Текст книги "Возвращение к звездам: фантастика и эвология"
Автор книги: Сергей Переслегин
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)
Произведения, собранные под этой обложкой, принято относить к исторической фантастике. «Боковая ветвь», вероятность, возможность. Так не было, но так могло быть.
Конфликты, в нашей Реальности успешно и быстро разрешившиеся в шестидесятые – семидесятые годы XX столетия, здесь усилены и растянуты во времени.
Иногда операция, что бы не понимать под этим термином – от небольшой войны до написания картины или симфонии, развивается сама собой и почти немедленно приводит к результатам – печальным или радостным, но окончательным. И когда реализуется такой вариант, он выглядит единственно-возможным: по-другому ведь и быть не могло, раз уж все так просто…
Но в большинстве случаев события развиваются очень медленно. Конечная Цель почти не ощущается в тумане неизвестности, и идут бои за частные цели, бои долгие и с переменным успехом, и эти частные цели заслоняют собой Главную и начинают казаться ею; успехи сменяются поражениями, с течением времени накапливаются силы – и вновь приходят победы, и в конце концов все получается почти как в первом варианте: симфония исполнена, картина написана, сражение выиграно, рай на земле построен. И можно обозреть пройденный путь, и подумать, где нужно было «сыграть» точнее, и уяснить, наблюдая все извивы своей «генеральной линии», почему, несмотря на сделанные ошибки и поражения, конечный результат остался все-таки за тобой.
В Реальности, описанной в «Отягощенных злом», «Гадких лебедях» и «Рукописи, обнаруженной при странных обстоятельствах», не случилось каких-то обыденных чудес и реализовалась совсем другая История.
Так рассуждать, по крайней мере, легко. «Боковая ветвь эволюции». Поучительна, но к нам прямого отношения не имеет. Зачем думать, что этот мир столь же реален (или нереален?), как и наш, что каждый человек отсюда существует и там? Кошмар историка-«вероятностника» – увидеть себя любимого в другой исторической проекции…
«Отягощенные злом» были с интересом встречены профессиональными читателями исторических романов и с неудовольствием – профессиональными историками. Ташлинск XXI века им очень не понравился, а совпадение имен героев с именами «ряда известных исторической науке политических деятелей периода реконструкции» внушило, по-видимому, брезгливое отвращение. Мне тоже хорошо известно, что М.Т.Кроманов никогда не работал начальником милиции города Ташлинска (тем более что и должности такой в тридцатые годы уже не существовало). В описанный период времени этот человек был начальником службы безопасности на одной из самых «горячих» границ. Ревекка Самойловна Гонтарь известна любому историку педагогики как выдающийся борец за претворение в жизнь «Образовательной программы ООН» («Австралийской программы»). Из остальных названных в тексте по именам людей удалось найти только Игоря Мытарина. Он не стал известным педагогом, не написал воспоминаний о Г.А.Носове и даже никогда не учился у него, потому что в 2027 году погиб вместе с родителями в Афганистане, во время одного из первых «окраинных конфликтов».
Газеты с названием «Ташлинская правда» тоже не существовало с семидесятых годов XX века. Но, однако же, ее номер со статьей Г.А.Носова о «флоре» я держу сейчас перед собой. Артефакт из альтернативной калибровки.
Я воспринимаю «Отягощенные злом» – при очевидной сложности, многоплановости и насыщенности символикой этой вещи – прежде всего как «педагогическую феерию». Авторами исследуется и в какой-то степени развенчивается один из очевидных способов построения идеального общества.
В конце сороковых годов в Советском Союзе была принята очередная, Третья программа Партии, или Программа построения коммунизма. Больше всего в ней было от учения ранних христиан, и к коммунизму она имела примерно такое же отношение, как к Общей теории относительности. В работах по историческим последовательностям документ этот если и упоминается, то с юмором. Однако особого вреда людям он не причинил, что для официальной политической программы тоталитарного государства уже следует считать достижением. Через весь документ проходит абсолютно ненаучное, очень наивное, но и очень искреннее желание сделать окружающий мир лучше. Как «лучше» ни авторы, ни исполнители не понимали и не могли понять. Но в отличие от большей части остального человечества они хоть что-то пытались делать.
Знаменитая Программа включала в себя три основных пункта (философское мышление XX столетия зациклилось на троичности: «три закона Ньютона», которых на самом деле было четыре, «три источника, три составные части марксизма», «триединая задача построения коммунизма» etc). Первый – создание материально-технической базы – был простым набором слов, не имеющих какого-либо смысла. С точки зрения каждого поколения предыдущее живет в полной нищете, а последующее находится в раю земном да еще чем-то недовольно. Поэтому упомянутая «материально-техническая база» может быть журавлем в небе или синицей в руках, но во всяком случае необходимым условием переустройства мира она никак быть не может. Идея создания «новых производственных отношений» была бредом для любого ортодоксального марксиста, да и для всякого аналитически мыслящего человека. Отношения возникают в процессе труда и отвечают общему уровню развития производства. «Строить» здесь совершенно нечего.
Но был еще один принцип — воспитание нового человека. Звучал он, скорее мерзко, поскольку «новые люди» ассоциировались с «новым порядком» и «прекрасным новым миром». Однако же принципы означают лишь то, что в них вкладывают… Все ранние коммунистические утопии – и не только в России / Советском Союзе, но и в странах Атлантического пакта – были педагогическими утопиями. Впрочем, хочу заметить, что и антиутопии тоже были по преимуществу педагогическими.
Интересно получилось. С тех пор прошло более трехсот лет, о Третьей программе Партии знают только историки, да и то далеко не все, но мнение о решающем, хорошо если не сакральном, значении «новой педагогики» в становлении современного общества господствует до сих пор. Как и во времена «Полдня…», Учителя составляют примерно треть состава Мирового совета.
«Допотопный», точнее, «довоенный» этап развития «новой педагогики» оставил мало документов. Видимо, нет оснований сомневаться, что основы теории были заложены именно тогда, но ни имен разработчиков, ни результатов их деятельности история не сохранила. Вряд ли люди, воспитанные в русле идей «новой педагогики», пусть даже и чудовищно извращенной, сталинской «новой педагогики», могли пережить тридцатые годы и мировую войну.
В конце пятидесятых – лет за тридцать до появления модели информационно– обогащенной среды – в СССР создается ряд специализированных физико-математических школ. Эксперимент, с точки зрения власть имущих, принес фантастическую удачу и дал стране неоценимой важности «очки» в самый напряженный момент полувоенного соревнования двух систем.
И здесь проходит водораздел между Реальностями. У нас сеть физматшкол непрерывно расширялась, стимулируемая огромным спросом на их выпускников со стороны военных и ГКМПС. И мало известно, что существовала и противоположная точка зрения – закрыть эти элитарные учреждения как противоречащие принципу всеобщего равенства. Счастье, что генералу Пферду из «Гадких лебедей» всегда чего-то хочется. Атомной бомбы, импульсной ракеты, фотонного двигателя… Или не всегда?
В Реальности спецшколы закрыли. Космические исследования оказались заморожены – не то после, не то вследствие этого. Во всяком случае, об освоении Системы к концу столетия не было и речи, функционировала только околоземная космонавтика. К десятым годам отставание от Атлантического пакта по ряду основополагающих параметров уже нельзя было замаскировать, и тогда появились лицеи – как базисный элемент «динамического образования».
Ни одно государство не рассматривает школу как систему, призванную научить людей (тем более – воспитать их). Узкоутилитарная функция образования минимальна – интегрировать человека в социум. И не в «социум вообще», а в тот конкретный, который породил данную школу – частицу данного государства. Этой задаче – воспроизводству общества и общественных отношений – подчинено все.
Потому и трагична роль учителя. Будучи включенным в эту систему, он не то чтобы не может идти против нее… Может! И очень часто идет. Но системе это более чем безразлично. Она организовала дело так, что чем лучше Учитель, тем лучше он выполняет свою основную интегративную функцию. Ему кажется, что он учит думать и сомневаться, учит человечности и добру. Очень может быть, – если мысли и сомнения, человечность и честность входят в число ценностей данного общества и воспроизводятся вместе с ним. В противном случае воспитываться будет нечто другое. Прямо по В. Высоцкому:
По профессии я – усилитель,
Я страдал, но усиливал ложь.
Школа – больше чем просто информационный усилитель. Это система глубокой положительной обратной связи, обеспечивающая нормальное функционирование социальных систем.
Закрытый интернат в Англии XVIII столетия воспитывал английских лордов. В Германии послеверсальских времен – убежденных фашистов. В СССР шестидесятых годов XX века – советских интеллигентов. Сейчас такой интернат – атрибутивный элемент нашего воспитания.
Хорошо это или плохо – воспитывать детей без родителей? Можно привести десятки аргументов – притом исторически обоснованных аргументов – в пользу любой позиции. Так что перед нами опять вопрос калибровки.
С точки зрения государства школа ни в коем случае не должна учить думать. Думанье – процесс динамический, и уже этим фактом он отрицает неизменность государства. Государство существует в настоящем. В продолженном настоящем. Мысль – это всегда связка прошлого и будущего, то есть протест против настоящего.
Но, с другой стороны, реалии мировой политики таковы, что без слоя думающих людей государство просто нежизнеспособно, так что этот слой надо как-то создавать, и задачу эту приходится возложить на школу – больше некуда. И здесь-то и возникает интереснейший и до сих пор толком не изученный феномен: школа начинает бороться с собой. Борьба эта всегда приводит к одному и тому же промежуточному результату: из общей массы школ и учителей выделяются Школы и Учителя. Формируется элита.
Для обуздания элиты создается персональный монстр в лице Академии педагогических наук и Министерства просвещения. Для ее поддержки работает Министерство высшего образования и, если повезет, армия. Силы равны настолько, что приобретает значение поведение конкретных людей. Учителей. Родителей.
«Отягощенные злом» и «Гадкие лебеди» образуют диптих, танец отражений. Исследуется одна и та же проблема, да по сути и одна и та же ситуация. Подчеркнуто реалистичный (хотя и «не наш») Ташлинск и обобщенный Город обобщенной страны. Дети и взрослые. Конфликт будущего (всегда страшного, потому что оно – иное) и настоящего. Привычного. Конфликт свободы – ребенок всегда свободен – и собственности – он мой ребенок. Школы нет, есть Учителя, которые – как и положено – обеспечивают обратную связь. Но не с сегодняшним, а с завтрашним обществом. В новой педагогике это называется «динамический гомеостаз».
В конфликте между «сегодня» и «завтра» виноватых нет. Правых, наверное, нет тоже. И никто никогда не сможет сказать заранее, на какой именно стороне он будет сражаться. Если, конечно, будет.
Динамическая педагогика тоже не панацея, но на уровне того времени она была, вероятно, лучшим выбором. И это был очень жестокий выбор.
Можно – легко! – понять тех, кто боролся с «флорой» или ставил капканы на мокрецов. В человеке заложено оберегать от любых опасностей своего ребенка. А будущее– самая страшная опасность, во всяком случае неизбежная, потому и хочется «обрубать его щупальца». Господин писатель Банев оказался очень свободным человеком.
Дело не в моем нравственном релятивизме. Дуалистична сама школа: информационный усилитель, равно необходимый и богу и дьяволу. И, наверное, единственное, чего мы можем от нее требовать – обеспечить минимальный «коэффициент усиления» при максимальной «полосе пропускания» пространства решений и зоны личной свободы. Наверное, именно это имел в виду Г.А., вступаясь за фловеров, которые были ему, по меньшей мере, неприятны.
Иными словами, создание лицеев, интернатов, спецшкол, частных гимназий есть относительное добро. Такие учреждения полезны в одних условиях, бесполезны в других, опасны в третьих. Но закрытие их «сверху» (волею чиновничьего начальства), сужающее пространство выбора и «полосу пропускания» людей обществом, является злом абсолютным.
Развитие возникает как результат взаимодействия поступка и сомнения. Свобода есть, прежде всего, развитие. С поступками все более или менее ясно. Они естественны. «Именно то, что наиболее естественно, – заметил Бол-Кунац – менее всего подобает человеку». Сомнение неестественно.
«За миллиард лет до конца света» – повесть о сомневающихся.
Клише «советский интеллигент» сразу дает отсылку к шестидесятым годам XX века, но в данном случае речь идет по крайней мере о восьмидесятых. Трудно сказать, на этой ли линии исторического события находится Ташлинский лицей и лепрозорий из неизвестного Города, но, во всяком случае, «Урановая Голконда» и марсианские города были на иной линии.
Действие происходит в привычно тоталитарном социалистическом государстве, и некая, пусть и вымороченная, свобода ташлинских нравов – с наркотиками, лицеями, фловерами, дешевой пищей и народными митингами – для героев повести несбыточная мечта.
Никто из них не оппозиционер – ни рассказчик Малянов, ни вальяжный Вечеровский, ни Губарь с его «феддингами», ни Вайнтартен с ревертазой и новым институтом. Напротив, они только что не подчеркнуто лояльны. Но сомнение приводит к развитию, а познание является единственной формой развития, достойной человека, и вот тогда оказывается, что существование этих людей представляет собой угрозу даже не правящему режиму, не государству или партии, а целой вселенной, равнодушной и апатичной. Как государственный голем.
Неправда, будто бы интеллигент всегда находится в оппозиции к властям. Обычно он оказывается в оппозиции к мирозданию.
Следствие по делу о гибели мираХотя со времен Фрэнсиса Бэкона и до наших дней основной задачей науки считается получение новых и новых эмпирических фактов, «фактов всегда достаточно». Например: «объект такой-то, будучи облучен рентгеном под углом восемнадцать градусов, испускает квазитепловые электроны под углом двадцать два градуса»… Обратите внимание – именно под углом двадцать два градуса и ни градусом больше!
«– Если взять каплю воды, – сказал он, – то, имея нужные вещи, можно увидеть в ней тысячи тысяч мелких животных.
– Для этого не нужно никаких вещей».
Не хватает фантазии…
Результаты эмпирической науки (да простит меня Бэкон) почти всегда совершенно бесполезны. Чтобы извлечь из них что-то действительно ценное – в узкоутилитарном или, наоборот, в возвышенно духовном смысле – требуется процедура интерпретации. Обычно под «интерпретацией» понимается построение работоспособной модели. На этом этапе труд ученого сближается как с работой детектива, призванного собрать мозаику разрозненных фактов в единую непротиворечивую картину, так и с творчеством художника, для которого из всех оценочных критериев качества этой «картины» важнее всего субъективная красота.
На следующем – последнем – этапе происходит переход в надсистему. В метанауку – тогда созданная модель начинает порождать новые смыслы и толкования, новые приемы исследования и в конечном итоге новые модели. «Я не буду вдаваться в подробности, но существование таких объектов, как магнитные ловушки, К-23, "белое кольцо", разом зачеркнуло целое поле недавно процветавших теорий и вызвало к жизни совершенно новые идеи». Или в технологию – тогда на базе модели создается что-то элементарно полезное: «…"этаки", "браслеты", стимулирующие жизненные процессы… различные типы квазибиологических масс, которые произвели такой переворот в медицине… Мы получили новые транквилизаторы, новые типы минеральных удобрений, переворот в агрономии… В общем, что я вам перечисляю! Вы знаете все это не хуже меня, браслетик, я вижу, сами носите…» А иногда осуществляется переход в магическую составляющую мира, и модель превращается в миф. «Легенды и полулегенды: "машина желаний", "бродяга Дик", "веселые призраки"…»
Однако же заранее предсказать, что именно «вырастет» из вашей замечательной модели, совершенно невозможно. Скорее всего – ничего. «С Зоной ведь так: с хабаром вернулся – чудо, живой вернулся – удача, патрульная пуля – везенье, а все остальное – судьба…» Конечно, можно попытаться минимизировать опасность – скажем, не таскать из Зоны «ведьмин студень» ведрами, но толку от этого немного – риск заключен в самой работе ученого. Или сталкера. Риск – плата за то, что мы достаем из Зоны (как бы она не называлась). Риск – плата за нетождественное преобразование «позиции», за любую деятельность по уменьшению энтропии.
«Конечно, не исключено, что, таская наугад каштаны из этого огня, мы в конце концов вытащим что-нибудь такое, из-за чего жизнь не только у нас, но и на всей планете станет просто невозможной. Это будет невезенье. Однако, согласитесь, это всегда грозило человечеству».
Не все, однако, обладают мудрым спокойствием нобелевского лауреата Валентина Пильмана, и мысль о необходимости обеспечения безопасности – Управления, Государства, Человечества, Будущего (все – обязательно с большой буквы!) – неизбежно овладеет массами и приведет к действиям. «Непреодолимые кордоны. Пояс пустоты шириной в пятьдесят километров. Ученые и солдаты, больше никого. Страшная язва на теле планеты заблокирована намертво…» Ученые и солдаты. Ученые-солдаты, солдаты-ученые…
В результате сталкерство объявляется преступлением и уходит в подполье, в тень. Но сталкерство заложено в природе – если – к сожалению! – не каждого человека, то – к счастью – очень многих людей. И Рэдрик Шухарт, сталкер, работающий за «зеленые», с полным правом говорит: «Все правильно. Городишко наш дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас – это дыра в будущее».
Однако у полиции, открывшей охоту на сталкера Шухарта, есть свои резоны. В конце концов, для нее существует Закон.
Я сказал уже, что между работой следователя и ученого можно провести параллели. Но можно найти и более глубокую аналогию – между наукой и правом.
Наука ищет (а может быть, конструирует?) логические закономерности в природе. Право же конструирует (или все-таки ищет?) логические закономерности в отношениях между человеком и обществом.
Чудовищная ограниченность и той и другой системы заключена в слове «логические» – конечные, измеримые зависимости. И все бы ничего – таким путем можно получить прекрасное приближение в истине, построить великолепные по красоте и полезности модели – если бы обе системы не претендовали на абсолютность, на то, что логическими закономерностями природу и человечество можно и должно исчерпать.
Тема закона проходит через все три повести, вошедшие в данный сборник.
Или, точнее говоря, тема столкновения закона и реальности, закона и свободы.
Закон нарушает Рэдрик Шухарт. И закон загоняет его в угол. Шухарт вырывается из этого угла, вырывается, наплевав на всех и вся, – всех, кроме Гуты и Мартышки. Вырывается, привнося в мир «ведьмин студень» – сделав то, на что не пошел бы покойный Слизняк и живой Стервятник. Вырывается еще раз, пожертвовав доверившимся ему человеком, предав. И, заплатив эту цену, доходит до конца, до золотого шара, исполняющего желания, но только самые сокровенные. И этот преступник и предатель произносит слова, которые стали паролем для моего поколения. Те самые: «СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫМ!»
Закон является основой конфликта между инспектором Глебски и Симоном Симонэ в «Отеле "У погибшего альпиниста"». Впрочем, здесь дело обстоит в чем-то проще, а в чем-то сложнее. На первый, да и второй взгляд очевидна правильность позиции Симонэ, тем более что со времен «Сердца Змеи»[83]83
Ефремов И. Туманность Андромеды. М.: ЭКСМО, 2007.
[Закрыть] И.Ефремова мы привыкли рассматривать Контакт преимущественно в розовых тонах. Каноническая формула: «Цивилизация, достигшая технического уровня, позволяющего вступить в Контакт, с неизбежностью должна достигнуть и соответствующего духовного уровня». Иными словами, «сверхразум это сверхдобро».
Но, как и всякая сугубо логическая формула, этот закон не может не быть ограничен. Да и термин «сверхдобро» не внушает «гранулированного оптимизма» – мне во всяком случае.
И вот тогда оказывается, что в «Отеле "У погибшего альпиниста"» нет конфликта Шухарта – конфликта неограниченной свободы и ограниченного права. Здесь обе стороны служат закону. Инспектор Глебски – закону государства. Физик Симонэ – закону привилегированной микрогруппы «научное сообщество». И, если уж говорить о свободе мнений и действий, позиция Глебски выглядит более честной. Для инспектора ситуация неочевидна. Он не видит правильного решения. Или, если быть точным, видит, что события вошли в «воронку» и любое решение будет неправильным. В его колебаниях проявляется, на мой взгляд, та самая человеческая порядочность, которую так ценил пилот Пирке из рассказов Станислава Лема. Для Симонэ ситуация очевидна, и допускает она только одно решение. Нет колебаний, нет и попытки осмыслить возможные последствия. Есть лишь желание действовать согласно закону научной среды. (И добро бы, хоть в этом Симонэ преуспел!)
Между тем задача, с которой столкнулись постояльцы отеля, сконструирована искусственно (не зря же дан подзаголовок «Отходная детективному жанру»), и «правильного» решения у нее нет, как сказал бы математик, «по построению». Если существует какой-то рецепт для человека, оказавшегося в подобной ситуации, то, наверное, это совет выполнять свой долг. То, что ты считаешь таковым…
Еще сложнее рисунок событий в повести – «Улитка на склоне».
На трех полюсах текста – в деревне, в Городе, в Управлении – ведется лихорадочная и вроде бы целенаправленная деятельность. Все стороны вроде бы пытаются достигнуть результата (пусть и осмысленного только для них). И при этом от начала и до конца в повести ничего не происходит. Нельзя даже сказать, что события двигаются по кругу, ибо «бег по кругу» это все-таки упорядоченное перемещение.
Абсолютная статичность текста подчеркивается речью героев. Подчеркивается замкнутостью Леса, оторванностью Управления от Материка. Впрочем, Материка вообще нет в пространстве повести. Существуют одни только легенды о нем; например, кто-то говорит Перецу о машине, будто бы идущей на Материк, но, заметим, она так никогда и не попадает туда.
Как-то на вдоль и поперек знакомом озере случилось мне ночью попасть в сильный туман. Я знал, что берег находится всего в сотне-другой метров, знал, но не верил этому. Было впечатление, что на всем свете нет ничего, кроме воды, затянутой плотной белесой пеленой, – ни камней, ни земли, ни, естественно, людей. Мир без времени и движения.
Туман безвременья создается Лесом с его «одержаниями», «спокойствием и слиянием», «разрыхлением» и неумолимо продвигающимися по всему доступному пространству «славными подругами». Туман безвременья создается крокодильчиком (на большее этот монстр явно не тянет) Управления, паразитирующим на Лесе, гадящим на Лес, искореняющим Лес и тем не менее во всем подобном Лесу. И все – от несчастного старца до Директора Управления (это, конечно же, есть должность, а не человек) обречены оставаться в тумане, может быть, и зная, что в часе езды или полета отсюда есть нормальный мир, в котором живут нормальные люди, но не веря в это.
Мы вновь возвращаемся к теме взаимодействия закона и личности. Гротескная деятельность Управления вся подчинена Закону, действующему в форме приказов, инструкций, директив. Свобода сотрудников строго равна нулю, в известном смысле ее можно даже назвать отрицательной, поскольку последняя директива Директора (рано или поздно она будет подписана, что бы там Перец на этот счет не думал) лишает их даже права стать жертвой случайного события.
Для нас остается темной картина Закона, порожденного жизнедеятельностью Города, Закона, которому подчиняются мертвяки и рукоеды.
«– Не обязательно убивать. Убивать и рукоед может. Сделать живое мертвым. Заставить живое стать мертвым».
А в деревнях, которые вдруг стали не нужны никому и продолжают существовать в силу естественной в больших системах инерции, создается свое опереточное право.
«Так поступать нельзя. А что такое „нельзя“, ты знаешь? Это значит: не желательно, не одобряется, значит, поступать так нельзя. Что можно – это еще не известно, а уж что нельзя то нельзя».
Надо сказать, что Старец нашел-таки ключевой термин в системе права – «нельзя». Право можно определить как совокупность некоторых аксиом, регулирующих взаимодействие между обществом и личностью и обязательных для выполнения личностью под угрозой наказания.
Конкретное содержание свода законов, действующего в той или иной системе, обусловлено национальными, историческими, культурными и иными внелогическими факторами и, несомненно, является случайным. Можно лишь говорить о «естественном отборе» правовых норм, в ходе которого отбраковывались законы, не отвечающие реальным потребностям данного социума (или, что, видимо, происходило чаще – отбраковывался социум, управляющийся такими законами).
Ф. Дюрренматт как-то сказал: «Если произвольного мужчину, достигшего 35-летнего возраста, безо всяких объяснений посадить в тюрьму лет на пятнадцать, в глубине души он будет знать за что». Если это и шутка, то в ней заключена неожиданно большая доля правды.
С одной стороны, право подразумевает необходимость выполнения законов практически всеми гражданами страны (оставшиеся именуются преступниками и могут считаться гражданами лишь с серьезными оговорками). С другой стороны, практически все граждане практически любой страны законы нарушают.
Нет никакой возможности связывать это с «дурными гражданами» или «дурными законами», поскольку нетрудно проследить: что в рамках обществ, ориентированных на европейские ценности, данное противоречие возникает повсеместно.
«…Дурак: ты, мол, Рыжий, нарушитель равновесия, разрушитель порядка, тебе, мол, Рыжий, при любом порядке плохо, и при плохом плохо, и при хорошем плохо, – из-за таких, как ты, никогда не будет царствия небесного на земле…»
Представляется интересным рассмотреть проблему с точки зрения ценностной ориентации нашей культуры.
Основными ее понятиями являются свобода и познание, что подразумевает движение, изменение, развитие. Наша культура – прежде всего, быстро меняющаяся культура. Тем самым все ее структуры и механизмы зависят от времени, и во всем укладе нашей жизни постоянным является лишь изменение.
Право же (как оно понимается сейчас и понималось всегда) статично: механизмы изменения законов сложны и крайне медлительны. Иными словами, право регулирует лишь статические аспекты взаимоотношений в динамическом объекте, которым является общество. И поэтому законы обречены на невыполнение.
Возможно, дело обстоит еще хуже: общество, в котором законы повсеместно выполняются («правовое государство»), теряет способность к развитию и гибнет. Что ж, адептов права это не останавливает – еще римлянами было сказано: «Пусть погибнет мир, но пусть свершится правосудие».
Известный политик начала XX столетия – Владимир Ленин – сказал бы, что в этой фразе заключено две истины – абсолютная и относительная.
