Текст книги "Бойцовые псы"

Автор книги: Сергей Волошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Не могу поверить, – упрямо сказала Дина Ивановна, – чтобы на это были способны сотрудники органов, к тому же солидные, семейные мужики, отцы детей, да не один какой-нибудь урод, а целых пятеро, на глазах друг друга… Не урки же они какие-нибудь, в конце концов!

– И все же, Дина Ивановна, и все же, – задумчиво сказал Чурилин. – Вы ведь не хуже меня знаете – бывают преступные групповые акции, отказ от участия в которых может иметь плохие последствия для тех, кто отказался. Вам их перечислить?

– Простите, и все же – вы это говорите о бандитах или о сотрудниках правоохранительных органов, в чьей порядочности у нас пока нет повода сомневаться? – прищурилась Алпатова.

Чурилин только развёл руками. Потом переглянулся с Женей Скворцовым.

– Если мы в нашей работе будем оперировать эмоциями и ведомственными пристрастиями… – сказал он и замолчал.

Чёрт меня дёрнул согласиться возглавить эту межведомственную группу, выругал он себя, где все только и озабочены тем, что скажет их начальство.

– Говорите, Виктор Петрович, вы, кажется, хотели что-то сказать, – не без язвительности напомнила Алпатова.

– Хотел, – кивнул Чурилин, разозлившись на себя. – Значит, распределим обязанности на сегодня… Вас, Дина Ивановна, я бы попросил самолично побывать в этом отделении и еще раз просмотреть все записи в журнале дежурного от шестнадцатого января этого года, в первую очередь те, что касаются дежурства наряда под руководством Кравцова… И самой или совместно с вашими сотрудниками допросить наконец Артикулова. Дальше… Хочу знать, отправлен ли запрос на Мишакова Дмитрия по месту жительства?

Все только переглянулись. То ли выскочило из головы, то ли посчитали второстепенным…

– Можно ли так работать? – поморщился Чурилин. – А все потому, что слишком много времени и сил у нас уходит на прения. И на оборону от прессы… Кстати, следует узнать, не женат ли Мишаков. И если да, то как зовут его жену. Кто возьмет это на себя?

– Этот запрос вполне способен сделать ваш секретариат, – негромко сказала Дина Ивановна. – Но не кажется ли вам, Виктор Петрович, что вы слишком рано становитесь рабом собственной версии, что обычно свойственно начинающим следователям, но никак не столь опытным.

– Вынужден повторить… Никто вам не мешает предложить собственную версию, – едва сдерживая раздражение, сказал Чурилин. – У вас она есть? Или вы её пока от нас скрываете? Если нет – извольте отрабатывать то, что есть. Увы… Чем богаты. Если нет вопросов, на сегодня все!

Зря я так, подумал он, стараясь не смотреть на Дину Ивановну. Ну не умеет она работать в команде. Что тут поделаешь. Да еще и необходимо подчиняться… Это с её-то опытом… Ей бы самой возглавить эту комиссию… Тогда, правда, окажется, что я точно так же не смогу подчиняться ей…

– Задержитесь на минуту, если можно, – попросил он Алпатову, когда она, будучи уже в дверях, оглянулась в его сторону.

Она молча пожала плечами и вернулась на свое место – села на старый стул, на который сам Виктор Петрович садиться не осмеливался.

Пара таких стульев уже развалилась под его тяжестью, однако хозяйственники мебель менять не спешили – ссылались, как это сегодня принято, на нехватку средств. Сказать же, чтобы Дина Ивановна пересела, он не решался. Это добавило бы яду в ее размышления вслух о несовершенстве органов прокуратуры. Однако по-прежнему оставлять дело так, как есть, уповая на ее незначительный вес, тоже было нельзя…

– Извините, что задерживаю, но я только хотел вам сказать…

– Что-нибудь насчёт чести мундира или о двух медведях в одной берлоге? – насмешливо перебила она. – Я угадала?

Чурилин вздохнул.

– Что у вас за характер, прости Господи, – досадливо поморщился он. – Я всего лишь о стуле, на котором вы сидите.

– Что-нибудь насчёт умения некоторых усидеть на двух стульях? – опять опередила она Андрея Васильевича, а в следующую минуту он, стремглав вскочив, едва успел подхватить ее, поскольку стул под ней таки развалился…

Сначала, испуганно взвизгнув, она инстинктивно за него ухватилась, потом резко оттолкнула его руки.

– Вот видите, – сказал он, сам немало смущённый, – оказывается, не во всем следует искать происки враждебных сил.

– И чтобы продемонстрировать это со всей наглядностью, вы просили меня задержаться? – спросила она, пылая от негодования и продолжая себя накручивать.

Тем не менее на другой предложенный стул села.

– Ну что мне с вами делать, – развёл он руками. – Просто такие вот стулья достались – не успеваем их менять. Я лично сломал два точно таких же…

– Так… Спасибо, что предупредили. Наверно, нам, ментам, теперь лучше приходить в прокуратуру со своей мебелью. Это все, что вы собирались мне сообщить?

– Язык у вас… – покачал головой Чурилин. – Ладно, забудем. Вы наш гость. И с сегодняшнего дня вольны сами выбирать, где вам сесть. Согласны?

Она неопределенно пожала плечами.

– Возможно, моей ошибкой было то, что не сразу доверил вам беседы с милиционерами, – начал Виктор Петрович.

– Опасаетесь моей необъективности? – сощурилась она. – Напрасно… Про меня уголовники говорят, будто я посадила целую роту ментов – тех, кто опозорил наши ряды.

– Только давайте без ложного пафоса, – поднял руки, как бы защищаясь, Чурилин. – Я ничуть не сомневаюсь в вашей добросовестности. И в вашем опыте. И речь не о них, а о наших с вами амбициях.

– Хотя говорить нужно о деле, – кивнула она.

– Я рад, что мы наконец поняли друг друга, – сказал Виктор Петрович. – Так вот о деле… Когда будете разговаривать с Артикуловым, не премините спросить его об этой девушке. При этом проследите за вазомоторикой. Сами знаете, протокол ее не отразит. И потом мне расскажете, как он себя повел, когда о ней услышал.

– Но только до этого постарайтесь, в свою очередь, никому и нигде о ней не рассказывать.

– Ну да, – развёл он руками. – Вот и вы указали на мой прокол. Надо было предупредить об этом братьев Исмаиловых…

После её ухода Виктор Петрович какое-то время ходил по кабинету, собираясь с мыслями.

Потом сел за телефон и, ругая себя, набрал номер Галины Парфеновой. А с кем он ещё может поделиться своими неурядицами – чтобы как бы всерьёз, но без всяких последствий?

Глава 3

– …Кажется, ясно сказал, когда понадобитесь, сам позову! – Каморин не скрывал раздражения, разговаривая с Балабоном. – Сейчас у меня самый разгар предвыборной кампании. И не вздумай мне звонить. Ни из Москвы, ни когда вернешься… Возможно, меня прослушивают соперники… Да они весь избирательный округ поставят на уши, если что узнают! Что тут не ясно?

– Да все ясно… – мрачно сказал Балабон. – Только маловато будет.

– Пять штук за паршивого московского мента – тебе мало?

– Сами говорили, за Москву будете платить по десять штук, – бубнил недовольный Балабон.

– Помнишь, как Михрюта кончил? – усмехнулся Каморин. – А вот так же начинал. С торговли…

Балабон недовольно молчал, уставясь в пол.

– Когда у тебя рейс? – спросил Каморин, посмотрев на часы. – Не опоздаешь? Ладно, на вот ещё на командировочные расходы… – Павел Романович сунул ему несколько сотенных купюр. – Не пересчитывай. Здесь ровно штука. Погуляй. Но только когда сделаешь дело. Напоминаю ещё раз… Мне всё равно, какого звания мента ты шлепнешь, хоть самого начальника, но лишь бы он был из сорок четвертого отделения. Канищев тебе подскажет, где их искать. Даст винтовку… Но только не Баранова или Артикулова. Запомнишь эти фамилии? Ничего записывать не надо. Теперь по поводу бабок… Этого мента мне не заказывали, понятно? Счет в банке на него не открыт. Это моя фирменная двухходовая комбинация из трех пальцев. Знаешь, о чём речь?

Балабон кивнул.

– Тебе ли не знать! – хмыкнул Каморин и хлопнул его по плечу. – Ты ведь только что участвовал почти в такой же, верно?

Балабон снова кивнул, хотя необходимость в недавней ликвидации некоторых бьшших коллег кандидата в депутаты Шаландина понимал смутно. Ну замочили пару старикашек – один его коллега, бывший адвокат, переквалифицировался в коммерсанта, другой пенсионер (Балабон застрелил его вечером в подъезде, когда тот вышел прогуляться со своим пуделем), некогда был у Шаландина начальником… Валят, конечно, на Шаландина, не успевает отплевываться, но ведь убийства не прекратились, а это камень в огород шефа… Хотя в последний раз он ввел жесткий мораторий. Велел всем отдыхать. Только гастроли, и ничего другого. Пусть граждане тешатся тем, что в округе никого больше не убивают…

– Смысл здесь примерно тот же, но голову советую не забивать, – продолжал Каморин. – Слишком долго объяснять… И вообще, никаких объяснений больше не будет. Усек? Просто отстраню от операции и возьму другого… Ну все, закругляемся. А ты улыбайся, улыбайся, идиот, и пожми мне руку. Ты же всем теперь доволен… Так вот я – за порядок во всем! – возвысил голос Каморин, увидев группу подходивших людей. – И в регулярной выдаче зарплаты в том числе. И если на вашем предприятии будут повторяться подобные задержки, вы сможете обращаться ко мне в приёмные часы или звонить в любое время домой!

Если до этого Каморин говорил вполголоса, торопливо и постоянно оглядываясь, то теперь со стороны казалось, будто кандидат в депутаты отвечает на вопросы рядового избирателя.

Балабон поспешно отошел от кандидата в депутаты с просветлённым, как было велено, лицом.

– Павел Романович, дорогой. – Софья Борисовна, вдова убитого врача Болеславского, а также член инициативной группы поддержки Каморина, едва могла говорить из-за одышки. – Мы только что с собрания, где выступал этот неудачник Шаландин! Вы бы послушали, что он говорил в ваш адрес!

– Нетрудно представить, – пожал плечами Павел Романович.

– Уж как он ненавидит тех, кто его обошёл по службе или на выборах, мне ли вам рассказывать…

– А вы не думаете, что это он заказал убийство депутата Сиротина? – загомонили женщины из той же группы поддержки, окружив Павла Романовича. – Как и своих бывших коллег?

– Отнюдь, я ничего не утверждаю! – Каморин был весь внимание и отзывчивость. – Я этим пока не занимался. Убийца мёртв, а до уровня моего оппонента я опускаться не хочу. Сегодня он обвиняет меня чуть ли не в гибели тех несчастных, кто был в той машине… Нелепое и голословное обвинение! А вот сам оппонент… Впрочем, как кандидат в депутаты я нахожусь сейчас в щекотливом положении. Имею ли я моральное право использовать служебное положение и обвинять своего оппонента в совершении преступления? Нет, нет и нет. Вот почему я временно отказался от продолжения расследования… Но это не мешает мне сопоставлять отдельные факты, о которых вы все знаете не хуже меня.

Члены группы поддержки согласно кивали.

– Это так интеллигентно, так благородно, – стенали женщины. – Разве сравнить поведение Павла Романовича с его поведением?

– Вовсе не я, а сама общественность обратила внимание на череду странных убийств, случившихся почему-то именно в последнее время, – продолжал Каморин. – Причем, если вы обратили внимание, убивали именно тех, кто когда-либо стоял на пути Шаландина, делавшего свою карьеру, либо хорошо его знал и мог сказать о нем что-то такое, что подорвало бы его репутацию…

– Это так верно, так проницательно, так корректно с вашей стороны…

Члены инициативной группы еще сильнее закивали, с еще большей надеждой стали смотреть на Павла Романовича, чей голос дрогнул от нахлынувших гражданских чувств.

Глаза Софьи Борисовны наполнились слезами.

– Берегите себя, – прошептала она. – Берегите ради нас! У нас не осталось никого, кому можно было бы доверять!

– Я предлагаю установить круглосуточное дежурство в подъезде дома, где проживает Павел Романович! – громко сказал какой-то пенсионер с выправкой бывшего гэбэшника.

Только этого мне не хватало, подумал Каморин, несколько растерявшись от предлагаемой услуги.

– Павел Романович, дорогой, вы уже не принадлежите самому себе! – говорили вокруг сторонники, ещё теснее сплачиваясь вокруг своего кумира. – Наш избирательный округ всецело за вас!

Народ между тем все подходил и прибывал, сначала не понимая, что случилось, потом всецело присоединяясь к общему мнению. И вскоре уже в центре толпы сооружалось нечто среднее между трибуной и баррикадой.

– Народ берёт вас под свою защиту! – сказала Софья Борисовна. – Неужели вы этого не понимаете?

– Да, но как бы нас не обвинили в проведении несанкционированного митинга, – сказал Павел Романович, беспокойно вертя головой в поисках блюстителей порядка. Похоже, сегодня ему не суждено укрыться от народной любви и тревоги за его драгоценную жизнь.

А люди все подходили и подходили, что уже создало трудности для автомобильного движения.

Вот что значит перебор, думал он, пожимая руки направо и налево, улыбаясь, целуя детей и поднимая их на руки.

Балабон уже по дороге в аэропорт, а он не успел его до конца проинструктировать. Звонить в Москву опасно, за каждым его, Каморина, шагом, каждым звонком наверняка следят малочисленные, но весьма шустрые сторонники Шаландина, вознамерившегося, ни с чём не считаясь, прорваться в Думу. Не мытьем, так катаньем, как говорили сейчас ораторы…

Каморин рассеянно слушал их, думая о своём.

Итак, можно подвести кое-какие итоги. Сегодня сторонники Шаландина прячут от пули своего свидетеля, водителя Акентия Нефедова, единственного, кто мог бы рассказать об истинном поведении народного любимца, но пока еще не избранника, Павла Каморина, во время аварии тюремной машины, которая везла серийного убийцу, погубившего, судя по результатам баллистической экспертизы, не только народного депутата Сиротина, но и других уважаемых в округе людей.

А пока что – это главное… Ибо именно Каморин, этот прославленный борец с организованной преступностью, нашел и разоблачил, как и обещал при всем народе, убийцу по кличке Валет. В отношении того факта, что сам Валет погиб вместе с охраной, перевозившей его в тюрьму, можно теперь говорить всё, что заблагорассудится… В том числе задавать сакраментальный вопрос, на который нет ответа: ну хорошо, убийца, допустим, найден. А кто его заказчик? Не потому ли убийства в городе продолжаются, что до сих пор не найден заказчик? Не унес ли его имя на дно Миасса тот самый Валет? И больше того – не помогли ли ему это имя унести?

И тут Каморин увидел Нину. Она стояла чуть в стороне от толпы и внимательно слушала выступающих. Павла Романовича она явно не видела. Он хотел её окликнуть, но вовремя сдержался… Сторонники Шаландина и так нашёптывают по всем углам по поводу гибели её мужа. Не странно ли, что погиб именно тот, к кому сбежала бывшая невеста Каморина, этого бескорыстного борца с криминалом, и сбежала, видимо, как раз потому, что лучше других, благодаря своей женской интуиции, распознала подлинную сущность Каморина?

Лучше пока к ней не подходить. Лучше держать дистанцию. Во всяком случае, при свидетелях… В этом городе такие вещи не скроешь.

Павел Романович снова посмотрел на часы. Сегодня у него намечены еще две встречи, кроме той, с Балабоном, которая только что состоялась. Хотя не обо всем дали поговорить… Балабон уже должен приближаться к Челябинску. Придется потом позвонить в Москву Канищеву, чтобы передал Балабону кое-какие детали и подробности. Канищев умеет понимать с полуслова. За что и ценят. За что и терпят…

Каморин продолжал рассеянно улыбаться и пожимать руки избирателям. Да, он сегодня никуда не успеет. Хоть на улице не показывайся…

– Павел Романович! – обратилась к нему Софья Борисовна. – Ну хоть слово нам скажите. Вы же видите, как все мы ждем и надеемся, чтобы вы поскорее стали нашим депутатом!

Каморин пожал плечами, взглянул на часы, провел ребром ладони по горлу и наконец махнул рукой – а, ладно, мол! Подождут… Раз народ просит…

И вот он стоит перед людьми, скромный, мужественный и открытый, и не знает, как выразить нахлынувшие на него чувства при виде этой демонстрации народного доверия и признательности… Что сказать людям? Ну конечно, не то, что он думает о них на самом деле. А только то, что они от него хотят услышать. И что он хочет, чтобы услышала Нина.

– Спасибо… – начал он, немного волнуясь, отчего голос его дрогнул так, что пришлось прокашляться. – Просто не знаю, как выразить то чувство ко всем вам, моим землякам, которое сейчас испытываю. Понимаю, что ваше доверие лишь аванс и его ещё предстоит отрабатывать. Понимаю, как мало я сделал, чтобы его заслужить. Одно могу сказать – я делал все, что мог. Что было в моих силах.

– Что, сил больше не осталось? – выкрикнул из задних рядов собравшейся толпы кто-то невидимый, должно быть специально засланный провокатор от Шаландина. – Лучше скажи, по чьему приказу убрал Валета?

По приказу тех, к кому я уже опаздываю на встречу, не без цинизма чуть не сказал вслух Павел Романович. И несколько театрально развел руками: ну вот, видите…

– Это провокация! – дружно зашумели избиратели. – Не обращайте внимания, Павел Романович, продолжайте!

И пинками под зад и в шею изгнали из своих сплоченных рядов «засланца»…

Между тем Павел Романович уже видел то, что не могли видеть его сторонники. К импровизированной трибуне, напоминавшей, как было уже сказано, баррикаду, пробирался, возвышаясь над толпой, знакомый капитан милиции Омельченко в роли избавителя народного любимца от народной же любви.

– Паша… – прогудел он, качая огромной, шестьдесят второго размера, головой. – Я все понимаю, и мы всем отделением готовы за тебя голосовать, но ваш митинг не санкционирован, в УВД только что позвонил Шаландин: почему им можно, а нам нельзя… Давайте, словом, закругляйтесь.

Это известие было встречено всеобщим гулом неодобрения, который моментально затих, едва Каморин поднял руку вверх.

– Мы должны неукоснительно следовать закону, – сказал Павел Романович. – Мы не должны давать нашим оппонентам повод обвинять нас в нарушении наших основных установок и обещаний. И потому мы все сейчас должны разойтись и не создавать препятствия для движения уличного транспорта…

С этими словами он легко соскочил с трибуны-баррикады и тут же самолично начал ее разбирать, чем подал пример присутствующим…

Плохо приходится популярному политику в небольшом городе, где все его знают. Стоит с кем-то заговорить, как тебя тут же окружает толпа, прислушивающаяся к каждому твоему слову. Где уж тут поговорить по секрету или на личные темы.

Каморин проводил взглядом Нину. Уходя, она оглянулась на него, посмотрела пристально. В другой бы раз последовал за ней, догнал бы, взял за руку… И даже не в том дело, что нельзя, а скорее в том, что некогда.

Его ждут. Ждут те, кто полагает, будто они его заказчики. И он послушно играет, до поры до времени, роль их исполнителя. А когда они поймут, что он ведет собственную игру, – окажется слишком поздно. Он будет уже для них недосягаем.

* * *

– …Так что там вытанцовывается с нашими акциями? – спросили у Каморина за плотно закрытыми дверями директорского кабинета завода цветных металлов, за столом, уставленным яствами и откупоренными бутылками.

– Говорил уже. Московский банк «Куранты» находится под моим личным контролем. Ваши акции они купят. Сорок процентов, как и договаривались, за наличные. Никуда не денутся. Стоит только произвести небольшое, для профилактики, прореживание клиентуры… Банк средней руки, но это только на первый взгляд. Его клиентами состоят многие видные люди, которых можно всегда держать на крючке.

Присутствующие – директор завода и пара молодых людей с безукоризненными ногтями и прическами, дружно работающие челюстями, переглянулись.

Это и были заказчики братья Серовы, про которых говорили, будто только один из них родной, другой всего лишь двоюродный; они молча разглядывали Павла Романовича. Каморин думал, чувствуя их неприязнь, что в случае неблагоприятного развития событий он всегда может их арестовать как давно разыскиваемых правоохранительными органами. Если, конечно, они его не опередят. И не подошлют какого-нибудь отмороженного мокрушника. Он знал про них всё. В том числе адрес и фамилию московского хирурга, у которого они в свое время сделали пластические операции.

Павел Романович даже видел копию счета, выписанного по этому случаю.

Но главное, он знал: про его досье они даже не догадываются. Им – истинным хозяевам области (хотя они никогда здесь не проживали) со всеми заводами и заводиками, выплавляющими цветные и редкоземельные металлы, шахтами, бараками, игорным заведением – он пока нужен. Как и они ему.

Но как только их интересы перестанут совпадать, вопрос будет в том, кто первым выхватит нож. Каморин знал и другое, чего они опять же не знали: уж он-то выхватит пистолет.

– Что у вас вообще тут, в натуре, делается? – лениво спросил «двоюродный» (поскольку был в подчинении у «родного») брат, оттопырив нижнюю губу. – Сплошные мокрые дела. Столько шуму в центральной печати… И твой московский банкир прочтет это в газете и спросит: а что у вас там, в натуре, Чикаго? Заговорённый ты, что ли? Твои же мокрушники при случае тебя же сдадут. Со всеми потрохами.

А он прав, подумал Каморин. Все время об этом как бы стараюсь забыть. Ничто ведь не вечно. Команду нужно обновлять время от времени.

– Я правильно говорю? – продолжал «двоюродный». – Мы тебе что велели? Навести здесь порядок. – При этом он вопросительно посмотрел на «родного», угадывая, то ли говорит. – А ты что делаешь? Шлёпаешь всех подряд и почем зря, держишь народ в страхе… Или нас тоже решил попугать? – закончил он, ободрённый молчанием брата.

– Павел Романович – следователь, – напомнил, напряжённо улыбаясь, директор завода, сам еще недавно пересаженный братьями с нар в директорское кресло. – За счет чего ему ковать свою репутацию перед выборами? За счет успешного раскрытия хорошо организованных преступлений.

– Он – мент, – сказал «двоюродный», снова взглянув на «родного» в ожидании комплимента.

– Наш мент, – важно кивнул «родной». – И с ним надо быть на стрёме, тут ты прав. Но сейчас, Родя, ты отвлекаешь нас от избранной темы, ради которой мы сюда приехали…

– Я так и не врубился. Вы согласны впарить свои бабки этому банку или нет? – спросил Каморин.

Они переглянулись. На этот раз вдвоем. Директор понимающе подмигнул Павлу Романовичу. Мол, правильную интонацию держишь.

– Вроде того, – согласился «родной». – Но не это конечная наша цель…

– Ваша цель – стратегическая, – сказал Каморин. – И потому не оригинальная. Завоевать то, что не удалось Наполеону и Гитлеру. Москва – ваша цель, я правильно понимаю?

– Москва – город больших денег и больших возможностей их заработать, а потом смыться, – поддакнул директор, взглянув на Каморина в поисках сочувствия. Павел Романович отвел взгляд.

– А зачем смываться? – пожал плечами Родя. – Можно и остаться. Там только нас не хватает… – и засмеялся, обнажив золотые фиксы.

Конечно, директору нужен союзник в противостоянии ненасытным братьям, под крышей которых он находился уже не год и не два. Крыша всех давила и душила. И прежде всего – производство. А братцы только изредка приезжали сюда на двух джипах с охраной, устраивали оргии в собственном казино, отдавали всем, включая ментов, указания, как жить дальше, собирали дань и укатывали назад в свой Челябинск.

Теперь им здесь стало тесно, скучно и дискомфортно. Негде развернуться. Они хотят попробовать себя в столице – попутного ветра им в корму, как говорится, хотя мало кто верил в то, что это сбудется. Избавиться от братьев мысленно желали без исключения все, кто их знал, однако весьма и весьма многие полагали при этом, что такое лишь Павлу Романовичу по силам: только он способен, как какой-то мифический герой, освободить родной край от этого двуглавого дракона.

Но пока Каморин выжидал. Он не нуждался в союзниках – пусть другие ищут его расположения. Он же привык полагаться только на себя и вовремя устранять бывших союзников по мере обнаружения их ненадобности…

– У этого банка уже есть своя крыша, – сказал Каморин. – Может, вы хотите поискать другой?

– Зачем нам искать другой? – синхронно сощурились братцы.

И Каморин вдруг подумал: вот будет занимательно, когда их шлепнут другие братья, более близкие физиологически, – Мишаковы. Он уже видел эти похороны на элитном кладбище с вереницей иномарок, с гробами красного дерева, которые несут здоровенные лбы со стрижеными затылками, могилу с мраморным крестом и с морем венков от всех, кто почувствует огромное облегчение в связи с преждевременной кончиной братцев…

– По моим сведениям, в ваши акции банк вложит общак одной неслабой группировки, – сказал Каморин. – Они там у себя дома. Мы сможем их мочить только по одному. Наездами. С ними пока лучше не связываться. Пока не захвачу в Москве плацдарм, на который вы потом высадитесь.

– А не говорил ли ты минуту назад, будто держишь всё под контролем? – по праву старшинства не дал открыть рот «двоюродному» «родной».

– Контроль мой, только они об этом пока не догадываются, – туманно ответил Павел Романович. – В правлении банка сидит их человек, который на самом деле давно мой.

– А он-то хоть догадывается об этом? – не без юмора спросил «родной».