.
Август Рубин тяжело, с треском обрывая корни, поднялся со скамейки, ступил шаг, другой… Ничего, нормально. За работу. За работу, и никаких вопросов.
Они восемь лет прожили вместе, Доктор и ассистент. После того как Доктор отказался от всего, кроме своих идей, он жил и работал в доме своего ассистента – Августа Рубина. В этом не было ничего особенного, точнее, на обсуждение возможных особенностей у них просто не было времени.
Восемь лет назад их тему закрыли. Решили: негуманно. Как будто замораживать астронавтов – гуманнее. Доктор тогда хлопнул дверью и все разработки и ассистента Августа Рубина, влюбленного в него еще с колледжа, забрал с собой. Куда? К нему же, к ассистенту, благо условия позволяли. Не отвлекаясь на церемонии, Доктор поселился у Августа Рубина и с ходу углубился в работу; он торопился. Восхищенный самообладанием и независимостью учителя, а также обрадованный неожиданно укоротившимися их отношениями, Август Рубин бросился ему помогать с удвоенной энергией. Некоторое время за ними еще наблюдали, подсылали шпионов, но потом решили, что у них у одних ничего не выйдет, и махнули рукой. А у них вышло. Машина в точности копировала структуру мышления подопытных приматов, их характер, наклонности, реакции – все воспринималось ею, сохранялось и со временем находило свое развитие. Успех был несомненным, но публиковать материалы испытаний «мыслящей среды» Доктор строго-настрого запретил. На старости лет он возмечтал о личном бессмертии. Это было бы трогательно, если бы не оказалось так жутко. Отбросив остатки приличий, не скрывая больше ни от кого своего страха, панического ужаса перед небытием, Доктор из последних сил рвался к цели, загоняя при этом ассистента и всю его семью до изнеможения. Жена Августа Рубина не выдержала и в разгар Эксперимента сбежала куда-то в горы, но сам он не протестовал, напротив. Он горячо сочувствовал учителю. Истекал срок жизни, все, и вдруг – надежда. Не продлиться, нет. Хотя бы просто оставить слепок своей личности – на память. Так думал Август Рубин, но Доктор был категоричнее. Он добывал бессмертие. Он не терпел мелкого счета и всегда скандалил с судьбой, а тут спор зашел уже о самом главном. Неужто кто-то думает, что теперь он отступится?! Да и вообще, с какой стати, ведь любая степень успеха Эксперимента – чистый выигрыш. И никакого проигрыша: хуже смерти все равно ничего не будет. Они работали вдвоем до упаду.
Они работали вдвоем, плечом к плечу. Август Рубин был поглощен, нет, он был активно растворен в учителе, он досадовал на свой организм, требовавший сна и пищи, глотал таблетки, кололся иглами, – он любил учителя – непостижимого Доктора, кипевшего агрессивной смесью беспримерной дерзости титана и судорожного страха ребенка; отчаянный финишный напор, темп, открывшаяся вдруг необычайно пронзительная ясность ума… Последняя вспышка. Что ж. Такого фейерверка в жизни Августа Рубина не будет больше никогда. Куда-то делась жена… Ладно, это потом. Впереди была их вершина.
Апогей жизни. Он настал для Доктора неожиданно. Ассистент Август Рубин отряхнул кушетку рукой и произнес, сияя, историческую фразу: «Ложитесь, учитель, это надолго». Доктор заморгал, взволнованно заозирался. Как-то внезапно прервался бег, суматоха будней прошумела и замерла. Вся его жизнь оказалась подготовкой к этой минуте, разбегом, теперь что – ручку на себя? Он неловко, посмеиваясь, взгромоздился на кушетку, накрылся колпаком-индуктором. Задумался. Заговорил о чем-то с ассистентом. Замолчал. Ему показалось, что чем интенсивнее он будет вспоминать свою жизнь, тем точнее Машина запечатлеет его личность в своей памяти. Хотя, конечно, это было не так, уж он-то это знал. Достаточно было просто пожить под колпаком Машины в течение пяти-семи циклов опроса датчиков, ну, десяти – для утверждения тенденции развития образа мыслей. Однако «пожить» можно по-разному… И Доктор, как школьница фотографу, усердно позировал Машине, демонстрируя в воображаемых диалогах с пигмеями-оппонентами все величие своего интеллекта, огромный опыт в сочетании с юношеской остротой восприятия, тончайшую игру ума и широту взглядов, память, точность формулировок. Да, и эмоции, эмоции! Юмор, увлечения молодости, страдания – и заблуждения не забыть, о, какие это были красивые, ядреные заблуждения! Здорово все же он пожил. Никакая Машина ни за что не вместит в себя всю его жизнь, лопнет скорее. Ну и пусть. Он благодарен ей уже за эти минуты воспарения над собой, над прожитыми днями. Не умеют люди умирать. А что, пожалуй, стоило бы поставить в изголовье каждого отходящего некий всепонимающий шкаф. Чтоб не как собака на дороге, а как владыка отходил. Владыка себя. Гуманная мысль – туд-да же ее, в копилку!
Машина исправно делала снимок за снимком, бесстрастно фиксируя все и это сугубо человеческое желание «выглядеть» – тоже.
Август Рубин открыто любовался учителем.
Ростик Рубин хрустел печеньем и подтрунивал над всеми троими.
С кушетки Доктор больше не поднялся. Знаменательное «это надолго» оказалось – навсегда. Сначала он не давал снять с себя индуктор, до полуночи бредил, потом впал в глубокую апатию, уснул. Наутро у него обострилась язва, гипертония, зверски зачесалась спина под лопаткой, а этот болван ассистент все никак не мог отыскать, где же чешется, и всю спину искорябал своими погаными ногтями.
А тут еще склероз головных сосудов, обмороки один за другим. Август Рубин понуро уступил мольбам Доктора – привел бабку-знахарку, она жгла ему «дурной волос» лучиной и шептала тарабарщину. Больной уверял, что стало лучше.
И впрямь, обмороки прекратились. Доктор стих и превратился из Зевса в маленького желтенького старичка. Это было жалобное зрелище. Август Рубин поднял учителя на руки и перенес наверх.
Он видел умирающего впервые. Пока Доктор был в сознании, Августа Рубина томила жалость вперемешку со стыдом, его прямо мутило от стыда и презрения к себе, такому нахально здоровому и полному надежды на будущее, к своему лживому голосу, неискренним усердным слезам – все это было фальшиво и гнусно в сравнении с абсолютной подлинностью смерти.
Август Рубин уныло повторял про себя заготовленные оправдания – мол, фаза Эксперимента, надо потерпеть, а можно даже и уйти: Доктор уже не здесь… Но Доктор был здесь, он был жалок, растерян, он уже не верил в их Эксперимент, это было странно, но он не верил в дело всей своей жизни, в его результат, он не верил настолько, что забыл о нем напрочь, и только прощался, прощался… Август Рубин заговорил было с бодрым видом о предстоящей их встрече, о дальнейшей работе, но старец его не понял. Он умирал всерьез. Август Рубин вздрогнул и тоже усомнился во всей этой затее. И пожалел себя, своего пустого труда, многолетнего, всплакнул – и только тогда сумел ненамного приблизиться к старцу.
Потом тот потерял сознание, задергался страшно и с неожиданной силой – упал на пол. Август Рубин в ужасе бросился на помощь – поднять, водрузить на ложе, вернуть достоинство умирания – но ничего не смог. Опустил руки и, опасливо озираясь на дверь, стоял взъерошенно над бьющимся в потоках выделений телом.
Агония была долгой. Август Рубин устал, отупел, искусал кулак. Он хотел было уйти к Машине, но не разрешил себе, чтобы не сойти с ума. Два Доктора сразу – это много. Пусть лучше будет все по порядку.
И в конце концов наступила тишина и неподвижность. Жизнь покинула всю комнату, не только тело – все предметы вокруг омертвели разом. Еще минуту назад необходимые и живые, они теперь утратили всякий смысл и присутствовали здесь беспричинно и нелепо. В этой комнате не стало жизни. Оказалось, она здесь была, жизнь, она незримо заполняла пространство – и вдруг схлынула. Август Рубин потушил табло настенных часов и крадучись вышел.
А потом – явились красивые молодые люди в черных сюртуках и белых перчатках и цилиндрах, откуда-то взялись родственники, прибыли (убедиться?) бывшие коллеги, еще кто-то, много. Цветы. Чужие запахи. Шелест. Тело забрали и где-то выставили для поклонения. Август Рубин слонялся по дому, отчаянно желая и страшась войти к Машине, а тут приехали за ним – уже на кремацию. Август Рубин встал столбом и тихонько завыл. Распорядители поняли это по-своему. Они обступили его с утешениями, мягко скрутили ему руки и повели туда, куда он не хотел, куда ему было не надо. Но это он осознал уже на обратном Пути. Он мчался домой в экстрамобиле, бросив всех, потом бежал бегом, долго отпирал дверь секретной комнаты…
Ровно гудели вентиляторы – Машина молчала. КПУ не зарегистрировало в отсутствие ассистента ни единого звука. Причем, судя по индикации, состояние «мыслящей среды» было в норме, принятая информация подтверждалась – а на выходе почему-то ноль… Ноль! И что теперь? Ну, вот если так все и будет – ноль? Год – ноль, два года – ноль, сто лет – ноль… Теперь ведь ее и не выключить, Машину, теперь она, как бы это сказать, – не пуста…
Август Рубин обошел кругом безмолвный шкаф, деликатно, едва ли не постучав, открыл дверцу. Потрогал пальцем бронированный блок с «мыслящей средой», связанный кабелями с многократно дублированной системой обеспечения, озабоченно вздохнул. Есть один способ узнать, что там и как. Он в перспективе Эксперимента, но можно попробовать и сейчас, минуя предыдущие стадии, – раз уж на выходе ноль. Это – снять информацию на себя, хотя бы ее часть, хотя бы одним глазком взглянуть – ощутить в себе Доктора…
Август Рубин захлопнул дверцу и взволнованно заходил по комнате.
Проникнуть в е г о мысли… Точнее, впустить их в себя… Только вот как сам Доктор отнесся бы к этому?.. Или уже можно сказать: «отнесется»? Есть у него будущее время, черт возьми, или нет?
Машина молчала.
Августа Рубина внезапно охватила страшная усталость. Он вдруг отчетливо понял, что давно уже сошел с ума, что нет никакого Доктора и не было никогда, а если и был – то тоже сумасшедший, недаром его отовсюду прогнали. Он и Августа Рубина заразил; кто сказал, что сумасшедшие не заразны? Двое сумасшедших в одном доме. Двое сумасшедших в одном доме склепали шкаф, а один из них – вот молодец! – взял да и помер. И вот другой его в этом шкафу – и-ищет…
Да выключить ее к черту, эту Машину, чтоб электричество зря не ела!
Август Рубин подскочил к рубильнику – задумчиво погладил его, поскреб ногтем, отошел. Посидел немного на кушетке, потом зевнул, встал. Проверил в сотый раз речевой интерфейс, вывернул усилитель на полную мощность и тогда улегся.
Спал он или не спал – непонятно. Все боялся, что некие родственники заявят права на память Машины и суд решит стереть информацию о Докторе как интимную, во избежание недоразумений, злоупотреблений, да и вообще, какие могут быть игрушки, когда человека уже нет в живых. Нет? Или все же есть? А что тогда по-вашему – человек?! А, ну да, да, это старая песня, без начала, без конца. Тогда с другого боку: моя Машина? Моя. Что хочу, то и делаю, и кончим об этом… Но лучше все-таки, если родственники не узнают. Они ведь уже простились, плакали… Доктор лежал в гробу такой желтый. И кожа на лбу натянута и блестит. Вскрывали, наверное, покопались – дикари… Это какая-то религия – покойник в гробу. Кланяются останкам, а дотронуться боятся. А уж ночью, да еще тет-а-тет – ну, тут охотников вообще не бывает. Вдова или там любовница – еще вчера с ним бок о бок спала – сегодня пятится. А что изменилось со вчерашнего дня? Остыл? Ах, душа улетела… А если она, к примеру, звериная была, душа-то! Нет, живого не боялась – мертвого боится.
Август Рубин покосился на тлеющие в темноте индикаторы Машины.
А еще бояться – что встанет… Странно все же: помирать не помирай, но уж коли помер – будь добр, не вставай. А почему, собственно?
Внезапно равномерное мерцание огней Машины нарушилось. Скачком переменились позиции светящихся точек, и в их новом свете вся комната преобразилась. Августу Рубину показалось, что в комнату кто-то вошел, стоит в дверях, и Машина салютует вошедшему. Ему надо было немедленно убедиться, что это не так, комната пуста, но сил повернуть голову не нашлось – страх, тот самый предмет его давешних рассуждений, только усиленный многократно, пещерный ужас – вбил его сознание куда-то в позвоночник и одним ударом лишил его сразу обеих главных возможностей – соображать и двигаться. Только глаза с безумной силой вылезали из орбит и выворачивались на сторону – увидеть, в честь кого же этот световой парад. Но он ничего не увидел. На всю комнату раздался всхлип, и до безумия знакомый голос Доктора прошептал неуверенно и с испугом:
– Август?..
Ростик Рубин ночевал в бельэтаже, в спальне матери, – так ему вздумалось сегодня. Он вообще был мальчик самостоятельный.
В эту ночь ему тоже не спалось. Но занимали его вопросы несколько иного характера. Например, такой: можно ли человека в самом деле сжечь? Или это еще одна взрослая игра – якобы сжигают, а на самом деле – в утиль его? На удобрения, – клей там, пуговицы, что еще… Ведь человек на девяносто процентов состоит из воды? Так, значит, он не горит, сверху только. Ведь это ж какую температуру надо, чтобы прежде его высушить!
Ростик Рубин решил посоветоваться с компьютером. Он выпрыгнул из материной постели и на цыпочках прокрался в свою комнату. Засветил экран и поведал в микрофон о своих проблемах. Компьютер по имени «Пижон Немыслимый» нисколько не смутился – как и положено преданному слуге – и попросил уточнить массу сжигаемого тела. «Ну, скажем, так… – закатил глаза Ростик Рубин, прикидывая комплекцию покойного Доктора, – шестьдесят кило». – «Время процесса?» – «Хм… Два часа. Нет, час!» – «Час?» – «Час». – «1103 °C», – мгновенно высветил ответ на экране «Пижон Немыслимый».
Но любознательность юного натуралиста не знала границ. «А топливо? Топливо какое подойдет?»…
И вот тут-то на весь дом и загремел голос Доктора. Он вопил внизу, где Машина, он звал отца. Ростик Рубин огорошенно сполз со стула и встал, почесываясь, посреди комнаты. Потом нахмурился и высунул голову за дверь.
Август Рубин лежал на кушетке, не в силах пошевелиться. Из динамиков рвался голос Доктора, он звал Августа Рубина с того света.
Куда-то пропали волосы, их Август Рубин на голове совсем не чувствовал – такой свободный ветерок по коже. Зато он очень хорошо чувствовал свои уши. Они первобытно съезжали назад и прижимались к черепу – будто слушая погоню, в свисте ветра, когда ноги не касаются земли… Тут его и подкинуло. Он упал грудью на усилитель и резко убавил звук. Потом, весь дрожа и истекая слабостью, подполз к микрофону и включил связь с Машиной.
– Учитель… – стуча зубами, выдохнул он.
– А-А-АВГУ-У-УСТ!!! – заходился в крике Доктор.
– Я… Тут… Прием… Тут…
– А? – остановился крик.
– Я… Учитель… это вы?
– Август?! Август, поросенок, почему не отвечал?! Я тут весь перепсиховался!!
– Учитель… Это сон… Я сойду с ума…
– Что там такое? – недовольно, тяжело дыша, но уже потише спросил Доктор. Это был он, несомненно он, Доктор, не набор данных о его прожитой жизни, а он сам – живой, в смысле – реагирующий, он узнал Августа Рубина! – Август, ты один?
– Да, да, конечно!.. – вскрикнул Август Рубин и схватился за лицо руками.
– Да в чем дело? – встревожился Доктор. – Эй, парень, что у тебя там?
– Все… Все нормально. Все в пределах. Простите меня. Просто тут… Я ведь только что с кремации… Немного странно…
– Что-что-что-что? Ну-ка, стой! Какая кремация, ты о чем?
– Как это? – не сразу сообразил Август Рубин. А, ну, в общем, да, откуда ему знать про наши тут муки… Даже немного обидно.
– Кого кремировали-то? – напряженно допытывался Доктор, уже все поняв.
– Вас! – резковато ответил Август Рубин. И сразу же раскаялся. Доктор замолчал надолго, голос куда-то пропал, и ассистент уже не знал, чем бы еще пощелкать на пульте, чтобы вернуть его. Наконец Доктор отозвался.
– Август, – промолвил он тихо, – значит, уже – в с ё?
Август Рубин промолчал. Спине его стало зябко.
– Значит, меня… моего тела больше нет? Нигде-нигде? Ну ответь, Август…
Август Рубин, кусая губы, кивнул, потом подтвердил чуть слышно:
– Нет.
– Ну и хорошо, – вдруг хрипло и громко заговорил Доктор. – Что и требовалось. Оно мне надоело, тело. Тут болит, там болит…
– А теперь? – вырвалось у ассистента.
– А теперь – нет! Ничего нет. Очень удобно. Сволочи. Обрадовались, в печку поскорее… Ну, что молчишь? Ладно, не молчи, Август Рубин, это я так. Все правильно. А как же иначе? Все верно… Ну, как хоть там у вас? Что на дворе-то? Ночь?
– Ночь.
– Ночь… Угу… Понятно… Ну что… расскажи уж тогда, как оно все было. Я быстро умер? Кто-нибудь хоть пришел ко мне? Толстин был? Что молчишь? Не молчи, я тебя прошу!
– Я не молчу, я здесь… Можно, я… как-нибудь потом об этом…
– А-а. – Доктор вздохнул. – Ну, ладно.
– Простите меня за все, учитель…
– Да ну что ты, при чем тут… Да и вообще, что это ты там так расквасился, ты же был в курсе? Гм… Ну ладно. Успокойся. Мы победили.
– Мы победили, учитель…
– Ура.
– Ура. Я правда так рад…
– Но только – тссс. Никому. Делай все по программе.
– Я сделаю, я клянусь.
– Вот. И это… С Машиной там… поаккуратнее.
– Я аккуратно, учитель.
– Поаккуратнее. Береги Машину, Август.
– Я берегу, что вы.
– Береги. Ну ладно, все пока. Хочу побыть один. Я тоже… малость не в себе… Хе-хе…. Ну, умора!.. Кхм… Ну ладно. Скажи мне «спокойной ночи».
– Спокойной ночи, учитель! До завтра!
Август Рубин выключил лишнюю аппаратуру и, шатаясь от усталости, ничего не видя, вышел вон.
Едва в отцовской спальне стихли шорохи и стоны, как отворилась дверь детской, и на площадку бельэтажа выскочил вооруженный автоматом Ростик Рубин. Он был в одних трусах, на голове – боксерский защитный шлем, метнувшись в сторону, он присел за колонной кухонного лифта и выставил дуло перед собой. Внимательно оглядел холл, залитый ночным синим светом. Затем бесшумными перебежками спустился вниз по лестнице, подкрался к двери секретной комнаты. Размазня «басом» конечно же забыл ее запереть. В щель виднелись огни Машины, слышалось ее негромкое ровное гудение. Ростик Рубин толкнул дверь ногой и ворвался внутрь, неукротимый, как тайфун. Прижав автомат к животу, он с ходу расстрелял повскакавших с картишками в руках охранников – всех наповал. Опустив автомат, вытер локтем губы и еще раз всех уложил – уже других – прикладом, стволом, пяткой и опять прикладом. Потом аккуратно запер за собой дверь. Изобретение века было захвачено в плен.
Погуляв вокруг него по комнате, Ростик Рубин закинул автомат за спину и щелкнул блоковым тумблером «сеть». Затем – клавишей «интерфейс». С кнопками на пульте пришлось повозиться. Наконец, вспыхнул транспарант «СВЯЗЬ», и Машина моргнула огнями.
Положив вытянутые руки на пульт и надменно выпрямившись, Ростик Рубин крикнул вдаль петушиным голосом:
– Доктор, отзовись!
– Кто это? – недовольно раздалось из динамиков.
– Это я, Ростик Рубин! Я пришел судить тебя! – без тени смущения отвечал террорист.
– Кто это?.. – растерялся Доктор. – Ростик, ты, что ли?
– Это я, Ростик Рубин! Я пришел судить тебя!
– Черт!! – взорвался Доктор. – Где твой отец, щенок?!
Ростик Рубин снял руки с пульта и не торопясь опустился в кресло.
– Может, я и щенок, – произнес он спокойно, – а ты – вообще никто.
– Август! – заорал Доктор. – Что здесь делает этот паршивец?!
– Нет здесь Августа. И не ори. Никто тебя здесь не боится. Это ты щенок – слепой и беззубый. Или нет, ты – крот. Закопался. Я так и буду звать тебя – Крот.
– Чушь какая-то… Чушь какая-то… – лихорадочно соображал Доктор. – Мальчик, ты только ничего не нажимай там нигде, слышишь меня? Позови лучше папу. Я ничего ему не скажу, мы вместе посмеемся. А потом я расскажу вам обоим страшную историю про загробный ми-и-ир… Давай, давай, позови, будь умницей.
– А его нет!
– Ну как же так – нет, мальчик…
– Ты, Крот, отнял у меня отца и убил его!
– Ты что, спятил?
– Да. У него инфаркт миокарда. Он лежит на полу в своей спальне и не дышит. Он не встанет больше никогда! Я сирота! Ты и мать у меня отнял, Кротище, где вот она? Мама! Мама!..
Недоуменная пауза.
– Ростик, – вкрадчиво нарушил молчание голос Доктора. – Ты что там делаешь? Ты не делай там пока ничего, ты послушай лучше, что я скажу… Ты ведь пошутил насчет папы, правда?
– Нет. Ты убил его, Крот. Ты будешь наказан.
– Ростик, детка, это нехорошая игра, прекрати сейчас же, слышишь! Иди к себе наверх, уже поздно, ничего не выключай, так и оставь – а утром я папе скажу, что сам тебя позвал. Ну иди, иди, баю-бай, и ради бога, не касайся никаких кнопочек – а то тебя током дернет!
– Во-первых, я тебе не детка.
– Ах да, ну да…
– Во-вторых, никаким током меня не дернет. Потому что я никогда не касаюсь токоведущих частей.
– Эээ…
– И в-третьих. Не надейся, Крот, что я тебя просто выключу. Завтра я выучу всю физику и придумаю тебе мозговую болезнь. Чтоб ты помучился, как басом.
– Так. Ладно. Понял. Хорошо. Будем мужчинами, Ростик Рубин. Пожалуй, я действительно виноват перед тобой. И готов ко всему. Но. Ты ведь пришел судить меня? А ты знаешь, чем суд отличается от расправы? Суд способен выслушать оправдания обвиняемого. Это благородно, это по-мужски. А?
– Я готов выслушать тебя, Крот.
– Ага. Ну вот, другой разговор. Я быстро. Мы с твоим папой знакомы уже тысячу лет. Во всяком случае, дольше, чем он с твоей мамой… кхм… Так вот. У нас с твоим папой была общая мечта. Мечта – ты, верно, знаешь, что это такое. Это когда все мысли об одном, и не оторваться, хоть кругом стены упади. И вот она осуществилась, мечта! Решена проблема космического значения! Теперь твой папа станет доктором, почетным академиком всех академий, к нему вернется мама, и вы все вместе поедете к морю! Он купит тебе яхту, хочешь яхту, Ростик? Или самолет. А я буду радоваться за вас. Мне-то ведь ничего уже не надо. Я теперь что – так, экспонат. Чувствуешь? Ты меня беречь должен. А, Ростик?
Ростик Рубин замер в кресле в напряженной позе и не отвечал.
– Ростик, ты где? Эй! Почему молчишь?
– Я думаю.
– А-а. Вот-вот. Давай. Получше думай. Ты парень взрослый уже, видишь сам – тут дело серьезное…
– Просто мне было жалко папу, – начал уже оправдываться мальчик.
– Да ну что ты! – возликовал Доктор. – Неужели я не понимаю. И я тебе вот что скажу – ты молодец, Ростик, ты мне нравишься. Нет, честное слово. Я ведь такой же был, ну точь-в-точь. Такое вытворял!..
– А расскажите про загробный мир, – перебил его мальчик. – Что там?
– Конечно, – воскликнул Доктор. – Конечно, расскажу. Только не сегодня, ладно? Я вообще знаю много страшного и смешного, я долго жил, я много видел, я могу рассказать – и показать тебе такое! Я могу то, чего не может твой компьютер… Я полезный, Ростик.
– Простите меня, Доктор.
– Все хорошо, сынок, иди спать. Ничего не трогай, только нажми на «стирание» и верни КПУ в исходное положение. А потом выключи тумблер «сеть» – блоковый. Все ли понял? Да, и папе – молчок. Ему и так досталось… Ну, привет.
…В нашем питомнике режим дня был относительно свободный, но после обеда – непременно тихий час, все дети спали на веранде с раскрытыми окнами в любой мороз. Спали крепко, но однажды тихий час закончился диким визгом. Одна девочка проснулась раньше других, высунула нос из спального мешка, огляделась – да и лизнула от скуки заиндевевшую кровать. Язык так и пришпарило к железу… Ничего, отлили. Правда, в суматохе уронили девочку с кровати, палец на руке отдавили, но кончилось все благополучно. И никто ее потом не дразнил, все, наоборот, дружить хотели, а она подружилась со мной…
Весной нам уже не спалось. Хихикали, вскакивали, когда дежурная телекамера отвернется, под койками ползали. А потом вместо обычной телекамеры нам «фиш-ай» поставили – тот все помещение разом контролировал. Пришлось лежать. Кто-то изнывал, а мне понравилось. Лежал, закрыв глаза, думал разное… С той поры себя и помню, до этого все – других.
Помню себя волшебником. Клоуном. Потом – капитаном, конечно. Астронавтом. Помню себя садистом – было у меня подземелье, там я своих жертв мучил… Помню себя летающим. Друг у меня был – робот, все мог. Подруги были – отнюдь не роботы… И – приключения, приключения. Как объявят отбой – я первый в постели, приключения себе сочинять. Томительно, сладко, ждешь, пока все улягутся. Глаза закроешь, тишина… До сих пор сердце по-молодому замирает.
Которого нет. Где оно, мое сердце? Обрадовались, негодяи. Могли бы и в землю тело зарыть. Все-таки опора мыслям на первое время. А так – что я, где я?
Здорово я все же в первую минуту струсил. Глаза открываю, открываю – все темнота. Еще открываю, открываю, выпучил сколько мог – темно. Пусто. Ни верха, ни низа, ни рук, ни ног. Пустота доисторическая. Как святой дух витаешь посреди Ничего. Восторг и ужас. Предельное исполнение желаний. Ведь я этого и хотел – пустоты. Чтобы строить с в о и миры, чтоб все с нуля и все по-моему. Теперь я знаю, что я всю жизнь этого хотел, что я и информологом стал – только для этого, и кибернетику оседлал, и всю жизнь земную галопом промчался – только для этого. Чтобы выйти бесплотным духом в Ничто и играть там в любимую игру детей и богов – создавать свои миры. И чтобы никто не вмешивался, не кричал «подъем!» и не стучал в дверь, чтобы желудок не канючил: «есть хочу», чтобы не дуло и не припекало, чтобы все стихии – только по заказу, и все встречи и все люди – только по желанию и никак не иначе. По желанию – тех любить, а тех ненавидеть всей душой; по своей всевышней воле – тех казнить, а тех – миловать: строить им замки, козни, глазки, рушить их жилища, калечить их детей, оживлять их предков и превращать их в зверей и птиц, дарить им удачу, любовь, свободный труд – и тут же низвергать их в грязь. Молитвы? Ну что же, пусть молятся, если кого-то из них это утешит, но это не обязательно. Дольше всех проживет тот, кто скажет мне что-то новое обо мне самом. Но вряд ли он будет счастливее других… Вот уже и правила какие-то появились, условия – ладно, пусть будут в моем новом мире какие-нибудь правила – пока. Пока они мне не наскучат.
И тогда… Да уж, мой новый мир будет непостижим, уж это точно. Мой новый мир будет светел и прозрачен, иногда жесток, но всегда непознаваем. Иногда он будет ни с того ни с сего взрываться или тихо лопаться, брызнув мне на щеку беспечальной слезой.