Текст книги "Победители и побежденные"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Семен Малков
Вертикаль жизни
Победители и побежденные
ПОСВЯЩАЕТСЯ
Безвременно ушедшим Родителям моим, заботливо меня вырастившим, и Жене моей – ТАМАРЕ АЛЕКСАНДРОВНЕ, разделившей со мной радости и невзгоды нашей совместной счастливой жизни.
От автора
В романе, охватывающем большой временной период, насыщенный судьбоносными историческими событиями, невозможно описать все значительное и заслуживающее внимание читателя. В этой связи автор старался отразить основные события в судьбах героев и персонажей романа, привести факты и эпизоды, на его взгляд, наиболее интересные для современников и будущих поколений россиян. Хотя содержание романа целиком основано на подлинных событиях и сюжетах автобиографического характера, все его персонажи являются вымышленными и возможные совпадения совершенно случайны. Размышления и высказывания героев и других персонажей романа отражают оценки происходящего и личные переживания самых разных людей и могут не совпадать с мнением автора.
Часть первая
Перед войной (30-е годы)
Пролог
Празднование юбилея подкосило Артема Сергеевича Наумова. Еще накануне старый академик был бодр, подвижен и, как обычно, выглядел намного моложе своего возраста. Он будто не ощущал груза прожитых лет, но череда юбилейных встреч и застолий напомнила ему об этом и, похоже, исчерпала последний запас душевных и физических сил.
Из-за сердечной недостаточности Артем Сергеевич слег и, несмотря на все усилия врачей, улучшения не наступало. Однако сознание было ясным и, как бывает в старости, наиболее ярко всплывали в памяти картины далекого прошлого.
…Артем Сергеевич, выросший в «эпоху строительства коммунизма», когда насаждалось воинствующее безбожие, всегда считал себя атеистом. И сейчас с презрением наблюдал в новостях, как представители власти, бывшие партийные и комсомольские руководители, со свечками в руках истово крестятся на иконы. Знал, что это люди с двойной моралью: одной – напоказ, и другой – истинной, которую скрывают. И все же такое беззастенчивое лицемерие было противно.
…Тёма с детства был суеверным и верил во все народные приметы. А когда стал ученым и обнаружил много исторически достоверных явлений и фактов, которые наука объяснить не в силах, пришел к выводу о существовании внеземной высшей цивилизации, либо каких-то потусторонних божественных сил. Сам того не сознавая, академик давно был верующим, хотя и не соблюдал церковных обрядов.
«Разумеется, интересно, что принесет третье тысячелетие, – с легким сожалением, устало подумал он. – Человечество наверняка ждут и сенсационные научные открытия, и тяжкие испытания. Но вряд ли новое поколение соотечественников станет, как я, свидетелем смены в России трех государственных формаций на протяжении одного столетия. Вряд ли их ждут такие же кровопролитные войны и жестокие репрессии. И вряд ли удалось бы выдержать новые потрясения мне!»
Глава 1
Храм Христа Спасителя
Первомай. Над древней Красной площадью столицы яркое весеннее солнце. Стены прилегающих зданий празднично украшены. Непрерывным потоком движутся колонны демонстрантов. Грохочут марши. Один за другим раздаются призывы, славящие коммунистическую партию и ее вождей, мудрого Сталина. А вот и он на трибуне мавзолея среди соратников, о чем-то с ними переговаривается и периодически приветствует демонстрантов, помахивая рукой.
Маленький Тёма, сидя на плечах у отца, не отрывает глаз от мавзолея. Его еще ни разу не брали на демонстрацию, и он впервые видит великого вождя. Заслоняют обзор транспаранты, поднятые над головами идущих, но он все равно счастлив. Будет о чем рассказать ребятам в своем арбатском дворике. Вон тот, низенький с пышными усами, несомненно Буденный – легендарный командарм Первой конной! Тёма узнал его по многочисленным портретам. А повыше ростом – это Эрнст Тельман, знаменитый вождь немецких коммунистов. О нем рассказывала детям воспитательница их дошкольной группы Софья Ивановна Шмидт.
Доживая век, одинокая старая большевичка занялась подготовкой дошкольников. Бывшая институтка из благородных, она заразилась идеями коммунизма, изменила своему сословию и всем пожертвовала для победы революции. Но все же пенсии не хватало и пришлось набрать группу детей для занятий. Днем, пока работали их родители, Софья Ивановна обучала малышей азам грамоты, литературы, истории и немецкого языка, так как происходила она из курляндских дворян. Потому и группа называлась «немецкой».
Во многом благодаря усилиям своей наставницы малыши, в том числе Тёма, уже прониклись идеями всеобщего равенства и ненавистью к богачам-буржуям и врагам СССР – фашистам. Успехами в правописании, и особенно в немецком, похвастать могли немногие. Зато все дети знали поименно героев революции и Гражданской войны. Даже могли объяснить сверстникам – кто такие Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Роза Люксембург.
Пройдя Красную площадь, на Васильевском спуске колонны стали рассыпаться, и папа спустил Тёму на землю. Сергей Ильич изрядно устал, и прошло несколько минут пока он отдышался. В этом месте участники демонстрации сдавали представителям своих организаций портреты вождей, транспаранты и прочие предметы оформления, а затем отправлялись по домам отмечать пролетарский праздник. Попрощавшись с товарищами, отец взял Тёму за руку и повел по набережной в сторону Каменного моста.
Достигнув Арбатской площади, Сергей Ильич с Темой перешли ее прямо по булыжной мостовой через трамвайные пути, направляясь к дому на углу Малого Афанасьевского переулка, в котором находилось почтовое отделение. Через вход на почту можно было пройти во двор дома, где в старой кирпичной трехэтажке они жили.
Доктор Наумов занимал высокую должность в Наркомздраве (тогдашнем всесоюзном министерстве), но ему с женой и двумя детьми была предоставлена лишь небольшая комната в коммунальной квартире и полутемный чулан, использовавшийся как детская спальня. Но недаром говорится: в тесноте – да не в обиде. Сергей Ильич и его жена Анна Михеевна были молоды, жизнелюбивы и, несмотря на скромный быт, очень любили принимать гостей.
Вот и теперь, по случаю Первомая, в доме готовилось праздничное застолье. А друзей и родичей у них было – хоть отбавляй! У одного Сергея Ильича две сестры и три брата, старше него была лишь Фаина. Да еще у Анны Михеевны две сестры. Младшая Инна, самая красивая из сестер, была не замужем и училась в Москве, в институте связи. Она и помогала сестре готовиться к приему гостей.
На сестер можно было заглядеться. Обе статные, голубоглазые, с вьющимися каштановыми волосами. Несмотря на то, что выросли в зажиточной семье киевского чиновника, сестры были хорошими хозяйками и вкусно готовили. Потому занимавший всю комнату праздничный стол, хотя выбор продуктов был и невелик, радовал глаз. Сегодня гостей ожидало еще одно шикарное блюдо, секретом которого они не владели.
– До чего же я люблю плов, – призналась сестре Анна, накрывая на стол. – Привыкла к нему, когда жили в Туркмении, а готовить как следует не научилась. А все потому, что готовила хозяйка, Нана; она меня к плите не подпускала. Но разве научишься, когда только смотришь? А этот сложный процесс можно освоить только практикой.
– Ну, ничего, Мамед уже его сготовил классно. Целый казан! – с довольной улыбкой заметила Инна. – На всех хватит. Ты любишь плов? – потрепала по волосам вертевшегося около них Тёму и спросила: – А почему Мамед остался на праздники в Москве? У него же там молодая жена скучает.
Но ответить старшей сестре не пришлось. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул улыбающийся Мамед.
* * *
Мамеду Рузаеву было около тридцати лет. Молодой секретарь ЦК компартии Туркмении был крупным худощавым мужчиной. Смуглое худощавое лицо очень красила белозубая улыбка и горячий взгляд больших, чуть на выкате черных глаз. Ворот белой шелковой рубашки был распахнут, обнажая загорелую шею. Одет он был по моде тех лет: полотняные белые брюки и парусиновые туфли.
Мамед протянул хозяйке небольшой сверток.
– Взял в правительственном буфете, Аня-джан, – пояснил он. – Думаю, за столом пригодится.
– Еще бы! – просияла Анна Михеевна. – Полюбуйся, Инночка, что раздобыл Мамед! Тут и рыбка, и отличная ветчина. – Недурно заботятся хозяйственники о нашем руководстве!
Она передала деликатесы сестре и спросила:
– А с кем ты сегодня встречался в Кремле, если не секрет? И почему не вернулся на праздники домой? Жена не обижается?
– Она знает, что у меня большие неприятности, Аня-джан, – не стал скрывать правды Рузаев. – Меня и вызвали в Москву для объяснений. Вот и сегодня был утром у большого человека, – он не стал называть его имени, – члена Политбюро, который старается меня защитить.
– Догадываемся, о ком говоришь, – включилась в разговор Инна, раскладывая на тарелки семгу и ветчину. – Неужели, Мамед, тебе понадобилась его защита? Тебе, герою войны с басмачами?
– И правда, чем же ты мог провиниться? Сережа знает об этом?
Рузаев был моложе ее мужа, но это не мешало их крепкой дружбе. Когда Сергея Наумова направили военврачом в Туркестан на борьбу с повстанцами-басмачами, то поселили на квартире у персиянки Наны, юные сыновья которой были активными участниками революции в Средней Азии. И после того как Сергей Ильич стал наркомом здравоохранения и женился, он продолжал жить с ними в одном доме. Совместная борьба за советскую власть и дружба семьями еще больше сплотила их, и они сохранили тесную связь и тогда, когда Наумова перевели в Москву, а Мамед стал видным руководителем республики.
– Я ему еще не говорил, так как сам не знал, в чем дело, – ответил Рузаев и натянуто улыбнулся. – Не знаю за собой грехов, такой уж я безгрешный!
– Позволь в этом усомниться, – весело возразила Инна. – Всем известно твое женолюбие.
– У нас это грехом не считается, – отшутился Мамед. – Аллах даже разрешил мусульманам иметь несколько жен.
– Так то мусульманам, а ты – видный руководитель тамошней компартии, – не сдавалась Инна.
– Ладно, не об этом речь, – посерьезнел Рузаев. – На меня поступил донос с более существенными обвинениями. Разумеется, ложными! – и, стараясь казаться спокойным, объяснил: – У меня возник конфликт с нашим главным чекистом. Он-то и настрочил поклеп в ГПУ. Только сегодня об этом узнал. Не думал, что этот кровожадный маньяк на такое решится. Хотя, – добавил удрученно, – следовало бы. Ведь я требовал его замены.
– Зря ты с ним связался, Мамед. Он может здорово навредить, – опасливо покачала головой Анна Михеевна, обладавшая не по-женски рассудительным прозорливым умом. – И в чем же он тебя обвиняет?
– В государственной измене и связи с вражеской разведкой, ни больше и ни меньше, – гневно выкатил глаза Рузаев. – Надо же такое придумать!
– Ну кто же поверит в такую чушь? – воскликнула непосредственная Инна.
– Представь себе, найдутся подлецы и карьеристы, – озабоченно произнес Рузаев. – Сейчас повсюду ищут изменников и вредителей. Даже там, где их нет.
– К тебе, Мамед, это никак не относится, – успокоительным тоном заметила Анна Михеевна. – Твоя жизнь у всех на виду и революционное прошлое славное.
В ответ Рузаев лишь тяжело вздохнул:
– Кто с этим сейчас считается, Аня-джан? Разве не видишь какие летят головы? Старых большевиков, героев революции и Гражданской войны.
– Сам понимаешь, – понизила голос Анна Михеевна, – это борьба за власть. А ты в этом не участвуешь. Так что поклеп против тебя очевиден!
– Не скажи, Аня-джан, – угрюмо покачал головой Рузаев. – Этот гад ловко подтасовал факты. У наших, сама знаешь, родственники живут по обе стороны границы. Конфликт и возник из-за того, что он мешал мне создавать национальные кадры, арестовывая моих выдвиженцев «за связь с иностранной разведкой» как шпионов. Разумеется, без оснований, чтобы показать начальству служебное рвение.
– Но почему же его не сняли, раз без оснований? – наивно спросила Инна. – Ты же, Мамед, там самый главный!
– А еще – грамотная комсомолка! – укоризненно посмотрел на нее Рузаев. – Должна бы знать, что чекисты на особом положении. Будь такая возможность, этого подлеца у нас давно духу не было бы. Он ведь своей «бдительностью» только восстанавливает население против советской власти.
– И все же… какие у него против тебя могут быть факты? – усомнилась Анна Михеевна. – Ведь их легко проверить!
– Конечно, в доносе в основном его собственный нелепый вымысел, но клевета искусно разбавлена фактами моего заступничества за арестованных и их освобождения по моему требованию.
– Ну и что, раз они были невиновны? – все так же наивно спросила Инна.
– Этот негодяй пытками добивался от них самооговора, – понуро объяснил Рузаев. – Потом арестованные отказывались от своих «признаний», но в делах они сохранились. Так что, – со вздохом заключил он, – придется оправдываться!
– Да уж, в неприятную историю ты попал, – сочувственно вздохнула Анна Михеевна. – Но я уверена, Мамед, что скоро все выяснится! Советую обсудить это дело с Горбаком. Николай Петрович обещал сегодня заглянуть к нам на огонек. Он получил второй ромб в петлицу и пребывает в отличном расположении духа.
Даже маленький Тёма знал, что хороший друг их дома Николай Петрович – очень большой чекистский начальник, тесным знакомством с которым его папа и мама дорожили и гордились.
* * *
Уже начало смеркаться, когда покончили с едой и выпивкой и по общему желанию перешли к танцам. Сергей Ильич принес свою гордость – маленький, изящный патефон, привезенный из командировки в Париж, и пластинки, среди которых были модные фокстроты и танго. Стол отодвинули к стене, и Тёма с сестрой Лелей, ненамного старше его, устроившись в уголке на диване, с интересом наблюдали, как разгоряченные вином молодые пары с энтузиазмом выделывают замысловатые па.
Сергей Ильич танцевать не умел и занимался патефоном. Зато его холостые братья – инженер-строитель Борис и учившийся в одном институте с Инной Илья отлично танцевали. Илья, очень похожий на старшего брата, энергично ухаживал за подругой невестки – миниатюрной Беллой. Закончив курсы английского, они вместе работали переводчицами у британских инженеров, строивших в Москве шарикоподшипниковый завод. Широкоплечий Борис танцевал со своей девушкой, худенькой и застенчивой Ирой, на которой собирался вскоре жениться.
Очень любившие танцевать сестры обзавелись постоянными кавалерами. Партнером у Анны Михеевны был смуглый Мамед, а у Инны – кудрявый богатырь Горбак. Николай Петрович, недавно разошедшийся с женой, был «вольным казаком».
Когда устроили перерыв и сестры принялись убирать со стола, чтобы подать гостям чай, Горбак и Рузаев присели на диван передохнуть, и Мамед, стараясь не выдать волнения, сказал:
– Хочу, Коля-джан, спросить у тебя совета. Может, слышал, что твой коллега Сидорчук накатал на меня «телегу»? Я просил его от меня убрать, потому что мешал работать, вот и мстит. Ну и хочу знать: стоит ли мне подождать, когда проверят и убедятся, что это поклеп? Или надо принять контрмеры против этого подонка? Тебе ведь лучше известна обстановка.
– Сидорчук – карьерист. За это к вам и загнали, – остро взглянул на Рузаева Николай Петрович. – Сам знаешь, какая сейчас развернута кампания. Моему руководству такой компромат очень кстати, – предупредил он. – Ждать нельзя: потом может быть слишком поздно! Твоя жизнь в опасности.
– Но что я могу сделать? – уже не скрывая волнения, спросил Рузаев.
– Многое, – коротко ответил Горбак. – Срочно собери и на него компромат. Наиболее убийственные факты. Свидетельства, что под тебя копает. И вперед – в атаку! С подлецами иначе нельзя. – Он понизил голос: – Постараюсь тормознуть это дело. Чтобы не спешили с выводами. Но знай: сам рискую головой! И еще один совет. Если арестуют, упорство ничего не даст, кроме мучений. А спасти может только ложное признание.
– Это как же? – не понял Мамед.
– Очень просто, – невесело усмехнулся Горбак. – Наговори сам на себя такого, чего добивается следователь, но чего никак не могло с тобой случиться в действительности. И докажи это на суде! Понял?
– А что – будет суд? – недоверчиво поднял брови Рузаев.
– Непременно! – заверил его Горбак. – Скорее всего ты предстанешь перед тройкой во главе с членом Политбюро. Ее-то и нужно убедить в несуразности этой лжи.
Их разговор прервала Анна Михеевна.
– Прошу к столу! Попробуйте, какой мы с Инночкой испекли роскошный пирог! А вам я принесу кусочек в вашу комнату, – обратилась к детям. – Время уже позднее, пора спать.
Сын и дочь недовольно фыркнули, но все же послушно слезли с дивана. Тёма задержался в коридоре, привлеченный возней доносившейся из-за открытой двери в их спальню. Он потихоньку туда заглянул и был поражен увиденным.
Его дядя Илья и маленькая тетя Белла вели себя чудным образом. Он за дверью прижал ее к стене так, что оторвал от пола, и она повисла на нем, обхватив сзади ногами. Дядька продолжал ее тискать так, словно хотел пригвоздить к стене, а бедная тетенька стонала. Тёма уже хотел было от испуга заорать, но тут они неожиданно помирились и стали целоваться.
Ничего не понимая, Тёма пошел к своей кроватке, и лишь много лет спустя до него дошло, чем занимались дядя Илья с тетей Беллой за дверью их спальни.
* * *
Маленький Тёма очень любил, когда мама брала его с собой на базар. Она ходила туда за продуктами, но всегда покупала своему сынишке чего-нибудь у кустарей, торговавших там своими изделиями. Крытый колхозный рынок на Арбатской площади располагался за кинотеатром «Художественный» и был одним из лучших в Москве. Торговые ряды в нем находились под стеклянной аркой. Там всегда было чисто, полно товаров и хорошо пахло фруктами.
Вот и на этот раз, сделав необходимые покупки, Анна Михеевна подвела сына к кустарному ряду – выбрать очередную игрушку. На прилавке было разложено столько всего, что у Тёмы разбежались глаза. Но матери надо было успеть приготовить обед, и она его поторопила:
– Ну давай, сынуля, выбирай то, что нравится! У меня дома дел по горло.
– Хочу мишек, что дрова пилят, – наконец выдавил из себя раскрасневшийся Тёма, – и еще птичку на резинке.
– Выбирай что-нибудь одно. У меня денег не хватит, – потребовала мать.
Но Тёме не хотелось расставаться с игрушками, которые он уже бережно прижимал к груди.
– Поче-ему? – заканючил он, и его глаза наполнились слезами.
– Потому, что я все деньги истратила на продукты для обеда, – как взрослому объяснила Анна Михеевна, и строго приказала: – Выбирай одно из двух, и побыстрее!
– Тогда ми-ишек, – сквозь слезы объявил Тёма, со вздохом положив птичку на прилавок.
Но когда мать проверила оставшиеся деньги, оказалось, что их хватает только на эту птичку.
– Бери свою птицу и пойдем, – Анна Михеевна расплатилась с продавцом. – Нам уже пора быть дома.
– Не отда-ам! – во весь голос заревел Тёма, не в силах расстаться с игрушкой, которую уже считал своей. – Не нужна мне эта птица!
– Вы уж извините, – огорченно бросила Анна Михеевна продавцу, с трудом отнимая у Тёмы игрушку.
– Знаете что? Возьмите обе! – сжалился над ребенком старик-кустарь. – Долг вернете в следующий раз.
– Нет! Нельзя потакать его капризам. Поиграешь пока птичкой, – строго сказала сыну. – А будешь хорошо себя вести, куплю и медвежат.
– Но почему, мамочка? – еще сильнее зарыдал Тёма. – Ведь дедушка их нам отдает! – он не мог понять, зачем должен расстаться с полюбившейся игрушкой.
– Потому, что нельзя все иметь сразу. И перестань реветь! – приказала Анна Михеевна, оттаскивая его от прилавка.
Горе Тёмы было безутешным. Ноги домой не шли, а глаза не могли оторваться от оставленных им деревянных медведей. Матери надоело тащить его за собой, и она пригрозила:
– Немедленно перестань реветь и упираться! Не то выброшу и птичку.
– Вы-ыбрасыва-ай, она мне не ну-ужна-а, – продолжал реветь Тёма, еле передвигая ногами.
– Ах так? – уже не на шутку рассердилась Анна Михеевна и в сердцах бросила птичку в нишу подвального окна, мимо которого они проходили.
Посмотрев туда, куда упала его птичка, Тёма понял, что все потеряно. Чтобы не проваливались прохожие, глубокая ниша была сверху накрыта стальной решеткой, и достать оттуда игрушку было невозможно. Ему стало до смерти ее жаль, и он с горя повалился на асфальт, не желая идти дальше.
Анна Михеевна была молодой, физически сильной женщиной и попыталась волоком дотащить сына домой, уже было до дома рукой подать. Но когда перетаскивала его через трамвайные пути, Тёма уцепился руками за рельсы и оторвать его от них она не могла. Эта сцена немедленно собрала толпу зевак, кто-то потешался над тем, как мучается мать, не в силах справиться с капризным ребенком. Какие-то сердобольные старушки ей посочувствовали и помогли дотащить его до дома.
На беду, отец в этот день приехал обедать пораньше, и, когда очевидцы рассказали, что произошло на площади, он, поблагодарив их за помощь, сразу же достал свой ремень. Анна Михеевна, которая никогда физически не наказывала сына и всегда отнимала, когда муж заслуженно его порол, на этот раз не мешала свершению возмездия. И хотя сердце у нее обливалось кровью, слыша отчаянные вопли провинившегося, она все вытерпела и, вспоминая учиненное им безобразие, лишь сказала, утерев слезы: «Надеюсь, что такое больше не повторится».
В тот момент Анна Михеевна даже думать не хотела, что жестокую экзекуцию придется повторить снова, и еще не один раз.
* * *
Гоголевский бульвар, протянувшийся от Арбатской площади к храму Христа Спасителя, в погожие майские дни был всегда полон народу. Там обычно гуляла со своей немецкой группой и Софья Ивановна Шмидт. Дети носились вокруг памятника русскому писателю, бегали наперегонки по аллеям бульвара, играли в классы и прыгали на широких ступенях лестницы, ведущей к храму, построенному на Народные деньги в ознаменование великой победы над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года.
Пока дети играли, Софья Ивановна сидела на лавочке, следя за ними бдительным оком, вела неторопливые беседы со старушками-сверстницами, как и она выгуливавшими своих чад. Темы были самые разные, но в последнее время все больше разговоры велись о решении снести храм Христа Спасителя и на его месте возвести символ новой эпохи – Дворец Советов.
– Это ж какое варварство – храм взорвать! Как можно так гневить Бога? – ужасались старушки. – Разве нельзя построить новый дворец в другом месте? Зачем разрушать исторический памятник?
– Новое замечательное здание, увенчанное огромной скульптурой Ленина, будет самым высоким в столице и еще лучше ее украсит, – заученно убеждала их Софья Ивановна. – А ставят его на месте храма – как символ построения нового мира на обломках старого.
Приятельницы не соглашались.
– Ты же сама, Сонечка, окончила гимназию и институт. Ну как можно наплевать на свободу совести, на тысячелетнюю историю России? Нельзя сохранить нравственность без веры!
– Религия – опиум для народа, – заученно проповедовала старая большевичка. – И мы вместо церковного мракобесия дадим народу новую мораль строителей коммунистического общества.
– Ничего себе мораль – разрушать храмы и памятники истории, – ворчали приятельницы, боясь высказать свое осуждение более резко. – За это Господь жестоко накажет наш народ!
Пока старые дамы спорили и сокрушались, глядя на гордо высившиеся над городом, сверкающие на солнце золотые купола обреченного храма, ребятишки бегали неподалеку, казалось бы беззаботно играя. Но и у них уже были не совсем детские заботы. Так у Тёмы появилось доселе неведомое ему томительное чувство – любовь к девочке Маше из группы, с которой они вместе гуляли на Гоголевском бульваре.
Эта длинноногая девочка, дочка каких-то советских дипломатов, недавно вернувшихся из-за границы, по-видимому, была старше Тёмы и не обращала на него никакого внимания. И хотя он, движимый своим нежным чувством, старался ей понравиться, подавая мячики и потерянные ею игрушки, Маша упорно этого не замечала и за все время не удостоила его ни единым словом.
Эта детская Тёмина любовь, если ее можно назвать таковой, осталась без ответа, хотя до поступления в школу он продолжал думать о Маше, ощущая сладкое томление и частенько повторяя слова из популярной песни Леонида Утесова:
Как много девушек хороших,
Как много ласковых имен…
…сердце, тебе не хочется покоя…
* * *
Ужасное событие, о котором в Москве ходило столько разговоров, все же произошло. Над столицей прогремел оглушительный взрыв страшной силы, потом еще и еще, и массивный, величественный храм Христа Спасителя, казалось построенный на века, рухнул, превратившись в бесформенную груду обломков. Эхо мощных взрывов заглушило на время стоны и плач сотен тысяч верующих, которые еще многие годы спустя продолжали скорбеть, моля Бога о прощении сородичей, совершивших это злодеяние.
Маленький Тёма в это время играл вместе с другими детьми в своем дворе, совсем недалеко от места взрыва. Хотя то, чем они занимались, вряд ли можно было назвать игрой. Скорее это напоминало жестокое побоище: вооружившись деревянными мечами, игрушечными ружьями и пистолетами, мальчишки безжалостно лупцевали друг друга, разбивая в кровь носы и царапая руки и ноги. Называлось это у них все же – играть в войну.
Когда раздался первый взрыв, потрясший окрестности, перепуганные жильцы высыпали на улицы. Узнав, что произошло, старухи подняли вой, а остальные хмуро переговаривались, опасаясь открыто высказывать свое возмущение случившимся. К тому времени добровольное доносительство уже вовсю процветало и могли арестовать даже по анонимному навету.
Вопреки категорическому запрету родителей, Тёма, вместе с другими ребятами, перебежал через трамвайные пути и понесся по бульвару к месту взрыва. Там еще не успело осесть плотное высокое облако пыли. Все кругом было оцеплено милицией, которая с трудом сдерживала толпу верующих. В основном это были старые люди, среди которых выделялись лохмотьями нищие и юродивые. Многих Тёма видел на папертях храма, когда гулял там со своей группой. Они причитали и плакали, потрясая костылями.
– Погодите! Бог еще вас, злодеев, накажет! Пропала Россия! – слышались в толпе негодующие выкрики.
Но Тёма долго глазеть на это не мог. Он уже опомнился и, боясь, что если узнают родители, то ему снова грозит порка, опрометью побежал домой.
