Текст книги "Атаман"

Автор книги: Сергей Мильшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Сборы

Тяжело дался казаку Петру Жуку сбор единственного сына Василия на службу. Сбрую подготовил давно, еще Васька по двору босиком бегал, обмундирование начал потихоньку подкупать, когда сын в рост вошел, а вот коня Тихого, приобретенного у богатого казака Харина, что жил за Лабой, еще жеребенком специально для службы, не уберег. Красавцу-дончаку недавно исполнилось шесть лет, когда он соскользнул с обрыва в Лабенок и повредил спину. Потом ходил, иногда бегал понемногу, но любую, даже самую малую тяжесть на хребте не держал. Лечили жеребца несколько недель. Петр Никитович Жук сам травами поил, готовил целебную мазь на скипидаре, втирал. Отчаявшись поднять жеребца, даже в церковь ходил, просил отца Георгия помолиться за коня. Настоятель церкви Казанской Божьей Матери был из местной семьи потомственных священников, вырос в станице, сам содержал коня и кобылу, в просьбе уважаемому казаку не отказал. Правда, между делом посоветовал пригласить из дальней станицы на Тамани известного коновала. На следующий же день, позаимствовав у станичного войска бричку, отправился казак до Тамани. Через неделю вернулся не один. Заохали, забегали по дому женщины – жена и невестка, не зная чем угостить дорогого гостя, куда посадить, но лекарь от обеда решительно отказался, попросил сразу проводить на конюшню.

– Хороший, хороший, – гладил он по шее, водил ладонью по крупу жеребца. Тот, беспокоясь, вздрагивал кожей, косил глазом, но присутствие рядом хозяев сдерживало умную животину. Недолго ходил вокруг таманец, тихо, зная, что значит для хозяина его слова, обрек Тиху: «Не жилец».

На следующий день еще до рассвета вдвоем с сыном увезли не коня – друга паромом за Лабу. Чуял, все чуял умный Тиха, но не вырывался, шел покорно, доверяя людям и судьбу свою, и жизнь. А когда хозяин навел на него дуло винтовки, заржал жалобно, и отступил назад, словно прячась от неминуемой пули. Оглушив казаков, грянул выстрел.

Могилу дончаку выкопали еще загодя. Столкнули труп в яму и молча, из последних сил удерживая комок в горле, закидали землей. Василий, крупный парень на полголовы выше отца, с белесым пушком на щеках и подбородке не сдержался, осел на колени рядом с могилой и тихонько завыл – заплакал. Отец поспешно отвернулся и, повесив голову, медленно побрел к реке.

Чтобы справить сыну нового коня, Жук продал всю живность со двора, даже кур и утей забил, и в воскресный рыночный день недорого продал знакомому черкесу, приехавшему из-за Лабы за солью. Посоветовавшись с атаманом, сдал Обществу землю в аренду. Ее тут же разделили пополам – одну часть определили на общественные нужды – в помощь вдовам и сиротам-казачатам, вторую отдали в пользование хозяйственной семье иногородних Куровых. Мужик Андрей Куров перебрался на Лабу несколько лет назад с семьей из Курской губернии и пока не было своей земли батрачил у помещика Харина. Мужик оказался справный, дотошный и быстро завоевал в станице уважение. Поэтому, когда у Общества появилась свободная земля, ее тут же сдали Курову с уверенностью, что передают надел в хорошие руки.

Молодой жеребец Алмаз был крепок ногами, сильный, мускулы так и играли под кожей, когда шел ровной рысью, но для военного дела мало обученный. Последние месяцы перед весенними сборами оба мужика пропадали на полигоне за станицей – тренировали жеребца ложиться, держать равновесие, когда Петро закидывал вертушку или подхватывал на галопе, откинувшись назад, руками платок с земли, переходить по команде из аллюра в аллюр. Стреляли сначала издалека, потом ближе, а закончили выстрелами над головой – приучали, чтобы грохота оружия не боялся. Несколько недель ушло на тренировки прыжков с наездником. Сперва прыгали через небольшое препятствие – бревно, а концу занятий жеребец легко брал метровую изгородь. Конь оказался на редкость смышленым, и на службу отправлялся казак Василий довольный собой и своим четвероногим товарищем.

Вечером перед отъездом, когда еще пели во дворе казаки на проводах старые казачьи песни, Петр Никитович ненадолго отлучился и, не доверяя никому, сам насыпал в крохотный заветный мешочек родной земли с родительской могилы. Вешая его сыну на шею, был молчалив и серьезен. Новобранец тоже ни сказал не слова, только прижал к губам свою ладанку-хранительницу, бережно заправил под рубаху и, шепотом творя молитву, трижды перекрестился на храм.

После последнего общестаничного молебна у церкви на площади нестройный отряд молодых казаков неспешно тронулся на выезд из станицы. Василий пытался улыбаться, но получалось плохо, и зоркий отцовский взгляд видел, как неумело прячет сын за напускным весельем тревогу за семью и волненье. Жена Петра Ксения – легкая, подвижная в быту, вдруг будто отяжелела и, не в силах удерживать тяжесть тонкого тела, отошла в сторонку и присела на лавочку у изгороди. Пока не скрылся с глаз казачий отряд, она не двигалась, зажав уголком платка рот, чтобы ненароком громко не всхлипнуть. Невестка Настя, высокая, черноволосая, с заметно выделяющимся под передником животом, утирая заплаканные глаза, как припала грудью к стремени так и не отпускала его до самой Прощальной балки, где казаки уже окончательно расставались с близкими. Всей семьей с замиранием сердца следили, как выезжал жеребец за последние ворота и дружно вздохнули с облегчением, когда Алмаз уверенно, не споткнувшись и не натянув вожжи, миновал деревянные столбы – верная примета, что вернется живой.

Сам Петр Никитович выезжал через эти ворота на одну войну и несколько стычек с горцами, и ни разу конь под ним не споткнулся и морды книзу не тянул. Может, потому и живой вернулся, хотя ни разу в сраженьях не струсил и от пуль не прятался.

Проводив призывников, казаки потянулись к казармам, где жила во время тревог станичная сотня и проводились круги. Непривычно притихшие станичники подходили по одному и группами, рассаживались степенно на соборных лавочках. Петр Никитович присел рядом со старинным другом Никишей Овчаренко. Слушали стариков и молчали. У Никиши сын Георгий служил уже два года. Он помнил, как сам с трудом сдерживал отцовскую боль и тревогу на проводах. Потому не смел первым сказать какое-нибудь слово, ценил и берег молчаливую печаль друга, только поглядывал на него незаметно, ожидая, что тот заговорит первым.

Вдруг замолчали разом все казаки. Петр Никитович поднял голову. Мимо проходил Витька Беспалый, высокий, тощий, несуразный, как всегда, пьян, а за ним, ковыряя пальцем в носу, спешил младший пацан его – мальчишка лет шести. Витька пил, сколько его помнили. И отец его, приехавший из России лет тридцать назад, был такой же, из-за чего в казачье сословие его так и не приняли, хотя и просился. Настругав пятерых непутевых деток, через несколько лет после приезда сгорел в бреду белой горячки. По казачьему обычаю похоронили старшего Беспалого за оградой общего кладбища, в могиле без креста. Из всех выжил только старший сын Витька. Сейчас он жил с какой-то неместной приблудкой без Божьего благословенья. Росли у них двое всегда голодных мальчишек. Старшему, мрачному и необщительному подростку, доверяли пасти общественный табун, с чем он не очень хорошо справлялся – это он не уследил за дончаком Жука, уснув в тенечке. Конечно, выпороли его за то, но коня-то не стало.

Казаки недобрыми взглядами проводили Витьку, который так и не поднял глаз от земли. Только пацан его бестолково пялился на молчавших казаков, не вытаскивая из носа пальца и открыв рот, пока не скрылись за углом.

К Никише и Петру немного бочком – последствия тяжелого ранения в бедро в последнюю крымскую – подошел, извиняющее улыбаясь, старый казак, начальник штаба сотни дед Макоша Осанов. Он проводил взглядом сутулую спину Витьки и повернулся к казакам.

– Ты, Петр, чего молчаливый такой? За сына переживаешь?

Петр пригладил жесткий непослушный чуб и, не зная, что ответить на нескромный вопрос, сделал паузу. Не решившись обидеть старика молчанием, все-таки сказал неохотно:

– Конечно, переживаю, единственный же.

– Да если и не единственный, думаешь, легче? – тут же подхватил Никиша. – У меня их трое, а сердце за Георгия каждый день болит.

Дед Макоша осуждающе глянул на Никишу, и тот тут же смешался и покраснел. Покряхтев, дед продолжил.

– Вы Жуки из заговоренных, вам Казачий Спас родной. Ты вон сколько под пулями геройствовал, двух Егориев заслужил и не одного ранения, а у меня, что ни кампания, то пуля аль осколок. У нас в станице таких, как ты, больше нет, да уже и не будет, наверное. Это ведь не просто так, тут талант казачий нужен. У моего деда Терентия был такой, у отца твоего был, у тебя есть, и Василия, по всему видно, тоже не обошел, а у меня вот нет. Ну, да ладно, ничего, – старик потер болящее бедро, – живу же себе, хоть и хожу не туда, куда вижу. – Он улыбнулся, заулыбались и казаки, заоглядывались, расправляя рубахи под ремнями на поясах.

Заметив оживление, от толпы казаков отделился и решительно направился к ним невысокий, как подросток худой, но героического вида, станичный Атаман Григорий Желтоухий. Остановился перед Петром. Глянул вопросительно на старика, получив разрешительный кивок, обратился к нему неожиданно густым – самый раз командовать – басом.

– Что делать собираешься, Петро, как жить дальше?

Петр вздохнул – натянул рубаху на широкой груди:

– Пойду до Харина, ему люди нужны. Говорят, он отводную канаву собирается строить.

– Правильно решил, – одобрил атаман, – если хочешь, только скажи – я за тебя Антипу словечко замолвлю.

– Спасибо на добром слове, Григорий, – Петр Никитович покачал головой, – схожу сначала сам, а там уж как Бог даст.

– Когда пойдешь?

– Завтра же.

– Ну, смотри, еж ли что, на нашу помощь всегда можешь рассчитывать, мы таких славных казаков в беде не бросаем.

– Благодарю, – у Петра дрогнул голос.

Атаман повернулся к Никише:

– Ну, а у тебя что? Сын пишет?

– Пишет, как же, – оживился Овчаренко, – рассказывает, что загонял их там наш Ботвиньев.

– Загонял!? – атаман довольно хохотнул, – десятник наш молодец, вернется сын со службы настоящим казаком. – Он пригнулся поближе к Никише и словно по секрету, но так, что все слышали, проговорил, – Ботвиньев мне твоего казака намедни в письме нахваливал: добрый рубака получается. – И рассмеялся, переходя к другой группе казаков. Рассмеялся и смущенный Никиша.

– Ну вот, а ты переживал, – хлопнул его по плечу Петр.

– Я на тебя посмотрю, – отозвался Никиша и широко заулыбался.

Долго ещё не расходились казаки. Вспоминали былые сражения, слушали рассказы стариков, хохотали так, что привыкшие к стрельбе кони у привязи вздрагивали и поводили ушами: «Что это, уж не стреляют ли?»

До самого вечера досидели. Пока не начало смеркаться и не захрустел опять под ногами ледок на растаявших было лужах. Петр Никитович в этот вечер вернулся домой успокоенным и уверенным, что у сына все будет хорошо.

Шел 1913 год.

Засада

– Первый пошел, – шепотом сообщил Василий Иванович Куров, рукой отодвигая ветку сирени, в зарослях которой они с Виктором Викторовичем Калашниковым просидели добрых часа полтора. Засели, когда еще только начинало темнеть. А теперь медленно, но неотвратимо накатывала осенняя ночь. Тут еще эти комары. Вроде осень, а этой заразы меньше не становится. Казаки мужественно отмахивались, но о том, чтобы бросить пост и уйти, никто из них даже не думал.

На той стороне улицы, за тяжелыми металлическими воротами все это время было тихо. Никто не зашел, не вышел. Про точку по торговле анашой и, возможно, чем-то покрепче казакам рассказал на днях Алешка-Кузня. Он жил по соседству. Но так оперативно казаки вряд ли пошли бы следить за подозрительным домом. Все-таки надо еще какое-то подтверждение. Кузня, конечно, парень серьезный, но мог же и ошибиться. Обидеть человека подозрением легко, потом самим же будет неудобно. Однако сегодня этот же адрес сдал один из местных наркоманов. Чтобы не отправиться прямиком в районную КПЗ, он без колебаний выдал адрес своего продавца. Наркомана, всыпав ему уже пяток традиционных плетей и взяв на заметку, отпустили. А сами задумались. Еще оставались сомнения, здесь жил молодой парень Володя Тихоречкин, работавший в колхозе, тоже из казаков. Не хотелось верить, что кто-то из своих может скурвиться, и Атаман решил, прежде чем идти к нему с обыском, удостовериться наверняка.

Полтора часа ничего не происходило. Чапай даже успел с удовлетворением подумать, что они ошиблись – никакая это не «точка» по продаже наркотиков, а обычная усадьба, где живут нормальные честные люди. Ошибся Кузня. С кем не бывает. Но тут худая фигура, быстрым шагом проходившая по дороге, резко свернула к калитке и, не оборачиваясь по сторонам, как того ожидали казаки, подняла руку и нажала на кнопку звонка.

Мужики затаились. Василий Иванович осторожно отпустил ветку. Почти тут же над невидимым за высокими воротами крыльцом вспыхнул свет, и через некоторое время, достаточное для того, чтобы человек за забором мог пересечь широкий двор, калитка распахнулась. О чем хозяин говорил с гостем и что они делали, из-за кустов было не слышно и не видно. Но общение было коротким. Буквально через полминуты дверь захлопнулась, и ночной прохожий направился в обратную сторону. Он шел быстро, опустив голову и спрятав руки в карманы.

Виктор Викторович оглянулся на напарника с немым вопросом: «Берем?»

– Вперед, – тихо скомандовал Чапай, который в силу более почтенного возраста и выдержанности натуры был определен Атаманом старшим в этой паре.

Казаки одновременно выскочили из кустов прямо перед вздрогнувшим от неожиданности парнем. Это был обычный паренек, невысокий, с коротким выстриженным на висках ежиком. Казаки его не узнали. Да и видно было плохо – эти окраинные улицы в районе мельницы никогда не освещались. Саму мельницу разрушили еще в первые революционные годы, но название сохранилось. Сюда даже при советской власти, когда станица входила в состав колхоза-миллионера и денег хватало на самые смелые проекты, вроде музыкальной школы, которой позавидовал бы и районный центр, освещение так почему-то и не провели. А может, казаки и не видели этого типа никогда. В большой Курской это было обычным делом.

Чапай остался стоять впереди, контролируя движения парня. Механик зашел сзади. Пока тот недоуменно следил за его перемещениями, Виктор Викторович, не церемонясь, крепко прижал локти парня к телу и ободряюще проговорил:

– Сейчас тебя будем обыскивать – не дергайся.

Словно не услышав предупреждения, тот резко с хрустом крутанулся и, наверное, вырвался бы из захвата, если бы Василий Иванович в этот момент бесцеремонно и от души ладошкой не двинул парня по уху. Того ощутимо качнуло, и он медленно осел, прикрыв ладонью вспыхнувшее – даже в темноте заметно – ухо. Виктор Викторович с удивлением глянул на старшего товарища.

– Уважаю.

– Вы шо, мужики, – выкрикнул парень с напором. – Шо я вам сделал?

– Сейчас объясним, – Виктор Викторович нагнул несопротивляющегося парня вниз и, придерживая, уложил на живот. – Вася, выворачивай карманы.

Тот опять дернулся, но механик держал крепко.

– Что это? – Василий Иванович поднял руку с пакетиком, в котором угадывалась конопляная рассыпуха.

Калашников наклонился и зачем-то заправил вывернутый карман.

– Надо же, с первого раза и в точку. Наркотики. Ну, теперь не отвертишься. В милиции все расскажешь, где взял и зачем. – Узнаешь свое?

Чапай присел рядом и, держа пакетик двумя пальцами, поднес его к лицу парня.

– Так вы менты, – неизвестно чему обрадовался тот, – так это другое дело, – он оживился, – я делаю заявление: это мое, нашел на дороге, буду употреблять сам, никому не дам. А самому у нас можно. Так что вы меня поймали незаконно. И вообще, я жаловаться на вас буду.

Мужики переглянулись.

– Что будем с ним делать? – деловито поинтересовался Виктор Викторович.

Чапай решительно выпрямился.

– Встал, быстро.

Парень не стал перечить, видно, сообразил, что это не поможет, и послушно поднялся, отряхивая пыль с колен.

– Ну и что дальше? – он нахально уставился на Чапая, признав в нем старшего.

Вместо ответа Василий Иванович повернулся к напарнику:

– Что-то не хочется о говно руки марать.

Виктор Викторович оценивающе глянул на парня:

– Еще зашибем ненароком.

– Слушай, – Чапай что-то решил, – у нас на базе кладовка свободная?

Механик усмехнулся:

– Пару железяк вытащим и освободим.

– Берем его.

– Э… мужики, вы чего, куда это? – парень снова забеспокоился.

Казаки, не обращая внимания на его довольно уверенное сопротивление, молча увлекали парня за собой. До базы было недалеко, с полкилометра. Постепенно, сообразив, что от этих непонятных мужиков не вырваться, он перестал сопротивляться и пошел сам. Изредка, когда он замедлял шаги, кто-нибудь из казаков подталкивал его в спину.

– У нас посидишь, а завтра судить тебя будем, – пояснял по дороге ситуацию Виктор Викторович. – В милицию тебя не потащим, раз ты такой шустрый. Казакам ты попался, а это, парень, совсем другой расклад. Нам ведь без разницы, сколько у тебя анаши – один грамм или полкило. Плетей завтра всыплем штук двадцать или тридцать. Как думаешь, Иваныч, хватит ему?

– Как вести себя будет, если не хватит – добавим.

Парень молчал и только иногда усмехался, мол, травите, травите – ничего вы мне не сделаете.

Затолкнув так до конца и не осознавшего серьезность положения наркомана в душную кладовку, Василий Иванович запер дверь и обернулся.

– Ну, что, похоже, скурвился Тихоречкин?

Виктор Викторович поиграл желваками.

– Он свое получит, а раз свой, то и спрос с него другой будет. Чтоб не позорил, гад.

Василий Иванович оглянулся на проходную.

– Может, позвонить Егорычу, рассказать?

– Завтра расскажем, – отрезал Виктор Викторович, – пусть поспит спокойно. Нечего человека на ночь волновать.

– Ну, тогда что, по домам? До завтра?

– Да, давай по домам. Устали сегодня, завтра все решать будем.

Виктор Викторович ушел первым. Василий Иванович еще постоял перед запертой дверью, прислушался – узник не шевелился. Он посмотрел на ключ от кладовки, висящий рядом с дверью на гвоздике, перевел взгляд на замочную скважину, почесал затылок и… решительно отвернулся.

Поручив на проходной казаку из охраны присматривать за кладовкой, отправился домой. По дороге решил завернуть на дискотеку, музыка которой далеко разносилась по притихшим улочкам станицы. И только вывернул из-за угла в последний проулок перед площадью, как увидел шагающего впереди в том же направлении Атамана.

– Ну вот и поспит, – улыбнулся про себя Чапай и, окликнув начальника, ускорил шаг.

Атаман, услышав приближающиеся шаги, обернулся.

– А это ты, Иваныч… Куда торопишься?

– Тебя увидел, решил нагнать… Мы там наркомана с Витей выследили. Взяли с поличным.

– И куда дели?

– У нас сидит пока, в кладовке.

– Там же железа всякого полно.

– Мы почти все вытащили, движок старый только остался, он ему не помешает.

– Ну, хорошо. Утром разберемся.

– А ты, Егорыч, тоже на дискотеку?

– Ну да, загляну, все равно домой идти мимо, как у них там обстановка, гляну.

– Я тоже решил заглянуть…

– Самое злачное место в станице.

– После магазина.

– Может, и так. Они друг друга стоят.

Миновали последний поворот, вышли на площадь, где стоял Дом культуры. Фонари опять не горели. Казаки зашагали медленней, внимательно всматриваясь под ноги.

– Слышь, Егорыч, – оборвал молчание Василий Иванович, – все хотел тебе сказать, да, как-то не получалось…

– Что такое? – встревожился Атаман.

– Племяш твой опять полдня на работе не был, а потом пришел с таким ароматом, что хоть нос затыкай.

Атаман нахмурился.

– Вот же, сучонок, а… Ну все, больше ему это с рук не сойдет. Был бы еще не родственник, можно было еще что-нибудь подумать. А так – перед людьми неудобно. Скажут: покрываешь племянничка, а других за то же самое уже давно бы выгнал. И правы будут. – Он решительно повернулся к Чапаю. – Завтра же пришли мне его – будет писать заявление по собственному желанию.

– А ты, это, не круто ли? Может, так обойдемся? Поговоришь еще, постращаешь? Валерка – парень-то неплохой, работящий.

– Работящий, не спорю, но только когда трезвый. Нет, все, решено.

Василий Иванович нахмурился в темноте. Долго шли молча.

– А давай его на пруды охранником отправим, – Василий Иванович оживился, – я тебе еще не говорил, нам председатель предложил пруды взять в собственность – у него они уже совсем до ручки дошли, рыба почти вся повывелась. А ведь какая рыбалка была! Вот такие, – он отмерил на руке почти до плеча, – амуры ловились и толстолобик. Помнишь, пацанами с удочками бегали? И не гоняли особенно, если не наглели. Что для них пару карпов, если в магазин десятками тонн каждый год сдавали.

– Когда он предложил? – оборвал лирическое отступление Атаман.

– Да сегодня после обеда позвонил, тебя не было. Я думал завтра тебе рассказать.

– Пруды – это интересно, – загорелся Атаман, – а кто там сейчас, раньше же Петровна работала, а сейчас вроде на пенсии она.

– А никого там нет. Как тетя Вера ушла, так больше специалистов на прудах и нет. Она Володю – охранника одного учить пыталась, да он больше по другой части оказался – по спирто-водочной.

Атаман на несколько секунд задумался.

– Ну, хорошо. Если с прудами все выйдет, посажу Валерку на шлагбаум, да и по хозяйству пусть помогает. Петровну надо будет попробовать подключить. Недавно видел ее там, где Митрич цыган порол, она же еще ничего такая шустрая.

– Попробуем, что не попробовать. Только тебе надо будет самому к ней доехать, поговорить. Она тебя больше уважает. За что только, не понятно, – улыбнулся в темноте Чапай.

– Ладно, съездим на днях. Смотри, там на лавочке, не наши сидят?

– Да, вроде, они.

Атаман первым свернул с тропинки и направился в сторону угадывающихся в отсветах дискотеки казаков. Василий Иванович поспешил за ним.