Текст книги "Победители и побежденные"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
* * *
Прорвав первую линию обороны, танки и моторизованные части вермахта, обтекая Ржев с двух сторон, взяли город в клещи и, грозя полным окружением, заставили наши войска отступить. Узнав о прорыве, комсомольцев-строителей спешно погрузили в машины, чтобы выбраться на шоссе до того, как его перережут немцы, но опоздали. Когда они, наконец, преодолев два десятка километров бездорожья, добрались до последней деревни перед шоссе, местные жители сообщили, что в сторону Москвы уже проехали вражеские мотоциклисты.
Пришлось ребятам покинуть машины, и прямо в поле состоялось бурное комсомольское собрание. На нем горячие головы предлагали пробиваться к Москве с боем, но верх все же взяли более осмотрительные.
Было решено рассредоточиться и идти пешком, мелкими группами, выдавая себя за москвичей, возвращающихся домой от деревенских родственников. Так поступили и Леля со своей подружкой Катей. Водрузив рюкзаки, двинулись в путь, делая остановки в близлежащих деревнях, чтобы набрать воды и запастись хоть какой-то едой.
Но далеко уйти не удалось. Впереди шло такое ожесточенное сражение, что идти дальше они не осмелились. Небо озарялось яркими вспышками, там била тяжелая артиллерия и непрерывно трещали автоматные очереди. Катя, рослая и крепкая девушка, куда более решительная, чем Леля, не задумываясь, предложила:
– Нам с тобой ничего не остается, как обойти этот бой стороной. Кто знает, сколько он еще продлится? А у нас еды – кот наплакал!
– Так мы что, лесом пойдем? – Леля, испуганно покосилась на мрачные хвойные дебри, стеной стоящие вдоль дороги. – И ночевать будем в лесу?
– Почему же в лесу? По дороге полно деревень. Ближе к вечеру попросимся где-нибудь переночевать.
– А не заблудимся мы, Катька? – усомнилась Леля. – У нас даже компаса нет.
– Да не бойся ты! Мы же будем идти вдоль шоссе, – успокоила ее подруга. – Постараемся держаться поближе к опушке, чтобы не терять дорогу из виду.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. На опушке так разросся кустарник, что пробраться сквозь него было невозможно, и девчатам пришлось углубиться в лес. Там деревья росли реже, продвигаться стало намного легче, но они все-таки заплутали. Их подвело болото.
Лес неожиданно кончился, почва под ногами стала зыбкой, и перед ними разлилось обширное и глубокое озерцо, перейти через которое они не решились. Хотели выбраться на шоссе, но там наблюдалось какое-то движение, и они побоялись, что это – немцы. Пришлось двинуться вглубь леса, обходя болото в поисках брода. Вот там-то Леле здорово не повезло.
Прошли уже более километра, а топкое болото все тянулось и конца ему не было видно. Начало вечереть, они выбились из сил и, заметив что-то похожее на тропинку, решили все же перебраться на ту сторону. Вооружившись палками, Катя и Леля двинулись вперед, осторожно прощупывая дно и определяя глубину. Они уже прошли половину пути, когда менее ловкая Леля споткнулась о подводную корягу и, вскрикнув от боли, упала в воду. Она повредила стопу, но в состоянии шока все же попыталась встать. Может быть, ей это и удалось бы, но ее крепко держала вязкая трясина.
Если бы не Катя, там бы и нашла Леля свой конец, но ее спасла физически сильная подруга. Выбиваясь из сил, она в конце концов помогла ей выбраться из топи, кое-как дотащила до дороги. Леля не могла наступать на больную ногу, и находчивая Катя, порвав свою рубашку, сделала ей тугую повязку, после чего она смогла передвигаться, опираясь на палку, превозмогая мучительную боль.
Только поздним вечером, когда совсем уже стемнело, они добрались до какой-то деревни и постучались в крайнюю избу. Им открыла простоволосая женщина, возраст которой определить было трудно. Увидев озябших и с ног до головы залитых болотной жижей девушек, тихо охнула.
– Да что с вами стряслось, родимые? Откуда вы взялись такие страшные?
Катя коротко ей все объяснила, и вскоре они с Лелей, умытые и переодетые в какое-то хозяйкино сухое старье, сидели за столом при свете керосиновой лампы, уплетая, как два голодных волчонка, прямо из чугунка вареную картошку. Оказалось, что хозяйка, Марья Егоровна, не старая еще женщина, живет одна с тех пор, как сына забрали в армию. К ее счастью, он служит на Дальнем Востоке.
К утру нога у Лели еще больше распухла, и дальше идти она не могла. Катя очень переживала, не желая покидать подругу, но Марья Егоровна уговорила.
– Ничего с Лелечкой не случится! Пусть немного побудет у меня, пока нога не пройдет. Сейчас ей покой нужен. Как вернешься, ты ее родителей успокой. Вот возьми, я здесь свой адресок записала, – сунула ей в руку клочок бумаги. – Если будет возможность, пусть за ней кого пришлют.
– А что, если деревню займут немцы? – обеспокоилась Катя.
– Всяко может быть, но не должны, – без особой боязни предположила Марья Егоровна. – Люди говорят: их вроде бы назад потеснили.
Дня через два Катя благополучно добралась до Москвы, но зайдя к Наумовым на Покровку, никого уже там не застала. Открывшая ей старенькая Дуняша сообщила, что их эвакуировали. Катя написала записку с адресом хозяйки, у которой осталась Леля, и сунула записку под дверь их комнаты.
* * *
Длинный товарный состав вез в грязных теплушках на Восток семьи эвакуированных москвичей. Товарняк подолгу простаивал на полустанках, пропуская в обратном направлении шедшие с Урала и Сибири на фронт эшелоны с войсками и военной техникой. Их количество и боевой вид внушали людям веру в неисчерпаемые силы своего народа и в то, что, невзирая на все беды и поражения, как обещало правительство: «враг будет разбит, и победа будет за нами».
Отъезд из Москвы был очень тяжелым. На Савеловский вокзал, с которого отправлялся их состав, Анне Михеевне, Тёме и бабушке Вере помог добраться Дмитрий Ильич, отпросившийся у командира своей части. Но времени у него было в обрез, и, посадив их в теплушку, он пожелал доброго пути и сразу заторопился обратно. На полу была подстилка из соломы, и все стали устраиваться на ней, готовясь к дальней дороге. Но только успели расположиться, как завыла сирена и началась первая бомбежка.
В тот период немецкая авиация настолько обнаглела, что налеты на Москву совершались даже в светлое время суток. Начальство состава забегало вдоль вагонов, требуя, чтобы все отправились в бомбоубежище, и толпы людей, неся на руках малышей, побежали через вокзальную площадь к высоким домам, в подвалах которых были бомбоубежища. Анне Михеевне с трудом разрешили оставить престарелую мать в вагоне.
Вскоре дали отбой воздушной тревоги, и масса эвакуируемых людей, запрудив площадь у Савеловского вокзала, двинулась к своему эшелону. Однако через каких-то полчаса опять завыла сирена и снова пришлось покидать вагоны. Так продолжалось до ночи, и на четвертый раз Тёма с матерью никуда не пошли, поскольку бабушке Вере стало хуже, да и начальство ослабило требования, видя как измучены люди.
Те, кто оставался в вагонах, натерпелись немало страху. Вверху непрерывно гудели самолеты, вокруг бухали зенитки и, казалось, совсем рядом раздавались мощные взрывы упавших бомб, от которых вздрагивала земля. Стало душно, и в теплушке приоткрыли дверь. Через узкую щель было хорошо видно, что происходит в небе над Москвой, и Тёма, вместе с другими, азартно наблюдал, как прожектора высвечивают немецкие бомбардировщики и их атакуют наши «ястребки». Не раз «ястребкам» сопутствовал успех, объятые пламенем фашистские самолеты яркими факелами падали на землю, и все, кто это видел, кричали: «ура»!
Но и те, кто не наблюдал за схватками в воздухе, естественно, не могли этой ночью уснуть. Многие из эвакуированных расстались со своими родными и близкими, часто не ведая о их судьбе, и, не зная, удастся ли свидеться вновь. На глазах у женщин не просыхали слезы. Была безутешна и Анна Михеевна. Она никак не могла смириться с тем, что согласилась уехать, не дождавшись, когда вернется дочка.
– Не плачь, мамочка! – успокаивал ее Тёма. – У нас нет оснований опасаться за жизнь Лели. Ведь дядя Боря точно узнал, что их вывезли из-под Ржева до прихода немцев! Она просто не успела вернуться.
– Но почему? У них же было в запасе три дня. Неужели за это время нельзя добраться до Москвы? С ними что-то случилось! Их могли разбомбить!
– Это не так, мамочка! Все погибнуть не могли, – как мог разубеждал ее Тёма. – Кто-нибудь обязательно бы об этом сообщил. Я думаю, – сообразил он, – они не смогли уехать и идут оттуда пешком. А это трудно и долго! Ты ведь знаешь, какой дядя Боря настойчивый, – убеждал он ее с преувеличенным оптимизмом. – Если Леля застряла в дороге, он ее разыщет и сразу же отправит к нам!
Говоря это, чтобы успокоить и утешить мать, Тёма и сам не подозревал, как он близок к истине.
Лишь под утро эшелон двинулся наконец в путь, и измученные бессонной ночью люди стали устраиваться на полу теплушки, чтобы отоспаться и отдохнуть.
Глава 9
В эвакуации
Отправляя их из Москвы, Сергей Ильич заранее договорился со своим коллегой, Тарановским, начальником госпиталя, расположенного под Уфой, что тот примет к себе часть эвакуированных и трудоустроит членов его семьи. Поэтому, когда прибыл эшелон с москвичами, на перроне их встретили и, усадив в старенький автобус, повезли к временному месту жительства – в санаторий Лутовиново, территорию и корпуса которого теперь занимал госпиталь.
Лутовиново стояло на высоком берегу реки Белой и было одним из живописнейших мест в окрестностях Уфы. Стояла золотая осень. В центральном двухэтажном кирпичном корпусе находился госпиталь, а в расположенных вокруг деревянных постройках – столовая и другие службы. А чуть поодаль, в бараках жил персонал, а в коттеджах – семьи начальства.
Тарановский обратился к прибывшим с короткой приветственной речью. После митинга подошел к Анне Михеевне.
– Рад познакомиться и оказать помощь семье коллеги, – сказал он, пожимая ей руку. – Специально для вас освободил должность моего секретаря. Сергей Ильич сказал, что вы умеете печатать на машинке.
– Раньше приходилось. Надеюсь, еще не разучилась, – благодарно улыбнулась Анна Михеевна. – Муж вас предупредил, что нас будет четверо? Должна еще приехать дочь.
– Для вас приготовили четыре койки, – успокоил ее Тарановский. – Когда приедет, назначу ее медсестрой к выздоравливающим. Она ведь только поступила на первый курс, и ей будет легче. К сожалению, с вами вместе будет жить еще одна семья: мать и дочь. Помещений не хватает, – добавил извиняющимся тоном.
– Да уж, это неудобно, – огорчилась Анна Михеевна. – А кто они такие?
– Вполне приличные люди: жена и дочь Лыкова. Слыхали о таком? – в голосе майора звучало почтение. – Редактор толстого научно-популярного журнала.
– А сколько лет ее дочери? – обеспокоенно спросила Анна Михеевна. – У меня сын уже почти взрослый парень.
– Все понимаю: разнополые подростки, и так далее. Но ничего поделать не могу, – сочувственно произнес Тарановский. – Будет хуже, если я подселю к вам четверых.
Анна Михеевна последовала за начальником госпиталя и, минуту поколебавшись, к ним бегом присоединился Тёма, оставив бабушку возле вещей. Тарановский привел их к небольшому дощатому бараку, состоящему всего из двух комнат, разделенных перегородкой. В каждую с улицы вел отдельный вход через крошечные сени, чтобы зимой не выхолаживаю тепло. В длинной просторной комнате шеренгой выстроились пять кроватей, а шестая стояла вдоль перегородки. Две кровати, аккуратно застеленные, видно, уже принадлежали их соседкам.
– Лыков сам привез своих накануне, – объяснил Тарановский, кивнув на обжитые постели. – Они поехали в город, чтобы его проводить. Редактор сейчас в Москве издает агитационные материалы. Обратите внимание на печь. Чтобы было тепло, достаточно топить один раз на ночь. – Москвичи приуныли. – Конечно, вам придется испытать неудобства. Зимой у нас очень холодно! Но дровами я вас обеспечу, – заверил, стараясь их ободрить. – Печку, надеюсь, сумеете растопить? И сготовить на ней можно. Вам дадут электроплитку.
– Не беспокойтесь, Лев Ефимович, мы сумеем приспособиться. Спасибо за заботу, – поблагодарила его Анна Михеевна. – К печке нам не привыкать! У нас и в Москве раньше было печное отопление.
– Ну, лады, – заторопился Тарановский. – Устраивайтесь пока. Если что понадобится, обращайтесь к завхозу. Я распоряжусь.
* * *
Осень выдалась непогожей, лили дожди. Анна Михеевна с утра уходила на службу, а Тёма сидел дома с бабушкой; на дворе грязь была непролазная, а на резиновые сапоги денег не хватало. От нечего делать он целыми днями слушал радио, но и оно не улучшало настроения. Дела на фронте становились все хуже. Немцы уже осадили Москву, взяли в блокаду Ленинград и на юге рвались к Волге. По слухам, в столице была паника, город опустел и вовсю орудовали мародеры. Чтобы навести порядок, по приказу Сталина мародеров расстреливали на месте.
От отца вестей не было, и они не знали, что с Лелей. Мать днем еще крепилась, а по ночам плакала. Питались скудно, так как на иждивенческие карточки бабушки и Тёмы да и на «служащую» Анны Михеевны выдавали очень мало продуктов. Поэтому, несмотря на упорное сопротивление матери, Тёма настоял на том, что в школу не пойдет, а куда-нибудь наймется, чтобы получить заветную рабочую карточку.
– Не хочу ничего слышать! – категорически возражала Анна Михеевна. – Ты должен учиться и окончить семилетку. Мы как-нибудь перебьемся.
– Да брось, мама! Ты и так все отдаешь нам с бабушкой. А что с нами будет, если ты заболеешь? Не беспокойся, я сдам за седьмой класс экстерном.
– Легко сказать! А когда ты будешь заниматься, если работать пойдешь? Меня уже прикрепили к столовой, и шеф-повар Егор Кузьмич обещал добавку. Он мне симпатизирует и знает, как нам тяжело.
– На это не стоит рассчитывать, – по-взрослому рассудительно возразил Тёма. – Вот, если бы прикрепить туда еще рабочую карточку – совсем другое дело. Но для этого нужно, чтобы меня хоть кем-нибудь взяли в госпиталь.
Очевидно, его слова подали Анне Михеевне дельную мысль, так как она немного подумала и неуверенно произнесла:
– Вчера слышала, как начальник жаловался, что на фронт забирают нашего электрика. Неужто ты бы смог его заменить?
– Поменять лампочки и выключатели – запросто! – не задумываясь, выпалил Тёма. – Смогу и на «кошках» слазать, соединить обрывы на столбах. Но сделать более серьезную работу вряд ли сумею. – Он умолк, как бы прикидывая в уме свои возможности, и предложил: – Будет лучше, если меня возьмут к вашему электрику учеником. И до того как его заберут, он мне покажет все, что надо делать. Думаю, я быстро освою эту премудрость.
– А что?! Ты у меня способный! Может, что и получится, – задумчиво откликнулась Анна Михеевна. – Попробую поговорить с начальством. Наверняка возьмут – если такое безвыходное положение. Но как нам быть с твоей учебой? – спохватилась она.
– Напрасно ты, мама, мне не доверяешь! – возмутился Тёма. – Сама говоришь, что я способный. Я согласен работать и учиться. Если возьмут электриком, то смогу ходить в школу. Старшие классы учатся в вечернюю смену.
На этом и порешили, а уже через два дня Тёма таскал на себе тяжелую сумку с инструментами, сопровождая электрика Василия Ивановича и помогая ему в работе. После тяжелого ранения Иваныча комиссовали, а, поскольку вся родня была в оккупации, он остался работать в госпитале. Но недавно, после очередной комиссии, его снова признали годным к несению воинской службы.
– Я запросто мог отмотаться. Им жаль было терять электрика, – говорил он Тёме, добросовестно обучая его премудростям мастерства. – Достаточно было пожаловаться, что болят раны. Мне даже на это намекали.
– А почему ты этого не сделал, Иваныч? – удивился ученик. – Все говорят, что твои раны серьезные. Неужто хочешь, чтобы убили?
– Совсем наоборот, малец! – бодрым тоном объяснил электрик. – Я иду, чтобы самому уничтожать фрицев! Кто же их прогонит, если все будут отсиживаться в тылу? У меня ведь и семья осталась под немцем!
На его по-мужицки изрезанное морщинами лицо набежала тень, и он мрачно добавил:
– Говорят, у нас в Белоруссии фашист дюже зверствует. Жгут целые деревни за помощь партизанам. Народ подается в леса. Надо людям на выручку идти! А такие, как ты, нас тут заменят.
Василий Иванович отлично знал свое дело. С первых же дней Тёма проникся к нему уважением и изо всех сил старался перенять его мастерство, чтобы стать достойной заменой.
* * *
Вечером почтальон принес срочную телеграмму, в которой с надлежащей лаконичностью сообщалось:
«Жива здорова тчк Выезжаю уфимским пассажирским тчк Вагон семь тчк Встречайте тчк Целую Леля тчк»
Вся корреспонденция для эвакуированных шла на адрес госпиталя, поступая в канцелярию. Поэтому Анне Михеевне сразу принесли телеграмму, само собой в нее заглянув. Все знали о том, как она переживает за дочь, и прибежавшая с доброй вестью дородная канцеляристка потребовала:
– Ну-ка, Аннушка, пляши! Ждет тебя радость!
– Неужто весточка из дома? – встрепенулась Анна Михеевна, верно отгадав материнским сердцем, в чем дело. – Моя доченька нашлась?
– Не только нашлась, а прибывает вечерним поездом! – сияя от радости, объявила толстуха. – Чего-то телеграмма запоздала, но встретить успеешь. Начальник даст машину по такому случаю.
Анна Михеевна тотчас помчалась разыскивать Тарановского. Прибежав домой, сообщила радостную весть Тёме и бабушке Вере и вместе с сыном отправилась на легковой машине начальника госпиталя в Уфу. Когда подъехали к вокзалу, оказалось, что до прибытия поезда добрых полтора часа. К счастью, он не опаздывал, и после томительного ожидания они увидели, как в окне седьмого вагона им радостно машет рукой Леля.
Поцелуям и объятиям, казалось, не будет конца. Тёма подхватил Лелин чемоданчик и двинулся к машине. По дороге Леля рассказала о том, что с ней приключилось на болоте, как ее выходила Марья Егоровна и как они едва не оказались у немцев.
– На второй день, когда я еще не могла ходить, к хозяйке зашла соседка и сказала, что деревню, всего в трех километрах от нас, заняли немцы. Мы целые сутки тряслись от страха, думали, и к нам нагрянут, но, к счастью, все обошлось.
– Это как же? Прошли стороной? – не поняла Анна Михеевна.
– Их отогнали! Наши пехотинцы из ополчения. Здорово дали им по зубам, – с гордостью объяснила Леля и опять пригорюнилась. – Правда, с большими потерями. У нас одолжили подводу, чтобы вывезти раненых. Я просила забрать и меня, но не нашлось места, а идти не могла.
Она перевела дыхание и добавила:
– Но молоденький лейтенантик, который там командовал, обещал сообщить обо мне в штаб и сдержал свое слово!
– Неужели оттуда прислали за тобой? – изумилась Анна Михеевна. – В такой суматохе вспомнили?
– Ну что ты, мама! Разве до меня, когда так наседали немцы? – помотала головой Леля. – Но все же пожалели и дали ответ на запрос, который сделал дядя Боря. Уже через неделю в нашу деревню вошли немцы.
– Значит, тебя вызволил Борис? – с волнением спросила Анна Михеевна. – Он что, приехал за тобой?
– Нет, сам не смог. Прислал нарочного на армейском «газике». Мы с ним еле выбрались – за околицей уже шел бой. Предлагали поехать с нами и Марье Егоровне, но она пожалела бросить свое хозяйство.
– Погоди! Ведь все это происходило почти месяц назад, – опомнилась Анна Михеевна. – Где же ты была все это время, почему не подавала о себе вестей?
– То, что с нами было потом, – тебе лучше расскажет дядя Боря. Думаю, что он тоже натерпелся страху, только виду не подавал. Он построил такие хорошие укрепления, что немцы их обошли, и мы оказались в окружении. Потому и не подавали вестей.
– Как же вам удалось выйти из окружения? – подал голос до того молчавший Тёма. – Ты что же, Лелечка, участвовала в прорыве?
– Что ты! Я бы умерла от страха, – честно призналась Леля. – Наши, что оборонялись в окружении, держались стойко. А освободил нас маршал Жуков. Говорят, как его назначили, здорово стали бить немцев! Теперь все верят, что отстоим Москву.
Еще Леля сообщила, что есть весточка и от Марка. Его мать и Маша решили никуда не уезжать, и она к ним заходила перед отъездом.
– Марик воюет в тылу врага. Их забросили на парашютах за линию фронта, и они там подрывают немцев, – с гордостью сообщила она. – Его даже представили к ордену. – И с робкой надеждой пояснила: – У них теперь партизанский отряд, и туда летают самолеты. Так сказал тот, с кем Марик передал письмо. В нем он пишет, что прибудет за новым заданием, и тогда мы обязательно свидимся!
По случаю благополучного возвращения Лели в их тесной комнате устроили небольшое семейное торжество. Разумеется, с участием Лыковых, с которыми успели сдружиться. По этому случаю сообща сварганили отличный винегрет и напекли оладьев. На столе даже появилось спиртное. Анне Михеевне начальник презентовал маленький пузыречек спирта, а соседка, Дора Семеновна, извлекла из чемодана бутылку портвейна. Так что праздник удался на славу!
* * *
Зима в Лутовиново наступила рано. Стало подмораживать, затем пошел снег и его навалило столько, что вся территория госпиталя утопала в сугробах. Военные сводки были неутешительными, а жилось и того хуже. Леля уже работала в госпитале медсестрой, но и двух рабочих карточек не хватало, чтобы прокормить семью.
Тёму постоянно мучил голод, но он молча терпел. Стойко держались Анна Михеевна и Леля, а вот бабушка Вера ослабела и постоянно жаловалась дочери.
– Неужели, Анечка, нельзя что-нибудь купить на базаре? Хотя бы картошки и масла? Ты могла бы продать что-нибудь из вещей или поменять их на продукты!
– А что, по-твоему, я могу продать, мама? – удрученно оправдывалась Анна Михеевна. – Твою теплую вязаную кофту, которую прислал из Китая Вадим? Ты же замерзнешь без нее! Мы не взяли с собой ничего лишнего. Нельзя было!
Тёма знал, что мать делает все возможное и невозможное, чтобы накормить их досыта, но ей это не удавалось. Анна Михеевна работала сверхурочно до поздней ночи, помогая бухгалтерше составлять документы и вести отчетность. За это получала дополнительную плату, но вся она уходила на зимнюю одежду: ватные телогрейки с брюками и валенки, без которых было не обойтись.
Мать откровенно любезничала с шеф-поваром, из-за чего злые языки сплетничали, будто у них отношения более тесные, чем простая человеческая симпатия. Она сама ходила с судками в столовую, и пузатый здоровяк Егор Кузьмич всегда подкладывал ей побольше гарнира, а иногда и лишнюю котлетку. Но еды все равно не хватало.
Тёма делал все, что мог, чтобы помочь матери. Когда потребовалось разгрузить баржу с капустой, вмерзшую в лед у их берега, и не хватило рабочих рук, он вызвался помочь, так как за работу обещали дать целый мешок капусты. Берег, на который пришлось таскать капусту, был очень высокий, труд – просто каторжный, и к концу все выбились из сил, а о Тёме и говорить нечего. Но свой мешок он получил и, хотя капуста оказалась подмороженной, она их неплохо зимой поддержала.
Крутой берег реки Белой доставлял также всем немало удовольствия: здорово было кататься на лыжах. Лыжи в госпитале остались еще от санатория, и ходить там по лесной лыжне рекомендовали выздоравливающим бойцам. Тёма полюбил съезжать с горок, еще бывая зимой в Лосинке. Правда таких высоких и крутых там не было, и вдобавок здесь крутой склон до самой реки порос лесом.
Смельчаки в нескольких местах проложили лыжню и по ней, сломя голову, вихрем летели вниз. Глядя на них, у Тёмы захватывало дух, но он все же набрался мужества и решил прокатиться с самой пологой. Низко пригнувшись и еле удержавшись на ногах, по ней пронесся, и лыжи вынесли его на лед реки. Тогда он осмелел и решился съехать с более крутой и высокой. И это едва не стоило ему жизни.
В этом месте лыжня шла круто вниз, а на берегу, у большой сосны, раздваивалась. Как потом выяснилось колея перед старой сосной была разбита, так как на повороте многие падали. Тёме следовало бы осмотреться или посоветоваться с лыжниками. Но он об этом не подумал, и лихо помчался вниз, с упоением ощущая, как в ушах свистит ветер. В конце спуска скорость была максимальной и его так тряхануло, что он не удержался на ногах и, чтобы не врезаться в дерево, каким-то чудом сумел отвернуть – и упал в сугроб, ломая ветки кустов.
Тёму выручило то, что он вовремя выпустил из рук палки, и глубокий снег самортизировал удар. Но все же он подвернул левую руку и беспомощно барахтался в сугробе, не в силах подняться и постанывая от боли.
Над ним склонился подъехавший лыжник.
– И чего сунулся в воду не зная броду? Даже местные здесь спускаться побаиваются.
Это был высокий и крепкий парень лет семнадцати. Он был в распахнутой телогрейке и сбитом на затылок треухе, из которого торчал лихой русый чуб. Его васильковые глаза смотрели на Тёму приветливо, и он дружески улыбался. – Ты вроде бы из эвакуированных москвичей? – как бы припоминая, сказал парень, помогая ему подняться и отряхивая снег. – Я приметил, что пособляешь нашему электрику. А я – сын завпрачечной. Генкой кличут. Скоро призовут в армию, а пока околачиваюсь на сборах.
Тёма встал, морщась от боли и потирая ушибленное плечо.
– А как же ты здесь катаешься, – удивился он, – если на сборах?
Видать, Генка был деятельным и инициативным.
– Ну-ка, дай сюда руку! – потребовал он. – Посмотрим: не вывихнул ли?
Тёма послушно протянул ему руку, и Генка, не задумываясь, изо всех сил за нее дернул. От сильной боли пострадавший аж взвыл, но что-то в плече щелкнуло, и рукой двигать стало легче.
– Вот видишь, все на место стало, – удовлетворенно заключил Генка. – Теперь ты этой рукой пока не очень шевели. Тогда скорее, пройдет! – Отвечая на вопрос, пояснил: – Я на сборах самый сильный. Во всех видах подготовки. Меня даже отпустили домой на три дня. В виде поощрения!
– А когда в армию пойдешь? – поинтересовался Тёма. – Разве тебе уже восемнадцать?
– Должны были призвать будущей весной, но сейчас берут раньше, – ответил Генка. – Прямо со сборов могут отправить в казарму. Хотя, похоже, сейчас перестали спешить.
– Это как же? – не понял Тёма. – Ведь дела на фронте – хуже некуда. Немцы прут все дальше! По-твоему, мы их нарочно заманиваем?
– Как знать? Вполне может быть. Как когда-то французов, – беззаботно ответил Генка. – Только точно: Сталин фрицам готовит хорошую баню! – сообщил с видом заговорщика. – Открою тебе, что сказал нам на сборах командир. Хотя на фронте немцев еще не остановили, здесь, на Урале, и в Сибири готовят новые армии, которые двинут в бой не сейчас, – многозначительно взглянул на Тёму, – а в самый решающий момент. Чтобы их разгромить и погнать на Запад!
Заметив, что тот все еще держится за плечо, Генка заботливо предложил:
– Давай я тебе помогу дойти до дому! А ты мне расскажешь про Москву. Очень хочется повидать столицу, – мечтательно признался он. – Может, пошлют нас туда на подмогу?
– Лучше завтра. Когда буду в форме, – ответил Тёма. – Ты ведь еще здесь побудешь?
– Ладно, заметано, – весело согласился Генка. – А я тебя свожу на пруд, там в полынье хранится бочка с солеными огурцами. Небось по нынешним временам дома пригодятся? Можешь мне не отвечать. Знаю, всем сейчас жрать нечего.
* * *
Новый год не улучшил настроения. Хотя враг был остановлен на подступах к Москве, кровопролитное сражение продолжалось. От Сергея Ильича было всего два письма, он сообщил, что здоров, но по горло загружен работой в своем полевом госпитале и никуда из него не может отлучиться. Правда, ему обещают в порядке повышения назначить начальником эвакогоспиталя, когда появится вакансия.
И все же по инициативе Лели они встречу Нового года отпраздновали. Тёма срубил в лесу небольшую кудрявую елочку и под руководством сестры вместе с дочкой Доры Семеновны Галей из цветной бумаги и картона сделали хлопушки, гирлянды и другие необходимые украшения. Соорудил даже подсветку из нескольких лампочек. Получилось неплохо.
Труднее было с угощением. Но помог добряк Егор Кузьмич, потихоньку вручивший Анне Михеевне щедрый подарок – пару селедок и, что вызвало особый восторг – тарелку с пирожками! Ну, и само собой, главным праздничным блюдом был винегрет, а горячительным напитком – разбавленный спирт. Новогодним сюрпризом стало жаркое: заехавший навестить Дору Семеновну сердечный друг привез кусок говядины.
Этот ее друг, коротенький лысый дядька, страдал одышкой и работал инженером в Омске на заводе, эвакуированном туда из Москвы. Как рассказала Галя позже, мать уже давно изменяет с ним отцу и не уходит только из-за нее. Она звала любовника матери «дядей Гошей» и тихо его ненавидела. По ее словам, коротышка был полным ничтожеством по сравнению с ее отцом, Лыковым.
За праздничным столом собралось довольно много народу.
Кроме шестерых обитателей комнаты и дяди Гоши, к ним присоединилась дружившая с Анной Михеевной молодая и красивая соседка Рита Петельникова. Она тоже жила в их доме с маленьким сыном и была важной персоной – женой известного ученого, лауреата Сталинской премии, работавшего на оборону в сверхсекретной области. Он день и ночь где-то трудился, а их отправил в безопасное место.
Рите было больше двадцати лет, но, миниатюрная и худенькая, она казалась намного моложе, и трудно было поверить, что у нее уже четырехлетний ребенок.
Забегая по вечерам к Анне Михеевне, обладавшей редким даром терпеливо и сочувственно выслушивать чужие горести, она изливала ей душу, жалуясь на то, как сильно тоскует по любимому мужу и как ей трудно одной. Рита была жгучей брюнеткой с томными черными глазами, и очень нравилась Тёме, хотя ему всегда больше нравились блондинки.
К полуночи все уже порядком развеселились, а после того, как прокричали «ура» в честь наступившего Нового года, завели патефон и устроили танцы. Единственный кавалер, дядя Гоша, был нарасхват. Он неплохо танцевал, и с ним перетанцевали все женщины, за исключением бабушки Веры, которая сразу отправилась спать. Тёма всю ночь танцевал с Галей, и она с ним кокетничала, тесно прижимаясь и сумев возбудить желание, хотя и не нравилась ему.
* * *
Во втором часу ночи Дора Семеновна решила отшить конкуренток и никому больше дядю Гошу не уступала. Анна Михеевна с Лелей последовали примеру бабушки. Не смирилась лишь Рита Петельникова, захмелевшая сильнее других, и жаждала продолжать танцы. В ней, видно, взыграл южный темперамент. Заметив, что Тёма хорошо танцует, она переключилась на юного кавалера. Галя стушевалась и ушла спать.
Свет погасили, и танцы продолжались в полумраке при слабом мерцании разноцветных елочных огней. Дора Семеновна с Гошей, очевидно ожидая, когда остальные уснут, продолжали топтаться под музыку, время от времени целуясь и шепча какие-то нежные слова. Выпитое и их неприкрытая любовная игра столь сильно возбудили Риту, что она все крепче прижимала к себе Тёму, а когда почувствовала, как мощно реагирует на нее его мужское достоинство, маленькую брюнетку охватила страстная дрожь.
