Текст книги "Атаман"

Автор книги: Сергей Мильшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Их привезли в этот кишлак сегодня утром, еще в темноте выгрузили, словно мешки с картошкой из тесной «тойоты»-микроавтобуса, где они несколько часов безжалостно толкались и стукались друг о друга. И сразу перерезали веревки. «Неужели они так презирают нас – восемнадцатилетних мальчишек, что ни ожидают никакого сопротивления? – думал Малышев, присаживаясь на ровную землю в каком-то неведомом глиняном домике, спина к спине со Славкой, – или рассчитывают на хорошую реакцию охранников, или на то, что сбежать из кишлака, окруженного высоким дувалом, на высокой скале невозможно?»

Трое русских солдат испуганные и понурые сидели на полу саманной хижины у стены и старались не встречаться взглядами с афганцами. Петька разглядывал исцарапанную глиняную стенку дома, Славка внимательно вглядывался в кусочек земляного пола под ногами. Волощук, казалось, вообще не дышал, чтобы не привлекать к себе опасного внимания. Неожиданно дверь распахнулась, и вслед за вернувшимся охранником в хижину вошел высокий европеец в афганской одежде. Он остановился посреди комнаты и, важно расставив ноги, вложил пальцы под ремень, опоясывающий широкую рубаху. Старик снова обернулся к ним и медленно потянул свой страшный крючковатый палец к подбородку Волощука. Тот сжался. Славка Сидоров зажмурился, а Малышев отвернулся. «Боже, дай нам быструю смерть!» – еле слышно проговорил он.

***

Я очнулся от тихого стона. Приподнял голову и в полумраке разглядел сидящего по-восточному – ноги колесом – Женьку. Он раскачивался, словно маятник, и «баюкал» больную руку.

– Что, болит? – я приподнялся на локте.

Женька промычал что-то неразборчивое, не прекращая движения.

– Дай – ка посмотрю, что у тебя там.

Друг замер и послушно протянул ладонь. В учебке нас учили оказывать первую помощь, в том числе и при таких травмах, но что я мог сотворить здесь, если вокруг не было ни одного предмета, способного зафиксировать кисть, а духам, по-моему, вообще было все равно когда мы откинемся: сегодня или завтра. Станут они утруждать себя такой мелочью, как перевязка пленного.

Кисть выглядела, мягко говоря, не очень. Из опухоли на сгибе сочился гной. Он пропитал кусок майки, которым мы замотали руку. У Женьки был жар. Он облизывал пересохшие губы, в темноте, как два серых уголька, блестели его нездоровые глаза.

– Да…

– Что, хреново?

– Да есть маленько, – я отпустил кисть, и Женька снова прижал ее к груди, но пока не качался.

За стеной раздались громкие голоса. Они приближались. Мы ожидающе уставились на дверь. Пришли за нами, чтобы выполнить обещание того афганца? И вдруг я почувствовал, что вспотел. А ведь умирать-то не хочется.

Дверь распахнулась, яркий свет горячего дня на несколько секунд ослепил меня, и уже знакомые молодые афганцы направили на нас дула автоматов:

– Кош.

Мы уже знали, что это означает «пошли отсюда». Нас провели между высокими дувалами, из-за которых выглядывали любопытные детские лица, и мы оказались на небольшой утоптанной площадке, наверное, центральной «площади» селения. Афганцы коротко показали нам дулами место на ее краю, у стены дома. Мы послушно присели. «Духи» остались стоять, не опуская автоматов. В этот раз они были напряжены, а пальцы лежали на спусковых крючках. Правда, снимали ли они их с предохранителя я не видел. Их поведение нам с Женькой не понравилось. Мы недоуменно переглянулись. Друг хотел чуть-чуть наклониться, чтобы что-то сказать мне, но один из охранников вплотную приблизил дуло к его лицу, и Женька отказался от этой идеи.

Постепенно на «площади» собрался народ. Тут были и бородатые старики, и подростки, и несколько крепких парней с оружием за плечами. Не видно было только женщин. У них с этим строго: при чужих и за порог не выпустят. И тут мой рот открылся сам собой: из-за дувала вывернул Волощук – знакомый связист из полка, за ним шагали еще двое наших, мне незнакомых, скорей всего ребята последнего призыва. Женька тоже уставился на сержанта во все глаза. Что они тут делают? В этот момент следом за ними вышел «дух» с автоматом наперевес, а дальше появился какой-то европеец, одетый как все местные в балахон, с работающей небольшой видеокамерой в руке. Он снимал. Европеец провел видоискателем по собравшейся толпе афганцев, потом перевел на нас. Особенно внимательно он фиксировал на пленку Женькину физиономию. Мой друг был популярен даже у иностранцев, но эта не та известность, которой можно завидовать. Последним шагал тот самый старик, который нас приобрел утром. Лица наших парней отсвечивали самыми разными синяками и кровоподтеками – «духи» постарались. Понятно – товарищи по несчастью. Ребят толкнули к стене рядом с нами. Волощук оказался последним в ряду. Он опустил голову вниз и ни на кого не смотрел. Слева от меня сидел незнакомый светловолосый паренек. Мы обменялись взглядами, и он еле заметно кивнул – поздоровался. Я ответил. Вместе мы повернулись к афганцам.

Старик остановился перед иностранцем и на почти чистом русском заговорил, позируя. Что-то про священную борьбу против неверных, нас, то есть. Про то, что смерти его единоверцев не останутся безнаказанными. Что нас прирежут, как баранов. И что мы не воины, а по сравнению с ними, так, салабоны, и потому нас даже не связывают. И еще какую-то чушь, которую я уже не слушал. Вот и пришел наш последний час, похоже. О, как высокопарно получилось. Ну, сволочи, если сейчас надо будет умереть, вы не увидите слез русского. И тут кто-то рядом заплакал, громко, почти навзрыд. Я выглянул из-за светловолосого соседа, тоже повернувшего голову. Плакал сержант. Опустив лицо на руки и вытирая слезы на щеках о рукава «эксперементалки». Вот же скотина, он что думает, его эти слезы спасут? Хотя он, скорей всего вообще ни о чем не думает: мозги от страха отшибло.

В этот момент старик торжественно извлек кинжал из ножен на поясе и зачем-то потряс им перед камерой. Потом добавил несколько слов по-своему и шагнул к Волощуку. Трое охранников щелкнули предохранителями и передернули затворы – наконец-то сообразили – и отступили от нас на пару шагов, не опуская стволов. «Бараны, бараны», а на мушке держат.

– Пс, пс, – Женька опять что-то хотел мне сказать.

Я незаметно качнулся в его сторону.

– По моей команде, – одними губами проговорил он.

Я не столько услышал, сколько уловил кожей слабые колебания воздуха. А из них уже сложились слова. Ну, вот, он опять прочел мои мысли. Я быстро глянул на соседского паренька. Он был бледен и напряжен. Крупные капли пота покрывали лоб, а на нижней прикушенной губе выступила капелька крови.

– Делай как мы, – я наклонил голову, что бы охранники не видели губ.

Понял он меня или нет, я так и не узнал. Старик зашел Волощуку со спины, задрал голову подвывающего сержанта и приставил кинжал к дергающемуся кадыку. Он улыбался. Иностранец невозмутимо снимал.

«Ну, сопротивляйся, – хотелось крикнуть мне, – мы же не связаны». Пальцы сержанта нервно комкали ткань на груди. Старик слегка отстранился, чтобы не обрызгало, и деловито дернул ножом: на землю ручьем хлынула черная кровь. Все: и зрители, и охранники уставились на дергающееся тело сержанта. В следующий момент в мои уши ворвался негромкий шепот:

– Давай.

Мы с Женькой подскочили одновременно. Я успел проскользнуть мимо пыхнувшего огнем дула среднего охранника и со всей силы лбом врезался ему в нос. Охранник булькнул кровью и осел, закрыв ладонями лицо. Слева Женька головой вперед уже падал на другого «духа» – тот получил удар под дых затылком и, закатывая глаза и задыхаясь, валился на спину. Я на лету подхватил падающий автомат, вставил палец в скобу и веером – спасибо охраннику – поставил на «очередь» – прошелся по толпе зрителей. Кто-то сразу упал, поймав пулю, остальные бросились врассыпную. Я заметил, что иностранец тоже упал, а его камера отскочила от камней, как мячик. Несколько секунд и затвор щелкнул в холостую – патроны закончились. Женька копошился рядом, пытаясь левой рукой поднять автомат, и тут еще одна очередь справа от меня прошила разбегающихся афганцев. Я мигом оглянулся. Светлый паренек, стоя на колене, прищурившись, строчил из автомата. Рядом второй связист – темненький, – лежа на спине, из последних сил сжимал горло наседающего на него крупного охранника. Еще через какие-то секунды закончились патроны и у моего соседа. Пока он зачем-то отстегивал магазин, я шагнул в сторону схватки и ударом приклада чуть ниже черепа помог связисту одолеть «духа». Тот брезгливо скинул с себя расслабившееся тело и начал подниматься. Краем глаза я заметил движение у стены и автоматически выставил перед собой трофейный автомат, защищаясь. О его металлическую крышку звякнул кинжал и отлетел в сторону. Старик замер в полудвижении. Раздался одиночный выстрел. На его ключице появилось пятнышко крови, которое стало быстро расти. Он недоуменно глянул на нас и… осел. Женька, морщась от боли, опускал автомат.

– Посмотрите, у «духов» в карманах должны быть еще магазины.

Мы бросились к неподвижным охранникам. Запасной магазин оказался только у одного – того самого, с которым боролся Женька. Похоже, он уже приходил в себя. Я поднял кинжал старика и склонился над «духом». Я сделал это спокойно, и сам поразился тому, как это получилось. Милосердие из меня выбили вместе с зубами. Потом я подошел к следующему.

Ребята стояли рядом и молча смотрели на мои короткие, будто отточенные опытом движения. У меня появилось ощущение, что это делал не я, а кто-то другой проснувшийся во мне. Сам я не смог бы зарезать даже курицу.

И никто не отвернулся.

– Уходим, – Женька взял автомат на плечо, – пока не очухались.

Мы рванули за ним. Замелькали дувалы и хижины. Через минуту мы уже были на краю кишлака. У стены стоял припаркованный пикап. В замке зажигания торчал ключ. Слова стали лишними. Я прыгнул за руль: опыт вождения на гражданке был, хоть и небольшой. Женька забрался на сиденье рядом, ребята попадали в кузов. Я резко тронулся. Позади громыхнула очередь, еще одна. Пули разбили оба стекла: заднее и переднее. Нет, нас так просто не возьмешь. Еще пару метров и машина завернула за скалу, закрывшую пикап от автоматной стрельбы. Я мельком оглянулся: ребята, лежа на спинах, держались за борта. Женька рядом сжимал зубы и белел скулами: наверное, опять нахлынула боль. Я сильней прижал педаль газа. Вырвались! А ведь мы вырвались!

Часа через три бешенной езды по горной дороге, чудом не слетев в обрыв и не врезавшись в скалу на повороте, запылённые и измученные мы остановились у вынырнувшего из-за горы поста сорбосов. Глядя на бегущих к нам афганцев в зеленой форме, я тихо прошептал: «Боже, благодарю тебя за то, что ты есть!» И вздрогнул: на меня повалился потерявший сознание Женька.

Сашкины аисты

Апрельское солнце пригревало, Сашка расстегнул две верхние пуговицы поношенной телогрейки и ожидающе уставился на соседа Кольку. Колька не торопился. Он развалился на лавочке, блаженно закрыл глаза, подставил солнцу бугристую обтянутую водолазкой грудь. Между ними на сиденье маленькой ракетой возвышалась непочатая бутыль самогона, в нехитрой снеди укрепились два пластиковых стаканчика.

Утро разгоралось. Машины почти не мешали, пик движения на работу часа два как закончился. Из двора наискосок с маленьким, но крепким домиком появилась и сразу заоглядывалась строго тетка Валя. Соседка давно вышла на пенсию, но ей дома не сиделось, и она подрабатывала уборщицей в школе. По хозяйски осмотревшись, взяла направление на трехэтажное учебное заведение.

Заметив на лавочке мужиков и накрытый «стол», она нахмурилась и демонстративно отвернулась.

– Сидят тут с утра пораньше, – она важно прокатилась на кривых, как у кавалериста ногах мимо лавочки.

Мужики проводили бабку недовольными взглядами.

– Хоть бы раз промолчала, – Колька подобрался, – жалко ей что ли, не на ее же деньги пьем.

– Характер такой, – Сашка сглотнул слюну и мужественно отвернулся от бутылки, – стервозный.

Колька энергично потер ладони.

– Ну ладно, хватит самогон греть, – наконец решил он и наклонил поллитру над одноразовым стаканчиком, – тебе сколько лить?

– Шо, краев не видишь? – Сашка дернулся и сложил руки на животе.

Прежде чем опрокинуть стакан, Сашка настороженно оглянулся на калитку:

– Нинка на работе?

– Нет, ночью со второй смены пришла, спит еще.

– Ну, нехай спит.

Выпили. Крякнули. Потянулись за зелеными перышками раннего лука-батуна. Степенно закусили, полезли в карманы за сигаретами. Сашка чиркнул спичкой, поднес огонек Кольке, потом прикурил сам. Дружно выпустили по дымку, расслабились, откинулись на спинку деревянной лавочки.

Лавочка подпирала высокий кирпичный забор перед Колькиным двором. Сам забор и все, что стояло за ним: двухэтажный дом, пристроенный к старой избенке, небольшой сарай и флигель – построено руками Кольки. Он мастерски клал кирпич, а месил раствор и подносил стройматериалы сожитель его сестры – Нинки – женщины крупной, сильной, характером и физически. Когда сожитель несколько месяцев назад в очередной раз загулял с какой-то молодой, у Нинки лопнуло терпение и она тихо, но твердо его выставила. Вернувшись на следующий день с работы, он обнаружил запертую дверь и чемодан с вещами рядом. Мужик оказался с понятием, обошлось без скандала. Соседи только недели через две узнали, что Нинка снова одна.

Колька, сам здоровый поджарый мужик, под два метра, с мозолистыми ладонями, каждая что лопата-подборка, ее побаивался. Нинка с братом не церемонилась, особенно, когда Колька уходил в запой, а это случалось частенько. Каждый сезон Колька в составе шабашных бригад или с кем-нибудь из таких же, как сам, залетных зарабатывал на стройках немалые деньги. Правда, надолго их не хватало. Он мог в течении нескольких дней, если не вмешивалась решительно Нинка и не забирала у пьяного и доброго брата всю наличность, чтобы употребить ее потом на «хозяйские нужды» – жили-то в одном дворе, спустить их с деревенскими: желающих составить Кольке компанию было хоть отбавляй. Протрезвев, Колька уже не похмелялся и до следующей «зарплаты» капли в рот не брал. В такие дни он переходил на подножный корм. Колька рыбачил на Северском Донце с детства. И хоть рыбы за последние лет десять стало в разы меньше, но, зная реку как свою ладонь, пустым домой не приходил. Он заранее прикармливал заводи в окрестностях. Улов солил, вялил, варил и на рыбе держался, бывало по несколько месяцев. По осени, обходил все окрестные леса и перелески – запасался грибами, которые сушил, подвешивая на нитке под крышей. Когда Нинка раздобрится – накормит. Огород с сестрой держали на двоих. Жил как-то.

Сашка нигде не работал принципиально. Когда-то он отсидел шесть лет в колонии, и честный труд с тех пор презирал. Пока жива была мать, а померла она на 82 году жизни, когда единственному сынку (старшая дочь жила в городе) было уже за 60, перебивался на ее пенсию. Выпивал он только за чужой счет, своих рублей у него никогда не было. Чаще всего угощал Колька, тем более, что жили на одной улице – почти напротив.

После смерти матери, чтобы выжить как-то, начал гнать самогон. Свое не пил – только пробовал. Получаемый напиток продавал бывшим собутыльникам несколько дешевле, чем средняя цена по деревне. Товар пользовался спросом, и Сашка в ту пору не бедствовал. Он был хил, бородат, весь в наколках, начиная с пальцев рук, где имел синюшные перстни, и неприхотлив. Если у Кольки была чистая и дорогая одежда на выход, то Сашка почти круглый год ходил в кирзовых сапогах и телогрейке.

После первой дозы Сашку обычно тянуло на лирику.

– Вот ты мне скажи, – он вытянул руку с окурком и стряхнул колпачок пепла, – почему аисты в Шишино селются каждый год, а в нашем Беломестном не одного гнезда нет. А тут всего-то два километра-то между деревнями. Не нравится им у нас что ли?

Колька почесал выбритый подбородок и ответил не сразу. Поразмышлял:

– Где рождаются там и оседают, наверное. Ты вот здесь родился, здесь и живешь, и они также. А может, условий у нас нет.

– Каких таких условий? – Сашка хмыкнул. – Квартиры с туалетом что ли? Столбы у нас такие же, а вот не селятся.

– Значит, не в столбах дело.

– А в чем? – не сдавался Сашка

Колька наморщил лоб:

– Откуда я знаю, в чем.

– Слушай, – Сашка оживился, – а давай для них гнездо сделаем. Эксперимент проведем. Научный.

Колька с интересом, словно только первый раз увидел соседа, посмотрел на него.

– Эксперимент, говоришь. – Он почесал затылок. – Мысль хорошая! Надо ее подумать.

– Что тут думать, – Сашка заулыбался и словно уверенней стал, – выпить надо сначала, а потом думать. На трезвую голову кто думает?

Колька неопределенно пожал плечом и потянулся к бутылке.

В следующий момент Сашка невольно втянул голову в плечи: за спиной грозно щелкнул замок открываемой калитки, и оттуда решительно шагнула насупившаяся Нинка. Не обращая внимания на замершую над бутылкой руку брата – этакий ухват, она молча зацепила почти полную посудину за горлышко и, развернувшись, с размаху саданула о поребрик дороги. Отколовшееся горлышко юзом усвистело на ту сторону бетонки.

Так же, не говоря ни слова, Нинка вытерла мокрую руку о подол и крупными шагами скрылась во дворе. Хлопнула калитка и на улице повисла недобрая тишина.

Сашка с трудом оторвал оторопелый взгляд от лужи на асфальте и непонимающе уставился на Кольку. Тот, наконец, опустил руку и медленно вытянулся.

– Ты же говорил, спит.

Колька повертел головой из стороны в сторону, словно разминая вдруг затекшую шею, и шумно сглотнул:

– И что ты от меня хочешь? Проснулась, как видишь, блин.

Сашка глубоко вздохнул и, ссутулившись, осторожно поднялся. Постоял, привыкая к новой реальности, и осторожно спросил:

– Пошли что ли гнездо строить? Раз ничего больше нету.

Колька обреченно поднялся следом.

***

Перед Сашкиным домом остановились.

– Ну что, – Колька пригладил подстриженный ежик, – делать будем на столбе за огородами? – он кивнул в сторону заливного луга, который начинался прямо за заборами. Там проходила заброшенная линия электропередачи, над лопухами и ивняком высились последние два покосившихся, но крепких деревянных столба.

– У меня где-то колесо тележное валялось, если мамка не выбросила.

– И проволоки какой-нибудь захвати, а я пойду по соседям кошки поищу, а то как на столб залезем.

Сашка кивнул и взялся за болтающуюся ручку на деревянной калитке. Колька отправился по дворам.

***

Весна в тот год пришла ранняя. В начале апреля уже просохли обочины. На лугу, местами переходившем в болото, было сыро. Сапоги вязли по щиколотку, а где и глубже. Мужики дружно сопели, но терпеливо продвигались к видневшимся за редкими деревьями столбам. Сашка взгромоздил тяжелое тележное колесо на голову и стал похож на гриб опенок. Колька высоко поднимал кошки, но они все равно цеплялись за длинные жесткие камышины. Прошлогодние репейники гроздьями висли на штанинах. По пути забрались в заросли чертополоха. Острые иголки звенящих от сухости головок торчали в разные стороны, словно противотанковые ежи. С матерками выбрались на чистое место. Первый столб был уже рядом. Бросили на сухое поклажу и остановились отдышаться. Как по команде задрали головы вверх.

– Да, – протянул Колька, – высоко.

– Ниче, я залезу, – засуетился Сашка.

– Ну, давай, надевай кошки.

Тот плюхнулся задом на кочку. Колька помог товарищу застегнуть ремни. Сашка закинул за спину колесо на петле из алюминиевой проволоки, обнял гладкий, будто лакированный ствол, и подтянул ноги почти к подбородку. Зацепился когтями, выпрямился, опять подтянул колени, уперся… Несколько таких движений и он уже на самой вершине. Закрепился и откинулся назад. Колька, козырьком прикрывшись от солнца, следил за его движениями. Привязать колесо на поперечине столба оказалось несложно. Сашка быстро закрутил гибкую проволоку, подергал, проверяя на крепость. Держалось мертво. Ухватившись за колесо, выпрямился, огляделся вокруг.

За перелеском на бугре выглядывал уголок вспаханного поля. Речку скрывала молодая поросль: клен, черемуха, ракита. Ветки еще не оделись зеленью, но апрель уже высветлил голые стволы. Солнышко играло и путалось бликами в диколесье. На желтотравник луга, словно заплатки, весна уже накидала нежные островки зелени с синими крапинами первоцветов. Сашка вздохнул полной грудью и тихо проговорив: «Ну, и что бы им тут не жить», повернул голову вниз.

***

Вечером они сидели на той же лавочке и тихо обсуждали шансы на появление птиц. Оба были уверены, что аисты обязательно обоснуются в их гнезде.

– Все-таки готовое жилье, – в который раз убеждал соседа Сашка, – почти не надо ниче строить. Прилетай и живи. Ну, веток подстели немного. Не дураки же они.

Колька согласно покачивал головой, прищуриваясь, и лез в карман за сигаретами. Сашка охотно протягивал руку с зажигалкой.

Бабка Валя, возвращаясь после школы, остановилась с мужиками.

– Хорошое дело затеяли, – одобрила она, – у нас ученики уже спорят – поселятся аисты или не поселятся.

– Ну и к чему склоняются?

– Не знаю к чему склоняются эти лоботрясы, а я думаю, поселятся. Они же на нашем болоте кормятся, а тут еще гнездо рядом будет. Удобно.

Весь апрель каждый день мужики выходили на луг и внимательно рассматривали тележное колесо – нет ли каких изменений. Иногда Сашка бегал в Шишино, проверяя старые гнезда там.

Аисты прилетели в первых числах мая, но на колесо так и не сели.

Как-то вечером над деревней появился низкий клин пролетающих птиц. Деревенские, не сговариваясь, потянулись на дорогу перед лугом – оттуда было видно Колькино гнездо. В Беломестном его теперь так и называли – «Колькино». Так говорили про дома, сараи, бани, построенные им. Сашку если и вспоминали, то как-то вскользь, не серьезно, никому бы и в голову не пришло назвать гнездо Сашкиным. Сашка первое время, если при нем кто-то говорил «Колькино гнездо», – терпеливо поправлял:

– Это я туда лазил и колесо привязал, а не Колька.

Собеседник вроде соглашался, но в следующий раз все повторялось. Сашка злился, потом вроде смирился.

***

Аисты в тот год так и не прилетели. Они появились годом позже, когда ни Кольки, ни Сашки в живых уже не было.

Колька пропал осенью. Отправился к хозяину дома, который он строил все лето, за расчетом и не вернулся. Такое бывало. Сразу искать не кинулись, решили, что опять ушел в запой и у кого-то остался. Через неделю труп с несколькими ножевыми ранениями пацаны обнаружили в кустах на берегу Донца. Конечно, без денег. Убийц не нашли. Да особо и не искали. Хозяин утверждал, что рассчитался полностью и Колька ушел от него довольный. А больше его никто не видел.

Сашка скончался весной, лишь несколько дней не дождавшись птиц. Еще зимой у него начал болеть желудок, лечиться у Сашки и в мыслях не было. Последний месяц он почти не выходил из дома. Он уже не гнал самогон, питался в основном картошкой «в мундирах» – в подполе еще оставались осенние запасы. Подкармливала непутевого брата и сестра, иногда приезжавшая из города. Он подолгу сидел у окошка, которое выходило на луг, и тоскливо разглядывал раскачивающиеся коричневые головки камыша.

За несколько дней до смерти он постучался в дом к Нинке.

– Входи, – крикнула она с кухни, – не заперто.

Сашка несмело переступил порог и остановился, привалившись к косяку. Он тяжело дышал, как будто только что перевернул несколько тяжелых мешков, на исхудавшем лице разлилась болезненная бледность. Нинка выглянула в дверной проем.

– Ты? Ну, проходи, раз пришел.

Сашка громко выдохнул и смущенно прокашлялся.

– Нин, ты это. – Он пошарил глазами под ногами. – Помру я, наверное. Не дождусь аистов, видно. Так ты это. Это гнездо, когда они поселятся, пусть уж будет Колькино, ладно, а если вдруг второе они заведут, ты уж того, скажи всем, чтоб Сашкиным назвали. Все, какая-никакая память будет. – Он поднял мутный наполненный робкой надеждой взгляд на Нинку.

– Ну, – растерялась она, – я то что, не против. Скажу. Трудно что ли. Да только ты что-то рано помирать собрался.

Сашка словно не слышал ее.

– Спасибо, Нин. – Он сглотнул комок и вытер ладошкой побежавшую по небритой щеке каплю. – Спасибо большое.

– Да не за что, – отозвалась Нинка.

От ее минутной растерянности не осталось и следа. Она двинулась на Сашку высокой грудью:

– У тебя все?

Сашка молча развернулся и вышел в сени.

Нинка прикрыла за ним дверь и, размышляя, зачем Сашке сдались эти аисты, вернулась на кухню. Так ничего и не решив, она полезла в шкаф и загремела посудой.

Дня через три сестра, приехавшая на выходные проведать Сашку, обнаружила брата мертвым. Он лежал на полу у окошка на спине, улыбка застыла на разгладившимся лице.

***

Через несколько дней после похорон крупная белая птица, раскачивая в воздухе длинными ногами и тормозя крыльями, опустилась на колесо. Тетка Валя как раз проходила по улице в школу. Уже по привычке нашла взглядом выглядывающий из зарослей столб с колесом и вдруг невольно охнула и остановилась:

– Прилетел-таки.

Птица потопталась немного, словно проверяя платформу на прочность, огляделась, и слегка согнув голенастые ноги, оттолкнулась от плотного воздуха крылом.

Часа через два на колесо опустились уже два аиста: он и она. Вечером беломестненцы с ближних и даже с некоторых дальних улиц собрались на дороге понаблюдать за птицами, которые, не обращая внимания на собравшихся людей, легко поднимали на вершину столба тонкие веточки – строили гнездо. Вспоминали Кольку и Сашку и жалели, что ни тот, ни другой ни дожил до этого дня. Нинка, не удержавшись, всплакнула. Тетка Валя погладила ее по широкой спине:

– Ниче, не переживай сильно, вот какую память о себе мужик-то оставил. А домов скоко его по деревне стоят – вечную память заслужил.

Нинка утерла торцом ладони короткие слезы и тяжело вздохнула. Аисты уложили на колесо последние веточки и поднялись выше. Сделав круг над людьми, спланировали на болото. И сразу исчезли в высоких камышах.

– Кормиться полетели, – громко предположил кто-то.

Люди потихонечку начали расходиться.

Через месяц пара благополучно вывела трех птенцов.

С тех пор аисты прилетали в Беломестное каждый год. Деревенские светлели лицами, выходя на дорогу у луга, чтобы приветить красивых птиц.

– Колькины, прилетели, видел? – говорили они, встречаясь с кем-нибудь в эти дни.

Через два года после того как мужиков не стало, на соседнем столбе появилось второе гнездо, построенное молодой аистиной семьей. Сельчане, не сговариваясь, назвали его Сашкиным.