Текст книги "Победители и побежденные"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Глава 4
Враги народа
Середина тридцатых вошла в историю как «годы сталинских репрессий», однако остается вопрос – правильно ли связывать их беспрецедентно массовый характер с именем главы государства. Слишком очевиден карьеризм подлецов, засевших в тогдашних органах безопасности, которые, стремясь выслужиться перед вождем, искусственно раздували размеры оппозиции режиму и беззастенчиво стряпали клеветнические дела против партийных и советских работников.
Особенно преуспел в этом и сыскал мрачную славу нарком внутренних дел Ежов. Развернутая этим кровожадным карликом кампания по уничтожению партийно-хозяйственного актива и военачальников так и называлась: «взять врага в ежовые рукавицы». Несомненно, вина Сталина, и немалая, есть в том, что дал слишком большие права и ослабил контроль за НКВД, что и привело к массовому террору. Но, ликвидируя своих личных врагов и противников режима, дальновидный политик не мог санкционировать поголовное уничтожение руководящих работников высшего и среднего звена советской власти и тем более командного состава Красной Армии.
Со своими личными врагами он расправился беспощадно, невзирая ни на какие заслуги. Даже с соратниками Ленина – Зиновьевым и Каменевым, а также с самим Троцким, который руководил Октябрьским восстанием в Петрограде и был главнокомандующим Красной Армией в Гражданскую. Загадочно погибли видные партийные лидеры Киров, Фрунзе и другие, которые могли быть его соперниками. Был уничтожен также Бухарин – молодой и очень популярный партийный идеолог. Все это были потенциальные конкуренты, угрожавшие его личной власти.
Но репрессировать широкие массы честно работавшего и преданного ему партийно-хозяйственного актива у Сталина не было необходимости. Тем более обезглавливать армию, уничтожая ее лучшие кадры в то время, когда страна готовилась к обороне от набирающего силу и все более наглеющего фашизма. Ходили упорные слухи, что массовые аресты военачальников во главе с героем Гражданской маршалом Тухачевским – это ловкая провокация германской разведки, подсунувшей НКВД клеветническую фальшивку, которую карьеристы подхватили и раздули.
Тем не менее по всей стране прокатилась волна массовых арестов «врагов народа». Причем вместе с ними репрессировали также членов их семей. Один за другим шли громкие судебные процессы. Сначала – над «троцкистско-зиновьевской бандой», потом – над «военной оппозицией». Могли схватить любого, знакомого с арестованными, по доносу завистников и недоброжелателей. Люди жили в постоянном страхе. В любой день могли прийти.
Однако была надежда, что семью Сергея Ильича Наумова эта беда обойдет стороной. И для нее имелось веское основание: Инна выходила замуж не за кого-нибудь, а за крупного начальника, работающего в самом НКВД.
* * *
Николай Петрович Горбак носил два ромба в петлице, а это соответствовало званию «комдива» и указывало на его высокое служебное положение.
– Боюсь, как бы ты теперь не зазналась, Инночка, – полушутя сказала Анна Михеевна сестре, когда та в очередной раз заскочила к ней посоветоваться накануне свадьбы. – Ты ведь у нас становишься генеральшей, и теперь небось нос задерешь!
– Да ты что, Аня, какая там генеральша! – хмыкнула счастливая невеста. – И какой из Коли генерал?
– Самый настоящий! Командир дивизии – это в армии генерал. Высокий чин, – усмехнулась сестра. – Так что тебе есть чем гордиться.
– Твой тоже занимает высокую должность. Слава Богу, у нас нет этого – чинопочитания, – небрежно махнула рукой Инна. – Между прочим, я, не в пример тебе, комсомолка и своего Коленьку люблю не за должность, а за то, что он, – она запнулась, подбирая слово, – очень милый!
– Выходит, у тебя с Николаем еще больше любовь, чем была с Леней? – не удержалась Анна Михеевна.
Видно, стрела попала в цель, потому что радостное выражение с лица Инны сразу исчезло. Леня, талантливый пианист, был другом юности сестры и, как догадывалась Анна Михеевна, ее первым мужчиной. Они уже собирались пожениться, когда неожиданно его послали на какой-то конкурс за границу и он оттуда не вернулся. Лишь спустя полгода от него с оказией пришло письмо с объяснениями, в котором он клялся Инне в вечной любви, обещая со временем и ее «вызволить из советской неволи».
К таким людям, которых называли «невозвращенцами», все относились как к предателям родины, и за связь с ними преследовали. Инна бурно переживала потерю любимого, была даже на грани самоубийства. Однако, сумев справиться со своим горем, не простила Лене того, что променял свою невесту на прелести зарубежного рая. Он еще долго пытался вести с ней переписку, но она рвала его письма не читая, и они перестали приходить.
– Леня всегда останется в моем сердце потому, что он – моя первая любовь, – честно призналась Инна старшей сестре. – Но только с Колей я ощутила, что такое женское счастье…
* * *
Замужеству Инны можно было позавидовать не только потому, что выходила за высокопоставленного чекиста с двумя ромбами в петлицах, имевшего хорошие продовольственные пайки и другие важные привилегии. Ему дали ордер на отдельную квартиру, что по тем временам было невероятным счастьем, такое редко кому выпадало. Для разношерстного народа, плотно населявшего коммуналки, проживание без соседей казалось несбыточной мечтой.
Горбак был скромным человеком и после развода с первой женой, просил лишь предоставить ему такую же комнату в общей квартире. Но в результате массовых арестов и конфискации имущества у «врагов народа» по всей Москве освобождалось много жилой площади и ему повезло. Предоставили не только двухкомнатную квартиру какого-то расстрелянного директора завода, но вместе с обстановкой и всем, что в ней было.
Николай Петрович и Инна из-за отсутствия жилья долго тянули со свадьбой, и тем более были счастливы, когда то, что предстало перед глазами, когда они приехали, получив смотровой ордер, превзошло все их ожидания. Квартира была небольшой, но очень уютной. И замечательно обставлена. И столовая со старинной мебелью из дуба, и маленькая спальня из светлой карельской березы.
Но особенный восторг у Инны вызвали два предмета в столовой. Пианино – она неплохо играла – и огромная, во всю стену, картина: скакуны в знойной пустыне. Было видно, что она принадлежит кисти большого мастера. Полы в комнатах были покрыты прекрасными коврами ручной работы.
– Как здорово, Коленька, что покупать ничего не надо, – восхищенно блестя глазами, говорила Инна. – А не отнимут у нас всю эту красоту?
– Пока не отнимут, хотя все это принадлежит государству, – спокойно объяснил Горбак. – Сейчас просто девать некуда конфискованное. А со временем постараюсь выкупить многое, хотя боюсь, Инночка, что это окажется нам не по карману.
– А как же это оказалось по карману директору завода? Он ведь наверняка был коммунистом и получал партмаксимум, – удивилась Инна. – На такие гроши много не купишь, а обстановка – сплошь антиквариат.
– За это, думаю, его и расстреляли, что жил двойной жизнью, – недобро усмехнулся Горбак. – Хотя знаю лишь, что тот, кому принадлежала квартира, был инженер-путеец и арестовали его за вредительство. Может быть, он все это получил по наследству. Не знаю. Я к его делу даже не прикасался, – объяснил Николай Петрович, – чтобы не сказали, что у меня к нему шкурный интерес.
Николай Петрович и Инна еще больше часа провели в своей будущей квартире, рассматривая и обсуждая предметы обстановки, а также решая, куда и что надо переставить. Им очень понравилось, что большой дубовый стол широко раздвигается и, чтобы разместить всех гостей, приглашенных на свадьбу, достаточно будет приставить к нему маленький из кухни. Наверное, таким же образом поступали в торжественных случаях и прежние хозяева.
Если бы они только могли знать, что капризная, непредсказуемая фортуна от них уже отвернулась и ничему из этого произойти было не суждено!
* * *
За окнами уже начинало темнеть, когда Анна Михеевна, придя с работы, застала дома плачущую Инну. Лицо сестры опухло от слез, и было видно, что она близка к истерике.
– Что случилось, родненькая? Неужто поссорилась с Николаем? – испуганно спросила, опуская на пол тяжелые сумки с продуктами. – Перед самой свадьбой?
В ответ Инна разразилась рыданиями.
– Мы даже… не думали… ссориться. Но его… Анечка, – с трудом произнесла она сквозь слезы и, не в силах вымолвить страшное слово, взвыла: – Арестова-али!
– Не может быть! – упавшим голосом пробормотала Анна Михеевна и, сразу ослабев в коленках от страха, плюхнулась рядом с сестрой на диван. – Когда его взяли? Сегодня? – еле слышно спросила она.
– Не зна-аю… со вчера-ашнего дня… его… не видела, – продолжала рыдать Инна. – Он… позвони-ил… сегодня. Очень… спеши-ил.
Анна Михеевна, очень любившая младшую сестру, не пыталась ее больше расспрашивать и, лишь приобняв, молча гладила по голове, чтобы хоть немного успокоить. Выплакавшись, Инна судорожно вздохнула:
– Ну что теперь делать, Анечка? Как жить дальше? Я без Коли не смогу!
– Ты мне скажи, как все случилось? – потребовала Анна Михеевна. – Ведь нас всех это касается!
Видно, Инна и сама понимала, в какое тяжелое положение их всех поставит арест Горбака, ибо перестала стенать и скорбным голосом сообщила:
– Я сегодня не пошла на лекции: прихворнула мама. Только взяла в руки конспекты, позвонил Коля. Наверное, тайком, потому что спешил. Всего несколько слов сказал. Что вызван на комиссию по делам, о которых я знаю, и, похоже, ему их не простят. Тогда это – конец!
– А еще… он… сказал, что, если… нам… не суждено… больше… свидеться, чтобы знала, – Инна захлебнулась слезами, – в его жизни самым лучшим… была я. Анечка! Сердце мне подсказывает, что я потеряла его навсегда, – она снова впала в отчаяние. – Я больше никого не смогу полюбить!
Внезапно она, видно, вспомнила что-то очень важное:
– Коля велел еще передать вам с Сережей, чтобы побереглись. Если он не вернется, то Мамеда с Бахрамом непременно арестуют. И эта старая связь может вас погубить!
– Ты не сказала мне, в чем обвиняют Николая? – настойчиво спросила Анна Михеевна. – Значит, у него уже были неприятности по службе? Он тебе о них говорил?
– Совсем немного, и просил не распространяться, – неохотно ответила Инна. – Да что уж теперь скрывать, – всхлипнула, вытирая платочком мокрые глаза. – Злились на него, что все время заступается за бывших боевых друзей, арестованных по делу о военной оппозиции. А они обвиняются облыжно. Он-то это хорошо знает. Потому и пытался спасти тех, с кем на фронте из одного котелка кашу ел.
– А как же тогда ему квартиру выделили? – удивленно вскинула на нее глаза старшая сестра. – Хотя теперь, – махнула рукой, – об этом уже говорить нечего.
– Коля сумел доказать невиновность друзей. Их единицы, а арестовали уйму народу, – объяснила Инна. – Но некоторые коллеги обиделись и даже угрожали ему, чтобы не совал нос в чужие дела.
– Но как они могли ему отомстить? – поразилась Анна Михеевна. – Николай ведь там большой человек, все их приемы знает.
– Против лома нет приема. Разве не знаешь эту поговорку? Коля говорил, что опасается вот чего. Когда применяют пытки, даже стойкие бойцы ломаются и способны оговорить себя и товарищей. – И оглянувшись, словно опасалась, что их подслушают, шепотом сообщила: – Коля подозревал там одного. Тот вел дело его старого друга и отказал ему, старшему начальнику, в свидании с подследственным, прямо в глаза выразив недоверие. Он опасался, что этот карьерист подаст на него рапорт, как когда-то, после его приказа прекратить дело Мамеда. Тогда начальство их еле помирило.
– Вот оно что! Видно, так и есть. Комиссия, о которой упомянул Николай, наверняка разбирает кляузу этого подонка. Выходит, уже вторую по счету, что усугубляет его положение. И если им сейчас недовольны, – голос у Анны Михеевны дрогнул, – все может закончиться очень трагично!
– А я что тебе говорю! – горестно прильнула к старшей сестре Инна. – Это конец!
– Нет! Я так не считаю, – задумчиво произнесла Анна Михеевна и как будто даже приободрилась. – Конец был бы тебе сестричка, если бы вышла замуж за Николая!
И, поскольку Инна недоумевающе смотрела на нее, широко раскрыв зареванные глаза, пояснила:
– Понимаю, сестренка, тебя вновь постигла личная неудача. Но это все же не смертельно! Вспомни-ка: ведь смогла ты пережить первую любовь? Сможешь пережить и это. А вот если бы успела выйти замуж, – она ласково прижала к себе младшенькую, – то тебя бы арестовали как жену врага народа, и тогда уж точно был бы конец!
* * *
– Бедная Инночка, – только и сказал Сергей Ильич Наумов, когда жена, встретив его в дверях, сообщила о постигшей их беде. – Вот уж верно: пришла беда – открывай ворота! Мало мне своих неприятностей, а теперь вот и эта!
– А что, и у тебя неприятности на службе? – всполошилась Анна Михеевна. – Почему же, Сережа, ты мне об этом ничего не говорил?
– Потому, – неожиданно грубо отрезал муж. – Пойдем к себе! Там все и объясню. В пятницу на партбюро будут рассматривать мое персональное дело.
Новая беда, свалившаяся как снег на голову, так потрясла Анну Михеевну, что она едва не лишилась чувств. Но нервы у нее были крепкими, и молодая женщина сумела совладать с собой. «Что же такого мог натворить Сережа, раз хотел от меня скрыть, и за что его будут судить товарищи по партии? Наверное, я сейчас узнаю что-то плохое, – заранее пугалась она, – о чем он мне никогда не говорил». И оказалась права.
Первое, что сказал ей муж, виновато потупив глаза, когда они уселись рядом на своем любимом, покрытым туркменским ковром диване было:
– Мои неприятности связаны с прошлым, о котором я тебе не рассказывал дорожа нашей семейной жизнью, Анечка. – Жена настороженно молчала. – Ничего ужасного и оскорбительного для тебя в нем нет. Но и приятного тоже. Поэтому молчал. А когда оно вдруг неожиданно всплыло и обернулось для меня крупными неприятностями, – на его лице отразилась досада, – мне тем более не хотелось, чтобы ты об этом узнала. Думал, что все обойдется.
– Может еще и обойдется, Сережа? – не глядя на него, выразила надежду Анна Михеевна, уже не слишком желая всезнать, так как интуитивно сознавала, что ничего хорошего не услышит.
– Боюсь, что нет! Добром для меня это не кончится, так как я в анкете скрыл такое, чего мне не простят, – уныло произнес муж, и она впервые увидела в его глазах слезы. – Сейчас как раз идет очередная «чистка» партии, и меня непременно выкинут, Анечка!
Только теперь, в трудную минуту их жизни, Анна Михеевна поняла, как ей близок и дорог муж. В ее душе поднялась волна жалости, она знала, что он – истинный коммунист и не мыслит себя вне партии. Движимая чувством солидарности, она теснее к нему придвинулась и, нежно взяв за руку, попросила:
– Ну, расскажи обо всем, Сереженька, тебе легче станет! Не бойся, я постараюсь тебя понять.
– Ладно, Анечка. Куда теперь от этого деваться? Я совершил непростительную ошибку и мне придется за нее расплачиваться. Несправедливо лишь то, что это коснется и тебя с детьми.
Жена молча приготовилась слушать, и он, глядя прямо перед собой, словно желая вновь увидеть картины прошлого, рассказал о том, что произошло задолго до их знакомства и женитьбы.
* * *
Юный Сергей Наумов только окончил медицинский факультет Казанского университета, когда разразилась Первая мировая война. Русская армия несла тяжелые потери, и его сразу призвали на военную службу по специальности, присвоив звание «вольноопределяющегося» и послав на фронт лечить раненых солдат. Это звание было введено для мобилизованных медиков из-за нехватки военных врачей и приравнивало их к офицерам.
Вот где у него была богатая практика! Чего только не приходилось лечить. Но Сергей был прилежным студентом, и полученные знания не пропали даром. Тем более что его окружали опытные военные медики. Беда была лишь в том, что не хватало медикаментов, да и смерть косила направо и налево, не щадя никого. За два года, проведенных на фронте, он и сам несколько месяцев провалялся в госпиталях после ранений, а последний раз – заразившись сыпным тифом.
В тот раз ему пришлось особенно тяжело, и он еле выкарабкался. В сыпном бараке каждый день кого-нибудь уносили на носилках вперед ногами. Вряд ли бы остался в живых и Сергей, если бы не сестра милосердия Настя. Статная, с симпатичными ямочками на полных щеках, она была внимательна ко всем больным офицерам, но о Сереже заботилась более других, очевидно, из-за того, что он был самым юным и вдобавок ее коллегой. Может быть, поэтому и выходила.
Милое лицо и пышная фигура Насти волновали воображение юного Сергея, особенно когда пошел на поправку. Она несомненно это заметила и на прогулке крепче, чем это требовалось, обнимала его своей сильной рукой за талию, прижимая к себе и как бы поощряя.
Однако тогда все кончилось ничем. Сергей почти не имел любовного опыта. Он был очень застенчив и совершенно не предприимчив по части женщин. Даже зная, что близок к успеху, он до самой выписки так и не решился на активные действия. Прощаясь, он горячо благодарил Настю за все и пожелал счастья, хотя по ее разочарованному взгляду понял, что не оправдал ее надежд.
– Как знать, может, еще свидимся? – только и нашел что сказать ей в утешение. – Вот тогда, Настенька, все у нас будет по-другому.
В тот момент ни он, ни она, конечно, в это не верили. Сергей Наумов с легкой душой вернулся на фронт и, снова попав в эту мясорубку, совсем позабыл о Насте, не зная, вернется ли оттуда живым. Однако судьба распорядилась иначе. Через полгода они встретились вновь.
Когда фронт усилиями большевиков развалился и солдаты отправились по домам, вернулся в родную Астрахань и вольноопределяющийся Наумов. Месяц перекантовался в отчем доме, отдыхая и отъедаясь после полуголодной армейской жизни, но, активный по природе, без работы заскучал. И как только случайно повстречавшийся однокашник по университету, который к тому времени уже стал заведующим больницей в Самаре, предложил ему место лечащего врача, охотно согласился.
Неизвестно, как бы сложилась его жизнь, если бы не белогвардейский мятеж в Самаре. Молодой врач был увлечен своей работой и сторонился политики. После поражений на фронте он воочию убедился в гнилости царского режима, но идею: передать власть «кухаркам», то есть низшим слоям населения, тоже не признавал. Видя разорение отца, который добился богатства упорным трудом, не мог сочувствовать революции, призывавшей разрушить все «до основанья» и истребить господствующие классы, давшие России много великих людей, в том числе и вождя большевиков Ленина.
Когда его как врача мобилизовали в белую армию, он в силу необходимости подчинился, но с твердым намерением при первой же возможности удрать домой в Астрахань, так как не желал принимать ничью сторону. Однако удалось ему это не скоро. Скачала они с жестокими боями отступили на Урал. Было столько раненых, что приходилось работать сутками, и клятва Гиппократа не позволила ему бросить солдат в беде. Тем временем его часть оказалась уже в Сибири и вошла в армию Колчака.
Вот в Омске все и произошло. Приехав в городскую больницу за медикаментами и не получив необходимого, Сергей отправился к заведующей с тем, чтобы крупно поругаться, но, переступив порог кабинета, так и замер с открытым ртом. За маленьким столиком величественно восседала и смотрела на него круглыми от изумления глазами Настя, которая тоже узнала своего любимого больного.
– Это… ты? Вот… мы… и… встретились, – только и смог вымолвить Сергей. – Ну, что я тогда тебе говорил? – уже овладев собой, напомнил об их расставании. – Ты веришь в Провидение, Настя?
– Не очень, но теперь начинаю верить, – она охотно приняла его тон, доказывая этим, что старая любовь «не ржавеет». – Какими судьбами? У Колчака служишь? – спросила, кивнув на форму, и улыбнулась: – Только не говори, что меня искал.
– Специально не искал, но и не забывал и часто думал о тебе, Настенька, – из вежливости соврал Сергей, отметив про себя, что она немного похудела и, пожалуй, выглядит еще аппетитнее, чем прежде. – А как ты? Наверное, забыла обо мне и думать?
– Разве забудешь тебя, такого красавчика? Черноглазенького, – покраснев, как прежде, бросила на него призывный взгляд Настя. – Но я думала, что мы больше не свидимся, и вышла замуж.
– Так ты, значит, замужем, – не скрывая разочарования, протянул Сергей и кисло добавил: – Ну что ж – поздравляю!
– Поздравлять меня не с чем. Как все рухнуло, да еще сожгли наше поместье на Украине, вышла с горя за раненого поручика и он привез меня сюда. А он, – поморщилась Настя, – оказался запойным пьяницей. – И, не скрывая злости, добавила: – Мы уже месяц как не живем вместе. Он интендант, и сейчас вымогает какую-то помощь у американцев во Владивостоке. Хорошо бы там и остался! Пусть тебя это не беспокоит! – и опять призывно посмотрела на Сергея. – Приходи вечерком! Хочу знать, как ты жил.
* * *
Сергей Ильич не стал, разумеется, рассказывать жене о жарких бессонных ночах, которые он проводил тогда в Омске у Насти. Он был невысоким и худощавым, а она – дебелая и на полголовы выше ростом, однако в постели у них была завидная гармония. Оба обладали южным темпераментом и были столь ненасытны, что доводили друг друга до полного изнеможения. Хотя любовница неплохо подкармливала, чтобы не ослаб, за месяц непрерывных встреч он очень отощал и осунулся.
– Эта бабища загонит тебя до смерти, – посмеивались сослуживцы, его связь с врачихой из горбольницы была всем известна, да и он перестал ее отрицать, хотя поначалу объяснял свои частые визиты к ней тем, что этого требует дело.
Наверное, так бы все и продолжалось, если бы положение на фронте не осложнилось и их госпиталь не решили передислоцировать к месту ожесточенных боев. К тому времени пребывание в армии белого генерала сделалось для Сергея невыносимым, и он все чаще подумывал о том, чтобы дезертировать. Он не мог мириться со зверскими расправами колчаковцев над красноармейцами и населением и не желал быть их соучастником. Но подходящего случая все не было, да и что греха таить: его все еще держали в крепком плену объятия Насти.
Но вот наконец-то такой шанс у него появился. Возникла проблема с перевязочными материалами, и понадобилось срочно отправиться в Ташкент. Закупки больших партий обычно делал сам начальник госпиталя, но он приболел, и неожиданно выбор пал на Сергея Наумова.
– Никому больше не можем доверить деньги, – откровенно объяснили ему в штабе. – Только ваш начальник честный. Остальные пропьют или спустят в карты. А ты, Наумов, похоже, совесть еще не потерял. Так что – в добрый путь!
«Ну что же, видать, судьба, – обрадованно подумал Сергей. – Другого такого случая не будет! Из Ташкента вышлю закупленное, и тю-тю! До Астрахани как-нибудь доберусь. Вот только Настю жалко, – пришла в голову грустная мысль, но он тут же ее отбросил. – К ней муж в любой момент может вернуться».
Расставание вышло все же бурным. Настя тискала и терзала его последнюю их ночь до самого рассвета так, словно желала выжать как лимон, не оставив другим женщинами ни капли. Клятв верности они друг другу не давали, хорошо понимая, что дороги их жизни окончательно разошлись. Однако, покидая ее навсегда, Сергей растрогался и заверил свою пылкую любовницу, что никогда ее не забудет. Если бы он знал, к каким роковым последствиям это приведет, то проглотил бы язык!
Начальник Главсанупра Наркомздрава Сергей Ильич Наумов не вспомнил об этом месяц тому назад, когда проводил в Омске совещание медработников, и, увидев в зале высокую полную даму, сразу узнал в ней свою бывшую любовницу. Она сидела в первых рядах и все время старалась обратить на себя его внимание, из чего можно было сделать безошибочный вывод, что и она не сомневается в том, кого видит перед собой.
«Что же делать? Не могу же я засвидетельствовать перед всеми, что мы знаем друг друга», – лихорадочно думал Сергей Ильич, чувствуя как его охватывает паника.
«Это катастрофа, – растерянно пробормотал он, стараясь собраться с мыслями и найти выход из критического положения, в которое его поставила новая встреча с Настей. – Ну не мог же я, вступая в партию, признаться, что месяц воевал у Колчака. Меня бы тогда просто расстреляли!»
Сергей Ильич сразу вспомнил, как его в Ташкенте чекисты сняли с поезда, на котором собрался ехать домой, и, узнав, что он врач, тут же включили в свой отряд, отправлявшийся на Туркестанский фронт. Комиссаром был большевик Мартынов, бывший студент-народоволец, фанатично преданный революции и хорошо подкованный теоретически. Он-то и сумел за время боев и скитаний по безводной пустыне сделать из аполитичного доктора пламенного приверженца идей марксизма.
«Если бы я только заикнулся, что столько времени лечил их врагов, меня чекисты сразу бы поставили к стенке. И слушать бы не стали про то, что был насильно мобилизован, – мысленно оправдывался Сергей Ильич. – …Я не мог отказаться, когда мне предложили вступить в партию и сам Мартынов дал свою рекомендацию!»
И он совершил роковую ошибку, решив не признавать свое знакомство с Настей. «Ну а если все же проболтается и поползут слухи, буду все отрицать, – успокаивал он себя. – Кому надо их проверять? На службе вроде никто под меня не копает».
Но Сергей Ильич плохо знал женскую психологию и потому, как показали дальнейшие события, жестоко просчитался.
* * *
В перерыве, он и ожидал, к нему одной из первых, широко улыбаясь, подошла Настя и, гордо взглянув на стоящих рядом, небрежно кивнула, как старому знакомому:
– Привет, Сережа! Давненько же мы с тобой не виделись!
– Здравствуйте. Мы разве раньше уже встречались? – изобразив рассеянность, с самым любезным видом ответил он Насте, пожимая ей руку так, чтобы поняла, что не надо афишировать их знакомство.
Однако его бывшая пламенная подруга не поняла или не оправдала в душе причину отступничества Сергея Ильича.
– Вот, значит, как! Позабыл обо мне? А ведь обещал век помнить! – упрекнула, не стесняясь окружающих, и в глазах ее зажглись гневные огоньки. – Только, думаю, память у тебя не отшибло. Просто ты струсил!
– Вы это о чем? – сказал Сергей Ильич, продолжая по инерции фальшивую игру, но бросив на нее умоляющий взгляд.
Но все было бесполезно. Уязвленное самолюбие Насти не знало пощады.
– О том самом, о чем ты так хочешь забыть! – возмущенно бросила она ему в лицо. – Забрался высоко и трясешься, что тебя могут разоблачить? Но мне-то бояться нечего. Я ничего не скрываю. – Настя круто повернулась и пошла к выходу.
– Она меня с кем-то спутала, – смущенно развел руками Сергей Ильич, и в сопровождении местного санитарного начальства вернулся за стол президиума.
Хорошо зная горячий и решительный нрав своей бывшей любовницы, он еще долго не мог успокоиться, опасаясь мести, на которую способна оскорбленная женщина, и особенно такая, как Настя. Эта постоянная тревога, которой не мог поделиться с женой, так его измотала, что в последнее время все у него валилось из рук. И вот, когда, казалось, угроза уже миновала, в отдел кадров пришло анонимное письмо.
– Я только взглянул и сразу понял, что от Насти. Она даже почерк не изменила, Анечка, – удрученно покачал головой Сергей Ильич, заканчивая свою исповедь. – Мне оставалось только честно во всем признаться.
– Плохи дела! Но ты ни в чем не виноват передо мной, Сережа, – в голосе Анны Михеевны чувствовалась тревога. – Что же теперь будет?
* * *
В пятницу Сергея Ильича Наумова исключили из партии.
– Я полностью признал свою вину перед товарищами. Сам осудил себя за допущенное тогда малодушие, – бледный, с покрасневшими то ли от тайно пролитых слез, то ли от проведенной накануне бессонной ночи глазами, он вяло поведал жене о том, что произошло на заседании партбюро. – Сказал, что всегда старался искупить эту вину кровью, пролитой в боях с басмачами и ударной работой. – И сообщил жене главное: – Я, Анечка, сам попросил снять меня с должности и послать на самый трудный участок, а там уж постараюсь самоотверженным трудом заслужить прощение товарищей.
– И что – решение состоялось? – перебила Анна Михеевна. – Тебе придется от нас уехать?
– Из партии исключили, хоть и не единогласно. Все-таки многие ценили мою работу. И рекомендовали наркому направить меня на одну из больших строек или на борьбу с эпидемией. Так что, – он виновато посмотрел на жену, – тебе придется одной управляться с детьми, Анечка. Но я попрошу братьев помочь вам.
– А что от них толку, Сережа? – грустно отозвалась Анна Михеевна. – Илюша и Дима студенты. У них ветер в голове. Вот Борис мог бы помочь, но он все время что-то там строит, а к нам и носа не кажет. Говорят, – понизила голос, – будто он сейчас в Испании.
– Вполне могли тайно послать. Он же военный инженер, – согласно кивнул муж. – Но студентов ты используй, Анечка, если потребуется мужская помощь. – Очень жаль Инночку и Николая! Вот кто мог тебе помочь, но теперь только создает для нас новую угрозу. А знаешь, может, как раз нас и выручит то, что меня снимают с работы. Ведь если Горбака объявят «врагом народа», то возьмутся и за его окружение. И мне в это время лучше оказаться как можно дальше от Москвы!
Позвонили в дверь. Анна Михеевна пошла открывать и вернулась вместе с младшей сестрой. Лицо Инны опухло от слез.
– Вот… посмотрите! – протянула она свежую газету и, заплакав, упала ничком на диван. – Их теперь расстреляют!
Наумов дрожащими руками развернул газету и непроизвольно вскрикнул. На первой странице крупным шрифтом был приведен список лиц, объявленных «врагами народа» и приговоренных к расстрелу. Среди них были Николай Петрович Горбак и Мамед Рузаев! Первой пришла в себя Анна Михеевна.
– Что же это делается? Ну какие Мамед и Николай «враги народа»? За что уничтожают таких замечательных парней, честных коммунистов, благодаря которым победила советская власть? Ведь Рузаев с боями устанавливал ее в Туркестане, а Горбак на Украине! Кто же тогда истинные враги народа?
– Замолчи сейчас же! – всполошился Сергей Ильич. – Не забывай: и у стен есть уши.
– А я не побоюсь сказать правду! – истерично выкрикнула Инна. – В самом НКВД окопались враги народа, и главный из них – нарком Ежов! Когда перестреляют таких, как Коля, там останутся одни мерзавцы.
– И правда, последнее время ходят разговоры, что и над этим карликом, погубившим столько неповинных людей, уже занесен дамоклов меч. Что он сам – предатель или даже иностранный агент, – полушепотом согласился с ней Сергей Ильич. – Иногда мне кажется, что Ежов – просто кровавый маньяк.
– Скорей бы его самого расстреляли! – в сердцах произнесла Анна Михеевна. – Пока не уничтожил всех честных людей. Перестань разводить сырость! – прикрикнула она на Инну. – Слезами горю не поможешь, не у тебя одной случилась беда! – Видя, что сестра все еще ничего не понимает, Анна Михеевна хмуро сообщила: – Сегодня Сережу исключили из партии и сняли с работы!
