Текст книги "Поиск-90: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Щеглов

Соавторы: Андрей Мешавкин,Леонид Бекетов,Евгений Филенко,Юрий Уральский,Юрий Попов,Владимир Киршин,Лев Докторов,Евгений Тамарченко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

– Слышали?! Завтрак в девять! Константин Аристархович! Он раньше не придет! Ей-богу! Этот гад уйдет, а тому будет лень, я знаю, у нас такие во дворе…

– Какие?…

– Ну, такие, парни, пижоны подвидные… Вы идите туда, смотрите… А что вы там видели? – глаза мальчишки заблестели любопытством.

– Видишь ли, здесь когда-то была настоящая тюрьма… Я начинаю понимать… Там лестница наверх и глухой коридор с дверью в комнату…

– Как у Буратино.

– Нет, наоборот! Начальник тюрьмы тайком ходил на допросы, да и арестованного можно было тайком увести из кабинета в подвал и убить. А потом все замуровали, чтобы без огласки. Ну, я пошел!

Крохаль нервно ходил по своему пустому кабинету, отвечая на непрестанные звонки телефонов.

Время уходило зря. С одной стороны, по селам надо было ехать немедленно, с другой – где разместить две тысячи человек? Да еще под охраной. В том, что охрана нужна, сомнений не было: кто-то не поедет добровольно, кто-то побежит в самоволку. Приказ о мобилизации женщин призывного возраста выглядел не очень убедительно. Хотя?!… Была и третья, самая опасная проблема – город. Доверить такое дело столь малым силам, да еще без собственного присмотра? Но людей нет!

Будь он законным командиром полка, все было бы проще, через сутки-другие всем станет ясно – их исключительное положение определяется границами нового «государства», и тогда здоровое большинство будет за него. Утром часов в десять надо будет выступить по радио перед личным составом полка! И тогда будь что будет! В крайнем случае можно уйти за реку, на север, с верными ребятами и с Раисой! Конечно, в этом есть доля авантюризма! Ха! Доля… А разве Наполеон и Петр I не были авантюристами?! Но… у них были люди-сподвижники. А ты ходи вот тут и бормочи про себя. А время идет. Секундная стрелка на его великолепном заграничном хронометре, купленном в столичной комиссионке, так и выпрыгивает вперед и вперед. А если самому в город? Три часа – туда, три – обратно, а там сколько?.. Сейчас два ноль-ноль! А! Была не была…

Крохаль сжал трубку:

– Дежурный… Это Крохаль. Мой БТР к штабу с НЗ на два отделения, ручной пулемет, три боекомплекта и восемь костюмов – я убываю в город в штаб дивизии. Готовность десять минут. За меня – зам по строевой. Всё! Эй, майор, я оставлю записку на столе, найди его и передай! Времени в обрез… Да еще пусть подготовит списки тех, у кого там родственники!

Извилистое, только местами спрямленное шоссе ныряло с горки на горку, и в темноте осенней ночи, высветленной багровыми заревами близких и далеких пожаров, фара поминутно нащупывала препятствия. То лося, то обезумевшую от скачки лошадь с повозкой, то кучу оборванных, обгорелых людей. Никто не просил помощи, никто не останавливался – все рвались на север, навстречу холодному ветерку, который то вдруг сбивался горячим шквалом со стороны, то снова нес всему живому спасительную прохладу. Давно началась зона радиоактивности. Очки противогазов запотевали, но Лоскутов неотрывно смотрел на идущее навстречу страдание, и чем дальше, тем меньше оставалось в нем его былой равнодушной самоуверенности супермена, тем больше тревога захлестывала его сердце. В горле стоял тугой комок, из которого росла жалость, любовь… и ярость, свирепая ярость к тому, кто все это сделал, к тому, кто посадил его сюда, к тому, кто сопел рядом и за спиной, собираясь усилить, довершить уже содеянное зло…

На дороге возникла какая-то груда придавленного железа, под которой блеснула черно-багровая лужа.

– Мотоцикл давнули! – сквозь рев мотора и гулкий ток в ушах прозвучал в шлемофоне глухой голос Николая.

– Кто?!

– Да танки…

Танки они догнали уже в пригороде. Две черные стремительные черепахи, не задерживаясь у мелких препятствий, ринулись в огромный, ревущий костер, который еще вечером был веселым миллионным городом.

Кругом пылало, взрывалось, рушилось, и только от развалин, где уже все прогорало, шел черный ядовитый дым. Герметичные машины, включив фары-прожектора, нырнули в огненно-дымную вьюгу, а БТР, точно стукнувшись о закрытые перед носом двери, резко затормозил перед страшным въездом в улицу.

– Здесь не проехать! – прохрипело в шлемофоне. – Показывай, куда еще можно?

Но город стал неузнаваем.

– Давай вправо, попробуем со стороны проспекта – там дома пониже были, а деревья… Нет их.

БТР, поминутно натыкаясь на обломки стен, автомашин, объезжая завалы и обгорелые трупы, медленно въехал на черную асфальтовую дорожку, проходившую еще накануне в тени огромных, вековых лип, от которых теперь остались только острые головни стволов, чадящими огнями обозначившие как взлетную полосу трехкилометровый путь к центру города. Единственным препятствием здесь были только тела людей, застигнутых на месте внезапным ударом или выползавших сюда на свободное место в надежде не быть погребенными под рушащимися домами.

Поначалу БТР обходил их, а затем пошел напрямик, подпрыгивая при столкновении. Один раз из-под колес раздался крик, и вот тут Лоскутов не выдержал.

– Убью… – схватился он за баранку и тут же почувствовал резкий рывок за воротник. Это Тиша?

– Ладно! – прохрипело в шлемофоне.

БТР снова начал петлять. Около домов, в развалинах изредка мелькали, пробегая, похожие на чертей люди с поросячьими рыльцами противогазов. Они кого-то куда-то тащили, а один раз вывели из почти целого нижнего этажа троих парней в обычной одежде, сорвали с них противогазы, прикладами автоматов сбили их с ног у стены и в упор высадили в ползающие на коленях фигуры по полмагазина патронов.

– Вон, война списывает! – перекрывая грохот, злорадно крикнул Рудольф.

После этой сцены Скринкин еще тщательнее объезжал трупы, и Тихон забился в самый зад машины и перестал смотреть в щели и амбразуры.

Здание облисполкома, под которым находился архив, стояло в центре старой части города, где под большим сквером еще во времена Хрущева был вырыт подземный комплекс бункеров. В них разместились обком, облисполком, штаб гражданской обороны, радиостанции, радиотрансляционный узел и другие учреждения, которые должны были управлять всеми событиями в так называемый особый период.

И вот этот период наступил. По скверу деловито, как трактор на посевной, прохаживались два танка, склонив стволы к самой земле и время от времени вбивая снаряд в какой-либо замеченный бетонный или кирпичный бугорок. Огромные стволы изрыгали грохот и пламя, а щебенка, поднятая в воздух, еще долго барабанила по броне. Час назад, мимоходом, один из танков послал пару осколочных в главный подъезд исполкома, когда там обозначилось какое-то движение.

Скринкин, подстроив рацию, закричал в шлемофон:

– Товарищ капитан, это мы, свои, Коля Скринкин…

– Ладно, Коля, понял! Валяй дальше! – зашуршало в наушниках.

– Заезжай во двор, здесь все разворотили, – прокричал Лоскутов.

БТР, грохоча по битому кирпичу, въехал в тесный двор исполкома. Двухэтажное здание бывшего женского епархиального училища с честью выдержало испытание. Взрывной волной со стороны двора вбило внутрь все окна и двери. Сбросило на асфальт уличной стоянки автомобилей крышу, выломило кусок достроенной позже стены.

Тесный дворик был завален только кровельным железом да догорающими стропилами крыш окрестных, таких же могучих построек. На втором этаже тлели полы и стопки протоколов, а первый оказался погребенным под горелым мусором, мебелью, обломками стены, пробившей перекрытия второго этажа. Вестибюль был загроможден обрушенной снарядами центральной лестницей. Обрывки труб торчали во все стороны, и подвальный этаж, где было бомбоубежище, медленно заполнялся горячей водой. Струи били все слабее. Насосы, давно разбитые, не давали больше воды.

Лоскутов вылез из люка. Огляделся. Луч фонаря высветил из дверного пролома висящую в воздухе парадную лестницу. И другую, узкую, ведущую в подвал. От воды, шел пар. Три черные фигуры в защитных костюмах метнулись было за обломки, а затем, поняв, что это не враг, снова полезли к воде. Они пытались проникнуть в подвал.

В это бомбоубежище собрались случайные прохожие с улицы и уцелевшие из обслуживающего персонала люди. Герметичность двери была нарушена взрывами. Обломки не позволяли ее открыть. Трое беспомощно топтались у кромки воды. Один поднялся по лестнице, подошел к Лоскутову, глухо закричал:

– Горячая! Выше колена! Американцы гады! Вон топчутся! – махнул рукой на улицу.

– Сейчас! – кивнул Рудольф. Выбежал во двор. Влез по пояс в БТР.

– Коля! – подключился и прокричал в шлемофон. – Болотных сапог не завалялось где?

– Есть. Пять пар под сиденьем… с охоты…

– Дай самые большие, с портянками… Портянок побольше.

Забрав все в охапку, Лоскутов вошел в вестибюль. Расстелил одну портянку, аккуратно сложил все на нее. Спустился к воде. Ополоснул бахилы своего костюма – горячая! Трое прекратили возню и молча смотрели на него. Снял бахилы, туго намотал по две портянки на ногу, втиснул в сапоги. Забрел в воду – терпимо. Осмотрел дверную ручку – здоровенная, кованая, на болтах. Вылез из воды, небрежно отодвинул маленького дружинника.

– Ай да Алик! Не снес бы лестницу, не открыть бы нипочем… Впрочем, тогда бы и не завалило. Но почему Алик? Может, Иван?

Подошел к БТРу.

– Коля! Разверни носом вон к тому окошку…

Скринкин нехотя повиновался. Лоскутов отмотал с лебедки трос. Просунул конец в окно, обошел через вестибюль, протащил трос к дверям. Хватило! Закрепил.

– Доски мокрые тащите! – скомандовал дружинникам и пошел к БТРу.

– Скринкин! Выбери трос туго и подергай слегка. Там дверь не открывается…

Трос натянулся, заскрипел о подоконник.

– Доски, мать вашу в гроб! – Вырвал из рук маленького дружинника обугленную мокрую плаху, ловко сунул ее под на мгновение ослабший трос.

– Давай! В богово политбюро, в двенадцать секретарей-апостолов…

– Перестаньте сейчас же ругаться! – услышал он над самым ухом.

Смешной черный балахон выглядел до того возмущенно, что Лоскутов повернулся, выпрямился, шаркнул сапожищами и церемонно поклонился, приложив руку к сердцу!

– Прости, дорогой!

Дверь вдруг заскрипела. Трос переместился, туго натянулся. Рудольф пятками ощутил какую-то неясную опасность и, отшатнувшись от троса, прихватил и маленького дружинника. И вовремя: болты срезало опорой ручки, и натянутый трос с кованой скобой на конце выбил остатки рамы в окне и вылетел наружу. Рудольф провел рукой по лбу и отпустил маленького дружинника.

– Девчонка? Ну, котенок, в рубашке ты родилась.

Лучи четырех фонарей уперлись в темноту открытой двери. На внутренней ручке, пристегнувшись к ней поясным ремнем, висел мужчина, ноги которого были в воде. Лоскутов рванул за конец ремня, отстегнул, выволок мужчину на ступеньки, передал дружинникам. С него сорвали туфли, опухшие ноги уже побелели. Человек был мертв. Рудольф ринулся в темноту. Провел лучом по камере. На воде безжизненно колыхалось несколько человеческих тел, а на двух скамейках, поставленных одна на другую, лежали примотанные шарфами двое детей. Сверху их прижимала женщина, стоявшая на нижней скамейке на коленях. Трогать женщину было рискованно – вся пирамида могла рухнуть в воду. Осторожно отвязал шарф, поднял: живой!

– Живой! – заорал он дико, выбираясь на прозрачный свет фонарей.

Передал бережно и обратно… Кроме второго мальчика с верхней скамейки, живых больше не было.

Лоскутов переворачивал трупы, освещая каждое лицо. Но нет, Полторацкой здесь не было. Правда, это бомбоубежище не основное. Но в основное… основное?… Это там, где танки! Нет, в основное она попасть не могла. Значит, все. А если?! Он, не зная зачем, взвалил труп женщины со скамейки на плечо и побрел к выходу. Свалил кулем. Поднял с колен маленькую дружинницу.

– Мертвая… Я смотрел, котенок! Сестричка, ты здешняя?

Та кивнула утвердительно.

– Вход в архив знаешь где?

Снова утвердительный кивок.

– Проводи меня – люди там есть!…

Они пересекли двор и вошли в пристрой, спустились по коротенькой лесенке, заваленной кирпичом, к двери. Обитая железом, с фигурными шарнирами, низкая дверца, хранившая когда-то тощие епархиалкины харчи, тоже была засыпана мелким щебнем. Но огромная накладка висела вдоль косяка, без замка. Лоскутов кинулся было разгребать, распинывать мусор, потом опомнился, выскочил к БТРу.

– Коля! Давай костюм, противогаз!… Подгони поближе, трос смотай!

– Нашел, что ли?

– Не знаю… не знаю…

И снова луч фонаря запрыгал зайцем по закопченным стенам. Во дворе начинало светать.

Три часа назад другой фонарь в другом подвале тоже проделал полезную работу. Сейчас сноп света уперся в довольно высокий потолок, потому что Константин Аристархович уже час как слушал голоса за дверью. Стучать сразу было бы неразумно. Сначала он ничего не мог разобрать. Шел разговор о каких-то ведрах. Затем раздался голос «тихо», и все смолкло. Надолго. Вдруг голоса заговорили разом. Зажужжал диск телефона, и голос громко и четко закричал, видимо в трубку:

– Дежурного!… Дежурный, подполковника сюда… Радиограмма… Из штаба дивизии… Не могу… Жору давай… виноват… Начальника штаба давай… Не имею права, говорят!.. Запретил Жора, то есть, виноват, Крохаль!.. Уехал?! Да как же… Нет… Жора расстрелять грозился…

Стало тихо. Константин Аристархович просматривал каждую щель двери. Дерево ссохлось, и косяк отошел от дверного среза, стал виден засовчик замка. Сбегать за ломом было делом одной минуты.

– Ну, что там? – кинулся Алеша.

– Новый приказ получили – передавать не хотят – Жора запретил!

– Какой Жора?

– Да Крохаля они так за глаза зовут… Ломы где?

– Сейчас…

– Ну, карауль!…

С ржавым треском приоткрылась дверка.

– Что это? Кто там?! Стрелять буду!

– Не стреляй, это начальство, – голосом Крохаля пророкотал Тяжелов, а затем своим обычным: – Товарищи! Я дальше никуда не пойду, выслушайте меня, прошу вас! Я такой же арестованный, как и вы!

– Кто там чушь мелет? Какой я арестованный! Выходи, а то стрелять буду! – прапорщик в комнате был один.

– Крохаль запретил входить и выходить, а еще запретил разговаривать с посторонними! А велел слушать! Так вот, молчи и работай на «прием». Понял?!

– Ну, понял… Валяй, стучи! Только я сперва позвоню к дежурному!

– Стой! – холодный пот выступил на лбу Тяжелова. – Стой, парень, сначала выслушай меня! Потом звони куда хочешь! Ты знаешь, почему тебя заперли? Ты слышишь?

– Ну, слышу…

– Крохаль не хочет выполнять приказ!

– Он его в глаза не видел!

– Он его читал при мне! Хочешь, повторю из слова в слово?

– Валяй…

– Полку по тревоге, ускоренным маршем… и эвакуация людей и ценностей за пределы города. Генерал-майор секретарь обкома Метелев, командир мотострелкового полка полковник Репнин, так?

– Так, ну и что!

– Как что! Крохаль арестовал всех, кто знает про приказ, и я думаю, всех потихоньку прикончит! Власть он хочет захватить – народу-то там в городе мало осталось. Молчи, не перебивай! У тебя приказ адъютант брал?

– Ну, адъютант…

– Так вот, можешь с ним поговорить, он в подвале, в камере заперт. Закрой изнутри свою шифровалку… Если боишься, достань пистолет… Я сейчас оборву эту фанеру и оставлю тебе фонарь, а сам пойду вперед. Все без обмана. Не бойся! Ты ведь получил второй приказ, и о нем тоже никто не знает. Все для этого и сделано! «Жора» ваш – предатель! Понял!

Константин Аристархович встал за дверь и потянул ее на себя…

– Стой!

– Ну, что ты еще?!

– А там был голос?

– А, ты вот о чем – это я так умею, – зарокотал он по-крохалевски… и тихонько, ладонями выдавил фанеру с обоями. Прапорщик стоял посреди комнаты с пистолетом наизготовку.

– Держи фонарь… – заворковал по-крохалевски Тяжелов, улыбаясь.

– Где остальные?

– Наваждение какое-то! – пробормотал прапорщик, махнув рукой на дверь к радистам. – А там что? – кивнул он на щель.

– Коридор потайной, в подвал – тюрьма тут раньше была! Ну, идешь? Только радистов предупреди, чтобы полчаса не беспокоили тебя. В окошко! Да я отойду, не бойся!

В небольшой, без окон, но ярко освещенной комнате за столом, уставленном телефонными аппаратами, высокий грузный старик, хмуро глядя в пол, с силой жал к уху трубку.

– Какого черта?… Говорили же час назад! Пробуй по рации! Что антенна? Помехи? Ну, давай…

В комнату поминутно заходили люди, звонили телефоны.

– Передавайте любыми средствами – отряд спасателей к детдому на Залесной! Где сводка по действующим бомбоубежищам?!

– Вадим Вадимыч! Хлебозавод дал хлеб. Не хватает обменной тары под воду: молзавод – вдребезги! Там эпицентр…

– В Кировский райпищеторг звонили?

– Связи нет!

– Посылай мотоциклиста!

В настольном репродукторе что-то затрещало:

– Товарищ триста первый! Штаб на проводе – протянули времянку с обводной.

– Здравствуй, триста первый!

– Привет, Петр Кирилыч. Выручай! Меня тут американцы закупорили, все входы-выходы разбили, вентиляцию завалили, связь рвут, до тебя кое-как достучался!

– Постой. Постой… что значит «рвут»? Сейчас рвут? Вечером порвали?

– Да нет же! Вечером само собой – все зараз! А то теперь. Десант они бросили! По головам у меня ходят!

– Слушай, Вадим Вадимыч! Это что-то не то… По моим данным, весь десант расстрелян службой ПВО над Новой Землей. Засекли за десять минут до удара… Никакого десанта нет!..

– А это кто? На вот, послушай… в упор из пушек лупят! Все трясется!

– Все равно – не может быть! Это кто-то взбесился! Дай двадцать минут – выясню.

– Да что мне от твоих выяснений, ты мне бронебойщиков пришли!

– Бронебойщиков?… Ладно, наберу тебе в госпитале взвод добровольцев облученных. Снабдим безоткатными – больше нет никого! Всех живых-ходячих отдал комитету с милицией мародеров ловить!

– Кого?

– Мародеров, – говорю, – насильников разных, представь себе! Что вытворяют, ты бы знал! «В последний раз», говорят!

– Про насильников-то мне докладывали, но я не уловил, чтоб так серьезно… а мародеры-то на что рассчитывают?…

– Да вот такая уж, видно, у нас, грешных, психология. Одни по второму разу на смерть идут, а другим перед смертью – пограбить… В общем, договорились. Мне пока по обстановке не все ясно – посылаю разведку! Разберусь – доложу! Ну, до связи!

– До связи! Дай мне кого из замов, у моих тут куча вопросов…

– Добро.

– Панкратов! Переключаю – говори, это штаб дивизии…

Большими скачками Лоскутов бежал к подвалу.

– Там кто-то есть! – встретила его девчонка.

Сквозь грохот собственного пульса, бившегося в шлемофоне, услышал слабый шорох и он. Сунул вещи дружиннице, начал лихорадочно отбрасывать кирпичи, рвать дверь.

– Она у них всегда плотно! – услышал он над ухом. – Села! Надо ломиком! Я принесу, там в подвале пожарный щит…

Но Лоскутов уже сам выскочил на двор. В вестибюле стало светлей. Он начал было спускаться по ступеням, как вдруг взгляд его остановился на двух ногах в яловых сапогах, торчащих из-под обломков. Это был труп дежурного постового. Мраморная ступенька раздавила ему грудь, и Лоскутов ясно видел, что помощи здесь не требуется, но что-то не отпускало его, и вдруг дошло до сознания: «Оружие! Пистолет!»

Редкий мужчина пройдет равнодушно мимо брошенного оружия. Чужое оно – не чужое, нужно – не нужно, человек возьмет его, обласкает и до поры положит за пазуху, перебросит через плечо.

Лоскутов осторожно, точно боясь причинить мертвому боль или какое другое неудобство, неловко расстегнул кобуру, достал гладкий черный «Макаров», вынул запасную обойму, и все опустил в глубокий карман. Помедлил еще секунду, преодолевая неловкость перед покойным, и решительно повернул в подвал к пожарному щиту. Снял топор, лом, хотел позвать дружинников, но они куда-то пропали, видно, унесли детей. Перебежал во двор.

Там живые, кто-то шепчет и стучит! Еле слышный звук снова повторился, заглушив на миг стук собственного сердца. Рудольф просунул лом в толстенное кольцо…

Двери, двери… сколько раз человека останавливают или пропускают через себя разного рода двери. Люди находят за ними справедливость и защиту или теряют свободу. Двери, открытые настежь или отпертые золотым ключиком, впускают в гостеприимный дом или прекрасное неизвестное. Двери с задвинутым толстым засовом и запечатанные семью печатями крепко хранят свои мрачные тайны. Но бьется ли о них человек лбом или распахивает небрежным ударом ноги, он всегда инстинктивно вообразит вначале: а что там, за ними?

Рудольф просунул лом в дверное кольцо, представил, как он сейчас распахнет эту многопудовую заслонку, и ему стало вдруг страшно. Пыль! Он отпустил лом и сильно стукнул три раза по железной обивке. Затем приставил коробку противогаза дном к железу.

– Слушайте меня, кто там есть! Если вы слышите и понимаете меня, стукните в двери чем-нибудь твердым столько раз, сколько там вас человек находится! Жду! Стучите…

Послышался какой-то шепот, затем шорохи и слабый щелчок.

– Понял! Теперь делайте, как я буду говорить. Здесь снаружи радиоактивная пыль! Поэтому отойдите в глубь помещения и замотайте рот и нос чем придется, лучше мокрым! Есть полотенце и вода? Если есть, то заматывайтесь и отходите, а я войду и дам вам защитный костюм. Если поняли, стукните три раза.

Послышалось три щелчка.

Упершись острием лома в выступ шарнира, Рудольф приподнял дверь и потянул на себя. Она приоткрылась.

В БТРе было жарко и душно. В открытый люк натянуло дыма и гари. Маски противогазов были мокры от пота.

– Никола, Никола! Давай поедем, время идет, светает. Бросим их к чертовой матери!

– Ты, Тиша, видать, понял, да не все! Жора как сказал? Рудика и бабу – чтоб непременно! И только в самом-самом крайнем случае… О!.. И то – одного Рудика! А где баба? А если Рудик выберется?! Плохо ты Жору знаешь, я тебе скажу! Не сделай, как ему надо!.. Это тебе не бензинщица… По нонешним-то временам… – передразнил он Тихона.

– Ну ин ладно! Я ведь чтоб как лучше! Только помяни мое слово, мил человек, продаст интеллигенция.

– А ты поглядывай! Те Жора чо сказал?

– Ты, милай, гляжу, из молодых да ранних? Может, он и тебе чо сказал?..

– А ты как думал! Старшим мне велел быть. Начальником автороты меня сделает.

– Ну, ну! – мрачно отозвался Шаклеин. – Заразы этой атомной они наташшат!

– Не бойсь! Он сам ее боится… Смоет как-нибудь!

За стуком крови в ушах Рудольф не слышал скрипа старых петель и щебня по плитам пола, ни грохота, поминутно доносившегося снаружи. Вглядываясь в темноту, он видел только контуры книжных стеллажей. Он отбросил лом. Отряхнул ладони в перчатках.

– Котенок, давай пакеты и посвети!

И опять слабый снопик света зашарил сначала у порога, потом между стопками книг. На стуле, обессиленно опустив одну руку, а другой опираясь на спинку, сидела сгорбленная старуха с седыми волосами. Она подняла голову, зажмурясь от света, и хриплым шепотом спросила:

– Это война?

– Да… – выдавил Рудольф.

– Я так и подумала… Ужасно гремело и трясло.

– Зоя Осиповна?! – вскрикнула дружинница.

– Да, я… а вы кто?

– Да я никто! То есть я курьершей здесь работала, я вас просто знаю. Вы были самая красивая в мире…

– А что же теперь…

– Ой, извините… Я, я не знаю, я вас не узнала.

– Ну, не плачь – узнала же…

– Одевайтесь скорее! – выкашлял из себя Лоскутов и положил ей к ногам костюм и противогаз.

– Сначала противогаз!

Женщина медленно и неумело напялила на себя зеленую прорезиненную кожу, превращаясь постепенно в уродливое земноводное.

– Могли бы и помочь, – сказала Полторацкая.

– Нет! Не могу – пыль!

– А-а!

– Ну, пошли…

– Вы знаете, я не в состоянии… ноги… что-то нервное, должно быть… – Женщина встала со стула и рухнула на четвереньки. – Вот так, пожалуй, смогу!.. – в голосе послышался смех.

– Отойди, котенок, свети!

Лоскутов поднял женщину и, не чувствуя тяжести, понес на выход под серое утреннее небо выгоревшей планеты.

– Не пущу! – заорал Николай. – Иди мой, где хошь!

Рудольф опустил Зою, она, сидя на кирпичах, дико озиралась кругом и беззвучно плакала.

– Законно… Котенок! Думай, где мыться? В подвале? – он покосился на Полторацкую. – Нет, не годится. Случай! А давай прямо здесь ведрами! Есть ведро?

– Есть… там… много.

– Пошли!

– Я… Не…

– А вы там короче, Рудольф Викентьевич! – выкрикнул из люка Скринкин.

Девчонка взъерошилась, зыркнула сквозь очки противогаза яростной молнией и пошла головой вперед в амбразуру подъезда за Рудольфом.

Портянками и ружейными тряпками бережно мыл Полторацкую Рудольф.

– Простите, – справилась она со слезами, – он сказал «Рудольф Викентьевич» – это ты!

– Ну я, я! Кому ты нужна, кроме меня. Не реви! Не реви, бога ради, и не обнимайся – грязный я еще – хотя нет, «радиоактивный». Вот так, повернись-ка. Да не реви – никуда не денусь!

– Активный! – счастливо всхлипывала Зоя.

– А ить нашел! Настыра! – прошлемофонил Тихон. – Глянуть бы!

– Те Жора глянет! Шебутной ты какой-то, Тиша! Ведь, кажись, и ветер чуешь откуда, а все не там нюхаешь! Не про тебя это!

– Это покамест не про меня! Будь спок! Мил человек!

– Ух ты, мышь огородная, «будь спок» знает!

– Котенок! Подставляй спину! – озорно крикнул Лоскутов.

Девушка, завороженно смотревшая на всю эту сцену, машинально повернулась, не сводя глаз с Полторацкой.

– Котенок! Слышишь! Зовут-то тебя как?

– Надеждой…

– О господи, горбатого могила исправит! – смеялась Зоя.

На асфальте, у самого края лужи от мытья, расстелили белой дорожкой прямо к люку БТРа выполосканные, отжатые портянки.

Видя, как тщательно мыл обеих женщин Лоскутов, Николай не торопил и терпеливо ждал, понимая всю важность этой операции. И вот уже Полторацкая спускается в люк…

– Надюха, полезай!

– Куда? Я не могу, у меня здесь пост!

– Не пущу! – высунулся из люка Скринкин.

– Молчать! – рявкнул Рудольф. – Распоясались! Ты про мобилизацию слыхал! Олух! А ты мобилизована в армию! Все! Пошла! В люк!

И БТР осторожно вырулил со двора на площадь перед исполкомом. В отдалении у самых развалин угрюмо ревели танковые моторы, а против развороченного парадного подъезда матово поблескивал свежей краской на фоне всей этой гари командирский БТР без башни. Крохаль внимательно следил за работой танков, но увидев БТР Скринкина, поманил его, веля подъехать к себе.

– Нашел?

– Нашел, Георгий Васильевич! Вы мне теперь…

– Да ладно! Катитесь отсюда быстро! – и махнул рукой.

Впрочем, диалог велся преимущественно жестами, так как рев моторов и оглушительные взрывы снарядов перекрывали все другие звуки.

Но тут что-то изменилось в этом ритмическом грохоте. Из танков ударили, вдруг развернув назад башни, из крупнокалиберных пулеметов. Но было уже поздно – один танк горел высоким ослепительным пламенем так, что с него слетела башня, а второй нелепо кружился на месте, пока, тоже внезапно, не вспыхнул. От танка огромными прыжками в сторону исполкома несся Дуденко без шлема и противогаза с пистолетом в руке. Вдруг он увидел стоявший в тени БТР и Крохаля, наблюдавшего за ним.

– Командир! У них ПТУРСы!!!

– Да не ПТУРСы, а безоткатки! Ты что же, так вот без костюма и бежал? Ай-я-яй! Ну, сам виноват! – пророкотал подполковник и, почти не поднимая руки, выстрелил прямо в грудь подбежавшему капитану, а затем второй и третий раз уже по корчащейся на асфальте фигуре. И нырнул в люк.

– Ну вот! – промурлыкал удовлетворенно, – а еще «ехать, не ехать», – передразнил сам себя и мягко выжал сцепление.

В низком, по-армейски неуютном бункере на столе командира дивизии звонил телефон. Генерал отошел от плана города, поднял трубку.

– Полосухин слушает…

– Товарищ шестьсот первый! Триста первый на проводе.

– Слушай, Вадим Вадимыч, как там у тебя?.. Ну и прекрасно! А выяснили, кто? Не может быть! Провокация какая-то. Подожди, плохо тебя слышу. Переключи на селектор. Ну, вот теперь ладно! Давай восстанавливай связь, а моих отошли сюда, ведь часов шесть жить им осталось – под жесткое попали, бедолаги!

– Слушай, а может, кто покрепче поможет… вентиляция у нас того…

– Чего того?..

– Да нету вентиляции – дышать нечем, заборники, фильтры все к черту, ведь как знали, где!

– А может, и знали! Ладно, бери, только уговор – добровольцев!

– Там, ты говорил, все добровольцы! Так вот, один на корму залез и в упор в мотор выстрелил! Представь к Герою… посмертно! Как у тебя?

– Да… к Герою… есть! У меня-то – спрашиваешь? Да хреновато и у меня. Вода откуда-то. Начхим говорит, собирать надо, а во что? Чем? А уж по щиколотку набралось!

– Под тобой какой грунт?

– Глина.

– Ну так ищи сухую комнату и ройте там колодец, все кто есть!

– Да, дураки мы, дураки, во что деньги всаживали! Про морлоков читал? Вот надо было, чтобы как у морлоков и заводы, и города…

– Так это китайцы наладили давно. Помнишь Мао: «Ройте туннели – запасайте зерно!» Нет, дорогой, не поможет. Сегодня водичка у тебя чистая, а завтра даст рентген пятьсот! Где твои полковники? Приказы разослали? Эвакуировать город немедленно, только вот куда?

– А это, Вадим Вадимыч, решится само по себе – откуда приедут, туда и увезут! А полковники-то на рекогносцировку ушли по своим секторам, подъезды да подходы смотрят, где сборные пункты оборудовать… Да вот и вернулся один… Докладывай, Александр Михайлович, слушаем тебя! – кивнул генерал на селектор.

– В городе несколько эпицентров, так как боеголовка была разделяющаяся. Подъездов к центральной части и жилым массивам практически нет, кроме Комсомольского бульвара, везде кирпичные «баррикады». Плотина разрушена, половина города снесена волной и затоплена. Уровень воды в максимуме десять метров. Сейчас идет на убыль. Предлагаю: разведать оставшиеся бомбоубежища и проводить эвакуацию по мере подхода техники со стороны. Город передвижных средств практически не имеет. Предварительно организовать необходимо приемно-промывочный пункт, использовав колодцы и ключевую воду! У меня все.

– Да уж знаю, что все. Лишнего из тебя не вытянешь! Чем сам думаешь заняться?

– Разрешите, мы с замполитом – водой!

– Ха! Водой – вон у меня ее сколько! Гляди!

– А что, это мысль! Только бы найти, откуда?

– Вот то-то и оно! Ладно, иди ищи! Да в курсе меня держи.

Мокрая фигура Репнина в защитном костюме громоздко развернулась к выходу.

– Сюда в угол свети – грязно у нас тут!

Дыра чернела над кучей битого кирпича.

По-стариковски покряхтывая, Тяжелов деловито полез в пролом. Прапорщик медлил.

– Ну, где ты?

– Да ну вас – где потом отчистимся? Да и руки заняты!

– Ну, давай фонарь!

– Ишь ты!

– Тогда считай, что из-за твоего мундира тысячи людей погибнут!

– Ну, прямо!.. Пойду я…

– Слушай, у тебя есть носовой платок?

– Ну…

– Заматывай в него пистолет, а тряпку в зубы и лезь…

– Боже ж ты мой, ну какого хрена ты пристал ко мне! Ладно, черт с тобой, но за «френчик» сам пойдешь к капитану!

– Пойду, милый, пойду! К кому скажешь, к тому и пойду.

И Оверьянов, неловко опираясь на руки, полез головой вперед. Ноги прапорщика были еще в проломе, когда пистолет, выпав из платка, стукнул об пол и скользнул, вертясь, к ногам Аристарха Константиновича.