Текст книги "Атаман"

Автор книги: Сергей Мильшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Выходи, старик, – голос его был громким и решительным. Он хорошо говорил по-русски, во всяком случае акцент был почти неуловим. – Выходи, если ты не трус, сразимся лицом к лицу. – Он, вытянувшись на цыпочки, перешагнул плетень и, держа ружье наперевес, словно в атаку решительно двинулся к дому.

– Хорошо, – пробурчал старик, – выйду, что не выйти. – Он медленно выпрямился перед окном, давая противнику возможность увидеть это действие, – свеча в глубине дома по-прежнему горела – поднял ружье и прицелился. Черкес на ходу тоже вскинул оружие к плечу. Выстрел на мгновение ослепил обоих. Хамид неловко остановился и поднял руку к лицу – что-то новое, мешающее появилось над переносицей. Он приложил палец к этому месту – было мокро… Больше парень не почувствовал ничего, его ноги подломились, и бесчувственное тело сложилось словно башенка, у которой выбито основание.

– Вот и все, – глухо произнес дед Тимка и поднял голову, вглядываясь в даль, ему показалось, что по дороге, ведущей к дому, скачут кони.

***

Около двух десятков казаков примчались по тревоге, поднятой дежурным, когда скоротечный бой был уже закончен. Старик встретил подоспевшую помощь во дворе с берданой в руках. Склонившись над трупом, он сокрушенно вглядывался в безбородое красивое лицо. К нему подбежал разгоряченный Пантелей – сын. Ничего не спрашивая, встал рядом и тоже всмотрелся в мертвца. Он был без рубахи, белое тело светилось в накатывающей темноте. Остальные казаки, частично спешившись, остались за плетнем. Заместитель Атамана Петр Жук, постукивая кнутом по ладошке, приблизился к забору.

– Все живы, дядя Тимофей?

Старик медленно поднял голову:

– Живы, что нам будет.

– Все здесь или ушел кто?

– Да вроде все, хотя, кто их бусурманов знает. Можа, кто и припрятался в кустах, пока мы здесь воевали. Ну, это вряд ли. На всякий случай пошли кого-нибудь к оврагу – поглядеть.

Петр обернулся к ожидающим казакам и махнул рукой в сторону густых зарослей:

– Посмотрите кто-нибудь.

Несколько человек тут же отделились от остальных и, разогнав коней, насколько позволял лес, скрылись в темноте.

Приблизилась бабка Пелагея. Прижимая уголок платка к губам, остановилась рядом, всматриваясь в убитого. Всхлипнула:

– Молодой совсем, зеленый.

– Зеленый, а туда же, – дед Тимка покачал головой.

– Куда их девать будем? – Жук кивнул в сторону трупов.

– Со двора надо бы вытащить. Сложите за плетнем.

– За плетнем, так за плетнем. Ночь пролежат, ничего им не сделается.

Казаки привязали коней к забору подальше от ворот, чтобы на покойников не дергались, они хоть и обученные, но все ж не привычные – не каждый день мертвецов видеть приходится, и занялись трупами.

Петр приблизился к Калашниковым.

– Ну, дядька Тимофей, рассказывай, из-за чего у вас тут русско-турецкая война случилась.

Старик, наблюдая, как двое крепких казаков, казалось, без труда подхватили за руки и ноги мертвого черкеса и потащили за ворота, негромко отозвался:

– Да че рассказывать. Узнали поди, что здесь всего-то живых старик да старуха, вот и решили пограбить маненько. Да не вышло. Я их первый увидел, – Старик поднял голову. – Думали, раз старый, значит, пальчиком погрози и делай, что хочешь. А вот шиш им, – он резко ребром ладони отмерил на руке по локоть, – накося выкуси!

Жук почесал затылок.

– В общем, все понятно. Поутру пошлю гонца к адыгам – пусть разбираются, чьи тут засланцы похозяйничать хотели. Мы их в гости не звали, так что к нам претензий быть никаких не могёт. Василий, все что ли?

Из-за плетня раздался луженый голос невидимого казака.

– Все!

– Сколько их?

– Шестеро.

– Славно дядя Тимофей потрудился. Молодец! – Петр Жук – пожилой казак, чуть постарше Тимофея, хлопнул того по плечу, – будут знать, как соваться.

Вернулись казаки, что отправлялись проверить не остался ли кто в зарослях. Не нашли никого.

– Вот и замечательно, – подытожил Жук и направился к выходу со двора.

И уже взлетев на круп скакуна, не удержался и еще раз гаркнул:

– Нет, дед, ты у нас такой молодец! Будем награду для тебя просить в крае, – И, хмыкнув, добавил, – будут знать, как на казаков набеги устраивать. Ух! – Он помахал, угрожая той стороне свернутым кнутом. – Но, пошел! – И аккуратно потянул повод, поворачивая коня на дорогу.

За поворотом быстро стих конский топот. Во дворе, привалившись друг к другу плечами, стояли дед с бабкой, рядом, кинув вдоль тела тяжелые руки, сутулился огромный Пантелей. Он остался на всякий случай, мало ли что: вдруг кого-то не добили-таки. Да и порядок надо навести, хотя бы двери в сарае наскоро забить, хорошо чинить – это уже утром.

***

К обеду полянка перед домом деда Тимки снова наполнилась народом. Поодаль, в теньке посаженных еще отцом старика лип, кучковались казаки. Пустив коней пастись на горячую траву, они тихо беседовали, изредка внимательно поглядывая на адыгов, молчаливо грузящих тела убитых родственников в телегу. Те деловито отирали пот на лицах, хмурились и, стараясь не выдать искры ненависти в глазах, работали споро, не поднимая взглядов. За их работой наблюдали два седых старика в огромных папахах. Во дворе Пантелей, зажав в зубах мелкие гвоздики, забивал досками разбитое окно. За новым стеклом нужно ехать в город. Решили пока обойтись без него. Дед Тимка снял с петель дверь от сарая и, уложив ее на землю, ползал на коленях вокруг – менял выломленные плахи.

Много ли надо времени, чтоб закинуть шесть легких и уже испускающих тухлый запашок тел на сено, припасенное на телеге? Не успели казаки выкурить по цигарке, как адыги, вытирая руки о черкески, столпились в стороне, молчаливые и грозные. Казаки незаметно насторожились. От соседей отделился старик. Сухой и высокий, все еще плечистый – когда-то был знатным джигитом – приблизился и положил руку на кинжал.

– Уважаемые, – с сильным акцентом, похоже с трудом преодолевая себя, выговорил он, – покажите нам тех грозных джигитов, что убили наших детей.

Старик Роденков откинул окурок щелчком.

– Зачем вам? – Он отправился с молодежью за старшего, ну и присмотреть заодно – как бы чего не натворили сгоряча.

Старый адыг постарался придать лицу миролюбивое выражение, но оно, не привычное к такому состоянию, плохо слушалось хозяина. Вместо этого лицо стянула двусмысленная ухмылка, скорее зловещая, чем вежливая.

– Ну, если они боятся, тогда, конечно, не надо, – он зло прищурился, – так, да?

Несколько казаков невольно дернулись к аксакалу. Роденков остановил их еле заметным движением руки.

– Да чего ему бояться, – он особо выделил «ему», – он свое отбоялся, еще когда за мамкин подол держался, а уж как на коня посадили, с той поры только его боялись. Враги! Да вот он – во дворе ползает, дверку, что ваши поломали, чинит.

Старик адыг резко обернулся. За ним повернули головы все остальные – и казаки, и черкесы. В этот момент дед Тимка, не подозревая о всеобщем внимании, восседал на поверженной двери и совсем не воинственно, задрав руку, почесывал молотком под лопаткой.

– Это он? – аксакал недоуменно вскинул брови.

– Он самый, – Роденков усмехнулся.

Старик несколько мгновений, все еще не веря, всматривался в глаза Роденкова. Убедившись, что тот не шутит, он отвернулся и решительно последовал к калитке. За ним шагнули и обе противоборствующие группы.

Дед Тимка обернулся на звук скрипнувшей калитки. Увидев приближающуюся процессию, он, покряхтывая, поднялся, кинув молоток на дверь.

Бросив работу, к отцу приблизился нахмуренный Пантелей и встал рядом.

Аксакал остановился напротив. Снова обняв коричневой ладонью рукоятку кинжала на поясе, он растерянно поинтересовался:

– Это ты их, что ли?

Дед Тимка неопределенно пожал плечом:

– Ну, я.

– Один, что ли?

– Почему один. Бабка патроны подавала.

– Эх, – горец в возмущении взмахнул рукой. – Старик и старуха побили лучших джигитов, как мальчишек. – Он горько качнул головой. – Старик, ты настоящий джигит. Ты, твои дети и внуки ходи в наши аулы, когда хочешь, куда хочешь, никто тебя пальцем не тронет.

Старик Калашников обернулся на скромно стоящую в уголке старуху.

– А бабку?

– Э… – горец в возмущении не нашел, что ответить. Повернулся и, яростно что-то бормоча под нос, выскочил со двора. За ним, сердито оглядываясь на расслабленно улыбающихся казаков, сыпанули адыги. Быстро отвязали от плетня коней, один заскочил на груженную скорбным грузом телегу, и процессия двинулась по дороге в сторону станицы. Чтобы попасть на свой берег, им еще предстояло миновать несколько улиц, только тогда дорога выворачивала к парому.

***

После обеда дед Тимка вышел из дома с твердым намерением посетить станицу. У него со вчерашнего дня остались незаконченными два важных дела в Курской. Пелагея выглянула из сарая. Завидев собравшегося старика, поставила ведро с молоком на порог и поинтересовалась:

– Куда это ты опять?

Дед не удостоил старуху взглядом, гордо прошествовал мимо, бросив:

– Куда надо.

Он запряг Мурома и быстро выехал со двора.

Пелагея проводила супруга подозрительным взглядом, но противоречить ему не взялась, слишком уж решительно собирался старик.

Добравшись до первых улиц станицы, дед Тимка свернул в проулок. У ворот, выкрашенных зеленой краской, весело гомонила компания мальчишек. Заметив уверенно приближающегося к ним старика, они вежливо замолчали. Дед прищурился и внимательно оглядел примолкших мальчишек.

– Ну, кто из вас будет внук Макоши Осанова?

Ребята беспокойно переглянулись, а от толпы мальчишек отделился, свесив светлую голову, невысокий паренек лет десяти.

– Ага, вот он ты. Узнаю охальника.

Мальчик на всякий случай всхлипнул. Хотя слез не было и в помине.

– Отец всыпал, как я велел?

– Всыпал, – тихо протянул Осанов.

– Не слышу.

– Всыпал, – громче повторил мальчик.

– Скидывай портки, показывай, что он там тебе нарисовал.

Ребята притихли окончательно. Паренек послушно развернулся и, заглядывая назад, спустил штаны. На белых ягодицах отчетливо отпечатались красноватые рубчатые следы пеньковой веревки.

Дед Тимка удовлетворенно хмыкнул.

– Ну, вот теперь все правильно. В следующий раз будешь смотреть, куда несешься.

Он дернул коня и отправился в обратную сторону. «Одно дело сделал!» – отметил он про себя.

Телега медленно катилась за тихоходным Муромом. Старик, не замечая прохожих, углубившись в тягучие, как слюна на жаре, мысли, медленно подъезжал к дому начальника штаба. Его старый товарищ Макоша Осанов жил здесь неподалеку. Дед Тимка решил навестить друга. А заодно и посоветоваться насчет монастыря. Может, чего дельного подскажет, сам он никак не мог определить для себя, ехать или все же не ехать. «С одной стороны, кобыле скоро жеребиться, а с другой, душа не спокойна, требует чего-то высокого. Леший его разберет, что же делать»? Тимофей Калашников двигался неторопясь, бездумно вглядывался в привычные с детства виды и неизвестно, из каких соображений, то собирал кустистые брови к переносице, то расправлял их. Высоко в небе еще стояло горячее солнце, щедро отдавая тепло пыльным улицам станицы, но на горизонте уже собирались мелкие облачка – первые предвестники смены погоды. Дед Тимка не смотрел вверх, а потому не знал, что скоро все переменится. Не знал, что на обратном пути его застанет сильнейший ливень, и он весь промокнет и застынет. На следующий день он сляжет с жаром и проваляется почти месяц. И что кобыла принесет жеребенка, когда он будет то и дело проваливаться в беспамятство. В тот день он придет в себя, но слабость затуманит голову, и он не сможет подняться. Обхаживать новорожденного начнет не он сам, как мечталось, а его сын Пантелей. И что ни в какой монастырь дед так и не поедет, побоявшись оставить жеребенка на бабку с сыном. Но это все будет еще потом, ещё не скоро. А пока дед Тимка медленно приближался к дому своего старинного друга и ни о чем таком еще не ведал.

Наркотикам – бой

Неугомонная натура Кольки Самогона с трудом выдерживала многочасовое бездействие. Где-то на третьем часу наблюдения – около часу ночи – он начал потихоньку заводиться. Наблюдательный пункт казакам предоставил бывший Атаман Захар Васильевич Чертков. Он жил на противоположной стороне улицы почти напротив Гуталиева, и для слежки за главным цыганом позиция в его дворе оказалась самой подходящей. Выставив в щель дощатого забора ночной прицел от СВД – личная собственность Кольки, которую он сумел раздобыть в армии, – наблюдатели по очереди усаживались на заботливо принесенную хозяином лавочку и приникали глазом к окуляру.

Казаки наблюдали за домом цыгана уже третий день, точнее ночь. Днем за ним присматривал и сам Чертков или его хозяйка. Около 22.00 вечера в усадьбу, стараясь сделать это как можно более незаметно, входила очередная смена и занимала место на лавочке. Наблюдение пока ничего не дало. Еще днем второго дня к немалому удовлетворению казаков от Гуталиева съехали на нескольких машинах шумные гости, и с тех пор ничего подозрительного замечено не было. Обычная суета: кто-то приходил, кто-то уходил, прыгала на траве перед двором чумазая детвора, убегали куда-то молодые мамочки с цыганятами, прилепившимися к груди. В общем, все как обычно. Атаман даже начал немного сомневаться в правильности принятого решения о наблюдении, но отменять приказ не спешил.

Казаки уже более часа сидели одни, почти в полной тишине, не считать же сверчков, заливающихся где-то за домом, шумом? Не на шутку рассердившаяся бабка недавно, похоже уже в пятый раз – казаки сбились в подсчетах, – позвала старого отдыхать и, когда тот опять не отозвался, сделала старику последнее «китайское» предупреждение, потом, мол, пощады не жди. И он, наконец, уступил.

– Ну, ладно, – под сверлящим взглядом супруги старик в три приема поднялся с лавочки, – радикулит проклятый замучил. Сидите уже, пойду я, а то старуха моя не отстанет, – Поднимаясь на крыльцо, он немного виновато улыбнулся ей. Старуха, не переставая хмуриться, молчком шмыгнула в дом.

У дверей старик остановился.

– Если что, вы, того, зовите, подсоблю чего-нибудь. Не стесняйтесь. Бабка у меня только так, с виду сердитая, а когда что надо, завсегда не против.

– Нет, но сколько он еще будет кота за яйца тянуть? – Колька только что освободил место у прицела напарнику Юре Гойде и теперь вышагивал от забора до крыльца, в полголоса возмущаясь. – Пикап подозрительный уже два часа как к нему прибыл. И – тишина. Затих, гаденыш. Явно что-то замышляет. Юра, ну что там?

– Что-то есть, – шепотом проговорил тот и сунул приготовленный на всякий случай моток бельевой веревки в карман, – какое-то шевеление во дворе. – Юра плотнее приник к окуляру. – Огоньки. Кажись, закуривают.

Колька легким прыжком подскочил к забору:

– Дай мне глянуть.

Гойда без возражений подвинулся на скамейке.

– Ах вы, суки. Юра, готовься, сейчас, похоже, кто-то выйдет.

На улице скрипнула калитка, и раздались приглушенные прощающиеся голоса.

– А к чему готовиться? – не понял Юра и на всякий случай придвинулся ближе.

– Брать будем.

– Кого брать?

– Да что ты такой бестолковый, – Колька уже пробегал мимо опешившего Гойды по направлению к калитке, – давай за мной.

Из калитки Колька выскочил пригнувшись и сразу рванул по улице в сторону реки. Туда же спешным шагом удалялась едва различимая в темноте фигура. Гойда, не уверенный в том, что его напарник действует верно, попытался попридержать за плечо разошедшегося товарища, но с таким же успехом он мог бы попробовать остановить разогнавшегося носорога.

Фигура, не оглядываясь, торопливо удалялась к парому – району реки, где когда-то действовала эта переправа, а сейчас висел хлипкий мостик. В ночной темноте его силуэт скорее угадывался, чем виделся чётко. Под ногами остывал разогревшийся за день изрытый ямками асфальт. Юра больше смотрел под ноги, чтобы не навернуться, чем вперед. И только Колька каким-то чудом успевал отслеживать ситуацию и там и там. Расстояние стремительно сокращалось. Самогон уже почти бежал, стараясь ступать неслышно, за ним, едва поспевая, вприпрыжку бухал туфлями Юра. На ходу Колька оглянулся и негромко предупредил:

– Давай потише.

Юра приподнялся на цыпочки, но так бежать было неудобно, и он начал отставать. Когда до фигуры оставалось метров двадцать, она вдруг резко обернулась и, заметив преследователей, резко рванула в сторону прибрежных зарослей. Скрываться смысла уже не было, и Самогон, рявкнув на всю пустую в этот час набережную: «Стоять, милиция!», что было духу помчался наперерез. Гойда – за ним. Какое-то время берег реки оглашал треск ломающегося, словно по нему мчался тяжелый зверь, не меньше бегемота, кустарника, потом неразборчивые возгласы, среди которых явно выделялся рык Самогона, и все стихло. Последние метры Юра преодолевал скорее по наитию, стараясь выдерживать взятое направление. Здесь, на берегу, ночная темень уплотнилась еще больше, и он почти ничего не видел перед собой. Поэтому, когда заросли неожиданно расступились, Юра чуть не вытянулся плашмя. В последний момент чья-то сильная рука поймала его за шиворот. Треснула рубаха, и голос Кольки спокойно предупредил:

– Больше ни шагу, а то «языка» нам растопчешь.

Только тут Юра заметил под ногами свернувшегося калачиком, закрывающегося голову руками человека.

– Чего это он?

– Чего, чего, «Ван Дам», блин, нашелся. Ногами махать вздумал.

В этот момент задержанный всхлипнул и жалобно с явным акцентом протянул:

– Что я вам сделал?

Самогон, не пожелав ответить на сакраментальный вопрос, подхватил его с одной стороны:

– Давай, напарник, берись под другую руку, сдается, что он сам идти не сможет.

Юра беспрекословно подчинился.

Всю дорогу, пока задержанного сопровождали к ближайшему фонарю, который казаки разглядели у подвесного моста, он не сопротивлялся. Иногда прихрамывал, как показалось казакам, в расчете на сочувствие, шмыгал носом, пытался вытереть стекающую по подбородку кровь. Его сдерживали сразу с двух сторон. Шли молча. У фонаря «языка» отпустили. Он тут же уселся и, глядя снизу вверх, вытер тыльной стороной ладошки под носом и поправил разорванную на плече футболку. Потом он замер и настороженно уставился на своих конвоиров. Это был то ли кавказец, то ли цыган. Смуглый, с крупным горбатым носом, худой, невысокий, несколько дней не бритый. Одет в какие-то замызганные штаны и грязную футболку с яркой надписью латиницей. Не местный. Во всяком случае, ни Колька, ни Юра его раньше не встречали. Колька без слов треснул ему подзатыльник. Тот затравленно согнулся и закрылся руками.

Казаки опустились рядом на корточки. На всякий случай огляделись. Тихо. Этот район и днем-то не особо посещался, если только кому-нибудь не приспичит на ту сторону сбегать. Случалось, здесь рыбаки на мостике устраивались, но то чаще с утра. В этот поздний час сюда вряд ли кто завернет. Пляж тоже далеко. Покачивался, поскрипывая на деревянных креплениях, тоненький веревочный мостик над Лабой, тускло освещал кусочек разбитой тропинки к нему чудом не разбитый фонарь на старом столбе. Где-то вдалеке за рекой гулко кричал филин. Совсем рядом раздался плеск воды под сильным хвостом неведомой рыбины.

– Сом балуется, – прокомментировал завзятый рыбак Гойда.

– Ну, что? – Самогон грубовато ухватил «языка» за шиворот, – рассказывать будешь?

Тот округлил глаза.

– Что рассказывать?

Самогон без замаха чувствительно вдарил ему локтем в челюсть. Та хрустнула. Голова цыгана дернулась, и он снова заскулил:

– За что?

– Хорош скулить, падаль. Говори быстро и только правду.

– Что говорить?

– Ну, для начала, ты у нас кто, цыган?

Тот кивнул:

– Ромалы мы.

– Здешний?

– Здешний, здешний, – он переставал бояться, и это Кольке не понравилось.

– Давай про свои делишки с Гуталиевым рассказывай и поподробней. Нам очень интересно.

– Про что рассказывать-то? Нет никаких делишек, я в гости заходил.

– А сейчас куда собрался? В час ночи-то? Выгнали что ли? – Самогон замахнулся.

Тот закрылся рукой. Юра Гойда и сам невольно отпрянул – как бы не задел – но промолчал.

– Ты ему наркотики возишь?

– Какие наркотики, вы шо, мужики? – Он поднял глаза. Неожиданно в них мелькнуло иное выражение – еще легкое, но уже вполне ощутимое нахальство. Похоже, он решил, что ничего они ему не сделают. Ну, побьют маленько, ничего, перетерпим. Что эта боль по сравнению с теми смертельно-опасными сведениями, которые они пытаются из него вытянуть. Первым эту смену настроения уловил Юра Гойда. Он уже давно пришел к мысли, что раз уж Самогон так опрометчиво рванул за этим субчиком, не спросив мнения более опытного товарища, в результате чего оба с головой выдали интерес казаков к Гуталиеву, то уж ничего другого не остается, как колоть его по-серьезному.

– По-моему зря мы с ним вошкаемся, – Юра решительно поднялся и нарочито рассеяно огляделся, – похоже, он и правду ничего не знает. – Он повернул голову к выпрямляющемуся напарнику и нахмурился, – мочить надо.

Колька только секунду соображал, какую игру затеял его товарищ и тут же включился:

– Давай веревку, свяжем, чтобы не выплыл.

– На, держи, – Гойда вытянул из кармана пригодившийся инвентарь, – а я пойду камень потяжелей поищу.

Цыган не сопротивлялся, послушно лег на спину, подчиняясь толчкам Самогона, и только оглянулся с недоверием, когда тот крепко затянул тонкую бечевку на запястьях.

– Эй, мужики, хорош шутковать, – первое беспокойство появилось на его лице, когда эти странные мужики молчком подняли его на ноги и накинули на шею петлю, на другом конце которой уже болтался обвязанный крест-на-крест, как бандероль, здоровенный булыжник.

– Хватит веса-то? – Самогон с сомнением подергал веревку, пригибая голову будущей жертвы вниз.

– Должно. Прошлый раз у того черного полегче был, а даже не дернулся. Только пузыри пошли.

Казаки подхватили сопротивляющегося цыгана, слегка приподняли над землей и потащили к воде.

– Э..эй, вы что творите? Уроды! – Цыган замахал ногами, пытаясь достать кого-нибудь из казаков. Но те были начеку и легко уворачивались от его панических ударов. – Отпустите меня, блин. П….ц вам будет, не поняли что ли? Я же своим расскажу, они вас везде найдут и уроют… никакие казаки не помогут.

– Сначала, пусть твой труп найдут. А потом рассказывай сколько влезет. – Самогон хищно ухмыльнулся.

Цыган повертел головой, стараясь разглядеть выражение их лиц. Он все еще не мог поверить, что они на самом деле собираются его утопить. Лица казаков были деловиты и серьезны. Сообразив, что угрозы на них не действуют, он резко сменил интонацию:

– Ну, мужики, вы что? Грех же это. Совесть у вас есть, живого человека, невиновного, ни за что, ни про что. Вы же не бандиты какие-то, я же вижу, нормальные мужики, давайте договоримся, вы чего, суки…и…и…и…

С разбега, не раздеваясь, казаки заскочили в прохладную черную воду и, протащив трепыхающуюся жертву почти до середины реки, где глубина достигла груди, остановились.

Колька Самогон, оглянулся на берег:

– Ну что, как думаешь, здесь хватит, или еще глубже зайти?

Юра смерил расстояние до земли глазами:

– Пойдет. Нам лишь бы захлебнулся, а там отпустим – пусть плывет по течению.

– Может, надо было раздеть его?

– Потом разденем, когда веревки развязывать будем.

– А… я и забыл, – усмехнулся Самогон, – надо же чтобы он натурально утоп. Типа покупаться вечером залез. Ну что, на счет «три»?

Цыган, переводивший с каждым словом все более дуреющий от ужаса взгляд с одного лица на другое, в этот момент нечленораздельно заверещал.

– Купай его, – скомандовал Колька и с силой надавил на плечо мужика.

Гойда придавил с другой стороны. Цыган легко ушел под воду, в последний момент он успел закрыть рот и тонул без пузырей. С трудом сдерживая бешено дергавшегося под руками тело, Гойда проговорил:

– На первый раз минуты хватит, а то и правда утопнет.

Самогон сосредоточенно кивнул. Дождавшись первых пузырей, казаки выдернули задохнувшегося, раскрывающего, как вытащенный на берег сазан, беззвучный рот, цыгана. Он продохнул и выплюнул воду.

– Будешь говорить? – Самогон вплотную приблизил голову к его бледному лицу.

– Да, – хрипло выдавил тот и мелко-мелко закивал головой.

***

Утро начиналось с интересных вестей. В контору перед планеркой заскочил Колька Самогон.

– Егорыч, блин, надо брать их, срочно! – Колька подскочил к столу и с разгону упер руки в столешницу. Столешница сипло скрипнула.

Атаман поморщился и отложил трубку телефона, так и не набрав номера конторы в городе.

– Николай, ты мне тут всю мебель переломаешь. Говори толком.

Самогон смущенно убрал руки со стола и выпрямился.

– К нему ночью подозрительный тип приехал. Цыган. Машину – пикапчик иностранный, во двор загнал. Машина до сих пор там.

– Ну. И почему их надо брать, еще и срочно?

– А, так ты же самого главного не знаешь, – он многозначительно заулыбался, – мы же вчера цыганенка прижали, он нам и выдал все цыганские тайны.

– Подожди, подожди, – перебил его атаман, – как это прижали?

– Ну, как, – он пожал плечом, – обыкновенно. Связали, да в речку сунули.

Атаман хмыкнул:

– Ну, он хоть живой?

– Да живой, что ему сделается.

– А без этого нельзя было обойтись?

– Егорыч, ну ты же сам говорил, что можно без цацканья.

– Ну ладно, ладно, все правильно. Сведения-то хоть стоили того?

Николай немилосердно бухнулся на подвернувшийся стул. Тот жалобно пискнул.

– Стоили. Короче, так. Этот цыган – курьер. Примерно раз в неделю или в две он пригоняет на двор Гуталиева пикап. В нем есть тайник с наркотиками. Причем, где этот тайник и что в нем – курьера не посвящали – это он сам в порядке, так сказать, облегчения участи поведал. Кстати, теперь он наш вечный агент. Завербовали цуцика, – Он щедро улыбнулся. – Под конец тараторил, как по писаному. Мол, не дурак, догадался, для чего машину Гуталиеву оставляет. Но где в машине тайник – не знает и не искал, хотя мысль такая была, однако побоялся. Кто он для них – так расходный материал, заподозрят что – кокнут, спрячут в Черном лесу, никто не найдет.

– А насчет тайника это точно? – перебил Никита Егорович.

Самогон решительно кивнул.

– Точнее не бывает. Но только, я так думаю, тайник уже пуст – наверняка ночью выпотрошили.

Атаман задумчиво посмотрел в окно.

– Пожалуй, ты прав. Наверняка в машине уже ничего нет. И где теперь эти наркотики – один цыганский бог знает. И нам не скажет. Где мы их искать будем? А если ничего не найдем? А, скорей всего, не найдем.

– Как не найдем? – возмутился Самогон, – все перероем – найдем. Дом простучим, огород перекопаем.

– Кто нам позволит дом простучать. Обыск только с санкции прокурора вообще-то можно делать. А он нам ее, думаешь, даст? Да он скорей Гуталиеву лицензию на наш отстрел выдаст. Мы же, в отличие от цыган, не платежеспособные. Да мы и не будем всякой швали башлять, не дождутся. Иначе не казаки будем, а… – он проглотил слово.

Самогон опять дернулся – хотел что-то сказать, но Атаман жестом остановил его.

– Не пори горячку. Спешить не будем, надо все обдумать. Сейчас подожди в прихожке – у меня селектор. Зайди к девчатам – они чайком напоят.

Колька, официально находящийся в этот день в отгуле, просидел в диспетчерской почти полтора часа. «Девчонки» – две женщины лет по пятьдесят с лишком, охотно налили ему горячего чая, поставили вазочку с печеньем и конфетами и углубились в производственные дела. Первый час рабочего времени к ним в кабинет чуть ли не очередь стояла. Водители выписывали путевки, отмечали расход горючего, кто-то выяснял, почему так мало выписывают бензина на водовозку, а заказов-то по всему краю. Заскочил Гаркуша и долго разбирался, нависая над столом, куда делись лишние десять часов, переработанные им на прошлой неделе. Пришлось диспетчеру поднимать все путевки и досконально, выписывая все данные, выяснять. Пока не нашлась ошибка, Гаркуша так и стоял рядом, не торопясь переговариваясь то с диспетчером, то с Колькой. Наконец, удовлетворенный Михаил удалился. Изредка Колька поднимался и выглядывал в коридор – перед кабинетом начальника по-прежнему было людно. Наконец, Колька уже устал ждать, да и спать хотелось – ночь-то выдалась напряженной, в кабинет заглянул Никита Егорович и кивков головы позвал Самогона за собой. Но повел не в кабинет, а на улицу.

Перед конторой уже стояла его служебная «Волга», в салоне которой сидели оба механика колонны: Виктор Викторович Калашников и Василий Иванович Куров. Атаман махнул головой на заднее сиденье.

– Садись к мужикам, вы худые – поместитесь, – он улыбнулся, открывая переднюю дверцу, – а я все ж-таки начальник.

– Куда поедем? – деловито поинтересовался Колька, втискиваясь третьим на заднее сиденье.

– В район. Пора одну нужную службу навестить.

– Ментов, что ли?

– Не ментов, но тоже ихняя контора. Наркоконтроль, слышал. У них там новый начальник Станислав Юрьевич Камарин, не местный, из Средней Азии откуда-то. Говорят, толковый.

– Не слышал, – погрустнел Колька, в этот момент окончательно расставшийся с мечтами выспаться сегодня. Но Колька не был бы Колькой, если бы сдался без боя.

– А я зачем, без меня что, не справитесь?

В этот момент Гаркуша вдавил педаль газа, резко вывел машину на поворот и двое пассажиров прижали охнувшего третьего – им оказался Виктор Викторович – к ручке двери. Пока выясняли отношения с нахально отбрехивающимся Гаркушей, про вопрос Самогона как-то забыли, а напоминать он уже не стал, сочтя его риторическим.

Чуть отъехали, Атаман что-то вспомнил и развернулся всем телом.

– Иванова через недельку обещают выписать. С головой все нормально, мозг не задет. А вот с рукой похуже – еще придется в гипсе походить.

– Ну, ничего, главное с головой в порядке, а в остальном – парень крепкий, выдержит, – отозвался Василий Иванович.

Виктор Викторович тронул Атамана за плечо.

– А что с теми козлами?

– С теми козлами? – голос Атамана стал жестче. – В краевой тюрьме, в КПЗ сидят. Суда ждут. Кстати, недавно мне звонил начальник районного УВД, ни за что не догадаетесь по какому вопросу.

Казаки заинтересовались, подались вперед.

– Родители этих козликов пожаловались? – попробовал угадать Самогон.

– Да нет. Говорю, же, не угадаете. Грамоту нам завтра приедут вручать. За отличную помощь органам внутренних дел и большой вклад в дело наведения порядка в станице.

Виктор Викторович присвистнул.

– Вот уж никогда не мечтал стать отличником-дружинником.

Василий Иванович с ним не согласился:

– А что такого? Когда по станице дружинники ходили, такого бардака не было. Хоть и заставляли почти насильно повязки цеплять, но раз уж надевали, то смотрели. Разве такие драки, как сегодня в станице были? А наркотики? – Чапай огорченно махнул рукой и замолчал.

– Тогда по всей стране такого бардака не было, – Виктор Викторович откинулся на спинку и тоже затих.