Текст книги "Атаман"

Автор книги: Сергей Мильшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Сотненцы

Павловский Атаман Корнелий Петрович Заболотный, мужик статный, в годах с седой густой шевелюрой и неожиданно черными (некрашеными) усами, в казачьей форме, выглаженной до неестественности, встречал гостей на крыльце клуба.

– Приветствую, коллеги! Проходите, проходите… жду вас. – Он протянул каждому широкую горячую ладонь.

С Корнелием и Атаман, и Виктор Иванович знакомы были давно. Никита Егорович – так с самого детства. Приходилось и драться пару раз. Но даже когда метились друг другу по носу, настоящей злобы не было, скорей спортивный азарт присутствовал: «А вот я тебе вперед юшку пущу». Останавливались, как только у кого-нибудь показывалась кровь. Счет их личных встреч, насколько помнил Атаман, был ничейный.

В комнате у казаков оказалось прохладно. На стене почти во всю ширь раскинулось знамя Кубанского войска, на столе атаман заметил искусно выполненный макет казачьего поста с маленьким казаком на вышке времен войны с горцами. Оценив заинтересованность гостей, Корнелий Петрович с удовольствием прокомментировал:

– У нас умелец есть, из дерева все, что хочешь, сделает.

– Просто макет обычного поста, или какого – то конкретного?

Заболотный почесал затылок.

– Вообще-то таких постов по Лабе раньше немало стояло. На месте одного из них, кстати, потом ваша станица образовалась. Так что можете считать, что это прообраз вашей Курской или наших первых постов. Мастер четко их делает. Во всех деталях.

– Знаю я, про кого ты говоришь. Сенька Василюк поди? – Виктор Иванович взял в руки поделку.

– Хорошая вещь, – согласился атаман, усаживаясь на предложенный стул рядом с Виктором Ивановичем, – сувенир почти что.

– Точно, Василюк, все-то ты, Иваныч, знаешь.

– Я вас всех знаю. А этого Сеньку в детстве, помню, вытянул как-то раз меж лопаток черенком вил. Я сено на огороде скирдовал, а он к нам во двор запрыгнул – удирал от кого-то, ну и срезать решил видно. Так я его и ухватил на бегу. Даже не оглянулся, стервец, только спину чесанул и деру. Видно не зря всыпал тогда – нормальный казак получился.

– Чайку или чего покрепче?

– Благодарю, Петрович, давай сначала о деле.

Корнелий Петрович подставил стул поближе к казакам и присел не за свой стол, а напротив, подчеркивая неофициальный формат общения.

– Слышал, что у нас в клубе вчера было? – Атаман не стал городить подходов.

– Сегодня с утра уже рассказали.

– И что думаешь?

– Думаю, правильно все сделали. Одобряю и поддерживаю. Знаю я этих отморозков. Беспредельщики. И признаться, даже немного завидую вам, у нас до того, чтобы наказывать ублюдков, не додумались. Контингент, так сказать, немного другой.

– А в чем другой-то? – поинтересовался Виктор Иванович.

– В чем другой? – задумчиво протянул Корнелий Петрович и повернулся к начальнику штаба, – а в том же самом – уголовники через одного! Оружие в станице почти у каждого. Ты, Никита, меня с детства знаешь, никого я не боялся никогда. С вашими дрались, без разницы с кем и сколько. А тут такая ситуация, есть такие оторвы – им человека завалить, что два пальца… Вот месяц назад случай был. Даже по центральному телевидению показывали. Фрол – придурок один – соседа – Антонова Вовку – тоже не пай-мальчика из обреза шлепнул, как кабана, только за то, что того гуси на егошний огород залезли. Начали, как водится, перепираться через ограду, а Фрол молча в дом зашел и вышел уже с обрезом. Бах – и нет мужика, а у того жена с двумя детьми осталась, между прочим.

– У нас по центральному телевидению только такое и показывают, – проворчал начальник штаба, – нет, чтоб путное показать, а то одни убийства и изнасилования. А дураки всякие смотрят и за пример берут. Зато прославились.

Корнелий Петрович согласно опустил голову.

– Это верно. Только мне эта слава даром не нужна. В чем бы другом бы прославиться, настоящем.

– Ты это к чему рассказал? – Никита Егорович распрямил спину.

Корнелий резко поднял глаза на Жука:

– А к тому, что у меня тоже семья и тоже дети растут. Вот к чему.

Виктор Иванович отвернулся в сторону и тихо проговорил.

– У всех дети.

Корнелий с шумом поднялся и подошел к окну.

– Я все понимаю. Виктор Иванович, прав ты, конечно. Но и я тоже прав. Не новый человек, с рожденья здесь, всех знаю, как облупленных. И потому точно говорю – у нас так, как у вас, делать нельзя. Вот цыган мы уже полгода как выдавили – ни одного в станице не осталось. И наркотики сразу исчезли. Вот здесь можно было так.

Атаман усмехнулся:

– Они теперь к нам все переселились. Но мы тоже уже всех лишних выставили. А вот до того, чтобы вообще всех – как-то не додумались.

– Ну и зря. Эту заразу только полной ампутацией лечить можно. А вот с казаками у нас надо по-другому. С другой стороны.

– А поконкретней, с какой другой?

Корнелий круто развернулся и вернулся на стул.

– Ситуация непростая и неоднозначная. Беспредельщиков нам с вами не остановить. А вот Тихомиров, это вор в законе, у нас в районном центре живет, я думаю, сможет.

– А он захочет связываться? – Виктор Иванович недоверчиво вскинул брови.

– Захочет, – Корнелий даже ладошкой пристукнул по столу для убедительности, – более того, он уже захотел. Вы думаете, одни вы делом занимаетесь, а мы тут просто так, штаны протираем…

– Ты по существу, – перебил его Жук.

– Я и говорю по существу. Встречался я на днях с Василием Яковлевичем, он, кстати, сейчас бизнесмен, на икс-пятом ездит, весь такой презентабельный, если бы не знал, что вор в законе, никогда бы не догадался. Так вот, он обещал позвонить, как освободится. Я своих уже предупредил, соберем всех, кого сможем, что-то вроде встречи с авторитетным человеком организуем. А Тихомиров для наших – это авторитет настоящий, я же говорил, у нас через одного – сидельцы в прошлом. Ну и вы подъезжайте, поговорим, пообщаемся.

Никита Егорович переглянулся с начальником штаба.

– Подъедем обязательно, только сообщи заранее, я все-таки работаю. Ну, а если вдруг не смогу, последнее время директор меня через день в город вызывает – дел по горло, Виктор Иванович с Митричем подъедут, по-любому кто-нибудь из наших будет.

– Добро, – кивнул головой Корнелий и улыбнулся, – ну, а теперь можно и по чайку?

– Вот теперь можно и по чайку, – согласился Атаман и впервые за встречу расслабился, – я Гаркушу позову? Он в машине сидит.

– Мишку-то, конечно, зови, – Корнелий обернулся с чайником в руке, – интересно, он помнит, как я об его башку арбуз разбил. Сколько ж нам тогда было, лет по 13, наверное.

– Но вот сейчас и спросишь, – отозвался Атаман уже от дверей.

Но выйти не получилось. На пороге его чуть не сбил небольшой, но стремительный, как клинок, казак. Заметив посторонних, он сначала заколебался, но, узнав соседей, быстро поздоровался и, приблизившись к своему атаману, что-то шепнул ему на ухо. Тот выслушал и встревоженно вскинул голову.

– Казаки, вы меня извините, дела срочные. Чай без меня попейте. Если хотите – подождите. Думаю, я не надолго.

Никита Егорович насколько смог безразлично поинтересовался:

– Что случилось-то?

– Да тут кое-что, свои дела, мужики, извините, некогда.

Павловский атаман в сопровождении посыльного быстро прошествовал мимо замерших казаков и вышел из комнаты. Виктор Иванович посмотрел ему в спину.

– Будем ждать?

– Обойдется. Дома дела ждут.

– Ну, тогда поехали.

– А чаек так не попили.

– Дома попьем. Никита, а давай в музей на обратном пути заедем, я тебе экскурсию проведу, заодно покумекаем, как его оживлять будем.

Атаман сосредоточенно глянул на часы, пожевал губами, глядя в окно, и кивнул.

– Добро.

Уже на выезде из станицы Никита Егорович краем глаза заметил в переулке гомонящую толпу мужиков, а в ее центре размахивающего руками Корнелия.

Машина проскочила мимо на скорости, и рассмотреть подробности Атаману не удалось. Но и того, что увидел, оказалось достаточно, чтобы заподозрить неладное.

– Дай Бог Корнелию сил, – тихо проговорил он и обернулся к Виктору Ивановичу. – а у них тут и правда кипит, видел, что творится, Иваныч?

– Нет, а что?

– Похоже, сотненцы в набег собрались.

– На нас что ли?

– Ну, а на кого еще-то? Корнелий их образумить, похоже, пытается.

– Дай Бог, чтобы получилось. Не хватало еще, чтобы свои со своими передрались.

– Да уж. То-то врагам радости доставим.

Гаркуша, не отрывая взгляда от дороги, усыпанной ямами, а потому требующей от водителя повышенного внимания, поддержал:

– Золотые слова, Егорыч. Раньше, по истории помню, как все эти Александры Македонские и Цезари всякие делали. Какой их принцип был главный? Знаешь?

– Ну, какой?

– Разделяй и властвуй. Вот и нас так же сейчас стравить пытаются, чтобы потом каждого поодиночке и удавить. Правильно я говорю?

– Правильно, правильно, – Василий Иванович развернулся назад с переднего сидения, – Никита, давай его с собой возьмем, когда с вором этим встречаться будем. Он им все доходчиво объяснит, и нам проще будет.

Атаман улыбнулся:

– А что, я не против.

– Э, мужики, вы чего, – Гаркуша встревоженно глянул сначала на начальника штаба, потом на Атамана, – я на людях говорить не умею. Сразу вам всю встречу запорю.

– Не напрягайся, – успокоил Никита Егорович, – не хочешь – не надо. Хотя… Подумай, может согласишься, я тебе благодарность по войску объявлю.

– Нет уж, спасибо. – Гаркуша резко крутанул рулем, и машина затормозила у крыльца Дома культуры.

***

Музей располагался в одном из многочисленных помещений Дома культуры, на втором этаже. Здесь же, только на первом этаже, находилась и комната казаков для собраний. Местный очаг культуры построил в станице легендарный председатель колхоза Иван Нестерович Зарецкий. Зарецкий за тридцать лет руководства колхозом сделал для Курской столько, что благодарные станичники последнее время всерьез подумывали о том, чтобы поставить ему в центре перед администрацией памятник вместо неактуального Владимира Ильича. Это по его инициативе и на средства хозяйства в станице построили две средние школы, музыкальную школу, асфальтовый завод и заасфальтировали его продукцией все улицы Курской. Последним его детищем стал ДК. Он поставил здание Дома в 1973 году на фундаменте разрушенного им же храма. А через год умер от рака. Сковырнул родинку на щеке и вскоре слег от воспаления.

Идея памятника бродила в головах давно, но до реального воплощения еще не дозрела. Хотя, нашлись бы деньги, никто, наверняка, возражать не стал.

В ДК было прохладно. Высокие, давно небеленые потолки, гулкие разбитые каменные ступени, поскрипывающие доски пола, местами с протертыми до черноты латками – все говорило об изрядной заброшенности Дома культуры. Впрочем, двое посетителей во главе с начальником штаба, быстро миновавшие пустой холл и вприпрыжку почти вбежавшие за, казалось, не знающим устали, несмотря на почтенный возраст, Виктором Ивановичем на второй этаж, по сторонам особо не заглядывались. Они здесь бывали регулярно и к обшарпанным стенам местного очага культуры привыкли.

Виктор Иванович достал из кармана ключ и открыл высокую старинную дверь.

– Присаживайтесь, – он кивнул на лавку у стены. – Никита Егорович, как у тебя со временем?

Атаман всмотрелся в циферблат.

– Ну, вообще-то время у меня есть, минут тридцать.

– Достаточно, – Виктор Иванович потер ладошки, – раз уж вы сюда зашли, я вам небольшую лекцию прочитаю.

Гаркуша собрался было что-то возразить, но Осанов остановил его движением руки:

– Даже если вы что-то знаете, повторение не повредит.

– Да я ничего. Не против, – Михаил пожал плечом.

– Вот ты, Никита, когда здесь был в последний раз, поди, еще когда в школе учился?

Атаман улыбнулся виновато:

– Угадал, Иваныч, на экскурсию классом водили.

– Тогда тем более надо послушать. А то людей воспитывать в духе патриотизма собираемся, а сами собственную историю не знаем. – Виктор Иванович приблизился к древней казацкой сабле, висевшей на стене. Клинок слегка поржавел, белый когда-то эфес приобрел темный, почти черный цвет, по краю ручки, приглядевшись, можно было разглядеть вкрапления то ли зеленого, то ли серого. Но и в таком виде сабля производила впечатление дорогого старинного оружия.

– Вот, – начал начальник штаба, – редкая вещь, нашли в погребе, какого-то сгоревшего дома, какого именно, к сожалению, не известно. Сохранилась, можно сказать чудом. Когда музеем заведовала небезызвестная Антонина Шелехова, а она командовала здесь больше десяти лет, до самой смерти. Умерла она, как вы знаете, в середине 90-х, многое отсюда пропало. Очень многое. – Он на мгновение задумался, опустив голову.

– Чем она «небезызвестная-то?» – заполнил паузу Гаркуша.

Атаман тоже с интересом уставился на Осанова.

– Чем? – начальник штаба живо вскинул глаза, – я вам скажу. Антонина – участница войны. Вернувшись домой, посвятила себя борьбе за мировой коммунизм. Даже замуж не вышла по этой причине. А казаков ненавидела… до зубовного скрежета. И вот такую, можно сказать, фанатичку поставили руководить нашим музеем. Начинал собирать музей, как обычно, с миру по нитке мой учитель, гуру, как сейчас бы сказали, Еньшин Петр Терентьевич. Когда он на пенсию вышел, Антонину и поставили. Здоровье у нее уже было не очень, а тут должность не пыльная, фронтовичка все-таки. Вы вот знаете, что я много лет еще с семидесятых годов, воспоминания казаков и казачек собирал. А там были даже столетние бабульки, такие интересные истории рассказывали! Двадцать общих тетрадей исписал. Драгоценнейшая информация! – Он снова затих и отвернулся к окну.

Гаркуша лениво листал журнал почетных гостей, Атаман с интересом разглядывал эфес редкой сабли.

– Так она их просто выбросила, представляете, многолетний труд – в мусорку!

Водитель оторвался от журнала:

– Вот стерва.

– А ты уверен, что выбросила, – Атаман заерзал на стуле, – может, спрятала куда?

– Ага, спрятала… Вон контейнер, на заднем дворе. Туда и спрятала.

– А ты так, по памяти, помнишь что-нибудь оттуда? – Никита Егорович никак не хотел поверить, что такой бесценный кладезь информации потерян навсегда.

Начальник штаба пожал плечом:

– Кое-что помню, конечно, но это – малость. Знал бы, что не только записывать, но и запоминать надо… Поздним умом все богаты. Мог же и копии сделать. Не сделал. Кто же мог знать, что такое случится. Большая часть безвозвратно утеряна.

– Ну, для примера, расскажи что-нибудь.

– Для примера, – он задумался, – ну вот случай, бабушка – лет под девяносто ей было – рассказывала, как один дед – Калашников, он на отшибе жил, перестрелял с чердака через окошко шестерых черкесов, которые к нему пограбить забрались.

– Это нашего Викторыча родственник что ли? – Гаркуша захлопнул книгу почетных гостей.

– Он самый. Ты не перебивай. Так вот, дед стрелял, бабка патроны подавала. Потом никто из черкесов пальцем его не трогал, на свадьбы приглашали почетным гостем, джигитом называли. Или вот, твой дед рассказывал, Никита, про своего деда Петра, по-моему.

– Был такой, – оживился Атаман.

– Рассказывал, как его и твой, значит, предок, в первый рейд ходили за речку. Тогда они на нас в воскресный день напали во время соляного базара. Несколько человек в плен взяли. Наши их догнали и всех подчистую извели. Петр тогда самый молодой был, а тоже отличился.

– А подробности помнишь?

– Ну, так, кое-что. Если сесть повспоминать, может, что и всплывет.

Атаман решительно поднялся, следом встал и Гаркуша.

– Надо будет с тобой как-нибудь встретиться в тесном кругу и порасспросить поподробней, может, на рыбалку как-нибудь выберемся? Теперь ты у нас единственный знаток истории станицы, так сказать, энциклопедия казачья. Может, что и про предка моего вспомнишь.

– А про моего там ничего не было? – Гаркуша, сидя, сложил руки на груди. – Я же тоже из местных, Гаркуши и до революции здесь жили.

– Сразу так на память ничего не приходит, – виновато отозвался Виктор Иванович, – хотя что-то упоминалось где-то. Ну, сейчас так сразу не вспомню.

– Иваныч, ты давай этого дела так не бросай, – водитель приблизился к нему вплотную, – вспоминай про моего деда. С меня «поляна». Точно надо на рыбалку собираться, – он вопросительно обернулся к Атаману.

– Давай попробуем, на следующей неделе, или…, ладно, там ближе к делу определимся.

– Договорились, – Гаркуша ткнул ладонями в колени и поднялся. – Ты как, Иваныч, я так понял, не против?

– Я не против, все что вспомню, расскажу, а не вспомню, придумаю, – он хитро подмигнул казакам.

– А вот этого не надо, – Атаман решительно взялся за ручку двери, – сказок нам и так уже достаточно порассказали.

С этими словами они вышли в холл.

Дед Тимка

Деду Тимке Калашникову настроение испортили сразу после обедни. Потный, но воодушевленный, каким часто бывал после проповеди, даже не проповеди, а как определял для себя дед, лютой крепости напитка под видом святых речей, помахивал ногами, сидя на телеге, не понукая умного коня, и тихонько размышлял. Эта речь с амвона пробирала его до печенок, до самой глубокой внутренности. Этакий крепчайший самогон батюшкиного разлива, от первого стакана которого личность будто другой становится. Так некоторые казаки на круге выступали, горячо, крепко и в то же время уважительно. Вроде только послушал, а будто пьян делаешься, слезы на глаза наворачиваются. А потом одна рука сама собой к сабле тянется, а другая – к седлу. А вот после огненных слов отца Георгия хотелось не саблю в руки брать, а бросить все и в монастырь отправиться, чтобы Богу служить и на мирские дела не отвлекаться.

«Сегодня как раз казаки соберутся погутарить, – думал про себя старик, привычным взглядом оглядывая окрестности неширокой улицы, убегающей из станицы, – надо будет с ними это обсудить. Что скажут, а то, может, и правда в монастырь собраться. Не сразу, конечно, а для начала так просто съездить, посмотреть. Запрягу в бричку Мурома и поеду. А что? Дней за пять доберусь, монастырь не так уж и далеко, всего верст триста, не более. А за хозяйством пока Пантелей присмотрит. Вот только кобыла жеребиться должна скоро, не знаю, справится ли? – старик опустил голову и призадумался. – Даже не знаю, что и делать. Надо все-таки с казаками посоветоваться. – он шевельнул вожжи. – Не спи, Муромка. Ох, и жара…»

Прозрачное небо висело над головой, словно раскаленная жаровня, да еще земля дышала таким ощутимым теплом, что подошвы сапог, раскачивающиеся в такт двигающейся телеги, казалось, еще немного и задымятся. Широкие улицы станицы не давали тени, вишни и яблони теснились ближе к домам, а большая часть пыльной дороги оставалась пуста и горяча. Дет Тимка, почти не замечая знакомых много лет окрестностей, бездумно разглядывал хаты станичников под камышом, раскиданные вдоль улицы без всякого порядка – как Бог на душу положил, разновозрастную детвору, играющую на дороге в «пекаря» и отбежавших, чтобы его пропустить, высокие тополя на окраине – давно приевшиеся, но все равно родные картины. Старик неспешно двигался посередине дороги, обмахивался скомканным платком и также размеренно размышлял о своем будущем, которое представлялось им в эти минуты исключительно монастырским.

Он решил добраться до хаты, наскоро перекусить – с утра дома не был – и сразу выдвигаться обратно. На выезде из станицы дед Тимка пожалел коня, которому в такую жару тоже было нелегко, и он обильно потел на крупе, сполз с соломы, набросанной в телегу, и зашагал рядом, придерживая вожжи одной рукой. И в этот самый момент, когда дед Тимка таким вот образом мирно строил планы на будущее, обтираясь мокрым уже рукавом, какой-то босой сорванец неожиданно выскочил из-за плетня и, оглядываясь назад, со всего маху врезался белесым затылком деду в живот. Дед Тимка охнул и согнулся. Но рука свое дела знала: жилистые, почти коричневые пальцы намертво ухватили скользкое от пота ухо мальчишки. Дед остановился. Замер и Муром, лениво обмахиваясь хвостом.

– Ай, ай, – заверещал паренек, – больно!

Дед Тимка медленно восстанавливал дыхание, сбитое ударом, и так же неторопливо выпрямлялся, не обращая внимание на морщившегося от боли сорванца. Наконец, он выдохнул ком воздуха, будто застрявший в горле, и внимательно глянул не по годам острым глазом на попавшуюся в его руки добычу.

Мальчишка уже не верещал, только молча кривился, ухватившись обеими руками за крепкие, словно железные, пальцы деда.

– Ты чей будешь?

Мальчик поднялся на цыпочки, пытаясь уменьшить натяжение уха, и выдавил:

– Осанин.

– Звать как?

– Иваном.

– Почему под ноги не смотришь?

– Я больше не буду, – мальчишка уже чуть не плакал.

Дед Тимка немного остыл и ослабил хватку.

– Дед – Макоша?

– Да…

– Тьфу, ты, – старик от досады сплюнул и отпустил набирающее красноту ухо. – Такой у тебя дед хороший казак, и такой у него внук бестолковый.

Мальчишка молчал, опустив голову и ладошкой потирая оттопыренное горячее ухо.

– Иди домой и скажи отцу, чтоб выпорол. Понял?

– Понял, – мальчишка шмыгнул и попятился.

– Я приду – проверю.

Парнишка кивнул, сорвался с места и сразу же исчез за углом. Дед Тимка нахмурился и покачал головой. Потом он вспомнил, что ему надо торопиться.

– Но, двигай, давай, – старик дернул вожжи.

Конь проигнорировал приказ, вяло махнул мордой и вздрогнул кожей, отгоняя мух. Дед для видимости потянулся за нагайкой. Муром, скосил круглый глаз назад и, заметив движение хозяина, медленно с ленцой тронул с места.

– Совсем разбаловался, – проворчал старик и легко запрыгнул спиной вперед на телегу, – отдохнул и хватит. Делаешь ему хорошо, а он сразу на шею садится.

Телега неторопливо покатилась дальше. Добираться было не близко.

Дом старика Калашникова стоял на отшибе. Крепкий деревянный сруб, обмазанный глиной и побеленный. Над домом возвышался высокий чердак, набранный из неструганных плах, с окошком на фасаде. Вокруг двора, по бокам от высоких дощатых ворот дед поставил сплошной плетень, чтобы птица не выскакивала, да и спокойней так – все-таки в стороне от станицы, ежели что случится, пока помощь подоспеет. А так, все какая-никакая, а защита, от неприцельных пуль укрыться можно. Правда, последнее время черкесы баловать перестали. То ли боятся, то ли поумнели. Впрочем, дед за многие годы жизни бок о бок с горячими соседями составил о них вполне определенное мнение, точно выражавшееся в его понимании русской поговоркой: «Горбатого могила исправит».

Погруженный в неспешные мысли, старик и сам не заметил, как подъехал к воротам своего дома. Спрыгнул на землю, привычно огляделся. Вроде тихо. На своих местах находилось все, что должно находиться. Хотя, один раз дед подозрительно прищурился – небольшой стожок сена, накиданный в стороне от ворот, у основания немного разлохматился. Старик слегка насторожился, но виду не подал и шаг не замедлил. Если кто там и притаился, ни за что не догадается, что обнаружен. Впрочем, дед сам себя тут же и урезонил. «А вообще это и ветер может, или козочка дикая, что это я сразу решил – человеческих рук дело? Наверное, старый стал, потому за каждым кустом черкес и мерещится.» – дед Тимка осторожно и незаметно выпустил воздух через зубы.

– Ладно, – решил, – потом между делом захвачу вилы и будто за сеном подойду – проверю. Береженого, как говорится, бережет. – Он уверенным движением закинул руку за калитку, привычно нащупал засов и потянул его.

Вот уж действительно, если начинает с утра все идти наперекосяк, то одним тычком в живот не ограничится. Во дворе, прямо за воротами первым же шагом он вляпался в коровью лепешку. В доме гремела чугунками жена деда Тимки Пелагея, в углу двора около сенника копошился сын Пантелейка. Он уже больше двадцати лет жил своим двором, а сюда наведывался иногда помочь по хозяйству. Дед коротко задумался: кто же это за коровой недосмотрел, Пелагея или Пантелейка? Обычно корову встречает жена, но связываться с супругой, которая сама была остра на язык и спуску деду не давала, не хотелось. К тому же во дворе находился сын, а, значит, он тоже мог впустить буренку на дневную дойку. Вычислив виновного, дед решительно направился к сеннику.

Пантелей – здоровый казак, на добрых полторы головы выше отца, поправлял ограду у сенника. В этот момент он вкапывал блестящий от сока кленовый столбик на место старого сгнившего. Увидев быстро приближающегося, раздраженно шаркающего испачканной подошвой отца, он выпрямился и с силой воткнул лопату в землю.

– Случилось чего, батя?

Этот спокойный, с заботливыми интонациями голос еще больше вывел из себя деда Тимку:

– А ты не знаешь, да?

– Нет, – покрутил головой Пантелей.

– Корова кучу под калитку наложила, заходите гости дорогие, – мы вас ждем. А если бы не я зашел, а… а Атаман, к примеру?

Пантелей хмыкнул.

– Так не зашел же.

– А я что, по – твоему, кусок дерьма, что ли? Мне, значит, можно? Ну, что молчишь?

Пантелей, немного ошарашенный напором отца, примирительно вскинул руки.

– Да Вы что, батя? Какая муха Вас укусила?

– Муха?! – Отец задохнулся от злости, – я тебе покажу муху.

Он повертел головой в поисках чего-то твердого и, углядев под забором кусок жерди, неожиданно легко скакнул в сторону, подхватил его и, замахнувшись на сына, шагнул вперед.

– Ну, это Вы батя, зря, – Пантелей, показалось, без усилий выдернул из отцовской руки жердь и, размахнувшись, с силой швырнул ее за плетень, – остыньте.

Дед Тимка неожиданно сник, но боевого блеска в глазах не утратил.

– Значит, ты так? Родного отца ни во что не ставишь?

– А, думайте, что хотите.

Пантелей отвернулся и, взяв в одну руку лопату, принялся дальше засыпать столбик, другой рукой придерживая его в вертикальном положении.

Но отец и не думал успокаиваться:

– Значит, не хочешь с отцом разговаривать по-нормальному, задом к нему повернулся?

– Да угомонитесь Вы уже, – Пантелей снова остановился. – Будете приставать, вообще к Вам больше не приду, сами все делайте.

Дед Тимка недобро прищурился и наклонил голову набок.

– Значит сам… – он сердито всмотрелся снизу на здоровенного сына и вдруг решительно взял его за руку, – а ну пойдем со мной.

Отец так стремительно увлек сына за собой, что тот, только когда дошел, почти добежал за батей до ворот сообразил поинтересоваться:

– Куда это?

– Куда?! На круг казачий! Отца не уважаешь? Казаков послушаешь, пусть повоспитывают маленько, раз меня уже ни во что не ставишь.

– Да Вы что, батя? Мне уж самому скоро пятьдесят стукнет, куда меня воспитывать?

– Ниче, ниче… – отец был неумолим, – пусть повоспитывают, – он так и тянул растерянного сына за собой, не выпуская руки и поспешая, пока не спала решительность. За воротами он запрыгнул на телегу и крепко дернул коня на поворот. Тот, словно почуяв решительное настроение хозяина, не стал перечить и сноровисто развернулся. Только отъехав на версту от дома, он, наконец, выпустил руку Пантелея, благо, тот не вырывался, а послушно шел рядом с телегой.

– Вот так рядом и иди, – пригрозил дед Тимка и на всякий случай подтянул вожжи – пропустил его немного вперед, чтобы всегда видеть перед собой спину проштрафившегося сына.

Пантелей хмыкнул и, ничего не сказав, зашагал впереди.

Ехали и шли долго, наверное, около часа. Молчали. Солнце пекло неумолимо. Рубаха сына взмокла на спине. Деду Тимке тоже было непросто. Он только что преодолел этот путь в одном направлении и тут же, не передохнув и даже не перекусив, двинулся в противоположном. Он видел, как сын приноравливает свой размашистый шаг к движению телеги. Поначалу это раздражало, а когда уже вошли в станицу, отец вдруг подумал, что хороший все-таки у него сын. Но чтобы, не дай Бог, не передумать и не пожалеть охальника, он тут же строго одернул себя и начал вспоминать, как тот давеча перечил ему. И странное дело, чем ближе подходили к центру станицы, тем менее обидными казались старику слова сына, и не таким решительным становилось выражение его глаз.

Казаки уже собирались на площади. Группами они курили в тенечке под развесистыми каштанами. Старик привязал коня у прясла и, оглядываясь на сына – не отстанет ли? – направился к народу. Калашникова окликнули.

– Тимофей, погодь.

Дед Тимка оглянулся. К нему бочком – последствия ранения в спину – и от того, казалось, важно приближался старый друг Макоша Осанов. Друзья деловито поздоровались. Макоша пожал и руку Пантелея, при этом удивленно глянув на его потную рубаху.

– Ты это куда его? – обратился он к Тимофею.

– Да вот, веду к Атаману.

– Чего натворил?

– Непослушание отца.

Дед Макоша недоверчиво смерил взглядом невозмутимого Пантелея.

– Неушто? Пантелей, ты чего это, не с той ноги встал что ли?

Сын осторожно покосился на отца.

– А Вы его спросите, я-то что?

Дед Макоша закинул руку на затылок.

– Тимка, может ты того, на первый раз простим?

Тимофей Калашников словно очнулся.

– Ага, счас! – Он решительно толкнул сына в спину. – Идем, нечего разговаривать. – Он нахмурился и, не глядя в глаза другу, продолжил, – ты, Макоша, меня не отговаривай, я все решил, – и снова подтолкнул медлящего сына, – иди, иди, вон Атаман, сейчас тебя научат батьку уважать.

Атаман – Григорий Желтоухий хоть и жил в станице с самого рождения и родителей имел уважаемых, сам уважения еще не заработал. Григория выбрали атаманом только потому, что все остальные казаки, более его подходящие на эту должность, дружно отказались возглавить Общество. В воздухе пахло грозными событиями, порохом пахло, и большинство казаков не хотели взваливать на плечи ответственный груз, судьбы своих друзей, родственников и одностаничников. Не хотели и побаивались. Проще в сторонке-то. Правильно вздыхали старые казаки, собравшись вечерком на завалинке: «Эх, не те стали казаки, что раньше были, не те!»

Атаман лихо сбежал с крыльца и быстро приблизился к курящим в сторонке казакам. Те, оглянувшись на него, замолчали.

– Ну что, станичники, начнем совещанию?

– А что не начать, – за всех ответил дед Макоша.

Атаман обернулся к толпившимся казакам:

– Уважаемые казаки, прошу на круг, – Его гулкий бас легко перекрыл легкий гомон на площади.

Казаки неспешно тушили цигарки, сплевывали на них и, затоптав в пыли, выдвигались к соборному месту.

Собрания в станице проводили на площади перед каменным храмом Казанской Божьей Матери. Место было просторное, солнечное, утоптанное. В глубине площади из-за ряда толстых стволов ясеней выглядывало одноэтажное саманное здание станичной казармы. С противоположной стороны в тени густого вишенника перед дворами обычно собирались зрители – смешливые девки, с интересом поглядывающие на неженатых казаков, нарядно одетые замужние женщины с медлительными, но острыми взглядами и полными передниками семечек, мальчишки, завистливо косящиеся в сторону отцов и дедов, может быть, решающих в эти минуты судьбу станицы, и молодые парни, старающиеся держаться серьезно, но то и дело сбивающиеся на дружеское подшучивание. Вот и сейчас там было шумно и весело. Зрителей, как всегда, собралось чуть ли не больше, чем самих участников еженедельного круга.