Текст книги "Победители и побежденные"

Автор книги: Семен Малков

Тёма был посрамлен и чувствовал себя отвратительно, не зная, как искупить свою вину перед сестрой. Может быть, поэтому он сразу же привязался сердцем к малютке и в дальнейшем как мог старался о ней заботиться, надеясь, что это будет приятно и Леле. Изредка бывая в Москве, не забывал забежать в детский магазин и купить игрушку, пинетки или что-нибудь еще. Ему очень нравилось ощущать себя дядей.

Маленькая Викочка стала общей любимицей, и жизнь всей семьи вращалась вокруг нее. Все занимались своими делами, у всех были какие-то личные заботы, но, приходя домой, каждый непременно играл с малышкой. Это доставляло огромную радость и девочке, и взрослым…

* * *

Зимние вечера в госпитале раненым скрашивали частые концерты приезжих артистов. В просторном вестибюле собирались все, кто только мог передвигаться, и, конечно, свободный от дежурства персонал. Приезжали артисты разных жанров – от музыкантов из консерватории, солистов оперы и балета, до жонглеров, факиров и чечеточников. Но лучше всех бойцы принимали исполнителей народных и эстрадных песен. Особенно любили песни, созданные войной. Две, наиболее трогательные, Тёме запомнились на всю жизнь. Он не знал авторов, но в душу запали слова:

 
Моя подружка дальняя – что елочка в снегу.
Ту елочку-уралочку забыть я не могу!
Давно ушел я из дому, но помню до сих пор
Ее совсем особенный уральский разговор.
 
 
Письмо моей уралочки попробуй-ка пойми.
На фронт прислала валенки, а пишет мне: «пимы».
На каждом слове «токает»: все то, да то, да то.
Зато такого токаря не видывал никто…
 

Вторая песня, более грустная, у многих вышибала слезу:

 
Спит деревушка,
где-то старушка
ждет не дождется сынка.
Все ей не спится, старые спицы
тихо дрожат в руках.
 
 
Ветер уныло гудит в трубе.
Тихо мурлыкает кот в избе.
Спи, успокойся,
шалью накройся.
Сын твой вернется к тебе!
 
 
Утречком ранним,
ветром незваным
сын твой ворвется домой.
Варежки снимет,
крепко обнимет,
сядет за стол с тобой.
 
 
Будешь смотреть,
не смыкая глаз.
Будешь слезу утирать не раз.
Тихо и сладко плакать украдкой,
слушая сына рассказ…
 

Раненых бойцов усаживали, а персонал обычно стоял за их спинами, так как стульев на всех не хватало. И всегда Тёма старался оказаться рядом с Настей, пышной блондинкой, к которой неровно дышал с самого приезда. Впоследствии, уже в зрелые годы, ему часто доводилось слышать споры о том, в каком возрасте происходит половое созревание у подростков. Он мог поручиться, что наступает оно довольно рано. Глядя на полную грудь и крутые бедра, его охватывала такая жгучая страсть, что трудно было терпеть эту муку.

Объективно Настю можно было назвать даже тучной, но тогда она казалась Тёме олицетворением женственности и соблазна. Высокая и статная, с красивой короной, уложенной из русой косы, она была величественна, как королева. За ней наперебой ухаживали выздоравливающие бойцы, а она весело и насмешливо их отшивала, и это намного прибавляло уважения к ней и интереса. Тёму одолевали эротические фантазии, а стоя у нее за спиной, он испытывал острое желание прикоснуться к упругому бедру. Один раз даже осмелился это сделать, но сразу отстранился, показалось, что она это почувствовала, и может выйти скандал.

Настя жила в общежитии, в одной комнате с ней были еще две девушки, и Тёма под разными предлогами заходил к ним, подгадывая время, когда она сменялась с дежурства. Он создавал видимость, будто что-то чинит, но девушки разгадали его ухищрения.

– Ты, пацан, уж больно часто тут крутишься. Признавайся: в которую влюблен? – посмеивались они. – Нечего нам очки втирать! С электрикой у нас – порядок…

Кого-нибудь другого они тотчас бы выставили, но все знали, что он – сын начальника госпиталя, и грубить побаивались.

– Много вы понимаете! – оправдывался Тёма, выигрывая время в надежде, что они разойдутся и оставят их вдвоем с Настей, которая после дежурства сразу ложилась отдыхать. – У вас проводка ни к черту и розетки старые. Вот и меняю, чтобы не было замыкания.

– Ишь, песенки нам напевает, – рассмеялась самая старшая и наиболее ушлая. – Знаем, по ком ты вздыхаешь! Но только зря ноги топчешь. У Настеньки жених на Балтике служит. Отличный морячок!

Вскоре сама Настя положила конец его мучениям. Как-то, когда ему наконец повезло и он застал ее в комнате одну, сказала напрямик:

– Кончай на меня пялиться, Тёмка! Ты симпатичный мальчишка и вроде уже мужичок. Думаешь, не заметила, как ко мне пристраивался?

Она вздохнула и серьезно предупредила:

– Только это зря! У меня любимый парень на флоте воюет, и я его дождусь. Если не отстанешь – отцу на тебя пожалуюсь!

Настя могла ему и не угрожать. Тёма не только не обиделся, но стал уважать ее еще больше, но страсть сразу пропала. Он даже был рад, что она не такая, как другие девушки, считавшие «война все спишет», и оставил свои любовные попытки. Тем более что в школе ему настойчиво предложили готовиться к вступлению в комсомол.

* * *

Весной занятия в школе активизировались. Снег почти сошел, ходить на лыжах стало нельзя, и ездить на станцию Сухарево было не на чем. Пришлось взять отпуск на учебу и временно поселиться в комнате, предоставленной ему по распоряжению директора. Скучать не приходилось: Тёма был занят с утра и до позднего вечера. Досаждал только голод. И то потому, что сам ничего не умел приготовить, кроме омлета из яичного порошка и жареной картошки. Мать надавала ему с собой разной крупы и продуктов. Дала также и рецепты, как варить супы и каши, но заниматься этим было неохота, и он обходился консервами. Даже тушенку не разогревал, а ел прямо из банки.

Пришла пора вступать в комсомол, Тёма и сам очень хотел этого. Но у него не было общественной нагрузки, без которой туда никого не принимали. Зная, что он лучше всех в классе пишет сочинения, ему предложили стать редактором школьной стенгазеты.

– Оформлять есть кому, а вот писать заметки никто не хочет, – сказал ему секретарь комсомольского бюро школы. – Тебе, Артем, придется самому сочинять их за всех. Ну как – ты сможешь!

– Отчего же, попробую. Я ведь и рисую прилично, – охотно согласился Тёма. – В общем, газета будет выходить!

Стенгазета и правда скоро начала выходить, и все нашли, что она стала лучше. Тёма не только сочинял заметки на злобу дня школы, но и писал большие патриотические передовицы, посвященные историческим событиям и помощи фронту. Он открыл в себе журналистскую жилку и даже написал на радио о том, что делают его товарищи для фронта и для победы над врагом. Посланный им материал был передан в «Пионерской зорьке» и принес ему славу за пределами школы.

Тёму приняли в комсомол в Краснополянском райкоме ВЛКСМ и включили в состав делегации на открывающийся в Москве съезд сельской молодежи.

«Став комсомольцем, ты обязан проявить еще лучше свои способности, – напутствовал его секретарь райкома. – Мы рассчитываем, что сможешь не только передать товарищам все важное, что решат на съезде, но продолжишь писать на радио о полезных делах молодежи нашего района».

Однако надеждам районного секретаря не суждено было осуществиться. На съезде Тёме побывать все же довелось, и это яркое событие надолго осталось в его памяти. Но поразила его не торжественность и многолюдье заседаний, а невероятно роскошное по тем временам содержание участников съезда – деревенских ребят. Мало того, что их разместили в дорогих номерах одной из лучших гостиниц, но и кормили в ресторане такими изысканными блюдами, которых никто из них раньше даже не пробовал. И это в то время, когда шла война, на фронтах гибли тысячи людей, а кругом царил голод!

По возвращении Тёме удалось выпустить только один номер стенгазеты – его и других ребят, которым в этом году исполнялось шестнадцать, взяли на сборы по военной подготовке на аэродроме близ станции Долгопрудная. Там их на казарменном положении стали обучать мастерству воздушных стрелков. Жили дружно, стрельба всем нравилась, чего нельзя было сказать о физической подготовке; их заставляли ползать по-пластунски, причем инструктор выбирал самое грязное место, видимо исходя из суворовского принципа: «тяжело в ученье – легко в бою».

Закончились сборы тем, что наиболее крепких ребят, в том числе и Тёму, зачислили в ОСОДМИЛ – отряд содействия милиции, которой в районе не хватало для поимки бандитов и дезертиров. Комсомольцы-школьники были в его резерве и привлекались к операциям по мере необходимости. Тёме довелось участвовать в деле всего два раза, зато в последнем случае он едва не расстался с жизнью.

В тот раз ловили Главаря банды дезертиров. Большинство дезертиров, бежав с фронта или из госпиталей после ранения, прятались у своих родственников, не представляли опасности. Но были и те, кто, не желая вести жалкое существование, занимались грабежами и разбоем, добывая средства для разгульной жизни. Этот бандит был настоящим головорезом, уже успел натворить много дел и убил двух милиционеров. Взять его не удавалось, но смогли выследить его у любовницы в деревне близ Сухарева.

Там и устроили засаду. Преступник был отчаянный и вооружен до зубов. Милиционеров было всего трое, и им в подмогу выделили двух комсомольцев. Они с вечера спрятались в баньке с краю деревни и, когда местный осведомитель сообщил, что бандит у любовницы, в темноте подкрались к ее избе. Милиционеры окружили дом, а ребят на случай, если прорвется, оставили сторожить за забором: Тёму – напротив калитки, а его товарища – у огорода.

Как ни бодрился Тёма, но во втором часу ночи стал задремывать и упустил момент, когда группа захвата ворвалась в избу и началась пальба. У него были пистолет и винтовка. Забыв с перепугу про пистолет, он схватил трехлинейку и взял ее наизготовку. В избе прогремел взрыв, окно распахнулось, из него выскочил здоровенный лохматый мужик. Тёме бы в него выстрелить, но он растерялся, и бандит в два прыжка достиг калитки. И тут молодой осодмиловец вспомнил о винтовке и открыл огонь.

В бандита Тёма не попал, но тот остановился, и из немецкого шмайсера выпустил очередь туда, откуда раздались выстрелы. Над головой Тёмы, укрывшегося за кустом сирени в канаве, просвистели пули. В тот момент он и не понял, что был на волосок от смерти. Осознал это лишь потом, когда увидел дырку на своем старом буденовском шлеме. Все могло плохо для него кончиться, если бы не выскочившие из избы милиционеры.

Преступник был убит наповал. Он лежал, закатив глаза и злобно ощерив рот. Тёме не раз приходилось видеть умерших бойцов, но такую страшную смерть наблюдал впервые. К сожалению, при взрыве гранаты был серьезно ранен и один из милиционеров. Ему оказали первую помощь и на подводе отправили в районную больницу.

– Ну что, хлопцы? Поздравляю с боевым крещением! – поблагодарил ребят милиционер, руководивший операцией. – Чего так растерялись? Не видели, как убивают людей? – с усмешкой посмотрел на их побледневшие лица. – Ничего, на фронт попадете, не то еще повидаете! – Он немного помолчал и мечтательно добавил: – Хотя, на ваше счастье, к тому времени война, может, и закончится.

* * *

К началу лета, кроме сдачи экзаменов в школе, у Тёмы прибавилась новая забота – огород. Госпиталь отца должен был как фронтовой передислоцироваться дальше на Запад, и он оставался единственным мужчиной в семье. Тем более, что Анна Михеевна не работала, а у Лели на руках был маленький ребенок. И, чувствуя свою ответственность, Тёма все свободное время проводил на двух сотках их приусадебного участка. Прочтя все, что попалось по агрономии, пол-огорода занял под картошку, а на другой половине посадил капусту и лук. Без отца им снова грозил голод.

События на фронте развивались успешно. Красная Армия уже освободила от немцев Северный Кавказ и теснила их на Украине, не давая нигде основательно закрепиться. Но гитлеровцы были еще очень сильны и, чтобы остановить наше наступление, перебрасывали из Европы на Восточный фронт все новые и новые свежие дивизии. Создалась благоприятная обстановка для открытия второго фронта, но западные союзники медлили, несмотря на настойчивые требования Сталина и соглашения, достигнутые в Тегеране.

Правда, союзники высадили войска в Северной Африке и усилили военную помощь, чтобы поддержать успешное наступление Красной Армии. Посылали большое количество самолетов, разного снаряжения и особенно много необходимых нашим войскам мототехники: грузовиков и джипов. Благодаря этому и набравшему полную мощь производству за Уралом было наконец завоевано господство в воздухе. Наши новые самолеты оказались лучше немецких. Штурмовики Илюшина успешно бомбили немецкие части, а истребители Яковлева побеждали в воздушных боях.

Наступающие войска несли большие потери… В бой бросали даже заключенных, были сформированы так называемые «штрафные роты». Все продовольствие отдавалось на нужды армии, и в тылу повсеместно царил голод. И, несмотря на это, недоедающие люди из последних сил трудились на полях и заводах, чтобы обеспечить окончательную победу над врагом.

От голода больше всего страдали старики, дети и больные. Началась какая-то эпидемия смертей. Пришло горе и в семью Наумовых. Умерла бабушка Вера. Скончалась скоропостижно, во сне, от обширного инфаркта, всего через два дня после того, как ее в очередной раз навестила Анна Михеевна и привезла продукты.

– Она ведь почти ничего не ела, сердешная. Клевала как птичка, – говорила Дуняша срочно прибывшим Анне Михеевне и Тёме. – Хорошая была женщина, вот Бог и забрал ее к себе. Видать, и меня призовет скоро, – добавила, вытирая слезы и истово крестясь.

– Разве ей не хватало еды? – огорчилась Анна Михеевна. – Мама мне никогда не жаловалась.

– Да она не ела от тоски, – скорбно вздохнула Дуняша. – Все переживала, что не едет Инна, что бросила ее и не хочет видеть. Ты напиши сестре про это. Нехорошо она поступила!

– Обязательно напишу! – сердито согласилась Анна Михеевна. – Инна должна была хоть раз приехать в Москву – повидаться и поддержать маму. Не верю, что при своем характере не смогла хоть на денек вырваться.

Так это было или нет, но на похороны Инна не приехала. Она лишь прислала пространную телеграмму с объяснением, почему не может приехать, в которой упрекнула сестру за то, что не уберегла их старую мать.

– Это надо же! Какой эгоизм, – возмущалась Анна Михеевна, глотая слезы обиды. – Бросила на меня маму в эвакуации, за все время нисколько не помогала и ни разу не навестила, хотя живет там припеваючи. И я же во всем виновата! Хорошо, хоть Римма меня не упрекает.

Тёма знал, как она любит свою младшую сестру, которая подолгу жила у нее и о которой заботилась, как мать, и в душе возмущался поведением тети Инны. Бабушку Веру похоронили на тихом Даниловском кладбище, и уже хотели вернуться в Марфино, но в семью пришло еще одно горе. Недаром говорят: пришла беда – открывай ворота!

* * *

В Лосинке скончался дедушка Илья. Парализованный после инсульта, он долго болел и жив был только благодаря своему железному организму и уходу бабы Ады. Сергей Ильич изредка навещал отца и мать, привозил кое-какие продукты. Продовольственные посылки посылал и Борис. Старшая их дочка голодала в блокадном Ленинграде, младшая умерла в Ашхабаде при родах. Единственный, кто часто приезжал и помогал по хозяйству, был младший сын Дима.

Пришлось срочно вызвать отца и вместе с ним отправиться в Лосинку. Там они встретили сумевших приехать Бориса и Диму. Что с Ильей и где он – никто не знал. Бабушку Аду, как всегда, окружала кучка сочувствующих старых евреек, они требовали совершить погребение по иудейскому обряду. Но все сыновья были против.

– Папа был верующий христианин, и его место на православном кладбище, – как старший, твердо заявил матери, Сергей Ильич. – Надо упокоить его душу.

– Но мне трудно будет туда ходить и ухаживать за могилкой, – попыталась возразить мать.

– Жить с ним тебе было куда труднее, мама, – пришел ему на помощь Борис. – Так что сходить на кладбище, прибрать могилку ты сможешь!

Сообща все же уговорили и, к неудовольствию ее ортодоксальных подружек, дедушку Илью достойно похоронили по православному обычаю. Из уважения к его друзьям и соседям устроили поминки, на которые пришли все желающие, причем из-за голодного времени в дом набилось немало таких, кого они даже не знали.

Пришел помянуть деда Илью и сосед Николка Коршунов. На похоронах его не было, после смерти своей матери он сутками работал в мастерской, выполнявшей военные заказы. Домой заходил редко. Выглядел Николка заморышем, ему нельзя было дать его шестнадцати лет.

– А где ты ночуешь, – удивился Тёма, – прямо у себя в мастерской?

– Еще чего, – пренебрежительно ответил Николка. – У баб, конечно. Мужиков то – раз-два и обчелся! А их – вона сколько: и солдатки тебе, и вдовы. Любая готова пригреть.

Он по-свойски подмигнул Тёме и предложил:

– Если хочешь, айда со мной! Устрою такую кралю – не пожалеешь. Только одна беда, пожрать ни у кого нет. Да и выпить вряд ли найдется.

Но Тёме было не до любовных утех. Он недоверчиво усмехнулся.

– Неужто у тебя силенок хватает? Посмотришь: в чем только душа держится? А говоришь – бабы на тебя зарятся.

– Еще как! – Николка самодовольно выпятил хилую грудь. – Ссорятся даже. Ты не смотри, это я с виду такой хиляк. У меня машинка – любой взрослый мужик позавидует, – ухмыляясь, похвастался он. – Бабы это ценят.

Глава 11
Поворот в войне

Отгремела победная битва на Курской дуге, в которой Гитлер собрал в кулак последние силы, чтобы добиться перелома в ходе войны в свою пользу, разгромив наступающие части советской армии. Развернулось невиданное по своим масштабам танковое сражение под Белгородом, в котором был окончательно сломан хребет германской военной машины. Фронт отодвинулся далеко от Москвы. Настало время перебазироваться на Запад и госпиталю Сергея Ильича Наумова. Но его ждало новое назначение.

Как выяснилось позже, причиной стал конфликт, который возник между ним и комиссаром госпиталя Иваном Гавриловичем Батуриным. Все на той же почве вступления Наумова в партию. Комиссар, старый большевик, был ревностным блюстителем морали и, несмотря на то, что очень ценил своего энергичного начальника и всячески помогал ему в работе, все же не спешил давать ему рекомендацию.

– Не пойму, что тебя смущает Гаврилыч, – обиделся Сергей Ильич. – Мы с тобой больше года вместе. Ты все обо мне знаешь Я у тебя как на ладони. Почему отказываешь в доверии? Сам же говоришь, что мне цены нет!

– Как начальнику госпиталя. Это верно, – со свойственной ему прямотой ответил Батурин. – А член партии должен быть без грехов со всех сторон.

– Это какие же у меня грехи? – рассердился Наумов. – Пашу с утра до вечера, всего себя отдаю работе. Семья у меня крепкая. Чего еще надо?

– Будто сам не знаешь, за что тебя исключили, – нахмурился комиссар. – Мне сдается, Ильич, что ты все еще слабоват по бабьей части. Хотя это правда: семья у тебя хорошая, а внучка – просто чудо!

– Ты говори прямо: в чем дело, – потребовал Сергей Ильич, хотя отлично понимал, на что намекает его заместитель. Но и объясниться было необходимо.

– Я ведь, Ильич, не слепой. Думаешь, не знал, что ты завел шашни с Петренко, когда жены не было? – строго посмотрел на него Батурин. – Да и люди мне об этом докладывали. Кто посмеивался, а кто и осуждал.

– Ну так это – дело мужское. Я ведь семью не бросил, – смущенно возразил Сергей Ильич. – Меня не за бабу исключили, а за то, что смалодушничал, не указал в анкете про Колчака.

Иван Гаврилович задумчиво пожевал губами:

– Может, и так. Но меня все же смущает твоя неустойчивость по этой части. Давай, Ильич, еще немножко повременим. Хочу удостовериться, что с тобой такое больше не повторится. Вот мы снова на фронт отправляемся. Там и посмотрим.

– Обижаешь, Гаврилыч! Испытание мне решил устроить? – гневно повысил голос Наумов. – А если меня там сразу убьют? Я хочу умереть коммунистом. Считаю, что заслужил!

– Не дави на меня, Ильич! – тоже повысил голос комиссар. – Я ведь тебе не отказываю. Говорю только: повремени. На фронте тебя и примем!

– Вот, значит, как? – вспылил Наумов. – Вряд ли мы сможем с тобой дальше работать, раз ты считаешь, что я недостоен быть в партии!

– Ну что ж. Раз так – я поговорю об этом в политуправлении, – сухо ответил Батурин. – Думаю, что нас разведут.

Наверное, у Ивана Гавриловича были там большие связи, так как вскоре их действительно развели, но с госпиталем уехал он, а Наумова без объяснения причин перевели на новую должность, объявив благодарность и повысив в чине до майора медслужбы. Об этом ему объявили по телефону, а письменный приказ привез нарочный. В нем говорилось, что Сергей Ильич Наумов назначается начальником эвакогоспиталя 4064 в Пушкино и ему надлежит в трехдневный срок сдать дела и прибыть на новое место службы.

* * *

Сергей Ильич был обескуражен таким поворотом дела, но стойко перенес удар и энергично занялся переездом в Пушкино. Прощание с персоналом госпиталя было трогательным. Он был строг, но его уважали за образцовый порядок и прекрасную организацию работы. Даже виновник расставания – замполит Батурин расчувствовался, обнял его и сказал:

– Ты сам это решил, Ильич! А мне, поверь, очень жаль, что так вышло. Хорошо было с тобой работать!

Сборы были недолгими, хотя вещей, на удивление, оказалось очень много. Кроме всякого домашнего скарба, детской кроватки и одежды, надо было найти место и для солидного урожая, собранного Темой. Одной картошки было десять мешков, что по тем временам составляло большое богатство. Так что наряду с легковушкой, в которую поместились Анна Михеевна, Леля и Вика со всем наиболее ценным и хрупким, пришлось взять еще и грузовик.

Эвакогоспиталь 4064 находился в нескольких километрах от подмосковного поселка Пушкино, на территории бывшей радиостанции Коминтерна. До войны отсюда велись агитационные передачи, здесь же временно обитали многие вожди международного рабочего движения, а в последние годы такие известные, как Георгий Димитров и Долорес Ибаррури. Однако в критический момент войны, уступив требованиям союзников, Сталин упразднил Коминтерн.

Назначение начальником этого госпиталя было явным повышением, и это утешило Сергея Ильича. В отличие от ветхого дворца графа Панина, новые прекрасно оборудованные корпуса Коминтерна были более приспособленными для лечения и скорого возвращения в строй раненых бойцов, и в связи с этим предназначались в основном для офицеров. Кроме того, в одном из корпусов помещался партизанский спецдом, сюда на отдых перебрасывались через линию фронта командиры крупных отрядов. Поэтому снабжение госпиталя было намного лучше других.

Командование и врачи жили в небольшом, но комфортабельном корпусе, который раньше предназначался для лидеров зарубежных компартий. Для семьи начальника госпиталя отвели три смежных комнаты на втором этаже, а по соседству с ними, в небольшой спальне, которую загромождала огромных размеров кровать, поселили старенького зубного врача с супругой. По преданию, эта широченная кровать принадлежала прославленному лидеру испанской компартии, та якобы обладала бурным темпераментом и активно использовала ее по назначению со своими возлюбленными. Так это было или нет, но послужило поводом для шуток.

– Наверно, в наших старичках тоже играет кровь, как представят себе, что выделывала на их кровати Ибаррури, – посмеивались, глядя им вслед. – Говорят, пламенная Долорес загоняла мужиков до седьмого пота!

Тёму тоже разбирал смех, когда представлял себе этих старичков на ложе, достойном Екатерины Великой. В Пушкино все ему нравилось, но особенно партизанский спецдом: там в холле стоял настоящий большой бильярд. Тёма любил играть на бильярде, и у него неплохо получалось, но на таком большом еще никогда не пробовал. Было здорово и то, что на территории был глубокий пруд, где водилась рыба и можно было купаться, а за высоким забором росли грибы.

Разместились удобно, хотя Тёме, как всегда, пришлось спать на диване в общей комнате. Но он к этому уже привык. Через несколько дней его вновь зачислили электриком и пришлось приступить к работе.

* * *

От Марка Горкина не было ни слуху ни духу. Леля часто плакала и, следуя своему убеждению в женском непостоянстве, Тёма исподволь ревностно за ней следил, опасаясь, как бы с отчаяния в кого-нибудь не влюбилась. Но сестра вела себя безукоризненно, хотя уже вполне оправилась от родов и за ней вовсю ухаживали выздоравливающие офицеры.

– Вот увидишь, Марик обязательно вернется, – по случаю и без него часто повторял Тёма, стремясь поддержать в сестре силу духа. – Таких, как он, ни штык, ни пуля не берет!

Леля была с ним по-прежнему холодна, но разрешала подолгу играть с Викочкой, и, как вскоре он убедился, все же любила и о нем заботилась. В это время возникла учебная проблема, связанная с предстоящим призывом Тёмы в армию. Теперь призывали уже с семнадцати лет, и он не успевал закончить десятилетку.

Анна Михеевна огорчалась.

– Ведь так Тёмочка может остаться без среднего образования. Пока будет служить, все забудет!

– Напрасно беспокоишься, мама, – успокаивал ее будущий призывник. – Ты же знаешь, что я умею самостоятельно заниматься. Как вернусь, все сдам и получу аттестат!

Эту проблему помогла решить именно Леля. Это она нашла в газете объявление Московского авиационного института о приеме на его подготовительное отделение. Набирали учеников девятых и десятых классов, обещая после года занятий принять у них экзамены на аттестат зрелости.

– Поступай туда, Тёма, – посоветовала она брату. – Как раз успеешь получить аттестат до ухода в армию. Это то, что тебе надо.

– Но тогда ведь придется жить в Москве, – недовольно поморщился он при мысли, как плохо ему там будет. – Кто мне пожрать сготовит? Сам я не сумею.

– Не надо тебе там жить. На электричке будешь ездить, – успокоила его Леля. – Как все те, кто ездит в Москву на работу. Если надоест мотаться каждый день, ведь иногда можно и пропустить. Ты же у нас – гений. Не отстанешь!

Такая перспектива улыбалась Тёме, как и сама возможность окончить два класса за один год и получить до призыва аттестат о среднем образовании. Он собрал все нужные документы, и без проволочек был зачислен на подготовительное отделение МАИ. Вскоре начались занятия, и оказалось, что таких, как Тёма, после восьмого класса, было очень мало. В основном поступили ребята, прервавшие учебу в девятом и желающие наверстать упущенное. Несколько парней перешло из десятых классов московских школ.

– А зачем тебе это? – полюбопытствовал Тёма у одного десятиклассника. – В своей школе тебя учителя знают и сдавать легче.

– Может, и лучше, что здесь меня не знают, – ухмыльнулся розовощекий упитанный паренек. – Ты разве не в курсе, что после сдачи экзаменов нас сразу зачислят в МАИ?

– Нет. А что это дает? – равнодушно пожал плечами Тёма. – Все равно же нам в армию идти.

– Ну и сермяга ты! Ничего не понимаешь, – свысока глянул на него увалень. – Моя мать в военкомате работает и знает: студентов оборонных вузов брать больше не будут. До победы ведь рукой подать!

– Значит, ты здесь, чтобы закосить от армии? – догадался Тёма, с неприязнью посмотрев на товарища. – И остальные из десятых – тоже?

– А ты как думал? Стали бы они переходить, – с усмешкой подтвердил здоровяк. – Кому охота лезть под пули, когда война вот-вот кончится?

Тёму, конечно, возмутило такое откровенное проявление шкурничества, но у него хватило ума придержать язык и не начинать учебы на подготовительном отделении МАИ с перебранок со своими новыми товарищами.

* * *

Несмотря на почти ежедневные поездки в Москву, Тёма не бросил работу в госпитале. И не только из-за рабочей карточки, которая, конечно, тоже имела значение. Его попросил отец, поскольку у основного электрика открылись раны, а замены не было. Трудился по вечерам, очень уставал, но справлялся. Отдыхал лишь но выходным, урывками, и эти несколько часов проводил в партизанском спецдоме, так как успел пристраститься к бильярду.

Война в немецком тылу и базирование в лесах, постоянно подвергаясь смертельной опасности, видно, столь сильно физически и духовно изматывали организм, что короткие передышки партизанским «батькам» были просто необходимы. Привыкнув к единовластию, действуя без суда и следствия, они часто теряли контроль над собой и ответственность перед законом. Прилетев на отдых, много пили; были и такие, которые считали, что здесь им тоже все дозволено.

Приходя играть на бильярде, Тёма убеждался в этом не раз. Запомнился один случай. В спецдом заходили и раненые офицеры. Чаще других там бывал высокий рыжеволосый лейтенант, который всех постоянно обыгрывал. В тот раз, выиграв у Тёмы, он только начал новую партию с одним из партизан, как в холл спустился полупьяный командир крупного отряда с Украины. «Батька» был приземист, широк в плечах, а его бычья шея свидетельствовала о большой физической силе.

– Отдай кий, рыжий! – прохрипел он, бесцеремонно вырывая кий из рук местного чемпиона. – Поиграл и хватит!

– Зачем же так, нахрапом? – опешил лейтенант, не выпуская кий. – Доиграю и отдам. Что я – хуже вас?

– Ты с кем это вздумал равняться, щенок? – рассвирепел батька. – Брысь отсюда, пока цел! Ишь, повадился к нам ходить. Уж и отдохнуть спокойно нельзя.

Он снова рванул на себя кий, но не тут-то было. Оскорбленный его хамством, рыжий лейтенант решил не уступать. И произошло несчастье. Партизанский батька отпустил кий и одним ударом сбил его с ног. Все, кто там был, бросились на помощь раненому.

Вышел большой скандал. Оказалось, что они оба были представлены к званию Героя Советского Союза. Раненые, возмущенные зверской выходкой «батьки», написали коллективное письмо, требуя наказать виновного. И руководству госпиталя с прибывшим представителем партизанского командования еле удалось уговорить их забрать свое заявление, предъявив медицинское заключение о том, что «батька» психически нездоров.

Страсти быстро утихли, ибо широко развернувшееся тогда партизанское движение помогало успешному наступлению советских войск, нарушая коммуникации и снабжение обороняющихся частей вермахта, совершая отважные рейды по его тылам и нанося врагу ощутимые удары в спину. Все знали, в каких тяжелых условиях воюют партизаны, постоянно играя в прятки со смертью, и поэтому «сошедшему с тормозов» «батьке» оказали снисхождение.

* * *

Весна принесла облегчение и надежды на скорую победу. Не выдерживая натиска советской армии, немецкие войска поспешно отступали. Война переместилась за рубежи СССР, и началось освобождение Европы. Западные союзники срочно высадились в Италии, открыв давно обещанный второй фронт. Было похоже, что сделано это не столько из желания помочь наступающей Красной Армии, сколько из боязни, что теперь она сможет победить Гитлера без них.