Текст книги "Победители и побежденные"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Пойдем проводишь меня домой, – горячо шепнула она ему на ухо. – Ты ведь хочешь этого?
Как раз кончилась пластинка, и она, взяв свою шубку, попрощалась:
– Спокойной ночи! Спасибо, было просто здорово! Мы с Тёмочкой немного пройдемся, подышим свежим воздухом.
Ночь была морозная, Тёма надел шапку и овчинный тулуп. Но гулять в планы Риты, понятно, не входило. Дойдя до своих дверей, она быстро увлекла его в сени, чутко прислушалась и, убедившись, что в комнате все спят, подвела к большому сундуку. Усевшись на него в шубе, Рита распахнула полы, проворно сняла рейтузы и, притянув к себе Тёму, нетерпеливо шепнула:
– Ну давай, миленький, побыстрей! Пока не проснулись.
Тёма и сам жаждал этого так сильно, что на его брюках могли отскочить пуговицы, но с непривычки не знал, как надо действовать. Видно, и Рита сообразила, что он совсем неопытен, потому что торопливо стала расстегивать ему ширинку, жарко нашептывая:
– Ах ты мой птенчик! Еще не умеешь? Ну, ничего, не робей! Ты ведь уже мужичок!
Приспустив брюки, она умело направила его в себя, и Тёма, крепко ухватив Риту под шубой за бедра, вошел в нее до упора, испытав райское наслаждение. Он продолжал равномерно двигаться. Острота ощущений все возрастала. Настолько, что он не чувствовал мороза, зло кусавшего его голое тело, прикрытое сзади лишь старенькой дохой. Достигнув верхней точки, он закусил губу, едва удержавшись от стона.
– Мальчик мой… хороший мой… мне надо еще, – прерывисто дыша, шептала Рита, закатив глаза от страстной муки, – ну… будь добренький… ты сможешь!
Тёма мог. Почувствовав, как его плоть снова напряглась внутри Риты, он еще крепче обхватил ее руками и стал энергично двигаться, пока его страстная партнерша, изо всех сил стараясь не закричать, судорожно выгнулась и, облегченно вздохнув, блаженно заулыбалась.
– Ну, вот и молодец! Дай я тебя поцелую, – горячо прошептала она и поцеловала его в губы. – Теперь можно и поспать. – Поскольку ее юный любовник продолжать стоять с явным желанием продолжить, Рита, усмехнувшись, тихонько добавила: – Нет, Тёмочка, больше нельзя. Не дай Бог кто-то проснется, или тебя мама хватится! Представляешь, какой скандал будет?
Делать было нечего, и Тёма, наскоро натянув брюки, отправился спать.
* * *
Напрасно Тёма мечтал о новой встрече с Ритой. Она так больше и не состоялась. То ли молоденькая жена ученого опомнилась и устыдилась, то ли из-за боязни, что ее связь с несовершеннолетним мальчишкой откроется, и произойдет скандал, но она вела себя так, словно между ними ничего не было. В ответ на его призывные взгляды лишь хмурилась и отводила глаза. Ничего не оставалось делать, как примириться, тем более что ближе к весне пришлось приналечь на учебу.
– Все, сыночек! Теперь ты сможешь ходить в школу, – решительно заявила Анна Михеевна. – Надеюсь, тебя не оставят на второй год.
Новый электрик, тоже из раненых, получив инвалидность, женился на местной девушке, и у Тёмы появилось много свободного времени. Он взялся за учебники, но мать настаивала на посещении школы.
– Мне удалось упросить директора принять тебя в седьмой с третьей четверти, – с довольным видом сообщила она. – Помогли твои похвальные грамоты.
– Но ведь до экзаменов уже рукой подать. Зачем же мне каждый вечер туда таскаться? – протестовал Тёма. – Я сумею пройти все самостоятельно.
– А если не сможешь? – беспокоилась Анна Михеевна – Посещая школу, легче наверстать упущенное! – И с надеждой добавила: – Может, тебе удастся бросить работу. Если отец, как обещает, будет присылать посылки.
Действительно, в последнем письме Сергей Ильич сообщил, что назначение его начальником госпиталя состоялось. Проблем с питанием у него там не будет, и он сможет регулярно присылать им положенный ему продуктовый паек. А когда немцев отгонят от Москвы, обязательно вызовет их к себе.
– Думаю, что подгоню учебу и не бросая работы, – заверил мать Тёма. – Это если наш электрик никуда не денется. Папин паек нам пригодится, – резонно добавил он, – но рассчитывать на него не стоит: всякое может быть.
Сергей Ильич сдержал свое слово. Через две недели от него пришла первая посылка, которая в той голодной обстановке, когда они уже отвыкли от хороших продуктов, была фантастически хороша. Чего в ней только не было! И мука, и крупа, и сахар, и макароны, и даже бутылка постного масла. Но особую радость вызвали банки с консервами «второго фронта». Так стали называть продовольственную помощь западных союзников: свиную тушенку, бекон и яичный порошок.
Во вложенном в посылку письме Сергей Ильич сообщал, что его госпиталь базируется недалеко от Москвы в бывшем санатории летчиков «Марфино». К сожалению, прилегающая территория все еще не очищена от мин, и немцы очень близко. Одно время им удалось даже захватить Лобню, и госпиталь был отрезан от Москвы. Но отогнали на Запад.
У Лели завелся роман с сыном начальника их госпиталя Тарановского. Игорю шел уже двадцатый год. Это был крупный упитанный блондин с правильными чертами лица, с виду настоящий богатырь, но был освобожден от армии по состоянию здоровья. Как выяснилось, у него на руке не заживал свищ, требующий постоянного лечения. Злые языки твердили, что начальник госпиталя специально «расковырял» сыну руку, чтобы спасти от фронта.
Игорь учился в Уфе, в медицинском, на дневном, а Леля там же числилась студенткой заочного отделения. До ее приезда Игорь «грешил» с медсестрами госпиталя, хотя постоянной связи не заводил. Но с появлением Лели сразу переключился на нее и упорно за ней ухаживал. Видно, и ей он очень нравился, их стали видеть вместе в парке, а зимой они катались вдвоем на конных санках начальника госпиталя.
Анна Михеевна переживала молча, не вмешиваясь и ожидая дальнейшего развития событий, но Тёма не мог безучастно наблюдать, как сестра любезничает с сынком начальника госпиталя, которого не без основания считал дезертиром. Марк же был не просто женихом Лели, но его другом и настоящим героем. С юной горячностью Тёма расценивал поведение сестры как предательство. В нем все кипело от возмущения и готово было вырваться наружу; проблема неожиданно разрешилась сама собой. Без предупреждения, как снег на голову, к ним заявился сам Марк!
* * *
Тёма сидел за столом у окна и прилежно корпел над учебниками, когда дверь в комнату распахнулась и вместе с холодным ветром в нее ворвался Марк Горкин. Он похудел, но от этого казался еще более мужественным и сильным. Не говоря ни слова, он схватил Тёму в охапку и стиснул в объятиях.
– Ты что, с неба свалился? – Тёма таращился на невесть откуда взявшегося жениха.
– Дали неделю отпуска. За боевые заслуги, – гордо объяснил Марк, сияя белозубой улыбкой. – Нас перебросили в Москву на отдых. Скоро опять пошлют за линию фронта, а пока, – добавил весело, – дали возможность повидать своих близких.
– Наверное, нелегко было нас найти? – посочувствовал Тёма. – По номеру госпиталя, что ли?
– Ну да! Леля нашим так и записала: «Уфа. Госпиталь 4018». Остальное, как говорится, было делом техники.
Он снял с плеч вещмешок и, выкладывая на стол свой «сухой паек», рассказал:
– Прилетел в Москву с руководством отряда. А как отдохнем, нас пошлют на Украину в помощь тамошним партизанам. Хоть и упрашивала меня мама побыть с ними подольше, но мне до смерти захотелось повидать Лелю.
– Правильно, Марик! – одобрительно кивнул Тёма. – Сам знаешь, Леля серьезная девчонка. Работает, учится, маме помогает, – постарался подхвалить сестру, неожиданно добавил: – Но нельзя женщин надолго оставлять одних!
– Ты о чем это? – насторожился Марк. – А ну, говори как на духу! У нее кто-то здесь есть?
«Ну и балда! – мысленно обругал себя Тёма. – Черт меня дернул за язык», – а вслух, чтобы выиграть время, спросил:
– А ты Лелю-то видел? Что она тебе сказала?
– С Лелей мы еще не виделись – она сейчас уколы раненым делает, и меня Анна Михеевна сразу сюда послала, – ответил ему Марк и потребовал: – Ты давай не увиливай! Сказал «а», то говори и «б».
– Что я могу тебе сказать? – насупившись, ответил Тёма, поняв, что скрывать правду нельзя. – Ухлестывает тут за ней один хлыщ. Из тех, кто в тылу за вашими спинами отсиживается. Сын начальника госпиталя.
– Ну и как? У них это серьезно? – расстроенно спросил Марк. – Говори, не бойся! Я скандалить не буду. Просто хочу знать правду.
– Я и сказал тебе правду, – честно ответил Тёма. – А больше ничего не знаю. Хотел у нее спросить, а тут ты явился. Теперь сам и спрашивай!
Больше поговорить им не удалось, потому что в комнату ворвалась Леля и с радостным воплем повисла у Марка на шее. Он подмигнул Тёме, и тот понимающе ретировался, оставив их наедине. Наверное они во всем разобрались вполне благополучно, потому что, когда через полчаса Тёма вернулся, жених и невеста сидели, обнявшись, на кровати, и их счастливые лица свидетельствовали, что между ними царит мир и согласие.
Но Тёма все же был сбит с толку. У него в голове не укладывалось, почему такой принципиальный человек, как Марик, с легкостью простил явную измену своей невесты, принимавшей ухаживания другого мужчины, пока он воевал в тылу врага, рискуя жизнь. «Вот я бы этого не простил! – думал Тёма с юношеским максимализмом. – Сказал бы: ну и милуйся со своим дезертиром! А я найду себе ту, которая будет мне верна».
Эти невеселые размышления заставили его другими глазами посмотреть и на объект своих мечтаний – Риту. «Клянется матери, что любит мужа, а сама ему изменяет, – впервые подумал с осуждением. – Разве так можно? Врет, конечно. Вот если бы не замужем была – другое дело. Гуляй сколько хочешь! Неужели все женщины – обманщицы?»
И чем больше Тёма об этом думал, тем тверже приходил к убеждению, что женщины по своей природе слабы и изменчивы. Без них нельзя обойтись, но и доверять полностью нельзя. «Вот и Лыков, и Петельников, наверное, думают, что им жены верны, а они завели любовников. Правда, Дора Семеновна милуся только с Гошей, а вот Рита была со мной, а сейчас уже связалась с раненым бойцом». Он еще испытывал ревность, но соседка упала в его глазах и желания у него больше не вызывала.
* * *
Весна прошла незаметно для Тёмы, он целыми днями напряженно занимался, готовясь экстерном сдать за семилетку и получить свидетельство о неполном среднем образовании. В школу ходить было далеко, и много времени терялось на дорогу. К тому же в классе новый материал проходили слишком медленно из-за слабых учеников, а Тёма все быстро схватывал и ему надо было наверстывать отставание. Дела у него шли неплохо, а настроения и бодрости прибавляло то, что хваленый вермахт наконец-то потерпел жестокое поражение под Москвой, и Гитлер оставил попытки взять столицу.
Сергей Ильич писал редко, обычно письма приходили с посылками. Из официальных сводок и рассказов прибывающих в госпиталь тяжелораненых было известно, что немцы несли большие потери. Очевидно осознав бесполезность дальнейших попыток прорваться к Москве, Гитлер задумал нанести решающий удар на юге, захватив Сталинград и отрезав столицу от Заволжья. Туда он направил все свои силы и, хотя враг еще находился совсем близко, бомбардировки прекратились и жить в городе стало безопаснее.
Эвакуированные москвичи стали рваться домой. Однако получить разрешение вернуться в прифронтовой город было очень трудно. Требовалось, чтобы из Москвы пришел вызов на всех членов семьи. Сергей Ильич в письмах обещал быстро оформить его и прислать, но по непонятным причинам медлил. Семья осаждала его письмами, умоляя поскорее забрать к себе. Не жалея красок, расписывали тесноту и убогость своего бытия, и все же он не спешил.
Наступило лето. Тёма порадовал мать и сестру, успешно сдав экстерном экзамены за семилетку. В своих коротких письмах Сергей Ильич довольно сухо просил их еще немного потерпеть и повременить с возвращением, так как для этого, дескать, нет «необходимых условий».
Анна Михеевна по ночам плакала, и вскоре Тёма, случайно подслушав ее разговор с Лелей, понял, какие «условия» мешают отцу забрать к себе семью. Он в сенях вытирал ноги о половичок и, поняв, о чем они говорят, остановился у приоткрытой двери, не спеша заходить в комнату.
– Напрасно ты так расстраиваешься, мама, – говорила Леля. – Этот раненый лейтенант лишь высказал свои предположения и передал слухи. Он же после ампутации ноги не поднимался с постели и сам видеть ничего не мог! А когда немного поправился, его сразу отправили к нам.
– То, что он говорит, – правда, доченька, – голос Анны Михеевны дрожал. – Разве по его письмам не видно, что он не хочет, чтобы мы туда сейчас приехали? Тут может быть только одна причина – молодая докторша, о которой говорил твой лейтенант! Твой отец – живой человек и еще не старый. Трудно так долго быть одному. Вот и не совладал с собой, увлекся молоденькой врачихой. – Добавила с горечью: – Потерял голову!
– Так что же ты, мама, собираешься делать?
– Сама не знаю, доченька, – устало сказала Анна Михеевна. – Мне тяжело, но я его не очень осуждаю. Конечно, этому надо положить конец. Он снова погубит себя из-за своей слабости! Один раз он уже пострадал.
– Ты имеешь в виду исключение из партии? – догадалась Леля.
– Конечно. Твой отец очень переживал из-за этого. Мечтал вновь получить партбилет, и опять – то же самое, – горько усмехнулась Анна Михеевна. – Кто же его примет, если бросит семью ради «фронтовой подруги»?
– Вот и напиши папе об этом. Вправь ему мозги! – горячо потребовала Леля. – Пусть одумается, пока не поздно!
Анне Михеевне не понравилась ее горячность.
– Хоть ты уже и взрослая, не следует вмешиваться в наши отношения и тем более учить отца. Но в одном ты, пожалуй, права, – добавила уже мягче. – Мне нужно ему написать и поставить вопрос ребром. Пусть выбирает! Мириться с этим и делать вид, что ничего не знаю, не буду!
Очевидно, мать поступила именно так, и ее решение оказалось правильным. Выбор отца оказался в их пользу: он быстро создал «необходимые условия» и вскоре от него пришел долгожданный вызов. Радости не было предела!
Глава 10
С верой в победу
Вид прифронтовой Москвы их поразил. Это был совсем не тот город, который они покидали, отправляясь в эвакуацию. Столицу трудно было узнать, настолько она обезлюдела. Сергей Ильич сам встретить их не смог. Как потом выяснилось, к нему в госпиталь нагрянуло начальство, и он прислал на вокзал своего экспедитора, который помог им добраться до квартиры на Покровке. Пообещав заехать часа через три, чтобы отвезти их в Марфино, тот отбыл, и Анна Михеевна занялась уборкой.
В квартире из всех жильцов осталась лишь старушка Дуняша, которая казалась еще более ветхой, но была на удивление бодра, и очень им обрадовалась:
– Вот и хорошо, что приехали! Ведь я одна тута. Старого Нил Федотыча и то забрали в солдаты. Хотя чего ему – здоров как бык. Наша прохиндейка Васса со своим театром откочевала, – словоохотливо сообщила она. – А меня, Аннушка, видно Бог хранит, – истово перекрестилась, – за то, что я в него верую!
Пока мать усердно наводила чистоту в запущенных комнатах, Леля и Тёма решили прогуляться. Они двинулись по Покровке в сторону Политехнического музея. Трамваи по их улице, видно, не ходили: пока шли к памятнику героям Плевны, ни один мимо них не проехал. Навстречу шли редкие прохожие. В магазинах товаров было мало, да и покупателей – единицы.
Театральный проезд и Охотный ряд, заполненные в мирное время потоками пешеходов и транспорта, были пустынны, словно в городе объявили воздушную тревогу и все попрятались в убежища. В общем, впечатление от этого безлюдья навевало тоску, и Леля предложила:
– Давай-ка спустимся в метро и посмотрим: может, там народ прячется? Заодно и прокатимся. У меня ноги гудят с непривычки.
Тёма молча кивнул, и они поднялись на площадь Дзержинского (знаменитую Лубянку). В метро тоже было мало народу. Поезда ходили пустыми и поэтому очень редко.
– Зря я тебя послушался. Лучше бы шли пешком, – ворчал Тёма, боясь, что они опоздают. – Наверное, машина уже ждет и мама нервничает.
Но его опасения были напрасны. Экспедитор где-то задерживался, а у Анны Михеевны возникла проблема с бабушкой Верой, которая категорически отказалась ехать в Марфино.
– Я горожанка и привыкла к удобствам, – убеждала дочку Вера Осиповна. – Хватит с меня Лутовинова! Я больше не вынесу сельской жизни. Дайте мне умереть спокойно!
– Но ты не сможешь жить здесь одна. Кто будет ухаживать, если разболеешься? Да и по магазинам ходить тебе тяжело.
– Напрасно ты считаешь меня такой беспомощной! Я еще вполне могу о себе позаботиться, – стояла на своем бабушка Вера. – И потом, разве я остаюсь одна? А Дуняшу ты не считаешь?
Этот аргумент поколебал позиции Анны Михеевны.
– Ну, если соседка согласна в случае чего тебе помочь – тогда другое дело. Ты что, уже успела с ней договориться?
– Конечно! Поэтому и решила остаться, – подтвердила предусмотрительная бабушка. – Дуняша даже довольна. Говорит, что вдвоем жить веселее.
Она помолчала и выдала свой сокровенный замысел:
– Надеюсь, когда Инночка узнает, что я живу здесь одна, то поскорее ко мне приедет. Пора ей бросить этих своих иностранцев и устроить свою личную жизнь!
Младшая дочь была любимицей, и бабушка Вера частенько проливала слезы, страдая от того, что они разлучены.
– Ну ладно, пусть будет по-твоему, – неохотно согласилась Анна Михеевна, понимая своим добрым сердцем, к чему стремится ее мать, и все же немного ревнуя. – Я оставлю продукты и лекарства, и, конечно, мы все будем регулярно тебя навещать. Но если придется туго, то пеняй на себя!
* * *
Подмосковное Марфино когда-то принадлежало царскому вельможе графу Панину и было знаменито своим дворцовым ансамблем. Он отличался оригинальной архитектурой и был просто великолепен. Дворец, построенный в средневековом стиле в виде крепости, располагался на острове. Его опоясывали пруды и глубокий ров. К въездным воротам вел длинный каменный мост, перекинутый через главный пруд. Однако в то время вода была спущена.
Госпиталь помещался во дворце и двух флигелях, где раньше жили отдыхающие летчики, а персонал и другие службы занимали остальные здания. Квартира начальника находилась на отшибе в одноэтажном доме с небольшим участком земли, обнесенном деревянным забором. Она состояла из трех комнат, и Сергей Ильич позаботился, чтобы к приезду семьи все блистало чистотой. Он их уже ждал и выбежал встретить, как только услышал шум подъехавшей машины.
Тёма нашел, что отец постарел и осунулся. Виски у него побелели и в волнистом смоляном чубе, как всегда спадавшим на глаза, тоже блестела проседь. Скандала при встрече родителей не произошло. Отец и мать очень нежно обнялись и крепко поцеловались, так, словно ничего не произошло.
За обедом Сергей Ильич рассказал много интересного.
– Когда я сюда прибыл, только что отгремели жаркие бои. Немцы подошли с северо-запада почти вплотную к госпиталю, захватили село и были бы здесь, если бы не наша героическая морская пехота. Недаром они прозвали ее «черной смертью»!
– А откуда здесь взялись моряки? – удивился Тёма. – И почему «черная»?
– Моряков прислал на подмогу Северный флот, – объяснил отец. – А «черная смерть» потому, что такого цвета их бушлаты. Отчаянные крепкие парни несколько раз ходили на немцев в рукопашную, выбили их из деревни, отогнали на пять километров, но все тут и полегли. Вывезти раненых не успели, и начальник с комиссаром, – голос его был полон сочувствия, – собрав всех, кто только мог передвигаться, решили отойти, оставив лежачих с несколькими сестрами из местных.
– И все они погибли? – ужаснулась Леля.
– А ты слушай, и все узнаешь, – недовольно глянул на нее отец. – К сожалению, среди легко раненных нашлись предатели: решили спасти свою шкуру, выдав немцам командование госпиталя. Сговорившись, они напали на врачей-офицеров, когда те вышли на каменный мост. Комиссар, боевой офицер, сумел вырваться и застрелить двоих, а начальника они схватили.
– Ну а как же остальные? – не выдержала Анна Михеевна. – Неужели безучастно наблюдали?
– Вовсе нет! Как опомнились, сразу дали отпор, – ответил Сергей Ильич и печально вздохнул: – Но начальника госпиталя спасти не смогли.
– Почему? – хором вырвалось у Анны Михеевны, Лели и Тёмы.
– Возникла свалка, и начальник госпиталя, когда ему удалось вырваться, оступился и упал с моста на сухое дно пруда. Разбился насмерть.
Он снова помолчал, на этот раз отдавая долг памяти своего предшественника.
– Фашист, наверное, дойдет до Волги, но его в боях измотают, а там по нему ударят наши свежие, хорошо подготовленные и оснащенные части, – объяснил Сергей Ильич. – Но это большой секрет!
– Какой же это секрет, папа, когда я на Урале об этом слышал, да и ты об этом знаешь? – усомнился Тёма.
Все весело рассмеялись, и разговор переключился на более насущные семейные дела и заботы.
* * *
Не прошло и недели после возвращения из эвакуации, а Леля и Тёма уже приступили к работе в госпитале: она – медсестрой, он – электриком. Как ни уговаривала Анна Михеевна продолжить учебу в медицинском, Леля наотрез отказалась.
– Пока идет война, буду ухаживать за ранеными. Но как только война кончится, поступлю в другой институт, – решительно заявила матери. – Не хочу больше видеть страдания и кровь! Буду изучать литературу или историю.
Правда, как потом выяснилось, была у нее еще одна уважительная причина, чтобы бросить учебу, но она до времени об этом помалкивала. Тёма обещал матери пойти в восьмой класс, как только начнутся занятия в школе. Школа находилась на станции Сухарево, до нее было больше пяти километров, но это его не смущало.
– Уж больно далеко ходить в школу! Может, снова сдашь экстерном? – засомневалась Анна Михеевна. – Раз сдал за семилетку, сможешь и за восьмой.
– Как выпадет снег, буду гонять туда и обратно на лыжах, – бодро ответил Тёма. – А осенью и весной папа обещал подвозить до станции. И с директором договорился, что при необходимости мне там будет, где переночевать.
В отношении самой Анны Михеевны было решено, что она временно работать не будет, так как физические и нервные перегрузки, которые выпали на ее долю в эвакуации, не прошли даром. У нее были явные нелады с сердцем, а о курортах нечего было и помышлять. Оставалось лечиться дома, занимаясь хозяйством.
Работа для Тёмы уже была привычной, он легко справлялся со своими обязанностями и, когда чинил проводку в палатах госпиталя, любил слушать рассказы раненых бойцов. А поведали они о многом. Особенно словоохотливые старики. Запомнился один из них, по фамилии Швец, солдат лет шестидесяти, он со слезами на глазах объяснил, почему в наших войсках больше всего потерь среди молодых солдат.
– Отступая, мобилизовали всю молодежь, и, не обучив, сразу бросили в бой, – возмущенно говорил он. – Эти ребятишки даже стрелять не умели, а о том, как надо укрываться, совсем не имели понятия. Ну как можно было такое пацанье бросать под шквальный огонь немца? Вот и полегло их несчетно. Кругом пальба, рвутся мины и снаряды, а ребята по полю бегают и мамку зовут! – Швец свирепо затянулся самокруткой и осуждающе заключил: – Бессовестно и неумело поступало армейское начальство. Не жалело солдат, смотрело на них как на пушечное мясо! Рази так можно? Старики, те хоть многое умели: кто еще с Первой мировой, кто с Гражданской. Вот и сохранялись. А молодежь поголовно изничтожили! – Загасив окурок, он со злым удовлетворением добавил: – Правильно Сталин и Жуков расстреляли ряд генералов. Сколько народу те зазря загубили! Особливо молодняк. Как вспомню, душа кровью обливается.
Многие жаловались на плохое вооружение, на отсутствие танков и авиации.
Вот по радио и в газетах трубят, что в тылу денно и нощно «куют оружие для фронта, для победы». А где оно? – возмущались раненые. – Сообщают, что эвакуированные заводы уже наладили массовое производство самолетов и других вооружений. Но у немцев по-прежнему полное превосходство в воздухе и от их танков приходится отбиваться только бутылками с горючей смесью.
– Правду Швец говорит! Пополнение – необученное и плохо вооружено, – негодовали раненые, поступавшие с разных фронтов. – А полноценного резерва и новой боевой техники из тыла не поступает. Где же уральские и сибирские дивизии? И почему не перебрасывают кадровые части с Дальнего Востока? От японцев угрозы нет, да и что толку армию там держать, если не остановить Гитлера?
Особую горечь у раненых вызывало то, что все были уверены: воюй они в равных условиях – наверняка одолели бы и погнали гитлеровцев вспять.
– Вооружены до зубов, а вояки – так себе. В ихней армии сейчас полно всякого сброда, – рассказывали раненые, прибывшие с южного направления. – Видно, Гитлер сгреб кого только можно: своих резервистов – итальянцев, румын, венгров и чехов. Если бы нас так же вооружили, разве мы от них побегли бы аж до Волги?
– Но и в наших частях всякого народу хватает, – возражали им. – Взять тех же «самострелов». Особенно много их у нацменов. Не хотят, гаврики, воевать! Прострелят себе руку, и в госпиталь. А там, глядишь, комиссуют – и айда домой.
И все же, несмотря ни на что, панических настроений не было. Большинство бойцов было непоколебимо уверено в грядущей победе над врагом.
– Дальше Волги мы их не пустим! – убежденно твердили даже тяжелораненые. – Силы у нас еще есть, и немалые. Видно, их берегут. А немец уже выдыхается. Только бы прислали на фронт самолетов, «катюш», да танков побольше. Тогда мы им покажем «кузькину мать»!
* * *
Приближались Октябрьские праздники, а настроение у всех было подавленное. Под Сталинградом и в самом городе развернулась жестокая битва, в которой, как было ясно, решалась судьба войны. Обороняющиеся проявляли чудеса мужества и геройства, цепляясь за каждый метр земли, превращая каждый дом в крепость. Город лежал в руинах, гитлеровцы несли огромные потери, но отчаянно рвались вперед, и сумели прижать защитников к Волге. Сделав ставку на победу в Сталинграде, Гитлер, как азартный игрок, поставил на кон все, и его пропаганда на весь мир раструбила о том, что дни защитников города сочтены.
А в семье Наумовых тяжелое настроение усугубилось переживаниями личного характера. Началось с того, что Сергей Ильич и Тёма заметили, как сильно чем-то озабочены их женщины, а на лице Лели часто видны следы слез. Когда же у нее стал заметно расти живот, тайна раскрылась. Родители объяснялись при закрытых дверях – отец ушел с сердитым и озабоченным видом, а Тёму позвала мать и хмуро сказала:
– У Лели будет ребенок. От Марика. Ты уже большой и должен понимать, – и взволнованно добавила: – Если вернется живой, они, конечно, поженятся. Будь внимателен к сестре и не вздумай ее осуждать!
Легко сказать! Тёма переживал беременность сестры еще сильнее, чем ее измену Марку. И дело было не в том, что Леля родит ребенка без мужа. Он был убежден, что отец – не его друг и кумир, а тот, другой – бессовестный симулянт, околачивающийся в тылу и совращающий невест у фронтовиков! Понимая, что не может высказать все Леле, он копил в себе гнев на растущий не по дням, а по часам живот Лели. Но однажды все-таки не выдержал, и у него вырвалось такое, о чем жалел потом всю жизнь.
Это произошло перед самым Новым годом, когда Леля уже не работала. Как всегда, Тёма притащил из леса отличную елочку, и они вместе стали ее наряжать. Сестра первой и завела тот разговор.
– Я тебя чем-то обидела, Тёма? – вешая игрушки и мишуру, спросила Леля. – Давно уже замечаю, что смотришь на меня исподлобья. Извини, если что… Сам понимаешь: мне сейчас не до тебя.
Тёма лишь сопел, не решаясь высказать то, что у него на душе, но все же не вытерпел и хмуро бросил:
– Этого извинить нельзя!
– Чего-чего? – подняла брови Леля.
– А то, что твой ребенок незнамо от кого, а маме говоришь, что от Марика, – выпалил Тёма. – Всем было известно, как ты хороводилась с Игорем!
– Да как ты смеешь? – возмутилась Леля. – Сначала сопли утри, а потом суди!
– Не такой уж я сопляк! Все понимаю, – огрызнулся Тёма. – Не хотел говорить, раз помирилась с Мариком, но тогда ты вела себя, как шлюха!
– Ну все! Этого я тебе никогда не прощу! – голос у Лели дрожал от обиды и возмущения. – Когда вырастешь – поймешь.
Привыкнув сдерживать свои чувства, она лишь сурово поджала губы и молча продолжила свое дело, а Тёма, опомнившись, горько пожалел о том, что грубо оскорбил сестру. «Вот уж права поговорка, что сказанное слово – серебро, а не сказанное – золото, – расстроенно подумал он. – Ну чего меня вдруг понесло? Безмозглый болван», – мысленно выругал себя…
Что только потом Тёма ни делал, чтобы заслужить у нее прощение, но, видно, обида у Лели так и не прошла. Она вела себя с ним, как всегда, ровно, но прежней сердечности уже не было.
* * *
Новый год и январь прошли безрадостно, поскольку Наумовы, как и все, жили в ожидании исхода кровопролитной битвы в Сталинграде, жадно слушая сводки в надежде на долгожданный перелом сражения. А победа была уже не за горами. Огромную армию генерала Паулюса удалось блокировать в городе, и все силы гитлеровского вермахта были брошены, чтобы прорвать кольцо окружения. Тёма почти ежедневно ходил в школу на лыжах, но занятия мало кого интересовали. И ученики, и преподаватели с волнением ждали вестей с фронта.
Зато февраль принес им двойную радость. Под Сталинградом Красная армия одержала грандиозную победу. Шестисоттысячная армия Паулюса, которому за проявленную стойкость Гитлер поспешил присвоить звание фельдмаршала, бесславно сдалась в плен, обозначив своей капитуляцией его близкое поражение в войне. Сердца измученных военными неудачами людей радовали показанные в кинохронике картины длинных верениц пленных немецких солдат и офицеров, у них был побитый, жалкий вид.
Стратегия советского военного командования победила. Говорили, что в запасе у Сталина за Уралом наготове стоят резервные армии. Они дожидались своего часа и были пущены в дело, когда основные силы гитлеровцев были истощены. Ударив одновременно и с юга, они взяли армию Паулюса в плотное кольцо. Вот почему, потеряв всякую надежду, Паулюс решил сдаться, чтобы спасти жизнь своим солдатам и офицерам.
Ко всеобщей радости прибавилось и то, что в это время у Наумовых произошло пополнение. Леля благополучно родила девочку, которую в честь долгожданной победы назвали Викторией. Маленькая Викочка немного не добрала в весе, но была здоровенькой, очень голосистой и обладала отменным аппетитом. Стоило Тёме увидеть свою племянницу, как он со стыдом убедился, что незаслуженно обидел сестру.
– Это надо же! Вылитый Марик, – восхищалась Анна Михеевна. – Такая же черноглазая и крепенькая. Говорят, если девочка похожа на отца, значит, счастливой будет.
