Текст книги "Атаман"

Автор книги: Сергей Мильшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Рассказы

Герои

В кишлак на высоком скалистом мысу, куда машина поднималась зигзагами добрых часа два, нас привезли на рассвете. Который уже по счету? Пятый? Или четвертый? Не могу вспомнить, сбился. Да какая уже разница? Наверное, так и будут возить, пока где-нибудь не окочуримся в очередной раз наглотавшись грязи и собственной крови. Пыль облаком клубилась за бортом, набивалась под брезентовый тент, укрывавший нас, забивала ноздри, так что дышать становилось нечем. Мы беспомощно вертели головами, пытаясь освободить нос от пылевых тампонов. Получалось не всегда. Ныли то ли сломанные, то ли треснувшие ребра – наших медицинских знаний не хватило, чтобы поставить более точный диагноз. Но дышалось больно и тяжело. По спине стекали грязные струйки пота. Сентябрьская жара ничем не уступает жаре июня или июля. Чуть прохладней стало лишь во второй половине ночи, когда машина забралась повыше в горы. Иногда я забывался, но ненадолго, голова стукалась на очередной кочке о металлический пол, и я мучительно долго просыпался. Женька по-моему не спал вообще.

В предыдущем кишлаке у многочисленной семьи какого-то важного «духа» мы месили ногами глину с соломой, а потом строили из высохших блоков дом для его родственника. Там Женьке, который вдруг взбрыкнул на хозяина – крепкого афганца лет сорока – Ахматулло, поднявшего на него палку, этот самый Ахматулло сломал руку. Той же палкой. Вот же неугомонная натура. Еще в одном кишлаке, где нас держали как диковинку, чтобы все окрестные жители могли приехать и полюбоваться на шурави, ему разбили голову. Одному презрительно поглядывавшему на нас подростку вздумалось плюнуть на Женьку. Друг, несмотря на связанные за спиной руки, подскочил и дал тому увесистого пинка. А я зацепил ногу рванувшегося на Женьку какого-то здорового «духа». Может, даже нечаянно. Во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы со стороны так показалось. Но, похоже, они все поняли неправильно. Что тут началось?! И мне досталось, правда, не так целенаправленно, как товарищу по синякам, но тоже неслабо. Почему-то при раздаче таких «подарков» меня никогда не забывают, хотя я, как правило, почти не принимаю участия в их зарабатывании. Ну, может быть, только самую малость. Признаться, я был бы совсем не против, чтобы как-нибудь упустили из вида, не вспомнили… Помнят, сволочи. Но больше всего достается Женьке. А как нас избили, когда из второго, по-моему, кишлака мы попытались сбежать! Расковыряли щепкой щель побольше на стыке старенькой подгнившей двери и косяка, и ей же по миллиметру отодвинули засов. Тогда нас еще не связывали. Успели добежать до первого поворота дороги. Нагнали на машинах, бросили в пыль. До сих пор страшно вспоминать… Два дня потом вообще подняться не могли. Думал все, сдохнем. Нет же, выжили. Зачем? После того побега мясо я жевать уже не смогу – нечем. Впрочем, нам его никто и не дает. Наш завтрак и ужин – кусок лепешки и кружка воды. О том, что в рационе человека важное место занимает еще и обед, здесь, вероятно, никогда не слышали. Впрочем, о чем это я? Тоже – Человека. Сомневаюсь, чтобы они нас за людей считали.

А ведь и тогда это Женька заметил, что дверь подгнившая. Потом-то мы поняли, что надо было не спешить, подождать до ночи. Нет, рванули днем. Как только дверь открылась, словно разум потеряли. Придурки! Да, с Женькой не соскучишься. И что удивительно, несмотря на то, что нам все время из-за него достается, я нисколечко на него не злюсь. Наверное, потому, что немного даже завидую. У самого духу не хватает на то чтобы сотворить что-то подобное, как, к примеру, в одном из кишлаков сделал Женька – взял и врезался головой в живот новому хозяину, когда тот попытался замахнуться на него ногой. Жаль руки были связаны, а то бы, может, что и получилось. Я тоже успел подскочить, но и только – сбили и… очнулся вечером. Вот такое оно сопротивление без надежды. Да, бессмысленное, но оно в нашем положении единственно возможное, наш единственный сигнал протеста, который мы, а точнее Женька подает им при первом же случае. Ну, а я уже поддерживаю в меру сил. Как получается. В нашей паре «я – Женька», я, несомненно, ведомый. Ну и ладно, за таким, как мой друг не стыдно, быть вторым. Эх, жаль нас ребята из роты разведки, где мы отслужили больше года, сейчас не видят. Если это не героизм, который, как известно, есть презренье к смерти, то тогда что это?

Презираю ли я смерть? Это вопрос сложный. Скорее, я отношусь к ней как смене дня и ночи. Она случиться в любом случае, ну а раз так, зачем об этом думать? Мне по нраву девиз русских офицеров еще царской армии: «Делай, что должен и будь, что будет».

Нет, братцы, все-таки герои мы. Как не крути. И пусть потом не досчитываемся зубов и целых костей. Зато… Даже не знаю, что «зато». Где-то я читал, что во время прошлых войн враги даже не пытались брать наших предков-русичей – в плен – смысла не было. Во-первых, они ничего и никого не выдавали. Даже под пытками. А во-вторых, совершенно не годились для рабского труда: или помирали быстро или сопротивлялись, например, кидались на надсмотрщика, чтобы опять же побыстрей попасть в ирий – это рай у наших свободолюбивых прапрадедов. К тому же они всегда были готовы к бунту или побегу. Потому-то русичи-рабы и не ценились на восточных рынках. Толку от них было мало, а вот проблем… А все потому, как я сейчас понял, сила духа у нас, у русов, потрясающая, как вот у моего друга и напарника по несчастьям Женьки. Причем, я так понял, она может дремать до поры до времени, но в определенных условиях, наверное, когда терпения уже не остается, просыпаться. То есть, она всегда есть, где-то в подсознании. Русский человек с ней рождается и живет всю жизнь. Думаю, сейчас бы нашлись деятели, которые со мной взялись спорить. Но тут спор невозможен. Как говорят в боксе, у нас слишком разные весовые категории. Пусть сначала пройдут тот ад, в котором мы с Женькой уже третий месяц обитаем, а потом и поговорим. Я до этих выводов собственной головой дошел, через кровь, отбитые внутренности и сломанные кости. Русич может о собственной силе духа даже не знать. Жить себе обычным человеком, как мы с Женькой жили, пока в плен не попали.

Эх, а как мы попали-то по-глупому! Пришли в кишлак к знакомому дуканщику за лепешками. И только присели у него под навесом, как вбежали трое молодцов в чалмах, и автоматами прямо в лицо тычат. А мы без оружия. Наши автоматы в оружейной комнате, в роте, под замком. Выдаются только в рейды и короткие выходы. А вот если так, втихаря сбежали, то извольте дорогие солдатики руками защищаться. И правильно, нефиг по духовской территории шастать. Предупреждали же, говорили, и не раз. Нет же, захотелось свежего хлебушка. Вот и получили. Дуканщик – сволочь, отвернулся, будто его ничего здесь не касается. А потом эти молодцы-таджики по голове чем-то дали и все – очнулись уже в каком-то неизвестном кишлаке. И пошло-поехало. Эх, Жека, сколько еще синяков и поломанных ребер нас ждет? А, может, шлепнут, да и все. Странно, почему-то мне совсем не страшно. Привык что ли? А Женька, по-моему, вообще, что такое страх не ведает. А ведь в нашей разведроте ничем особым не выделялся. Вот и пойми человека. Правду говорят: человеческая душа – потемки. Я при здравом рассуждении давно пришел к мысли, что слаб по сравнению с ним. Ну, ничего, зато у него силы духа на нас двоих, еще и с избытком. И в чем она только держится. Худой, даже тощий, от ветра шатается. А глаза на истонченном от голодухи лице блестят, живые глаза. Упертый! Эх, что-то нас ждет в следующем кишлаке?

Последние два часа подъема я немилосердно прижимал Женьку к рельефному борту «тойоты»-пикапа, в кузове которой нас везли связанными по рукам и ногам. Женька морщился, иногда стонал, когда на ухабах меня стукало о его сломанную кисть, но ни словом не попрекнул. Ни рук, ни ног я не чувствовал уже давно – туго перетянутые веревками, они перестали меня беспокоить, вероятно, через полчаса после выезда. А ехали почти всю ночь. Далеко, видно, завезли. В наклонном кузове упереться, чтобы хоть чуть-чуть ослабить давление на друга, было не во что. Что ж, Женька мужественно терпел. Я бы, скорей всего, так не смог.

***

– Завтра вечерком надо в кишлак наведаться, – сержант Волощук, родом откуда-то с Западной Украины, с непомерно выпуклой грудью и длинными ногами, этакий уродец, повалился на скрипнувшую сетку кровати и привстал на локте, – день рождения скоро, чарса бы подкупить.

Володя Урбо – сбитый, накачанный молдаванин, перекусил белую нитку и отложил форменную куртку рядом на покрывало – пришил свежий воротничок:

– А на что ты его покупать будешь?

Сержант порылся под подушкой и извлек «эргэдэшку», – во, на пластинку, думаю, хватит.

– Должно хватить. На всякий случай чеков захвати, может они и за деньги что продадут.

– Можно, – Волощук спрятал гранату обратно.

Молдаванин упаковал иголку в специальный футлярчик и, привстав, сунул в тумбочку около кровати:

– С кем пойдешь?

Волощук ухмыльнулся:

– Пару молодых возьму. Вон, – он кивнул подбородком в сторону прохода между кроватями, где, устроившись на табуретках, подшивались ребята младшего призыва, – Малышева и… – он на несколько секунд задумался, – Сидорова, наверное.

Петр Малышев – светловолосый, узкоплечий, с впалыми щеками и большими глазами, слегка на выкате положил шитье на колени и многозначительно переглянулся со Славкой Сидоровым – самым невысоким во взводе связи, с густым иссиня-черным волосом, что обычно у украинцев, тоже узеньким, но, как правильно заметил Волощук, шустрым малым. Когда-то на гражданке он считался рыхлым увальнем, о чем сейчас напоминали разве что слегка круглые румяные щечки.

Володя пригнулся и глянул в сторону ребят:

– На фига тебе эти доходяги? Взял бы лучше Бурова. Он и поздоровей будет и посообразительней.

Генка Буров, крепкий с белокурым ежиком, брянский парень, занимающий табурет у ряда кроватей напротив, из-под бровей бросил настороженный взгляд в проход, где сейчас вершились его планы на завтра.

– Не. е, они хоть и доходяги, но шустрые, опять же под колючей проволокой проще пролезть будет.

– Ну, смотри сам, – молдаванин пристроил куртку на плечики и повесил на дужку верхней кровати Малышева.

– Смотри ночью не скинь, – это уже Петьке.

Тот молча кивнул и поймал тревожный взгляд Славки. Он еле заметно мотнул головой к выходу. Малышев согласно опустил глаза.

В Афгане ребята младшего призыва служили уже месяца четыре. Позади остались полгода испытаний на прочность в ташкентской учебке связи, где они спали по четыре часа в сутки. Комбат где-то вычитал, что этого вполне достаточно для восстановления сил. А все остальное время курсанты делили примерно поровну между строевой подготовкой и изучением технической части радиостанций с одной стороны и на зубрежку азбуки Морзе – с другой. За эти месяцы азбуку вдолбили в них до уровня профессионалов-телеграфистов. Самое интересное, что в Афгане она не применялась. Зачем учили? Лучше бы стреляли почаще.

В Афган почти все ребята стремились совершенно искренне. За полгода учебы заявления с просьбой отправить «за речку», если бы их периодически не выбрасывали, заполнили бы, наверняка все кабинеты офицеров учебки. А их отправили и так. Всех.

Служба в Афгане по большому счету не тяжелая, после учебки, связисты, можно сказать, отдыхали. Караулы сменяли дежурства на узлах связи: телефонном и телеграфном. Изредка выпадали наряды в столовой, где они мешками чистили картошку и лук, еще реже отправляли на какие-нибудь хозяйственные работы, например, на днях Малышев с земляком из Новосибирска Володькой Тишковым вытряхивали пять десятков одеял – готовились к наступлению осенних холодов. И все бы ничего, если бы не та самая дедовщина, которой ребят так пугали еще на «гражданке». Все ее «прелести» за первые четыре месяца им удалось вкусить в полной мере. В это время, чтобы узнать во встречном служивом своего одногодку, не надо было спрашивать сколько он служит, достаточно было просто взглянуть на нагрудные пуговицы его форменной куртки – если они вогнуты внутрь – значит «молодой». Во взводе связи, как, впрочем, и в других взводах и ротах пехотного полка, от постоянных ударов по корпусу (в лицо бить опасались – синяки останутся) полые пуговицы со звездочкой были вогнуты у всех. Особенно старался «бандеровец» Волощук. Молодежь тихо материлась по углам и обещала отомстить ему при случае, устроив «темную», но на открытый бунт пока не решалась.

Славка ждал Малышева за углом утепленной палатки – казармы.

– Ты слышал? – он почти набросился на Петьку, – он собирается нас в кишлак с собой брать.

– Ну, слышал, и что?

– Как что? А если взводный проверит после отбоя – ему-то ничего, а нас в столовую на неделю загонят, как минимум.

– И что с того? Есть предложения?

Славка сник:

– Какие предложения? Просто не хочу туда идти и все.

– Ну, так иди и скажи ему.

– Ага, скажи. Я что самоубийца?

– А что тогда воздух трясти… Прогуляемся хоть за территорию, все какие-никакие впечатления.

– Что-то мне подсказывает, что эти впечатления могут нас не обрадовать…

– С чего ты взял?

– А помнишь, «деды» между собой говорили, что месяца три назад в кишлаке двое наших пропали. Ушли за чем-то и с концами. До сих пор не нашли.

– Ну, помню. Так после того случая сколько народу в кишлаке уже побывало. Я и то два раза был: за лепешками ходил и за чарсом для «дедов». И ничего.

Славка похлопал по карманам и извлек помятую пачку «Охотничьих». Порылся в ней двумя пальцами и извлек пару гнутых сигарет. Одну протянул Малышеву. Тот достал коробок спичек. Он курил мало, но иногда хотелось, как в этом случае. Они немного отошли от входа в палатку и присели на лавочку в курилке. Славка склонился над зажженной спичкой. Выдохнув первый клуб дыма, сказал:

– Твоя правда, пожалуй. Чего голову забивать, все равно ничего не изменишь.

– А я что говорю.

Не успели они докурить сигаретки, как дневальный прокричал отбой. Ребята дружно поплевали на огоньки и споро направились в палатку.

***

Уже светало, когда машина, наконец, остановилась. Пыль догнала пикап и скрыла его в плотном облаке. Я закашлялся. Женька шевельнулся и сглотнул комок пересохшим горлом:

– Серега, где мы?

Я попытался приподняться над бортом, но ничего не вышло – судорога свела мышцы шеи, и я быстро уронил голову обратно. За бортом гудели мужские голоса. Там здоровались. Послышалась скороговорка бывшего хозяина, того самого, что сломал другу руку. Я прислушался. Но разве что поймешь в этой тарабарщине?! Постепенно судорога отпустила.

– А фиг его знает, Жека.

В этот момент тент откинули, и слабое утреннее солнце осветило наши запыленные лица. Щурясь, мы дружно повернули головы. Ахматулло держал угол тента и кивал на нас. Рядом с ним стоял какой-то старик с седой бородой острым клином. Он изучающее, как товар, рассмотрел сначала меня, потом более внимательно Женьку. Похоже, хозяин уже что-то наплел про него. Старик, не отводя глаз, что-то гаркнул по-таджикски и по бокам пикапа тут же появились, словно выросли, двое дюжих молодцов в чалмах с автоматами Калашникова за плечами. Я успел заметить, что автоматы без пламегасителей, значит китайские – «духовские». Они легко подхватили меня, один – под мышки, другой – за ноги и грубо кинули на утоптанную до каменистой плотности землю. В следующий момент рядом плюхнулся Женька. И застонал. Наверное, опять кисть ударил.

Старик протянул руку вперед, указывая направление, и оба афганца направились к низенькой двери саманного домика. С нами остались два молодых «духа» в чалмах, похожие как братья. Они присели рядышком и уперли приклады автоматов в землю. Женька лежал ко мне спиной. Связанные руки чуть повыше запястий – там перелом – отсвечивали синевой. Место перелома, затянутое куском разорванной майки, выдавала нашлепка засохшей крови. Он повернул ко мне голову:

– Слышь, Серый, посмотри, что у меня с рукой. Мне кажется она отвалилась.

Я еще раз опустил глаза.

– Не волнуйся, все на месте.

Он тяжело вздохнул:

– Лучше бы она отвалилась.

Один из охранников привстал и с автоматом наперевес наклонился надо мной. Короткий тычок в зубы дулом и зачем ему учить русский язык? – и так все ясно: надо молчать. Я беззвучно сплюнул кровь между обломками зубов.

И тут вокруг стало шумно. Из всех щелей между глиняными домиками выскочили мальчишки в широких штанах и девчонки в балахонах.

***

День прошел в обычных армейских хлопотах. Петра Малышева и Славку Сидорова после развода отправили на почту. Ребятам предстояло помочь взводному почтальону – незлобливому «деду» Витьке Пархоменко – нескладному, вытянутому во всех местах: в руках, в ногах, в шее и с носом, напоминавшем буратиновский, разложить по подразделениям поступившую почту. Дело это не хлопотное, еще и в компании с хорошим товарищем, связисты сразу же после команды «Разойдись» с удовольствием рванули в сторону почты.

Почту в полк привозили из дивизии в Шинданте два раза в неделю. Сегодня был как раз один из таких дней. Всю территорию полка, огороженную колючей проволокой, можно обойти минут за пятнадцать. До почты – небольшого двухкомнатного домика, занимавшего дальний угол части, – ребята добежали за пять минут. Пархоменко ребята нашли в дальней комнате почты. Усевшись верхом на столе, он лениво перебирал конверты. Славка ворвался в комнату первым:

– Что, где работа? – он потер ладони.

Малышев остановился у него за спиной:

– Чего куда кидать?

Витька вяло кивнул в сторону наваленных в беспорядке коробок с конвертами в углу комнаты:

– Вон коробки, там, – перевел взгляд в другой угол, где возвышалась этажерка с полочками-квадратиками, каждая из которых соответствовала взводу или роте полка, – адреса по подразделениям. Список фамилий, – кивок на толстую амбарную книгу, – если буквы на адресе нет, здесь. Действуйте.

Связисты переглянулись. Они никогда не видели обычно спокойно-рассудительного Витьку таким поникшим.

– Витя, ты чего? – Малышев отодвинул земляка и приблизился к почтальону.

Пархоменко сполз со стола и махнул рукой:

– А… – и отвернулся к окну.

– Случилось чего?

– Да ничего не случилось, работайте давайте, – он зацепил со стола распечатанный конверт и бросил в мусорное ведро, – через полчаса вернусь, чтобы закончили.

– Да ты чего, Вить, какие полчаса? Тут часа на два…

– Все, я сказал. – Витька резко развернулся и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь и ребята остались одни.

– Чего это он? – Славка озадаченно покосился на хлопнувшую дверь.

– Чего, чего, наверное, дома что-то случилось. Видел – он письмо в ведро кинул.

Сидоров еще раз оглянулся на выход и привстал:

– А давай посмотрим.

– Э, ты чего, неудобно же… – Малышев хотел ухватить Славку за руку, но не успел. Тот уже забирался двумя пальцами в распечатанный конверт, который только что извлек из ведра.

– Неудобно на потолке спать – одеяло падает, – он быстро пробежал глазами по письму, а точнее небольшой, на полстранички, записки, – так и есть, случилось. Девчонка не дождалась.

Малышев поднялся и заглянул земляку через плечо:

– Ничего себе! Пишет, прямым текстом, что ждать не будет. Вот же наглая какая.

– А ты как бы хотел, чтобы она написала?

– Да…, не знаю даже, но как-то помягче, что ли.

– Тут хоть как пиши, смысл один.

Малышев беспокойно почесал затылок:

– Слушай, как бы он чего с собой не сделал.

Славка уложил записку в конверт и кинул обратно в ведро:

– Да ну, ерунда. Из-за какой-то девчонки.

– Не скажи. У нас в учебке один парень после такого же письма повесился. Правда, успели откачать – дневальный заметил.

– Витька парень уравновешенный, у него такого быть не может.

– Ладно, давай пока конвертами займемся, а то вернется, хоть и уравновешенный, а тут с горяча точно накостыляет.

– Это точно, – Славка притянул к себе коробку с письмами, – приступим, пожалуй.

Конверты медленно начали заполнять ячейки в полковой этажерке. Работа эта несложная, буква, приписанная к адресу – в/ч 51345, соответствовала какому-нибудь подразделению части. Ребятам просто надо было разложить конверты по полочкам с указанными литерами.

– Слышь, Петро, – Сидоров достал из коробки очередную партию писем, – а у тебя девчонка есть?

Малышев замер и с улыбкой уставился в окно.

– Есть, конечно.

– Ждет?

– Ждет и пишет. Раз в неделю-две обязательно письмо получаю.

Славка вздохнул и потянулся за следующей стопкой:

– А у тебя с ней, это, ну, было что-нибудь?

Петро отрицательно цыкнул и мотнул головой, не поднимая глаз.

– А у тебя?

Славка наморщил лоб:

– Тоже не успел. Я на гражданке толстым был, девчонки на меня и не смотрели.

– Ну, это дело поправимое, – Петро вскинул глаза, – из Афгана вернешься стройным, как березка. Все девчонки наши будут.

– Надеюсь.

– Не сомневайся, они парней после армии, тем более Афгана, знаешь, как уважают.

Володька довольно улыбнулся и запихнул в узкую полочку толстую пачку конвертов.

Витька вернулся через час, мрачный и нетрезвый. Глянув коротко на разобранную почту, молча проследовал к столу и уселся на него.

– Свободны.

Ребята переглянулись.

– Вить, – Сидоров состроил жалобную физиономию, – может, мы у тебя побудем немного, ну, хотя бы до ужина.

– В роте все равно делать нечего, – подхватил Малышев, – а тут мы тебе еще чем-нибудь поможем, а?

Витька скривился и смерил ребят нетрезвым взглядом. Постучал пальцами по столу:

– В карты играете?

– А в че?

– В дурака.

– Конечно, – почти хором обрадовались ребята.

Витька наклонился, открыл ящик стола и, порывшись, извлек замусоленную колоду.

– Берите стулья, подсаживайтесь.

Связисты бросились исполнять распоряжение.

***

После отбоя взводный – маленький, пухлый старший лейтенант, – заложив руки за спину, прошелся по проходу между кроватями, где на табуретках ровными стопками была уложена форма ребят, и удовлетворенно хмыкнул:

– Молодцы сержанты. Порядок, вижу, поддерживаете правильный.

Волощук в трусах и в майке неловко потоптался в проходе:

– Стараемся, товарищ старший лейтенант.

– Ну-ну, – офицер развернулся и уже у выхода, откинув полог палатки, добавил, – чтоб и дальше так старались.

Полог упал, хлопнула входная обтянутая брезентом дверь и стук подкованных сапог начал удаляться в сторону офицерских домиков: по вечерам там играли в карты.

Волощук выждал минут пять:

– Сидоров, Малышев, на выход.

Ребята живо соскочили с кроватей второго яруса и сдернули аккуратно уложенную форму с табуреток.

– Ты тут присмотри уже, – Волощук туго намотал портянку и натянул второй сапог, – мы постараемся быстро.

– Может, все-таки ну его нафиг, – неуверенно тронул его за рукав молдаванин, – пусть молодые сами сбегают, тебе-то зачем ноги бить.

– Да ладно, схожу уже, раз решил, развеюсь. Да и не доверяю я им. Еще надует их дуканщик,

– Ну, смотри. Давайте там поосторожней. Никуда не лезь.

– Прорвемся, – он уже стоял в проходе и нетерпеливо поджидал, пока Сидоров, суетясь, подтянет ремень. – Плохо, солдат, в норматив не укладываемся. Вернемся, я тебе отдельно тренировку организую.

– Да, у меня в пряжке скоба зажалась.

– Вот вечерком и посмотрим, что у тебя и где зажалось.

Вокруг хохотнули «деды».

– Давай на выход, а то с вами до утра не соберешься.

Ребята быстрым шагом вышли из палатки. Волощук махнул товарищам, лениво поднявшим руки в прощании, и решительно направился следом.

До колючей проволоки добрались без происшествий. Малышев оглянулся на Волощука, ожидая команды. Тот осмотрелся. Не заметив ничего подозрительного, кивнул: «Действуй». Малышев склонился над «колючкой» и приподнял одну ослабленную проволоку. Этим путем ходили в кишлак уже несколько месяцев, как минимум, два подразделения полка: взвод связи и разведрота. Начальство пока эту точку перехода не обнаружило, и хорошо. Волощук незаметно перекрестился и вторым нырнул в приготовленный проход. Присел рядом с опустившимся на колено Сидоровым.

– Ну, что? Тихо?

– Угу, – буркнул Славка, пропуская Малышева под проволокой.

– Не «угу», а «так точно, товарищ сержант!» Учить вас все надо. Скоро полгода здесь, а все как молодые.

Сидоров примирительно улыбнулся:

– Мы же не на плацу, что «так точнать»?

Волощук сощурился:

– Марш вперед, разговорился что-то.

Ребята плечо к плечу пошли вперед. Сержант пристроился позади. Минут пять шли не разговаривая. Ночь растеклась душная. Небо, затянутое черными тучами, не пропускало лунного света, что связисты сочли за хороший знак – на каменистой равнине их силуэты не заметят, ни наши, ни «духи». «Дурацкий климат, – проворчал Волощук вполголоса, – сентябрь, а жарит как летом».

Петро Малышев быстро обернулся:

– А у вас на Западной Украине не так что ли?

Волощук сощурился:

– На моей Украине все не так. Все лучше.

– Так уже и все? – не поверил Славка.

– Так, заткнулись и шагаем молча, – оборвал сержант разговор. – Вон уже кишлак видно.

В густой темноте проявились первые саманные дувалы.

Дуканщик долго не открывал. Волощук еще раз крепко постучал в низенькую дверь кишлачного магазинчика – дукана:

– Во разоспался, или дома никого нет?

Но тут во дворе послышался скрип петель, и хриплый голос пожилого человека по-русски произнес:

– Да иду я, иду.

Ребята не успели насторожиться. Только на другой день, вспоминая последующие события, Малышев логично рассудил, что уже после этой фразы, сказанной афганцем по-русски, надо было тикать во все лопатки. Он сразу почувствовал, что здесь что-то не так – как это таджик-дуканщик среди ночи вдруг понял, что за дверью русские. Значит, видели их уже и ждали. Но командир в этой тройке был не он и потому промолчал. О чем сильно пожалел потом.

Калитка распахнулась и сильные невидимые в темноте руки буквально вдернули одного за другим связистов во двор. Они ничего не успели понять, кроме того, что влипли по полной. В руках у дуканщика горела короткая свечка, небольшой овал сумрачного света освещал окружившие их бородатые лица со злыми глазами, а на солдат смотрели, словно обрезанные, без пламягасителя дула автоматов.

– Вы чего, мужики? – растерянно пробубнил, вдруг заикнувшись, Волощук.

– Молчи, собака, – страшно прошипел пожилой бородатый «дух» с бородой клином, стоявший прямо перед сержантом, и мотнул стволом, – лечь, лицом вниз.

«Странно, – мелькнула в сознании у Малышева мысль, – по-русски говорит, почти без акцента». В следующее мгновенье ему грубо вывернули руки, и он почувствовал, как крепкая веревка стягивает запястья. Несопротивляющихся ребят, тыкая под ребра кулаками и жестко выламывая руки, связывали по очереди.

***

В одно мгновенье нас окружила целая толпа гомонящих мальчишек и девчонок самого разного возраста, все в балахонах неопределенного цвета. Они столпились в метре от нас и что-то живо обсуждали, тыкая то в меня, то в Женьку пальцами. Наверное, делились впечатлениями. Удивительно, но в их глазах я не увидел ненависти или злости, только легкое удивление и любопытство. Похоже, жители этого кишлака находились в стороне не только от главных дорог страны, но и от войны. Первый охранник живо поднялся и что-то сердито гаркнул. Дети враз оборвали гвалт и, насуплено поглядывая на строгого взрослого, нехотя отступили на пару шагов. «Дух» добавил еще пару, наверное, крепких выражений, и дети наконец разошлись. Но тоже не бегом, а не торопясь, я бы даже сказал, степенно. Это были первые дети за почти три месяца плена, которые мне понравились. Разогнав митинг несовершеннолетних, охранник снова уселся рядом с товарищем и, поставив автомат прикладом на землю, оперся на него.

Где-то через полчаса бесцельного лежания под утренним, пока не горячим солнцем из домика выглянул тот самый незнакомый пожилой афганец и что-то крикнул по-своему. Охранник, который не участвовал в предыдущих событиях, неторопливо поднялся, закинул автомат на плечо и, вытащив кинжал из ножен, шагнул к нам. Женька, лежавший с закрытыми глазами, вообще на него никак не отреагировал, а я покосился с интересом: кого первым прирежет? Но молодой «дух» не стал никого убивать. Вместо этого он спокойно перевернул друга на живот и, чиркнув лезвием, разрезал веревки на запястьях и на ногах. Тоже самое он проделал и со мной. После чего пижонски щелкнул кинжалом в ножнах и молча вернулся назад. Все это время второй «дух» как сидел облокотившись на автомат и равнодушно поглядывая на нас, так и продолжал сидеть, ни разу не пошевелившись. Думаю, они верно оценили наше состояние. Да, сегодня мы не то что в драку кинуться, наверное, и подняться без помощи не сможем. И сколько нам еще здесь валяться?

И только я так подумал, как из дома вышли оба «духа»: наш бывший и новый. Судя по их благодушному виду, сделка состоялась, и мы остаемся. Ну, хоть ехать никуда не надо. Я, нахально поглядывая на охранников, помассировал кисти. Они еще не отошли, но уже начали немного чувствовать мои ногти, которые я, не жалея, втыкал в собственную кожу. Ноги пока оставались тряпочными и плохо слушались. Женька осторожно подтянул к себе больную руку и сел, придерживая ее здоровой. Новый «дух» кивнул в нашу сторону и хмыкнул: «Все, шурави, готовьтесь к смерти. Сегодня резать будем». Он сделал красноречивый жест ребром ладони по горлу и уже по-таджикски отдал следующую команду. Единственное, что задержало мое внимание на его словах, это русский язык, на котором афганец, оказывается, изъяснялся почти без акцента. И где только набрался? А к смерти мы и без его предупреждения давно готовы. Оба охранника резво подскочили с земли и, подхватив нас под мышки, рывком поставили на ноги. Как-то я устоял. Женьке, похоже, было не лучше. Тут же я получил крепкий тычок в спину и чуть не упал. Ватные мышцы почти не реагировали. Кое-как я поковылял вперед, поддерживая Женьку, который держался на ногах еще хуже моего.

Нас завели в маленький каменный домик без окон с крепкой дверью и тут же ее захлопнули. Мы очутились в полной темноте и без сил повалились на жесткий земляной пол.

***

Старый афганец с короткой седой бородой клином и умными злыми глазами склонился над Волощуком и пальцем приподнял его подбородок. Сержант вжал голову в плечи и с ужасом уставился на старика.

– Что, тебя первым резать? – на хорошем русском спросил он.

Сержант активно замотал головой, так что крючковатый палец с чистым ухоженным ногтем повис в воздухе:

– Не. ет, – почти неразборчиво прохрипел Волощук.

Но старик понял. Он обернулся к застывшим в дверях бойцам с курчавыми завитками зарождающихся бород на подбородках и с автоматами в руках. Они были удивительно похожи друг на друга, как братья, а, может, они и были братьями – сыновьями этого страшного старика. Оба в широченных афганских шароварах грязно-белого цвета и длиннополых зеленых куртках из войлока – в таких ходят сорбосы – солдаты правительственных войск. Возможно, парни – дезертиры, в Афгане это не редкость. Оба с недобрыми равнодушными взглядами, в которых, казалось, ни когда не было и не может быть сочувствия. Малышев подумал, скажи старый им сейчас придушить шурави или вырезать на спинах «звезду», как они любят делать с пленными, выполнят и не поморщатся. С таким же холодно-презрительным выражением глаз, и даже, наверное, без злости, как повседневную работу. Но старик пока сказал им что-то другое. Всего одна короткая фраза на таджикском, как вороний «карк», и один из братьев тут же развернулся и вышел. Второй же взял автомат на изготовку и слегка напрягся.